Глава четырнадцатая
РАСПАД СЕМЬИ
Прожили сестры после смерти матери вместе на Огаревой улице всего один год, а потом отчий дом продали. Послужила тому задумка зятя, считала Полина. Он уже обшивал дом, достраивал коридор, и вообще считал его свой законной собственностью. Этот родительский дом состоял из пяти комнат. Но две из них, темные, выходили окнами в узкий проулок с глухой кирпичной стеной соседского дома. В этой задней части был второй выход во двор, на задах. А в переднюю часть дома вела небольшая дверь в маленькую проходную комнату.
Когда Полина вернулась домой на Огареву улицу, Настя работала врачом «скорой помощи», была в положении. Пашка – работал в диспетчерской таксопарка, потом ее возглавил. Стали жить все вместе, но долго не ужились.
Как-то утром Полина проснулась как всегда, рано на своей второй половине дома. Встала умываться.
Надо сказать, что воду Полина провела в переднюю часть дома, когда все жили вместе. А когда Полина вернулась от Черкесовых, ей досталась маленькая комната на другой, темной половине дома. И Пашка сделал вынужденную уступку Полине, из-за того только, что Аксинья была еще жива и потребовала больным голосом Полину не обижать. С того момента Полина с Борей жили в темной комнате, но проходили через общую дверь во все комнаты дома.
Ноги у Полины болели давно, с 28 лет. И раз ей как-то сердобольная бабушка сказала:
– На кладбище есть крест одного святого, на нем много всегда цветов. Вот возьми землицы в платочек и положи в ноги на кровать.
Полина так и сделала. Но стала слышать странные звуки каждую ночь. Ровно в четыре часа просыпалась и слышала, что кто-то встает с кровати, и шагает к двери. Полина сначала подумала, что это Пашка встает и выходит в коридор – сходить по маленькому в ведро. Туалет-то на дворе, холодно. Поэтому Полина сначала этого не боялась. Но когда стала слышать это каждую ночь, то со страхом осознала что-то неладное. А ноги как болели, так и болят. И это явление обеспокоило Полину. Ну его к Богу в рай. Полина пошла на кладбище и высыпала эту землю с могилы и выбросила там же, на кладбище, и платок. После это ночное представление прекратилось. И Полина не стала по ночам просыпаться.
А сейчас опять тревожно затемно проснулась, решила набрать воды для умывания, толкнула дверь в переднюю половину дома, а она не открывается.
Сначала со сна не поняла, в чем дело. И задумалась. Но недоумение быстро прошло. Полина так и присела на кровать. Вспомнила мамины слова: «И в дом не войдешь».
– Как же мама была права, – тихо сказала Полина, вспомнив, что вчера ночью Пашка со скандалом забил эту проходную дверь в переднюю половину дома.
Пашка вчера кричал на «Полинку» за то, что она попросила опять у Насти в долг до получки десять рублей. Повод нашел.
– Хватит побираться! – вдруг рявкнул он. – Не жилось с профессором и домработницей, из-за своего дурацкого характера.
Полина начала было защищаться. Слово за слово. Разразился скандал.
Пашка извивался и подпрыгивал от злости, размахивая топором. Он подтесывал дверь, которая плотно никак не закрывалась, и стал заколачивать ее огромными гвоздями. Навсегда.
Боря все видел и слышал, и успокаивал плачущую Полину, ненавидя Пашку за то, что он сейчас называл маму «тряпкой» и «подстилкой». Пашку бесило, что Полина вернулась от Черкесовых. И эта злость вскипела, наконец, после смерти Аксиньи, вылилась руганью из-за каких-то пустяков. А Настя не вышла из своей спальни, не остановила мужа. Не заступилась за сестру.
Эта дверь не закрывалась годами, она соединяла раньше две половины дома. А теперь эта забитая в ярости дверь разделила навсегда двух сестер. Богатую жизнь Надежды и бедную жизнь Полины. Между сестрами встала нерушимая стена отчуждения. Настя не заступалась и за Леню, когда Пашка с ним дрался, катаясь по домашнему полу. Оттого Леня и убежал в другую семью. Не заступилась и за Полину. Но ей бежать некуда.
А Настя крепко держалась за мужа. Так и прожила с ним до конца жизни.
Выйдя во двор за водой, Полина стучаться к Насте не стала.
И вот после того, как Пашка заколотил дверь, в августе в доме случился пожар.
На другой день тетя Шура сказала Полине:
– С Пашкой поругалась из-за тебя. Все ворчал: «Полинка карты все спутала».
Еще хуже сказал – «подсрала», что вернулась. Дом пришлось делить пополам. Хотел он поделить все себе сам, да не удалось.
– Я торкнулась утром в дверь – она закрыта, – погорилась бабе Шуре Полина. – Я так и присела. И задумалась:
– А что, Настя? Она-то ведь знала? Я не стала с ней ни о чем говорить, как будто ничего не случилось. Ее мучит совесть больше, что я молчу.
– А может, и не мучит, – вздохнула баба Шура.
Она тоже раньше с Пашкой дралась. Он ее первую выгнал, как приживалку, из дома при живой Аксинье. Хорошо, что ее мужу Виктору дали комнату в трущобах на Первой Перевозной улице, как инвалиду Великой Отечественной войны.
Теперь Полина убедилась, что и она не попала бы в дом, если бы не ушла за два месяца до маминой смерти от Черкесова.
С Настей Полина не стала говорить на эту тему и поднимать скандал. Теперь ясно, что он сделал это с ее согласия, разделил дом по своему усмотрению, взял себе львиную долю чужого добра.
Стала ходить за водой к соседке, а потом все же пошла и к Насте. Все же – родная сестра. Хорошо, что в доме было два хода-выхода.
И вот в эту нервную пору, вскоре случился у Полины пожар.
31 августа Полина пришла из школы домой, села за стол в коридоре готовить план урока на первый учебный день. Ведь завтра начинается учебный год. Была в нижнем белье. Потому что в августе в Астрахани еще сильная жара. Сидела в коридорчике, с открытой настежь дверью во двор. И одновременно поставила кипятить белье на керосинке-трехфитильке в чулане, в котором окна не было, была только дверь. Перед стиркой Полина всегда сначала парила (кипятила) белье. Думала, после подготовки к первым урокам, потом постирать. Чулан был у Полины и кухней. Хоть и темный, но сравнительно большой. В нем стоял ларь для посуды и продуктов, и сундук с зимним барахлом.
Полина время от времени погладывала за бельем, чтобы пена не вытекала из таза. Вдруг видит, керосинка погасла. Видимо, кончился керосин. Она встала, подождала, чтобы керосинка остыла. Налила в нее литр керосина, и опять зажгла фитили. Осторожно поставила горячий таз с бельем, и опять села за работу. Как беда случилась, непонятно.
Вдруг приходит Настя, в белом домашнем платье. Она ходила последние месяцы грузно, и ее все время подташнивало.
– Что это у тебя, Полина, так огонь в керосинке бушует? – сказала громко Настя. – Неси скорей одеяло!
Полина оглянулась – и верно, пламя в керосинке рвется из-под таза. Она побежала в свою комнату за одеялом, выбирает, тканьевое одеяло взять или теплое с кровати. А Настя кричит:
– Побыстрей!
Прибежала с теплым одеялом и вместе с Настей они накрыли пылающую керосинку вместе с тазом, чтобы затушить огонь. Думали, что пламя погаснет. Но керосинка не погасла, а взорвалась! Разлетелась на три части. Одеяло упало, керосин с огнем – переметнулся на него, и вспыхнул пожар. Настя отпрянула к стене чулана. А таз и весь огонь опрокинулся на Полину. Она загорелась и побежала к двери. Обернулась, и увидела, что в дверном проеме чулана – столб огня. Горело одеяло, политое керосином. Полина испугалась и от страха даже зарычала. От боли остановилась. Видит, что пламя бежит уже у нее по груди до лица. Она стала его мять руками – нижняя рубашка расплавилась, раздвоилась и погасла. Полина добежала до середины стола, и, как после сна, вспомнила, что в чулане осталась сестра. Оглянулась, а там за столбом огня замерла Настя, только платье белеет. Полина кинулась к ней, а столб огня мешает достать Настю. Сестра – за ним, как мертвая, одеревенела. Полина крикнула:
– Дай руку!
А Настя стоит намертво. Тогда Полина сунула левую руку в огонь, схватила Настю за руку и с силой выдернула ее из горящего чулана и отбросила. Та выскользнула из огня, не загорелась, а только волосы, брови опалились. Настя дико закричала что-то невнятное, и побежала через двор на свою половину дома – звонить. В доме был телефон, но она набрала 02, вместо 01. Попала по телефону в милицию и, потеряв сознание, упала на пол и отключилась.
Полина была невменяема, рычала. Стала тушить пожар в чулане. Выволокла во двор горящее одеяло, затоптала, замяла во дворе. Остался один дым.
Затем опять побежала в чулан. Там все занято огнем, горело везде. Воды нет. Хватала из таза горячее белье, из кипятка, и хлестала им, сбивая пламя. Теперь все стало страшно дымить. Остаток воды из таза вылила на горящий пол.
Полина была в шоковом состоянии. Но контролировала свои действия. Все взяла на себя. Помощи не у кого было просить. Пашки не было, и Бориса – тоже.
Вспомнила, что Настя ведь беременная, могут начаться преждевременные роды от испуга.
Полина кинулась к Насте. А она лежит без памяти на полу, и трубка от телефона висит, болтается. Полина втащила Настю на кровать. Взяла трубку, услышала, в трубке кричат:
- Милиция слушает… Какой адрес?
Полина тихо положила трубку, побоялась, что оштрафуют. Набрала 03, вызвала сама «скорую помощь». Настя как раз работала тогда в «скорой помощи». Полина сказала в трубку:
– Я обгорела… Огарева, пять…
И бросилась вновь тушить пожар.
По пути в Настиной половине дома схватила таз под краном-рукомойником, полный грязной воды, еще не сознавая, что вся обгорела. А такие руки не выдержали тяжести. Таз у Полины выпал из левой руки, когда она со ступенек спускалась во двор. Полина упала с тазом на землю, вся грязная вода выплеснулась на её обожженные руки и ноги, и разлилась у порога. Только тогда Полина увидела, что с каждого пальца у нее на руках спускаются белые мешочки кожи, как перчатки. И что она вся обгоревшая. Но ничего не чувствовала, от шока боли нет.
Полина вскочила с земли и побежала на другое крыльцо в свою половину дома. Увидела, что у неё стоят на полке в коридоре горшочек с солью и бутылка с постным маслом. Она стала быстро обливать и руки, и ноги постным маслом и засыпать их солью. Боли опять не чувствовала. Только, как зверь, рычала. Подбежала опять к чулану, а там пламя ушло под пол, горели доски пола, и сундук с барахлом. Опять обгоревшим мокрым бельем сбивала языки пламени. Всё тушила, уже не зная, чем.
В это время соседка увидела, как Полина, вся обгоревшая, полуголая, бегала по двору. Соседка стала кричать ей:
– Что у вас случилось?
Увидев, что во дворе одеяло дымом курится-тлеет, соседка догадалась, перелезла через забор и прибежала к дымящему чулану с водой. Вылили ведро воды на сундук и под пол. Но пламя не стихало. Соседка вновь побежал на речку за водой.
Стала носить воду с реки Кутума. Тут мимо проходил друг Бори – Славик Поздняев. Он сразу пришел на помощь, схватил ведра, и через соседкину калитку они вдвоем принесли четыре ведра воды. Полина кричит:
– Под полом горит! Лейте!
И соседка вдвоем с Позднявым заливали водой все дымящиеся доски и тлеющий сундук.
А Полина в это время стала закрывать ворота, потому что народ рвался посмотреть пожар, кто с чем. Она закрывает ворота на засов, а люди из любопытства лезут во двор. Кто-то недовольно сказал:
– Сама обгорела, а ворота закрывает.
А у Полины свое мнение в голове: «Пока я тушу, у Насти все растащат. Она лежит без памяти».
Быстро приехала «скорая помощь», и начали оказывать первую помощь Полине. А она кричит:
– Сделайте Насте укол! Она без памяти.
Сделали укол и Насте.
В тазе развели марганцовку, опустили в него Полинины обгоревшие руки, и только тогда она стала кричать от боли. Боль была невыносимая.
Настя после укола встала, как чумная. Ходит, говорит своим врачам:
– Обработайте ее и привезите домой, я за ней сама буду ухаживать.
Увезли Полину в больницу, сразу положили на хирургический стол.
Полина увидела: мальчик рядом лежал на диване без сознания.
– Займитесь пока с ним, а потом со мной, – сказала Полина врачу. Та промолчала.
Сделали ей уколы, и, видимо, от этого она перестала чувствовать боль. Только слышала, как врачи говорили:
– Чего только нет в ранах.
У неё на руках и ногах – горелое мясо, на нем – пепел, гарь, соль, грязь.
Врачи спасли Полину. Всё долго, но правильно обработали. Ведь одна треть тела была поражена ожогами.
Затем на «скорой» привезли Полину домой – как просила Настя, потому что, боялась, что иногда в больнице халатно ухаживают.
А вечером Полина собралась умирать. Кричала все время:
– Откройте двери!.. Нет воздуха… Задыхаюсь!..
Настя испугалась, пожалела, что оставила больную сестру дома. Снова вызвала «скорую». Опять Полину отхаживали. После обезболивающего укола она угомонилась, даже немного заснула.
Утром к Полине пришли хирург с сестрой из районной поликлиники на дом. Все пальцы у Полины от волдырей сделались, как подушки. Хирург посмотрел на эти «двойные ладони» и заключил:
- Да, работенки здесь много.
У каждого пальца – сплошной волдырь. Вдруг врач начал эти нарывы ножницами срезать, не сделав укола. Полина вся посинела от боли и оранья. Настя кричала:
– Сделайте ей обезболивающий укол.
А он, как живодер, режет. И только после этой экзекуции сделали Полине укол, и ей стало легче.
Полина пробыла на «больничном» 15 дней – и все у неё зажило. Даже не осталось рубцов на руках. А какие были страшные руки после пожара!..
«Это потому, что я солью засыпала да маслом поливала, – говорила она Насте. – Дезинфицировала свою кожу и раны».
Полина не поверила Насте, что как раз это и было живодерством.
Врач, выписывая Полину на работу, сказал:
– Вы легко отделались.
Затем все улеглось.
Но у Насти ребенок перевернулся в чреве. Врачи выправляли, и ребенок родился нормальный. Родилась дочь Ксюша.
Вот так Полина потушила пожар, который сама развела. И спасла Настю с Ксюшей, ведь могли все сгореть. Так и не узнала Полина, почему керосинка разлетелась на три части. Она была разборной. Какой-нибудь фитиль, может, загнулся, и оставил просвет, или еще не остыла она, а Полина налила керосин?
Надо было бы выбросить эту керосинку, но Полина лишних денег не нашла на новую. И вот потом в керосинке опять забушевало пламя. Полина кинулась за теплым одеялом, повторить пожар.
Но дома был Боря. Он ее остановил. Снял кастрюлю с супом с керосинки. Взял керосинку на пуки, под истошные крики Полины:
– Не трогай! Взорвется!
Боря осторожно вынес пылающую керосинку из чулана, коридора, с порога в четыре ступени и поставил осторожно ее на землю, на середине двора. Только отошел – керосинка взорвалась и разлетелась на три пылающие части. Полина чуть в обморок не упала от страха за сына.
После этого сразу купили новую керосинку, лучшей конструкции.
Прошло много дней, Полина ходила на могилку к маме часто. Раз было совсем поздно, когда она после уроков добралась до кладбища, уже темнело. Какая-то женщина, выходя из ворот, ей сказала:
– Вы куда идете? Я самая последняя выхожу.
А когда Полина добежала до могилки, было совсем темно. Но ее тянуло навестить маму. Немного побыла – и обратно. Различить дорогу было совсем нельзя. Темная ночь. Но дошла она благополучно. А, главное, успокоила совесть, что побыла на могиле матери.
А после этих событий приходит на Огареву улицу соседка с Пушкинской улицы. Её прозвали Килушкой. Потому что она всегда говорила:
- Хоть килушку дайте (астраханское рыбацкое слово, – например, поймал килушку).
Килушка пришла рассказать Полине сон:
– Полинушка, я вашу маму видела во сне. Я ей говорю: «Аксинья Васильевна, твои девчата-то чуть не сгорели!»
А она отвечает: «Я знаю. Я за них Богу молилась». –
«А, батюшки, ведь ты померла!.. А как же Богу молилась за них? Что, и на том свете тоже можно Богу молиться?» –
«Можно и там молиться Богу, просить о помощи», – ответила она.
«А, батюшки! А, батюшки!» – я ей говорю.
И она, Царствие ей Небесное, скрылась».
Вообще, это удивительная старушка. Полина в свое время спасала её от брани и издевательства снохи. Такая ведьма попалась – вторая сноха.
А первая сноха очень хорошая была, но погибла во время войны. Вместе с её сыном поехала по Волге – «Умирать, мол, так вместе». Он капитан. Налетели на мину. Пароход разорвало, он стоял на мостике, и его выбросило в воду. А её так и не нашли.
А в другой раз Килушка опять приходила к сёстрам с новым сном:
– Девчата, я видела во сне вашу маму. Она говорит: «Что они мне рукопись не напишут?» Какую-то рукопись спрашивает.
Полину, как огнем, обожгло. Она отдала гравировать доску с мамиными инициалами на памятник, дядюшка принял заказ, а сам заболел. Полина срочно побежала на Эллинг к нему и рассказала о сне соседки. Он ответил:
– Хоть через силу, но скоро сделаю – уже начал.
И сделал.
А то памятник стоит, а надписи нет. Вот Аксинья и приснилась Килушке. А это слово – гравировать – она не знала, и назвала – рукопись.
Вот Полина и сделала «рукопись» с опозданием.
Семен дважды приезжал из Быковых хуторов в Астрахань, навещал Полину, после смерти Аксиньи.
Однажды он приехал в гости к двоюродному брату Абрамову. Этот брат был шишкой в Астрахани. Приехал на Огареву улицу на ЗИМе. Боря прятался, когда приезжал отец. Показался только тогда, когда Абрамов стал показывать правительственную коллективную фотографию всех членов ЦК партии и правительства. Боря удивился. Маленькие лица и Сталина, и Хрущева, и Микояна… А все четко видно.
Вот в этот приезд Семен и привез Полине повторное свидетельство о рождении Бориса Семеновича Карина. А оригинал, говорит, не нашел.
Второй раз Семен пришел на Огареву улицу со своим сыном пяти лет. Рассказал Полине, что у него на Дону два сына, большому сыну уже 15 лет. Но растет хулиганом.
Семен признался, что жена ему изменяла.
– Я ее застал с другим. Я ее попросил разделить детей и разойтись.– А потом неожиданно предложил Полине: – Давай сходиться.
Полина не поверила. «Но я и не разводилась с тобой, – подумала она. – Нет и документа о разводе. Что же это за жизнь моя!»
А у стола стоит мальчишечка маленький, глазами хлопает. Жаль его стало. Да и Боре, наверно, тоже станет жалко.
Полина подумала: «Жизни не будет. Буду рваться между отцом и сыном. А характер у него не лучше Черкесова».
Полина слышала, как еще после поездки к отцу в Быковы Хутора, Боря рассказывал Паше:
– Дядя Паша, Иван Иванович – такой же Плюшкин, как и отец. Все ужимки и прыжки одинаковые. Где у мамы были глаза, когда выходила замуж?
А Полина это обнаружила через три дня, когда сошлась и зарегистрировалась с Черкесовым. А когда три года с ним вместе работала – этого не смогла увидеть, так человек притворялся. Настоящий оборотень.
А Боря, видимо подслушал разговор Полины с отцом. И ночью тревожно спросил Полину:
– Мама, ты не спишь?
– Нет, а что? – повернулась Полина к нему на кровати.
– Мама, ты хочешь опять за отца выйти замуж? Он меня не воспитывал, пусть этих ребят воспитывает. – А потом подумал и решил:
– Ты на меня не смотри. Мне – он не нужен. А если ты хочешь – то сходись…
Как могла Полина это сделать? Конечно, согласие Семену не дала. Он увез малыша. Потом не этому, а старшему хулиганистому сыну стрелой выбили глаз. А бедный парень кончил тем, что повесился на батарее отопления? Или повесили? Кошмарная судьба!
А Семен с женой помирились.
Полина всё простила Семену за отвергнутую верность свою.
У нее росла крепкая опора. Сын старался помогать Полине выходить из трудностей в жизни. Иногда по-детски – очень жестко.
Дома он часто наводил порядок. Был у Полины целый мешок старых платьев и всякой рвани для починки. Раз, когда Полина уехала отдыхать, лечить ноги, Боря затопил печку и весь этот мешок засовал в голландку и сжег. Купить мешок новых платьев было бы лучше, да денег не имел. Пожалел мать, что тряпье носит. Эх, голова садовая.
Однажды Настя предложила Полине продать дом. После пожара, еще до рождения ребенка, Настя остановила Полину во дворе и сказала:
– Давай продадим дом. Делить дом поровну нельзя, не равноценные половины. Поэтому мама сделала завещание перед смертью нам на двоих поровну. И разделим деньги пополам, как мама завещала.
Совесть ее, наверное, замучила, а может, боялась за себя. Поди, говорили между собой с Сашкой: «Спалит она дом – и останемся без наследства».
Тут навалилось на Полину сразу все: и развод с Черкесовым, и тяжелая утрата матери, и деспот – новый хозяин Пашка Ненашев, который греб под себя, а Настя ему подпевала. И страшный пожар, обе еле живыми остались. Наверно, до Насти дошло, что из-за закрытой двери, без воды, чуть все вместе не сгорели. Вот и решила продать дом. Полина не возражала разделить деньги от дома пополам, пока отдают.
Написали объявление о продаже дома. Хотя и боязно было, потому что, по слухам, деньги собирались менять, как в 1947 году.
И в эти дни Полина видела «вещий сон», что Аксинья ночью открыла забитую Пашкой дверь.
Об этом Полина рассказывала позже бабе Шуре:
«Вдруг мама стучит в дверь, которая забита, от Насти:
– Полина, открой!
Полина вскочила с кровати, и хочет зажечь свет, а он искрит, и не зажигается. А я думаю: «Как я открою, ведь она заперта от них?» И вдруг дверь полуоткрылась, и луч света разлился, и мама пролезла через эту щель и приглашает людей.
И дверь вдруг открывается полностью, и сноп света, и вижу – мама ведет старика и женщину, и все проходят в мою темную комнату.
Уселись за стол – женщина полная и старичок, бородка у него лопаточкой. Он мне особенно запомнился».
Прошло совсем немного времени. Раздается звонок. Полина открывает свою дверь во двор – перед ней стоит тот же старичок, которого она видела во сне. Полина так и остолбенела. Смотрит на него испуганными глазами. А он улыбнулся и любезно спросил:
– Извините, я слышал, что вы продаете дом?
– Да, – кивнула Полина. – Только нет сестры.
– Я не себе, я маклер. Если можно, мы придем с хозяином?
Полина назначила день встречи, чтобы была дома Настя.
И маклер пришел в этот день с толстой хозяйкой. Она покупала дом сыну. Полина позвала Настю. Быстро сговорились. Наверно знали, что деньги будут меняться. И в той же темной комнате у Полины произошла купля-продажа. Продали дом за 60 тысяч рублей, сразу же. Но покупатели попросили, чтобы из дома продавцы выехали побыстрей.
Настя и Полина разделили деньги пополам. Сделали так, как велела мама. Леньке дали по тысяче рублей и отдали отцову шубу на лисьем меху.
Настя сказала Полине:
– Дай еще Паше тысячу рублей. Он строил коридор и обшивал дом.
Что Боря ему помогал, не сказала. Да и какая помощь от подростка.
Полина отдала сразу 2000 рублей: Лене дала 1000 рублей, как велела мама, и Паше дала 1000 рублей за коридор, который он так и не достроил. И еще Настя продала – навязала Полине за 500 рублей старый холодильник и дорожки. В общем, деньги потекли. Полина 28000 рублей отнесла в сберкассу, через дорогу. Тряслась, боялась жуликов. А на другой день объявили о смене денег. И так было у Полины за её бытность два раза. Один раз при маме – тогда они продали корову, и второй раз – после смерти Аксиньи. Деньги в 10 раз стали меньше. То есть у Полины осталось 2800 рублей. Новые хозяева торопили, чтобы освободили проданный дом. А купить Полине новый дом за такие гроши не так было легко.
Пашка-то заимел капитал, когда работал раньше на китобойном флотилии «Слава». Да и Настя от отца в Сибири большие деньги получила. Пашка с Настей купил за 5 000 рублей хороший дом, недалеко от Больших Исад, через речку Кутум.
А Полина долго ходила и ничего не могла купить. Наконец, нашла старый, столетний дом, на две половины, на Красноярской улице. Половину этого дома купила за 2500 рублей. На другой половине оставалась жить хозяйка дома. Пришлось делать ремонт. Наняла плотника, прорубила из окна себе дверь в коридор, подняла полы в коридоре, открыла осевший в землю парадный вход на улицу на свой половине. Навела порядок. Все оплатила из этих маминых денег. И в 1957 году в августе месяце Полина поселилась на новом месте с сыном.
Полина считала, что Аксинья за нее, и мертвая, все беспокоилась.
Когда Полина нашла на улице Красноярской полдома, никак не могла договориться с хозяйкой. Не понимала, почему хозяйка не хочет ей продать. Но вот все же купила эти полдома, видимо, мамиными молитвами.
И после видела ночью сон, рассказывала она бабе Шуре, которая помогала Полине наводить порядок в новом доме:
«Вхожу через дверь, которой еще не было, в большую комнату. Стоит в зале большой наш стол, и сидят за столом в два ряда незнакомые люди. А мама стоит у стола с другой стороны и говорит:
– Ну, как?
Я отвечаю:
– Все сделали. Документы у меня.
А она – в ответ:
– Ну, слава Богу. Теперь я успокоюсь.
И я проснулась».
– Думаю, Аксинья довольна, что все деньги от дома ты истратила в дело, – заключила баба Шура. – Теперь в отпуск езжай в Пятигорск лечить ноги, – посоветовала она Полине по-матерински.
Переписка с отцом Алексеем Тимофеевичем, после смены адреса у Полины на некоторое время прекратилась. Но, устроившись на новом месте жительства, Полина продолжала письмами искать отца. Ссылаясь на ответ из Магадана: «Выбыл на материк». Спрашивала, куда выбыл? А Чернов Алексей Тимофеевич, оказалось, уже жил в Баланде под Саратовом, где были его далекие родственники. Они-то и написали письмо бабе Шуре об этом.
Через год отец приехал в Астрахань, повидать дочерей. Пришел и к Полине на Красноярскую улицу накануне 8 марта. Боря выскользнул из дома, молча, мимо деда – и был таков. Потом он жалел, что зря осудил несчастного родного деда, и так к нему и не прижался ни разу в жизни. Боря тогда еще не знал о трагедии заключения деда в Сибирский ГУЛАГ. Боялись говорить об этом.
Полина со слезами встретила, обняла отца. Было много обид, но и великая радость, что удалось увидеть отца через 20 лет. Угостила его всем, чем могла. Дед увидел на столе сберкнижку Полины, открыл, и поразился, что на книжке всего три рубля.
– Что так мало? – спросил отец, и осекся.
При встрече Полина сфотографировала отца на Борин фотоаппарат «Смена» напротив веранды старого дома, где Боря развел огород и виноград в небольшом полисаднике.
Полина не раз потом в жизни пеняла про себя отцу за эти несчастные три рубля на сберкнижке. Но самая большая заноза осталась от другого. Полина сказала отцу:
– Мама, завтра год, как умерла. Вот тесто готовлю. Останься помянуть.
– Это предрассудки, – отмахнулся дед. – Надо ехать, у меня билет уже на завтра.
– Как жалко, – сдавила сердце у Полины.
– Не плачь! – сказал в утешение отец. – Всех зароют. Поверх земли не положат…
И на могилу Аксиньи не пошел.
Осталась Полина с сыном одна. После привычки к большой семье, это состояние одиночества было особенно тяжким. Но привыкла. Помогали от одиночества подружки.
Подружка Тася своего сына Славика, который тоже рос без отца, погибшего на войне, отдала в учетно-кредитный техникум. Боря же не захотел туда поступать, учился хорошо и мечтал поступить в институт. А жили тонко. Полина получала 800 рублей, на бумаге, а в получку за полмесяца – 370 рублей. А после денежной реформы – еще меньше стала получать – 37 рублей. Попробуй, поживи! Но решила тянуть сына до института, как мать Аксинья тянула ее, чтобы она закончила четырехгодичный пединститут.
Полина ходила к ректору института, просила, чтобы сыну дали стипендию, ввиду материальных трудностей матери-одиночки. Не дали. Пусть учится без троек. Боре об этом не сказала, да он и подтянулся сам. И на следующем курсе стал получать стипендию.
С Борей в этом старом доме на Красноярской улице Полина прожила девять лет…