1
Маленький дворик большого города, он затерялся в провинциальных просторах огромной России. Он, как чувствующее существо нашей сегодняшней жизни просит нас, чтобы мы его не забывали, рассказали бы о его нелёгкой, очень непростой, всегда трудно узнаваемой и такой необходимой каждому из нас истории.
Построили его недавно, если считать историческими вехами, но как много он может рассказать обо всех здесь живущих сейчас или живших когда-то давно по сегодняшним нашим меркам. Есть даже такие люди, которые родились здесь и никуда не уехали до сих пор, но даже они забыли о несчастном, не могут или не хотят вспомнить о том, что этот маленький дворик всегда о них думает и знает о них больше, чем они сами о себе знают.
Ранним раним лазоревым утром, когда ты ещё спал в своей колыбели и не мог выглянуть во двор, дворик этот уже думал о том, как ты подрастёшь и выйдешь погулять, чтобы подышать свежим воздухом, увидеть других людей, поговорить с ними и может быть подружиться.
В то далёкое время дворником работал бывший председатель колхоза на лучезарной Кубани, а теперь пенсионер республиканского значения, муж, отец и дед маленького Игорька Пётр Никифорович Строгов. Вот сколько званий прибавилось, как вышел на пенсию ещё очень бодрый и изворотливый, всегда чем-то занятый во дворе и всем без конца нужный Никифорыч, как его теперь все окликали. Строгов не обижался ни на кого, и сразу принял такое прозвание на своей новой работе.
Мы тоже с двориком будем называть его уважительно народно Никифорыч.
Дворик и Никифорыч просыпались одновременно, они оба были неугомонные и заботливые о своих жителях. Руками Никифорыча дворик прибирался по утрам, умывался летом прохладной водичкой из шланга, а весной, зимой и осенью просто причесывался от мусора, снега и пожухлых осенних листьев метлой и лопатой.
Успевали эти двое приготовиться к тому часу, когда проснётся народ и начнёт разбегаться кто на работу, кто на учебу, кто в детский сад, кто в школу; одним словом по делам, как теперь принято говорить. Каждого дворик вместе с Никифорычем встречал улыбкой и добрым словом, интересовался иногда настроением и планами, а чаще всего наблюдали они за людьми, молча, и думали вдвоём пока долго о смысле человеческой жизни в этом маленьком дворике, затерявшемся в большом городе необъятной страны России.
Вот, к примеру, первым всегда выходил из дома, окружившего дворик со всех сторон, Петрович, ещё вовсе не старый сорока пяти лет мужчина. Петрович был высок ростом, красив, почти без седины, одет обычно, как все, но всё же не модно. Никифорыч понимал, почему одежда Петровича была как бы новой давно: где ей изнашиваться, когда она и нужна была только до завода и обратно. На заводе Петрович переодевался в спецовку, а дома – в пижаму. В пижаме Петрович и выходил во дворик резаться в домино. Пива тогда было не достать, продавали в одной пивнушке, она стояла в чистом поле, которое мужики прозвали «Русское поле», где случались кулачные бои за это самое проклятое пиво.
Русский народ талантлив на прозвища, прибаутки, пословицы и поговорки, которые никакого обоснования не имели, но лепились к человеку или к месту накрепко, как к известному месту липнет банный лист. В деревне на лучезарной Кубани, где Никифорыч тридцать лет председательствовал, одного мужика звали все Галей, хотя имел он и фамилию, и имя и отчество, а откликался на прозвище. Говорили, что звали его мать Ганной, хотя по паспорту числилась Анной Власьевной Мышкиной – вот потому Галей, что мать Ганна. Но это не точно, никто не помнил, когда Галея назвали Галеем и почему.
Раньше всех Петрович выходил во дворик и спешил на завод не потому, что он такой старательный и трудолюбивый, что хочет норму на своём токарном станке перевыполнить, а потому, что в «малосемейке», где занимал Петрович с женой и дочкой одну из четырёх комнат, на один унитаз утром просыпалось сразу шестнадцать человек. Так и тут русский человек Петрович нашёл выход: умывался, справлял физиологические надобности, брился, а также регулярно плескался в душе Петрович на заводе; опять же мыло экономил домашнее.
Особенно тщательно Петрович мылся в душе по субботам, когда суббота была рабочая. Тогда никто не слышал такого слова «безработица», и было такое изобретение «скользящий график», это когда у тебя вроде и два выходных, но в один из них ты работаешь, а жена отдыхает, а в другой – всё наоборот. Вот и получалось, что с супругой ты в выходной можешь встретиться только раз в месяц.
Ещё одно изобретение, правда, не Петровича, а более ранних жителей других двориков была «междусменка». Тоже достойна Нобелевской премии: мать работает в первую смену, а отец – во вторую, а между этими сменами ребёнок их должен был крепко спать в своей кроватке в малосемейке. Хорошо, если в квартире кто из взрослых в это время оставался, а то, как проснётся малыш, да как раскричится, что и дворик и Никифорыч в растерянности. Они слышат крик о помощи, а помочь ничем не могут.
Хорошо тем, кто на первом этаже да оставил ключ дворнику Никифорычу – тут проблема решена, а в остальных случаях, прямо катастрофа. Дворик это и видит и слышит ежедневно, детских садов тогда было на каждого пятого только.
2
Особенно красив и привлекателен наш маленький дворик вначале тёплой, ещё не окрепшей морозами и вьюгами, не утвердившейся в своих правах после долгой слякотной, дождливой и одновременно золотой осени зимы. Первый снег такой пушистый, бело-голубой, на вид очень тёплый и ласковый как домашнее пуховое одеяло на детской кроватке укрыл все дорожки, ямочки, пожухлую траву, кучки мусора, аптечные бутылочки из-под настойки шиповника, которую в больших количествах употребляют теперь любители выпить.
На деревьях снег лежит шапочками на каждой веточке, каждом прутике, в изгибах стволов, на пеньках, скамейках, замерзающих без привычных своих пользователей пенсионеров. Ещё не все пенсионеры привыкли к холодным дням начальной и такой прекрасной зимушки-зимы, что делает наш дворик тихим и задумчивым не только по утрам, но и по вечерам.
Вечерами особенно тихо зажигаются тёплым желтоватым светом фонари, разбрасывая качающимися на ветру абажурами светлые потоки лучей, устремляющихся к белому снегу и искрящихся вместе с ним, от чего свет тоже становится не желтоватый, а голубится и искрится.
Снежок скрипит под ногами редких и спешащих домой прохожих как будто просит их остановиться на минуту, подышать морозным воздухом, отвлечься от дневных забот и волнений и уже потом, не спеша, следовать дальше уже не так скучно и напряженно, как они шли до этого.
Чуть только подует ветерок, слабый и неуверенный, лишь тронет ветку дерева, и на прохожего упадёт комочек снега. Так и прилепится к пальто, варежке или прямо к лицу.
За ночь ветер разгуляется, зима рассердится, и вместе они расправятся со снегом, налипшим на деревья и украшавшим наш маленький мирок, наш маленький дворик.
3
В самом деле, для каждого, кто живёт в нашем дворе, или даже жил когда-то, это целая поэма событий, мыслей, переживаний, радостей и невзгод; незабываемых и неизгладимых из жизни, как необыкновенное чудо.
Никифорыч вот тоже, когда выходит раньше всех на работу во дворик, садится на первую встретившуюся по пути скамейку и начинает вспоминать, вспоминать, вспоминать…
Да и как забыть всё, что здесь происходило, если «стоит бессонница у глаз и прошлое толпится за плечами».
Когда Никифорыч приехал в город, то всё здесь дышало молодостью неукротимой, здоровьем сибирским и весельем завтрашнего счастья, которое надеялись построить. Даже те, кто поселился не в отдельных квартирах, а в «малосемейке» на шестнадцать человек к унитазу по утрам, они всё равно были счастливы, потому что увидели этот унитаз как благо жизни только здесь, почувствовали приближение цивилизации так близко, что до коммунизма уж и рукой казалось подать.
4
Сегодня тридцать первое марта. Весна уже целый месяц борется с зимой, никак не хочет старая отпустить. А дворик наш уж и рад этому: присыпал весенний снежок весь мусор и безобразия, чистеньким проснулся в понедельник наш дворик и снова стал провожать своих обитателей на работу, в школу, институты, поликлиники. И то правда, что двор наш теперь усеян тёмными бутылочками из аптеки да замаран собачьим помётом. Никто уже не сидит рано утром на скамеечке, поджидая проснувшихся жителей, как ожидал их когда-то дворник Никифорыч. Теперь бригадная уборка и только к первомаю.
Дворники теперь только у подъезда метут, говорят между собой не по-русски, а с жителями совсем не общаются, будто их и нет вовсе. Появится во дворе такой дворник-гастарбайтер, приберёт за мусоровозом и сидит на лавочке, ждёт вида на жительство молча.
А русский мужик открытый, он не привык тихим сапом обживаться, ему даже трезвому охота разговориться с соседом о том, о сём, поделиться радостью или печалью. Вот за это нас и не любят в «просвещённой» Европе, которая сама не мылась семьсот лет, пока русский мужик к ним баню не привёз.
Часов в десять во дворик начинают выходить старички, которых уж мало осталось в нашем дворике, иных уж нет, а те – далече… Вот идёт такой дворовый старик с почты, где платил за телефон или получал пенсию, увидит знакомое лицо на приподъездной лавочке и обязательно остановится, поздоровается, хотя раньше и не очень знался. Молодым ведь некогда стариков слушать, да и вежливостью они не очень страдают.
- Слышь, Петровна, вчера встретил Шаповалова.
- Какого, старого или молодого?
- Старого, ковыляет ещё, на почту приходил.
- Ну и что?
- Да один кукует, жена его померла два года назад, а дочка в Германию замуж вышла.
- Иди-ка ты! Как Германия к нам приблизилась…
Помолчали оба, сменили тему разговора и перешли на болезни и как их лечить народными методами. В поликлиниках теперь старикам без денег делать нечего, так только до аптеки ходят, кто за таблетками, а кто за спиртовой настойкой боярышника, похмелиться. Вот поэтому и валяются эти бутылочки под каждым кустом во дворе. Посидели, поговорили, вспомнили соседей, которые переехали в деревню, уступив свои квартиры детям, и засобирались домой старики, внуков из школы встречать. Для них беседа во дворе – уже событие. Всё лучше, чем похороны в этом же дворике. Хотя «если жизнь скучна, то и похоронам рад», как говорил известный писатель.