Из серии «Ох, уж этот Петрович»
Предыдущая история:
http://proza.ru/2014/03/21/1720
Из-за событий На Украине Петрович и его лучший друг Степан Ткачёв чуть не разругались на всю оставшуюся жизнь. Степан неожиданно стал в позу по поводу присоединения Крыма к России. Во время их внеочередной встречи с желанным пивком он неожиданно для Петровича, да, видимо, и для себя начал обвинять Россию в захватнической войне против страны его предков.
Петрович поначалу даже дар речи потерял, собираясь поинтересоваться с удивлением и непониманием:
-Какая такая страна предков, когда и родители твои и ты сам родился в матушке-России?
И тут неожиданно стал вспоминать подноготную семьи Ткачёвых, которая ещё в молодости вызывала у него немало острых вопросов и подозрений, но дружба со Степаном сглаживала всю их остроту и подозрительность.
Если призадуматься, то семья его друга очень выделялась на фоне остальных: жила особняком, дружбу ни с кем не водила. Виктор только однажды был в их доме. Мама Степана, Галина Николаевна, сделала вид, что рада другу сына, а отец — Михаил Петрович, строго посмотрел на него из-под нависших над глазами бровей и поинтересовался:
-Кто такой?
А, когда узнал, что Виктор сын парторга завода, на котором он работает, крякнул и сразу же ушёл в другую комнату. За ним следом отправилась и мать. Они недолго пошептались там, потом мать вышла и сказала ребятам:
-Идите, погуляйте во двору. Михась...
Но тут же поправилась:
-Михаил Петрович устал на работе — ему нужно отдохнуть.
Сунула им по куску хлеба с тонким ломтиком сала и без лишних слов выпроводила на улицу.
Больше друг домой не приглашал Виктора никогда: даже разговора по этому поводу не было.
Впрочем, этот инцидент не повлиял на дружбу мальчиков. С первого класса они сидели за одной партой — даже при настойчивых стараниях учителей их не удавалось рассадить. В пятом классе, когда по школьной программе началось изучение немецкого языка, Стёпка признался, что его отец, когда сильно выпьет, говорит на немецком языке. Похвастался с гордостью:
-Мой папка на войне был разведчиком, поэтому немецкий язык знает лучше нашей училки по немецкому!
Виктор тогда втайне завидовал другу, и так хотел попросить его отца позаниматься немного немецким: язык не давался Вите, как он над ним не бился. Но Стёпка на следующий день категорически заявил, что отцу некогда заниматься пустяками — у него и без этого хлопот полон рот.
А, когда они перешли в шестой класс, сначала на заводе, а потом и среди жителей их улочки пошёл слух, что отец Стёпки никакой не Ткачёв, а Ткачук, и что во время Отечественной войны Михась Ткачук в Западной Украине воевал не на стороне Советской Армии, а служил у немцев. Кто-то на заводе признал его, и даже окликнул: -Михась?! Ткачук?!
Тот вздрогнул от неожиданности, изменившимся до неузнаваемости голосом, ответил:
-«Вы обознались...», и быстрым шагом ушёл прочь.
И нехороший слух, как весенний поток, поплыл по умам и душам, обрастая красочными подробностями, а подозрительность и неприятие семейства Ткачёвых-Ткачуков расцвели буйным цветом.
Мама Виктора, Марии Николаевна, которая работала в ОК того же завода, что и отец Степана, однажды попыталась отговорить сына от дружбы со Стёпкой. Но Виктор, считающий себя уже взрослым, заявил в запальчивости:
-Даже, если и так! Сын за отца — не отвечает!
И добавил тише:
-Дружил, и буду дружить...
Через полмесяца семья Степана уехала в неизвестном направлении, а через месяц утихли слухи и Ткачёвых забыли, как страшный сон. Только Виктор друга не мог забыть, ведь он был для него почти, как брат...
Со Степаном Бовин встретился уже после службы в Армии: Стёпка сам вернулся в Саратов, видимо, воспоминания о прежней дружбе не отпускали от себя и его.
Степан рассказал, что через три года после переезда отец, будучи сильно пьяным, погиб под колёсами поезда, а через год умерла и мать.
Степан ушёл служить, а демобилизовавшись решил переехать назад, в город, где некогда был так счастлив.
Больше о своей семье Степан ничего не рассказывал, а Виктор не спрашивал, хотя острые вопросы, что терзали его в детстве, остались, и даже сильно сгладившись, иногда кололи. Вот и сейчас, после слов Степана. Друг словно признавался в том, что разговоры о его отце — правда. В том, что его отец — бандеровец? И сейчас эта самая бандеровская кровь клокочет в сыне и ищет выхода и отмщения?...
Ничего тогда Виктор не сказал Степану — посмотрел на него с горечью и разочарованием и ушёл. Степан — не остановил друга, не объяснил ничего, словно с этого момента они чужие, посторонние люди.
Уже дома в ответ на лозунг украинского майдана "убей в себе москаля" Петрович написал такие строки:
Убей в себе хохла — не предавай Россию!
Она не только Родина — она нам мать!
С младых ногтей впитав её любовь и силу,
Как можешь ты сейчас её предать?
Не предавай друзей своих всех скопом -
Не строй ты из себя козырного туза:
Ты вырос здесь, тут бегал с голой попой...
На Украине скоро кончится буза -
Все «Рыбки» уплывут за океан,
В российской жизни усмотрев изъян.
А ты останешься. Тебе туда нельзя!
Как будешь ты смотреть в мои глаза?
Убей в себе хохла — не предавай Россию...
Не нужно лишний грех на душу брать.
Она не только мать — она мессия,
И всех детей должна к себе собрать...
Петрович понимал, что коряво получилось, импульсивно, но исправлять ничего не мог, да и не хотел: мысль-то была верная. Больная, раненная — но верная. Она клокотала, боролась, рыдала, хотела доказать, открыть глаза, объяснить. Мысли Петровича, раскалёнными словами и образами рвались, жгли и ранили:
-Ведь не понимают! Не хотят понять! Даже не слушают — только делают вид... А может не хотят слушать?! Им это не нужно, ведь они никого не считают за людей...
Сверхчеловеки?! Тогда чем они отличаются от тех самых, которых в Отечественную остановила наша Родина ценой стольких миллионов жизней?
-Они, что хотят повторения? - размышлял Петрович. -Науськали, а сами за океан, и ну тебе хохотать, потирая руки? Уверены что мы будем грызть друг-другу горло...
Покачивая головой своим словам в такт, Петрович сокрушался:
-И ведь получается у этих поджигателей: вон уже в Киеве те, кто пришёл к власти устраняет тех, кто на своих камнях, дубинках и коктейлях Молотова к этой самой власти их привёл... Что дальше?...
Что дальше-то, мудрёные политики из-за океана?... Россия, словно бельмо в вашем глазу... Хотите избавится, но ничего не получается?... И тут уж все методы хороши: и ложь, и подтасовка, и натравливание, и подкуп... И санкции. И угроза изоляции. Так России не привыкать: жили — знаем. Напугали бабу хреном!
-Вот именно так: напугали бабу хреном! И это наш тебе ответ, толстопузый дядя Сэм!
Не мы к тебе лезем — ты лезешь. А, если лезешь, то значит боишься нас! Не лез бы ты — тебе же лучше: зубы обломаешь. Русские — калач тёртый: о них многие в своё время зубки-то пообломали...
Петрович даже не заметил, как мысли его стали обретать словесное выражение. А тут и Ольга Карповна откуда не возьмись.
-И чего это ты всё бубнишь и бубнишь себе под нос? - поинтересовалась она, подозрительно поглядывая на мужа.
-Не бубню! - запротестовал Петрович, - думу думаю.
-Заговариваешься уже, старый? - продолжала гнуть своё жена.
Петрович махнул рукой и ответил так, словно от мухи отмахнулся:
-Да ну тебя, Карповна! Не женского ума это дело...
Не стала Ольга придираться к словам мужа, видя, что он не в духе, сказала только:
-Ох, Божечки ты мой!
В последнее время что-то часто она стала повторять эти слова. Да оно и понятно: на её Родине - беда, а она ничем помочь не может. Вот и вспоминает Карповна своего Божечку.
-Там до тебя Стяпан твой разлюбезный заявился... Просит эту самую: ау... диенцию, - слегка запинаясь добавила жена.
-Чего-чего? - не понял Виктор.
-Выйди! Чегось сказать хочет тебе — ответила Ольга.
-Да пошёл он! - в сердцах выдал Петрович.
И добавил беззлобно:
-Предатель... Видеть его не хочу! Не могу.
-Так он прощения пришёл просить, - заглядывая в глаза мужу, отозвалась Ольга. -Так и сказал: пришёл просить у Петровича прощения... Выйдешь ли?
Петрович на минуту задумался, потом взял листок со стихом и сказал жене:
-Ну я пошёл! Прочту ему всё, что о нём думаю... А потом посмотрю: станет он просить прощения, али нет!