Словно в тумане шла Елизавета из школы. Весна не радовала. Запах сирени раздражал. Она не знала, что делать и как поступить. «Может, поговорить с ним по-взрослому…» - размышляла девушка, механически шагая по тропинке.
- Елизавета Львовна, - услышала она.
Обернулась и почти наткнулась на Перевестова. Тот резко притормозил. Остановился и, стараясь успокоить дыхание, заговорил скороговоркой.
- Простите меня, я вдруг испугался, что вы уедете навсегда и ничего не узнаете. Простите, если можете, но когда я вижу вас, у меня сердце вырывается, в голове мутнеет.
Схватив руку учительницы, Иван вдруг с жаром прижал ее к своим губам…
- Ой, какая любовная сцена, - взвизгнув, захохотала невесть откуда взявшаяся Екатерина Леонидовна. - Нет, вы посмотрите, люди добрые, как замечательная наша учительница, передовик производства, ребенка совращает. Ах ты, паинька, Стариков-то Петька тебе не по нутру, тебе мальчишек подавай…
- Как вы смеете, - заслонил собой Елизавету Иван. – Вы ее мизинца не стоите.
- Куда уж мне, - перешла на крик Хустова. – Я же не умею ногами кренделя выписывать. Что, стерва, глазами лупаешь, испугалась, что застукали…
Договорить не смогла. Низко наклонив голову, сжав кулаки, на нее двигался десятиклассник. Резко отпрыгнула в сторону и кинулась бежать.
Всё произошло так быстро, что Елизавета ничего не успела понять и осмыслить. Она смотрела на удаляющуюся Хустову, и у нее от страха леденели ноги.
- Кажется, я натворил чудес, - упавшим голосом произнес Иван. – Она же такая гадина.
- Иди домой, Ваня, - через силу улыбнулась учительница, - всё будет хорошо.
Она повернулась и почти побежала домой, чувствуя, как с каждым шагом все сильнее предает того, кто посмел полюбить. Не оглянулась, голова горела от стыда и отчаяния, бешеный стук сердца заглушал мысли. Закрыв дверь квартиры, бессильно опустилась на казенный стул.
А в это время Хустова уже в ярости рвала на себя дверь магазина.
- Что, праведница, защитница, допрыгалась? – заорала она с порога непонятно кому.
Очередь никак не отреагировала на гневные крики односельчанки.
- Мне две булки хлеба, - отдавая деньги, сказала сестра директора школы, рукой слегка отодвигая упавшую грудью на прилавок Хустову. – Что, Катерина, опять кто-то твоего Николая обольщает? Хватит народ смешить, иди домой.
Женщины в очереди заговорили, отмахиваясь от учительницы.
- Надоела ты, Катя, со своими ревностями, - хмыкнула та, что стояла последней в очереди. - Давно успокоиться надо.
- Вот тебя, Мария, всё это больше чем кого касается, - накинулась на женщину Хустова.
- Тьфу ты, совсем с ума сошла, - поморщилась Мария и поправила гладко зачесанные волосы. – Я вроде твоему мужу родственницей прихожусь.
- Люди добрые, - завопила Хустова, картинно заламывая руки, - мы не такие важные, как Мария, у нас муж не работает управляющим отделения совхоза, но за детьми своими мы следим, чтобы всякие там студенточки не совращали их.
- Что ты городишь, Екатерина Леонидовна, - подошла к ней Вера Алексеевна, - Перевестовы своего сына воспитали, дай бог каждому.
- Ох, уж и воспитали! Да я сейчас Ваньку с химичкой застукала, тепленьких…
Хустова победно оглядела односельчан, вернулась к прилавку, кинула на весы деньги.
- Ну-ка, Филипповна, дай-ка нам, плохим родителям, хлеба да масла, пойдем воспитывать детей…
- Завистливая ты, Катя, - сказала медлительная Филипповна, подавая хлеб и масло Хустовой. – Завидуешь, что городскую ребятишки любят, а на твои уроки ходить не хотят. Городишь невесть что.
- Я за красивые глазки пятерки не ставлю. Мне ученики рук не целуют и по кустам не обжимают.
- Может, и правда Ванька в учительку влюбился, - вдруг встряла в разговор Лапштаиха. – Мне Аленка сколько раз сказывала, что Ванька цветы ей таскает. Аленке моей не таскает, а учительке дорит.
Она поправила косо сбитый клетчатый платок. Потрепанный кусок ткани скособочился еще сильнее, съехал на ухо, высвободив клочья нечесаных волос.
- Девка она красивая, умная, - продолжила рассуждать бабонька, - зарабатывать будет хорошо, и Ванька при ей будет как у Христа за пазухой.
- Чего ты городишь, Дуся? – воскликнула Перевестова. - Кого ты слушаешь?
- Вот, видите! – истерично хохотала Хустова. – То цветочки дорит, то руки целует. Вот она - ваша хваленая городская.
Деревня не город, в ней любая сплетня распространяется со скоростью света, залетает в свободные уши, перемешивает всё в извилинах, дополняется домыслами и летит дальше, чтобы поразить слушателя в самое сердце.
Замкнутое информационное пространство небольшого человеческого поселения делает сплетню единственной возможностью пообщаться, поохать и поахать деревенским кумушкам. Если долгое время не случается у кого-то свары или свадьбы, то у баб в магазине начинают распухать языки от безделья.
Дом, муж, дети, полная стайка животины – ну, с кем тут поговорить? Вот и идут селянки в магазин за хлебом за час, полтора до прихода хлебовозки, чтобы узнать и обсудить свеженькие сплетни.
Обсуждение новости заняло мысли коскинских хозяек, и они, запамятовав, зачем пришли в магазин, толкли слова, как воду в ступе. Мужики просто околачивались у прилавка.
- От, ты поглядь, - воскликнул Прошка Глинов. – птичка сама летить. Щас мы ее и спросим про энту любовь.
Елизавета едва вошла в магазин и тут же почуяла холодность селян. Они молча кивнули на ее приветствие, пропустили к прилавку, пристально рассматривая, словно куклу на витрине. Девушка хотела выскользнуть за двери, но на пути выросла Хустова.
- Поделись, студенточка, опытом, - подбоченившись, спросила бабонька, - как учеников завлекать. Ты Ваньку одного захомутала или еще кого присмотрела?
- Как вам не стыдно, - вспыхнула Елизавета.
- Чего мне стыдиться? Я всю жизнь с мужем живу. Работаю. Ученикам историю преподаю. Ни у кого часов не отбираю, ногами не дрыгаю.
- Вот-вот, - оскаблился беззубым ртом Прошка, - щи варить не умеет, бутылки у меня чуть не повыбрасовала, а туда же. Ванька за ее как на миня кинулси, хотел в подпол кинуть. Федосий Алексеич не дал, защитил. Чё, дура неумная, попалася, закрутилася…
- Мой надысь ехал на трахтаре, - заговорила невысокая женщина, - так вот он сказывал, што Ванька с химичкой по селу под ручку шастал. Идуть, ну тебе жаних и невеста.
- Мы всем классом соловьев ходили слушать, - попыталась оправдываться Елизавета.
- Люди добрые, - запричитала Хустова, - да эта студенточка всех детей совратить хочет!..
Оттолкнув Хустову, Елизавета выскочила из магазина. Голова горела огнем, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Стыд и отчаяние давили душу. У своего дома она увидела прохаживающегося Тренева. Немного успокоилась, надеясь на поддержку уравновешенного руководителя. Ей хотелось поделиться с ним обидой, услышать слова ободрения.
- Елизавета Львовна, - улыбнулся директор, - а я к вам. Поговорить надо.
- Да, конечно!
- До меня дошли слухи…
- Вы что слухам верите?
- Вы должны меня понять. Я всё-таки директор вверенной мне школы и обязан блюсти порядок.
Елизавета почувствовала, как из души улетают последние надежды.
- Вы, как будущий педагог, должны понимать, что отношения учителя и ученика не могут переходить на уровень романтических отношений. Это же скандал в районном масштабе.
- Федосий Алексеевич, о чём вы? – возмутилась девушка. – Какие романтические отношения?
- Однако Хустова сказала…
- Вы Хустовой верите, а мне нет?
- Ну, ну,- примирительно сказал директор, - я вам верю. Конечно, верю. До завтра, - сказал он и быстро ушел.
Уснуть Елизавета так и не смогла. Приняла душ, но от ощущения гадливости избавиться не смогла. Весеннее утро не обрадовало. Похлебав холодного чаю, девушка отправилась на работу. Подумывала она не ходить, но остановило то, что сегодня у ее учеников Последний звонок. Такой праздник бывает раз в жизни. Испортить его нельзя.
Выйдя из подъезда, Елизавета наткнулась на Старикова Петра и его мать. Похоже, что они специально поджидали учительницу.
- Ишь, не стыдно людям в глаза глядеть, - развела руками Нюра Старикова. – С утреца побежала. А куда бежишь-то?
Девушка не стала отвечать и хотела уйти, но заведующий мехмастерскими схватил ее за руку.
- Мама, помолчите, - сказал он, потом повернул Елизавету к себе: - Больно ты мне по душе пришлась. Не похожа на наших коров безграмотных. Короче, я согласен на тебе жениться. То, что ты опозорила меня на все Коскино, я тебе прощаю.
У Елизаветы от возмущения внутри загорелся огонь, она стряхнула с себя руку Старикова, оттолкнула его и быстро пошла по тропинке.
- Ишь, какая гордая, - завизжала Нюра, - другая бы в ногах валялась в благодарности, что с таким позором, да замуж берут… Ни чё, сынок, она приползет еще к тебе, а ты ее тогда пинками, да на улицу…
Что еще она кричала, Елизавета уже не слышала, в виски билась горячая волна, перед глазами летали стада белых искорок.
Население учительской встретило коллегу отчуждением и перешептыванием. Села за свой стол, начала перебирать тетради. Сбоку тихонько подошла, словно подкралась, Татьяна Афанасьевна, принялась листать журнал и, как бы между прочим, прошептала: «Я, конечно, целиком за вас. Но и нас поймите: роман с учеником - верх неприличия».
Молодая девушка подскочила в изумлении:
- Вы, что, все с ума посходили? Какой роман?
- Я, конечно, все понимаю, - пожала плечами Татьяна Афанасьевна, - но ведь вы даже танцевали на сцене в паре с десятиклассником…
- И что?
- Может, в городе и все равно, - повернулся к женщинам Николай Иванович, - а вот у нас в Коскино высоко чтутся моральные устои.
Учительство коскинской школы солидарно кивало головами.
- Мы оплот воспитания, - продолжал учитель труда, картинно заложив большие пальцы за жилетку и раскачиваясь на носках совсем по-ленински, - и дети должны брать с нас пример…
Елизавете стало противно и смешно.
- С вас брать пример? – бросила она и вышла.
Ее десятый класс тихо сидел в кабинете. Девочки в белых фартуках, с белыми бантами в волосах. Ребята в костюмах, гражданских галстуках. Все выглядели очень взрослыми и растерянными. Елизавете стало совсем не по себе. Она не знала, как начать разговор, не знала, о чем думают ее ученики, на чьей они стороне.
Открылась дверь, в кабинет вошел Перевестов с большим букетом красных тюльпанов. Положил их на учительский стол, сказав: «Это вам».
Вслед за ним залетела Роза. Черные волосы длинными локонами рассыпались по спине и плечам. Свежая, румяная, она, словно весна, впорхнула в кабинет. Обняла подругу, крутнулась по классу.
- Ребята, - восторженно воскликнула она, - вы взрослые. Всё! Больше не будет уроков. Я не буду вас гонять гусиным шагом, не надо будет решать задачки по химии, заучивать стихи… Я вам завидую! Пойдемте на линейку. Пусть прозвенит последний школьный звонок.
И всем стало весело. Заговорили ребята, приободрилась Елизавета.
Праздник прошел замечательно, словно ничего не произошло. Перевестов, посадив на плечо младшую сестренку Насти Лобовой, прошел по школьному коридору. Маленькие руки первоклассницы усердно трясли медный колокольчик с красным бантом.
Букеты огоньков в руках учителей горели словами благодарности за великий труд учительства. Девчонки откровенно плакали, растроганные минутой прощания со школой. Длинные речи учителей, торжественные обещания десятиклассников рассеяли обиду.
- Елизавета Львовна, - позвали ребята свою классную руководительницу после линейки, - пойдемте гулять. Мы же хотели соловьев послушать и рассвет встретить…
Девушка согласно кивнула головой, собрала цветы со стола и… вдруг наткнулась на злобный взгляд Хустовой.
- Мы вырастили и выучили вас, - ухмыльнулась она, - а гулять с собой вы зовете кого попало.
- Ребята, - подошел к выпускникам Тренев, - все сегодня устали. Идите по домам. Отдохните. Скоро экзамены, а Елизавету Львовну попросил завтра зайти в сельсовет Василий Петрович Луканин.
- У нас Последний звонок один раз в жизни, - возмутился Розин, - а мы пойдем по домам? Елизавета Львовна, вы с нами?
- Ребята, айда на соловьиную гору, - махнул рукой Любин и выбежал на улицу.
…Светило доброе майское солнце, пели птицы. Выпускники шли по улицам Коскина. Елизавету окружили девочки, словно хотели оградить ее от всего света. Ребята шли следом. Десятиклассники просто шли, без шуток и озорства.
Свернули к речке. Расселись по бревнам и молча глядели на еще мутные воды. В мелких водоворотах крутились кусочки мусора, они пытались поднырнуть под поток, но силенок не хватало. Вода выбрасывала все ненужное, отторгала то, что она смыла с берега при таянии снега.
Еще немного, и муть осядет на дно, мусор унесется дальше или запутается в ловушках прибрежных кустов, повиснет лохмами на высохших сучках. Речка вынет свои хрустальные косы, отразит небесную синь и запоет тихую ласковую песню чистоты.
- Я хочу поступать в институт культуры на отделение хореографии, - задумчиво сказала Настя Лобова. – Папа говорит, что у меня есть данные. Как вы считаете, Елизавета Львовна?
- Ты очень пластичная, - отряхнулась от своих мыслей молодая учительница.
- Счастливая, - вздохнула тихая и застенчивая Оля Селюнина, - а мне придется идти работать к матери на ферму.
- Ты не хочешь учиться дальше? – обернулась к ней Елизавета, она словно впервые увидела девушку.
Невысокая, со всеми соглашающаяся Оля отчаянно мотнула головой.
- Тогда почему на работу?
- Мать, говорит, что учеба – это большая глупость. Она женщине не нужна.
- Ты же взрослый человек, в аттестате одни четверки и пятерки…
- На что я жить буду? Мать копейки не даст.
Было слышно, как шумит, ворчит речной поток, словно сердится.
- Оленька, - улыбнулась Елизавета Львовна, - ты на время экзаменов можешь поселиться у моих родителей. Поступишь, дадут общежитие, стипендию будешь получать.
- Надо вначале школьные экзамены сдать…
- Сдадим! – подпрыгнул на месте Любин. – И чего мы сидим, как куры на нашесте. Елизавета Львовна, давайте костер разведем? Олег, беги до деда Ундера, попроси у него картошки. Остальные, собирать хворост.
Костер вспыхнул с одной спички. Веселое пламя вскинулось ввысь, подсвечивая и так светлый день. Жизнь и молодость взяли свое.
Остаток дня выпускники то бегали вокруг костра, то мечтали о будущей жизни, впереди у них была целая жизнь.