По несчастью или к счастью,
Истина проста.
Никогда не возвращайтесь
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне.
Не найти, того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.
Геннадий Шпаликов.
На свете есть места.
1.
- Гондоны пойдём ловить?
- Пойдём.
Чё не половить? В прятки уже играли и в догоняшки играли, и в войну. Теперь пойдём ловить гондоны. Неприличное слово.
По утрам солнце било в окна, всплывая в стоячем морозе из-за труб, замкнувших горизонт. Город в окружении, его взяли в кольцо заводов, в кольцо труб с разноцветным дымом. Из каждой лезет собственный цвет, плотной струёй вытягивается вверх, расползаясь кудлатым грибом и смешиваясь с соседними грибами. Неживые облака висели над котловиной и выпадали чёрными хлопьями на город. Зимой дышалось легче, зимой иногда пахло арбузом, как после грозы. Но когда весной открывали рамы, между ними лежала сажа зимнего воздуха. Мама мыла раму – букварь писали с натуры. Долго мыла. Снег приходил в октябре и уходил к маю. Летом наступала континентальная жара.
… - Айдате –ка на Абушку!
Никто не говорил – айда на речку! В речке купаются, в Абушке купаться нельзя. В неё даже пьяный не полезет.
- Негр полезет. Запросто.
Ему ничего не сделается, потому что негр чёрный. Как речка. Чёрная и жирная. И с разводами, как бензин в луже. Она течёт рядом с домом, туда, где встаёт солнце. На восток. А на западе тоже трубы, там завод, из которого в Абушку льётся чёрное и жирное. Зимой она не замерзает, от неё пар идет. Вонючий. По берегам из земли тоже трубы выходят. Бетонные. Очень большие. В такую трубу человек запросто войти может, только не пойдёт ни за что. Потому что называется - канализация. Из домов туда всё выливается. Сказали, будто какой-то коллектор скоро построят и отстой. Говно отстаивать, чтобы в Абушку не текло. И вода станет чистая, и даже купаться можно. Не только неграм. Негров всё равно нет, они в Африке водятся. И ещё в Москве. Тоже далеко - три ночи ехать.
- Они не чёрные. Коричневые.
- Ты почём знаешь?
- Сава в Москве был. В Москве много негров?
- До полна.
- Врёшь!
- Не веришь – не надо.
Негры боролись в Африке за свободу с белыми колонизаторами. Как-то неправильно боролись. По радио передавали, что Патриса Лумумбу убил подлый Мабуту. Или Чомбе. А они тоже негры, а не колонизаторы никакие. Странно это. Лумумбу убили зимой, а весной полетел Юрий Гагарин.
- Говорят все радиостанции Советского Союза! Передаём сообщение ТАСС!
Люди обнимались прямо на улице и кричали ура, как на демонстрации. Ещё снег лежал, и лошади сани тащили, а в санях сидели дядьки в тулупах. На сене, чтоб помягче и теплей.
- Оттянем?
- Ну.
- Бежим!
Надо незаметно уцепиться за сани, присесть на корточки и можно скользить пимами по льду. На асфальте от саней за зиму лёд накатался. И едешь! Пока дядька не обернётся, чтобы вожжами хлестануть. Может и по рукам попасть, и по башке.
- Харэ!
Значит, хорош – отцепляйся! В городе лошадей много, а машин мало. Грузовики ЗИС особенно приятно из трубы пахнут, когда мотор работает. Если грузовик стоит, нюхай, сколько хочется, и бегать за ним не надо. Хорошо шофёром работать! Рули себе целый день. Когда вырасту, наверное, шофёром стану. А за санями лучше ехать на «снегурках», только полозья привязывать крепче, чтоб не болтались на пимах.
С тех пор уже много космонавтов в космос полетело, даже женщина одна – Терешкова. Люди радовались, но не так, как в первый раз, когда Гагарин полетел.
Абушка впадает в Карское море. Не сразу, конечно. Сначала в Томь, потом в Обь. Мужики на берегу про море, наверное, не знают. А Томь близко – восемь остановок на втором трамвае или на седьмом, и за Томью - Старый город. И крепость над рекой. Река широкая, а крепость разрушенная. Старинные пушки из крепости перед музеем стоят, на них залезать можно, и никто не прогоняет.
Мужикам всё равно, куда река течёт. Они выпивают на травке под кустами. В центре города. В доме на площади - большой гастроном, который открывается в семь часов. Мужики выпивают на берегу или на скамейках перед домом под нашими окнами, которые на площадь выходят. Площадь тоже центральная, а мимо идёт проспект Металлургов. Раньше он назывался Молотова, а Строителей был Ворошилова. Теперь про них частушки поют.
Растёт на юге алыча
Не для Лаврентий Палыча.
Не для Климент Ефремыча
И Вячеслав Михалыча.
А город раньше в честь Сталина назывался. Он на круглой клумбе посередине площади стоял. Никто из наших ребят его не помнит – маленькие совсем были. Это потом взрослые сказали, что там Сталин стоял. И пропал. Ночью. Хрущёв так велел. После на клумбу поставили фигуру архитектора из цемента, который на папу похож. Не потому, что папа - архитектор, а просто похож.
- Хорошо, не девушку с веслом, - сказала мама.
Девушка с веслом в Саду металлургов стоит. Ещё там большой фонтан со сталеварами и лягушками. У лягушек изо рта вода льётся. А у мужиков на берегу водка «Московская». Они сидят по три человека и пьют из стакана. Морщатся, крякают и нюхают сайку за семь копеек. Сайка невкусная, у неё мякоть серая. Еда лежит на газете «Кузнецкий рабочий», и сами они – рабочие. Отдыхают после работы. Макают хлеб в банку с килькой в томатном соусе. И ещё плавленый сырок едят. «Новый» называется. Тоже странно получается. «Новый» сырок есть, а «Старого» нет, и никогда не было - я спрашивал.
- Закусывают, - говорит Мира.
Они на последнем этаже живут, на шестом. В пятом подъезде. Мы к нему с Андрейкой Ситниковым зашли; снизу кричать – не услышит: высоко очень и шум. Хорошо, лифт работает. Если бы не работал, пешком не пошли бы.
- На улку пойдёшь гулять?
- Пойду. Не орите, отец спит.
Днём не спят, а Мирин отец спал, и на кухне бутылка стояла с голубой наклейкой, написано - спирт питьевой. И полбутылки ещё осталось. Нет, Семён Маркович не пьяница, он работает в прокатном цеху. Мирина мать – училка по географии. Бэла Максимовна. В другой школе. У них в гараже мотоцикл «Иж» с коляской, и Мирин отец его чинит. Если прийти в гараж, то может покатать. Если не чинит и настроение хорошее. Мотоцикл неплохой, но «Ирбит» лучше, потому что большой и на военный похож. Зыконский мотик! А Мира – это не имя, кличка. Хотя, нельзя говорить – кличка, клички у животных. Прозвище у него такое, а фамилия Мирочник. Все прозвища от фамилий получаются. Иногда смешно выходит, как с Серёжей Гржелецким. Родители его и не думали, что их ребёнок Грыжей заделается. Обидно, наверное.
Пустые бутылки возле Абушки собирает инвалид из тридцать седьмого дома на другом берегу. Он мужикам стакан даёт, а они за это - бутылку. Он без ног, но, наверное, богатый. У него маленькая машина с брезентовой крышей – инвалидская коляска. Мотоколяска. Тарахтит очень. Он на ней возит мешки с бутылками, за день три мешка набирается. По двенадцать копеек штука. Сдаёт их в пункт за деньги и обратно домой тарахтит. По мосту. Мост с железными перилами и красивыми вазами на тумбах. Они тоже железные, потому что в городе заводы, которые плавят железо. Металл плавят! Металлургические комбинаты. Один совсем близко - по Орджоникидзе дойти или на трамвае прокатиться. На комбинате домна взорвалась, печь такая, мы ещё в школу не ходили. Сказали - от коксового газа. Перед Новым годом взорвалась, на площади уже ёлка стояла. Много людей хоронили, все гробы красным материалом обитые и с закрытыми крышками. Говорили, мало чего от людей осталось, потому и закрытые. Долго хоронили, их ещё откопать надо было. Как откопают, так и хоронят. Пятьдесят человек или даже больше. Но это давно, четыре года прошло. А перед этим наводнение было, вода под самый мост подступила и на площади стояла. По Абушке разные вещи плыли – столы, стулья и от домов части: двери, окна, даже крыши. Вертолёт с красной звездой низко летал, и лётчика видно было.
Мама, я лётчика люблю!
Он летает выше крыши,
Получает больше тыщи.
Вот за это я его люблю!
Песня такая. Хулиганская. Я из окна смотрел, интересно было - затопит нас или нет. Папа сказал, что не затопит, до третьго этажа вода не дойдёт. Андрейку точно не затопит – они на четвёртом живут. В седьмом подъезде, а мы в восьмом. Гастроном как раз под нами на первом этаже, и маме это не нравится. Оттуда тараканы приходят. Тараканов можно раздавить или дуст насыпать, чтобы сдохли. Но папа, получается, из-за тараканов виноват, ведь это он наш дом придумал. Проект сделал.
С Андрейкой мы под мост залезали, где он в берег упирается. Низко, надо на карачках ползти, и когда по нему трамвай едет, всё дрожит и грохочет. Ещё под мостом трубы горячие проходят, шлаковатой замотанные. Шлаковату лучше не трогать – в ней стекло острое, можно руку занозить. В середине мост стоит на бетонных «быках», они ледоход рушат. Сверху здорово смотреть, как льдины разбиваются. На них много чего плывёт. Один раз под мостом корова застряла. Тоже на льдине. Дохлая. Дядька пьяный с берега полез её вытаскивать, на мосту много народу собралось - через перила смотреть.
- Ножки руби! – дядьке кричали. - На холодец!
Но корове повезло - она дальше поплыла. В Карское море.
- Гондоны точно до моря не доплывут, - говорит Валерка.
Берег у воды в топкой грязи, если наступить туда – ногу засосёт, как в болото. Валерка Дрожжин чуть один сандалий там не оставил, но достал. Весь в жиже. Мы Дрожу не знали, пока в школу не пошли, он в другом доме живёт. Позади нашего, за сквером. Школа на том берегу, вот мы и ходим вместе. Туда и обратно. Вместе веселей. Остальные ребята из класса на той стороне живут.
На Абушке много чего валяется. Колёса разные, сетки от кроватей, обода ржавые от телеги – их можно под горку в речку катить.
- От туточки посмотри!
Туточки свинец от аккумуляторов машинных. Свинец в пластинках с дырочками, он на битки годится, если расплавить. Чтобы расплавить, надо костёр развести, а для костра ящик разломать, но осторожно. Один раз я здорово руку на ладони гвоздём поранил, и кровь сильно шла. Меня в поликлинику повели, чтобы укол столбняка сделать. А то заражение крови будет, и можно умереть совсем. Чтобы костёр зажечь, надо за дом уйти, и родители из окна не заметят. «Спички детям не игрушка!» - говорят, и плакат такой в школе висит. И спички детям в магазине не продают, дома воруем. Ещё ложка нужна столовая, в неё свинца наломаешь и над огнём держишь, пока он жидким не сделается. Когда остынет, хорошая битка получается - тяжёлая и сверху ровная. Можно в чику играть. Для чики пробки нужны от лимонада или пива. Самая зыконская пробка от нарзана – на ней орёл выдавлен. У пробки надо края внутрь загнуть молотком… ну, камнем. Или под трамваем на рельсе расплющить. И играй, сколько влезет! Биткой ударишь по пробке, если перевернётся на другую сторону – твоя. Родители считают, что игра плохая. Азартная - говорят, потому что большие ребята не пробками в чику играют, а монетами. На деньги.
В чику Мире везёт. И родители у него не строгие. Разрешают без шапки ходить, когда холодно. Правда, у него волос много кудрявых, на овцу похоже. Андрейка его за это Бяшей прозвал. Ещё Мире разрешают зимой на горке в сапогах кататься. В сапогах здорово на ногах ездить, они скользкие. Но холодные. Меня заставляют валенки надевать, мама так пимы называет. Вообще-то, она Сибирь не любит, она Ленинград любит. Она там жила, когда меня не было.
- В клубе строителей «Полосатый рейс» завтра, - говорит Валерка. – Уже афишу поставили.
Клуб из его окна видно.
- Пойдёт кто?
- Неохота, - Мира отвечает.
- Сита, пойдёшь?
Андрейка тоже не хочет.
- Сав, а ты?
- Не-а, - говорю.
Мы этот рейс пять раз смотрели, а, может, шесть. Не смешно уже. Из наших окон другое кино видно - «Октябрь». Там «Друг мой, Колька!» идёт. В девять и четырнадцать тридцать. Тоже смотрели.
- Вот, на «Трёх мушкетёров» пошёл бы…
Не показывают почему-то.
«Сумеем ли мы отомстить?» – спросила миледи. Кардинал Ришелье наклонил голову, вроде «да!» сказал. Конец первой серии. У-уу! Вторую серию год ждали. Но наперёд знали, что отомстить у них ни фига не выйдет, и миледи, как миленькой, голову отрубят.
- Бетюнский палач отрубит!
- Откеда взяли? –во дворе ребята спрашивали.
Оттеда! Книгу мы прочитали. В кино наврали много, Дюма по-другому написал, но всё равно кино интересное. Книга тоже, она у нас на всех одна, неизвестно чья. В красном переплёте из «Библиотеки приключений». Мы её по очереди читаем много раз, уже страницы вываливаются, и подклеить надо. Сита пусть клеет, он аккуратный мальчик. Так моя бабушка говорит. Андрейка из нас д'Артаньян. Дрожа – Арамис. С него началось. У Валерки мама в педагогическом институте тренером работает и ему рапиру из секции принесла. Мне на день рожденья подарили – в спортивном магазине купили. Я на неё целую четверть ходил в магазин смотреть. Дорого стоит, целых четыре рубля. Рапира, конечно, не шпага – у неё клинок другой, мы в оружии разбираемся. Шпагой и рубить можно, а рапирой только колят. «И действительно, через несколько секунд Каюзак упал: шпага Атоса вонзилась ему в горло». Мы рубимся. Я – Атос.
- Артём! – кричу. – Мы здесь!
Артём по мосту на нашу сторону едет. На «Орлёнке». Артёмовы в тридцать седьмой переехали, а раньше в нашем доме жили. В общей квартире, в коммунальной. С соседями, значит. Теперь в своей. А Валерка так с соседкой и живёт, с бабкой противной. Всё выведывает – кто такой? да зачем пришёл? Какое её дело? Не к ней же пришли, а к Валерке! Артём подкатил, его вообще-то Юркой зовут. Раньше Артемоном звали, как пуделя из «Буратино», но это когда маленькие были. К тому же, пудель белый, а Юрка чёрный. Смуглый.
- Ну? - спрашивает. - Чё делаете?
- Ну, - отвечаем. - Гондоны ловим.
Он сильно остаться хотел, но не мог - его за хлебом послали и дома ждут.
А Портоса у нас нет. Мирочник с нами не играет, говорит - мушкетёры эти на фиг ему сдались. Во дурак! Да он и не похож ни капли. Он на Бяшу похож. Портосом хотел Яра быть - Алёшка Яровой, из класса. На Новый год нарядился, но неправильно. Нам сшили плащи настоящие, главное, у всех одинаковые – голубые с белым крестом на спине. Мамы шили. Мы перевязи сделали, ножны склеили. Шляпы тоже были! Красиво, одним словом. А Яровой в берете пришёл и с кинжалом, мушкетёры так не ходили. Пираты разве. К тому же, Портос толстый был, а Яра совсем не толстый, даже худой. Заместо него Зуба бы нам подошёл - он толстый. Но ленивый. И обижается всё время. Придёт в гости, сядем в шахматы играть или в морской бой, ну, я и выиграю. Он надуется и молчит.
- Чё молчишь? - спрашиваю.
Молчит.
- Играть будешь?
Опять молчит. Играть не играет, не говорит ничего и домой не уходит. Мы с ним дерёмся часто. По-настоящему дерёмся: по морде бьём, и кровь из носу бывает. Не дома, понятное дело, а на улке. После помиримся. Бабушка говорит, что Зуба бирюк. Конечно, она его Зубой не называет, а воспитанно говорит – Саша Зубарев. Я в словаре это слово посмотрел. Оказывается, бирюк – волк-одиночка. Или нелюдимый человек. Нет, Зуба общительный человек. Просто бабушка плохо его знает.
Юрка хлеба купил и обратно едет.
- Тебе сигнал повесили! – кричит.
Мы же ушли, откуда окон не видно, а сигнал в окне висит. Значит, мама с работы пришла, и обедать зовёт. Она нарочно такой знак придумала, чтобы меня по дворам не искать. Повесит в форточку полотенце – сигнал, значит. Домой пора.
А тут Мира как раз первый гондон поймал! Палкой. Ну, как уйдёшь?! Хотя их лучше сеткой ловить. От кровати. Больше попадается. Родителям, конечно, про такую рыбалку говорить нельзя. Сердиться будут. Даже если по-другому назовёшь, как в аптеке написано. Родители думают, будто мы маленькие и ничего не понимаем. А мы про всё ещё с первого класса знаем, и для чего эти презервативы нужны тоже.
Мама, я пекаря люблю!
Пекарь делает батоны
И **** всех без гондона.
Вот за это я его люблю!
Понятно, почему песня хулиганская? Длинная песня. В ней куплетов до фига. Дома такую петь нельзя. Правда, петь я не умею - не Робертино Лоретти.
- Приду скоро, - говорю.
- Выпустят? Или загонят?
Не загонят – до вечера далеко. Может, на поливалках покатаемся, они воду на площади набирают. Мы помогаем шланг в бочку опустить, и нас иногда в кабину берут. Хорошо шофёром быть! Джо-оо-май-ка-а!
Да, дома спросят - где был? скажу - свинец искали. Свинец ещё для зоски нужен. На зоску мех идёт, кусочек небольшой, и груз снизу пришивается. Шить у нас все мальчишки умеют, нас на труде заставляли. Груз, как раз, из свинца. У каждого своя зоска, чужую не дадут. Ногой зоску чикуют, щёчкой – кто больше начикует. Но в неё зимой играют. В подъезде. Когда очень холодно. Летом мне больше нравится. Вот как сейчас: тепло и долго одеваться не надо – рубашка, сандалии и штаны. Андрейка ещё в коротких ходит. На лямках. Наверное, потому что по росту маленький. На физкультуре предпоследний стоит. А я по росту впереди стою, следом за Жабой. С Витькой Жабиным мы давно знакомы - в детский сад ходили в одну группу. Но он мне не друг. Нет, мы с ним не дрались и плохого ничего не делали, но не друг. Вот Валерка – друг. И Андрейка тоже. И Артём. А Жаба нет. И почему так получается, я не знаю.
2.
Из еды лучше всего нравятся котлеты с пюре. Мама меня и спрашивать перестала, что приготовить. Знает, что мне больше ничего не нужно. А рыбу я не люблю, в ней кости. Мама говорит, что рыбу надо есть, потому что в ней фосфор. От фосфора голова умней становится, да я и так вроде не глупый. Отметки хорошие получаю, только с дисциплиной не очень. Замечания в дневник пишут и на родительском собрании ругают. Мама спрашивает: долго я их позорить буду? Андрейку в пример ставит.
Папа говорит, что есть надо всё, что дают, и не привередничать, и доедать до конца. И за столом не горбиться и локти не раскладывать. Спасибо не забывать сказать. И посуду помыть надо, маме помочь.
- Целый день на улице болтаешься! – говорят.
Что ж, дома сидеть, когда каникулы и погода хорошая? Да, помогать надо, хотя не очень хочется.
- Юра Артёмов молодец! - мама говорит. – Он пол моет.
- Во всей квартире?
- Во всей. Раз в неделю. Его мама рассказывала.
Всё время кого-нибудь в пример приводят! Постоянно. Я у Артёма и спросил – правда, мол? Он покраснел и сказал, что да - правда. Теперь и я мою. По субботам. Потому что по субботам мы не учимся, а родители работают. Но у них короткий день, и до их прихода всё должно быть чисто. На чистоту много времени уходит – большая у нас квартира.
А еду мама вкусно готовит, даже рыбу. Не то, что в пионерском лагере.
Мы с Артёмом в прошлом году вместе ездили. Нормальный лагерь. Вообще, он даже не пионерский, а спортивный: бегаем, прыгаем, гранату метаем и всё такое. Все в палатках живут, в палатках пол деревянный и кровати. Пять штук. Пацаны в палатке нормальные подобрались, только один пердел всё время. И утром, как проснётся, и в тихий час. Ночью тоже. Громко! Его так и прозвали – Пердун.
- Харэ! – говорим. – Завязывай!
- Я, - говорит, - комаров отгоняю.
Комарам хоть бы хны, а нас совсем заканал. Три дня мы терпели, потом чемодан его собрали и на улицу выставили.
- Ребя, вы чё? – спрашивает.
- Чё через плечо! - говорим. – А с плеча на ухо будет золотуха. Иди отседа!
- Чё, мне в лесу жить?
- Где хочешь, там и живи.
- Я у вас хочу, - говорит.
- Балалаечку тебе! – сказали.
- Облезешь, - ещё сказали, - и неровно обрастёшь!
Пердеть не надо было среди приличных людей! Мы его в другую палатку поменяли на хорошего пацана. За Пердуна пришлось колоду карт отдать. Новую! Да они потом сами не рады были, что его приняли.
Всё неплохо прошло: погода хорошая, тайга кругом. Томь течёт, но по ширине меньше, чем в городе. Потому что выше по течению далеко уехали, за семьдесят километров. Кино привозили. «Королевство кривых зеркал», «Пропало лето!» и про войну. Воспитатели особо не придирались, только один раз нас с Юркой наказали. За повара. В столовой невкусно готовили, и каша всё время перловая или пшённая. И в завтрак, и в обед. Картошку только два раза давали. Перед родительским днём. Мы за это на тихом часу с Артёмом песню пели.
Мама, я повара люблю!
Повар спит и жопой дышит,
Суп кипит, а он не слышит.
Вот за это я его люблю!
Вожатая мимо палатки проходила и услышала. Все купаться пошли, а нас заставили дорожки подметать. За то, что тишину нарушали и жопой ругались. Какое ж это ругательство? Подметать - мы ничего не подметали и купаться смотались. В наше место.
А! Ещё кино привозили – «Гусарская баллада». Так после него все, как с ума посходили. Кино-то мы и раньше видели - там про девушку в гусара переодетую. Симпатичная такая, на Ленку Киселёву похожа. Из-за неё всё и получилось. В кино Кутузов её к себе вызывает и спрашивает:
- Корнет, вы женщина?
А она в форме, как гусар настоящий: от мужчины не отличить, только без усов. Но фельдмаршала обмануть не посмела и призналась.
- Врать не имею мочи, ваша светлость…
На следующее утро началось! Пацаны друг друга встречают и спрашивают:
- Корнет, вы женщина?
И пока он думает, что ответить, к нему сзади подкрадываются и трусы сдёргивают! До самого низа! Чтобы определить, корнет он или не очень. Три дня пацаны ходили, оглядывались и за резинку держались. Пока другой фильм привезли – «Акваланги на дне». Гусаров забыли и принялись в шпионов играть.
Но лучше всего у мамы торты люблю. Она их два сорта печёт. Один называется «Мечта», а другой – «Полосатый». Но редко. На Новый год, на Первое мая и на Седьмое ноября. И на мой день рожденья печёт, но сперва спрашивает - какой?
- «Мечту» или «Полосатый»?
Я бы оба съел. Скоро у меня день рожденья, а в июле опять в лагерь отправят. Артём тоже поедет.
3.
Вот. Портоса нам с Андрейкой больше искать не надо. Зачем он нужен, когда у нас и Арамиса не осталось? Уехал Валерка. Насовсем. В город Пензу. Его родители сказали, что у нас дышать нечем, и от этого Валеркин отец болеет. Жалко! Четыре года дружили, с первого класса. Чего только ни делали! К примеру, Валерка солдатиков придумал из пластилина. Маленьких, в вышину не больше сантиметра. Джованьоли прочитал и целую кучу наделал. Я тоже читал, но мне не особо понравилось. Сделал он целую армию римских легионеров и толпу рабов. У него и Красс был, и Помпей, и Спартак. Сражались они всмятку, то есть, пока в комок не сомнутся. После этого Дрожа их по новой лепил. Мы с Ситой по-другому играем - в мушкетёров, и они целые остаются. Замок сделали, папа книгу про замки и дворцы дал, там и Лувр есть, но его сложно построить. Даже мне. Я третий год в скульптурный кружок хожу. Папа удивился, что я туда отправился – теперь все ребята в авиамодельный или в судомодельный ходят. Но больше думаю, чтобы резину домой таскать. На рогатки. Рогатки мы делаем из алюминиевой проволоки, надо чтобы проволока толстая была, и пульки тоже алюминиевые, но тонкие. Больно стреляют. В жопу попадёт – не обрадуешься! Я Зубе раз попал, так он взбесился совсем и всю перемену за мной по школе гонялся.
- Догоню – убью! – кричал.
Москва – Воронеж - фиг догонишь! Быстрее меня в классе только Сашка Фирсов бегает. Хоть на два шага, но обгоняет на физкультуре. Зуба меня не догнал, только сам упал – на шнурок наступил. После не разговаривал со мной два урока. Будто я виноват, что шнурки у него постоянно развязаны. А он их и не завязывает никогда! Про него ещё во втором классе сказали – оригинальный мальчик. Комиссия из роно была. Класс у нас умный, и поэтому комиссии часто приходят на уроках сидеть. Присутствовать. На русский пришли три тётки с причёсками и на задние парты сели. Александра Владимировна пословицы и поговорки спрашивать стала. По желанию: кто знает - руку поднимает. Началась ерунда. Про рыбку из пруда и семь раз отмерь… Зуба руку специально не поднимал, пока все не выдохлись. Самый умный, навроде.
- Что нам Зубарев скажет? – Александра Владимировна спрашивает.
Тот встал и даже приосанился.
- Кому суждено быть повешенным, тот не утонет! – говорит.
Александра Владимировна поморщилась немного, а тётка из комисии и сказала тогда.
- Оригинальный мальчик. Весьма!
Я бы тоже оригинальным стал, если бы свою пословицу сказал, вернее, не свою, а грузчика из нашего гастронома. Он на скамейке во дворе сидит, курит, а когда его разгружать машину зовут, не сразу идёт.
- Иди, работай! - кричат.
- От работы кони дохнут, - грузчик отвечает.
Зуба пословицу в «Повести о настоящем человеке» вычитал - там про лётчика Мересьева, который без ног летал, на протезах. В класс тоже герой приходил – младший сержант Семенюк, защитник Бресткой крепости, который в нашем городе живёт. Он в сорок первом году знамя части от фашистов спрятал, а после войны раскопал. Сохранил знамя. Про войну рассказывал, про оборону крепости. А папа почти ничего не рассказывает, хотя воевал с самого начала и до самого конца.
Двадцать третьего февраля в театр меня взял, сказал - концерт посмотреть. Там вечер проходил в честь праздника, сначала много говорили, выступали. Скучно. Потом людей стали на сцену вызывать и вручать награды, которые во время войны не успели дать. Вдруг нашу фамилию называют, и папа пошёл. В зале темно, сцена освещена ярко, и папа на сцену вышел. В тёмном костюме и в белой рубашке с галстуком. Красивый папа! Седой только. И ему медаль торжественно вручили. «За отвагу»! Которую в сорок четвёртом году заслужил. Весь зал аплодировал! Жаль из наших ребят никого не было.
- Ты какой подвиг совершил? - спрашиваю, когда домой возвращались.
- Потом расскажу.
Не любит про войну рассказывать.
От войны у нас много, что имеется. Оружие настоящее, его в отвалах полно. Отвал – место, куда металлолом привозят на переплавку. Возле завода. Там оружия завались! Только без затворов и без прикладов. Я винтовку оттуда принёс, а папа сказал, что это не винтовка, а кавалерийский карабин Мосина, их ещё до революции делали. И сказал, что с мосинской винтовкой войну встретил. И что немцев сначала боялись из-за их автоматов, а потом перестали – шума много, а толку мало. Наши винтовки хоть и старые, зато стреляли метко. Ствол я от ржавчины шкуркой очистил и приклад сделали вместе с папой. У Дрожи автомат ППШ был, только потерялся – он так сказал. Я-то думаю, большие ребята отняли. С другой стороны, Валерка в обиду себя не даст, несмотря, что в очках. «Арамис уже успел покончить с одним из своих противников, но второй сильно теснил его. Всё же положение Арамиса было благоприятно, и он мог защищаться». Очкариков всегда за маменькиных сынков считают, но Дрожа вовсе не сынок. Он и на коньках, и в хоккей здорово играет! Уехал, теперь письма пишет и в конце печать ставит. На ней - две скрещённые шпаги, вверху шляпа с пером, а внизу буква «А». И у меня такая же, это я печать придумал.
Теперь с Андрейкой вдвоём играем, как уроки выучим. Его просто позвать – на балкон выйдешь и крикнешь, их балкон наискосок от нашего, на этаж повыше. Очень удобно. Он на балкон выйдет и спрашивает - чего звал? А я и сам не знаю, чего, только вдвоём веселей. На балкон, конечно, летом выходишь. Зимой все щели на окнах заклеивают полосками из бумаги с клейстером и ещё в щели вату заталкивают, чтобы не дуло. Холодно очень бывает, больше тридцати градусов. Ну, зато в школу не ходим, а к друг другу в гости. То он ко мне, то я к нему. Или книги читаем. Дома книг много: в коридоре, в прихожей и у папы в кабинете, но у него сложные, с чертежами. Всё, что можно, уже перечитал.
- Что почитать? – у папы спрашиваю.
- Почитай родителей, - отвечает и смеётся.
Шутит. Книги не все разрешают, недавно Золя отняли из собрания сочинений. «Нана».
- Рано ещё! – сказали и в другое место перепрятали.
Потому что эта Нана проститутка. Ладно, место я приметил. Вот со сказками «Тысячи и одной ночи» в третьем классе сильно пролетел. Фраернулся! Фразу не понял. «Он овладел ею, и она понесла». Куда понесла? Почему? Женщина! Она же не лошадь. Лошадь – да, может понести. Короче, у мамы спросил, куда они поскакали… Лучше бы не спрашивал! В общем, не удалось сказки закончить.
А Зуба «Нана» уже прочитал, родители и внимания не обратили. У них книг тоже много, только у Зубы выпросить – застрелиться легче. Конан – Дойля «Белый отряд», правда, дал. На два дня. Ничего. Хотя нет: ничего - пустое место, бабушка говорит. Неплохо. Но про Шерлока Холмса значительно интересней, особенно «Собака Баскервилей». Её лучше на ночь не читать, а то ночью писать страшно ходить. «Вий» у Гоголя ещё страшнее. Вообще не дойдёшь - обкакаешься!
А про Марка Твена случайно узнал. Сита его давно прочитал, но не сказал ничего, а папа не посоветовал. Забыл. Ольга Ивановна, мама Андрейкина, удивилась.
- Ты не знаешь «Тома Сойера»?
Мне даже стыдно стало.
- Очень интересная книга, - говорит. – Там мальчишки и клад ищут, и на острове живут… И злодей есть – индеец Джо.
Правильно сказала, два раза прочитал. Подряд. А Ольга Ивановна – врач по рентгену. Но уколы тоже умеет делать. Мне зимой на ночь колола, а днём медсестра приходила. После лыж простудился. Сильно простудился, температура выше сорока. На лыжах мы в Сосновку повадились, за город. Красивое место, особенно красиво, когда день ясный: солнце, небо голубое и ели в сугробах. Но главное, горки там замечательные: спуски такие длинные, что ноги устают, а всё едешь и едешь. Когда катались, жарко было, а в трамвае холодно и ехать долго. Замёрз здорово.
После укола температура спадала, легче становилось. Потом опять поднималась. И только поднимется, как дядька страшный мерещился – в длинном сером плаще и с кирзовой сумкой. Вроде, ничего страшного в нём нет, но жутко. Сапоги у него тоже кирзовые были. Чёрные. А лицо белое. Дядька к себе звал, подманивал, сумку открывал и показывал внутрь. Заглянуть приглашал. Тут я больше всего боялся, в сумку не смотрел, но знал, что чернота там и дна нет. Не пошёл я к нему.
Мама потом сказала, что я бредил. А классная Римма Семёновна ребятам говорила:
- Не лезьте к нему! Не приставайте. Он с того света вернулся.
Я случайно услышал. Удивился. Потому что умирать не собирался, даже в мыслях ничего подобного не было.
Вообще, как Дрожа уехал, всё неудачно пошло. Он-то, конечно, не виноват – совпадение просто.
Во-первых, из лагеря меня увезли в больницу и операцию сделали. Аппендицита. На стол положили, привязали и спросили:
- Мальчик, как тебя зовут?
Они уже спрашивали, когда в карточку записали. Но я ответил. Они укол сделали, подождали и опять спрашивают.
- Как зовут? Повтори.
Бестолковые какие-то! Я им ответить хотел, чтобы в карточке внимательней смотрели, и подумал, если они забывчивые, то у меня в животе чего-нибудь оставят из инструментов. Андрейкина мама говорила, что на рентгене много чего находят. Но не успел сказать. Мне на морду маску надели, я вздохнул и – готово дело! Больше ничего не помню – общий наркоз. Выписали скоро, но ходить было трудно. «Появление Атоса, о ране которого большинству было известно, поразило всех».
А Валерку под местным резали, он рассказывал, что всё видел – над столом колпак зеркальный. Врал, наверняка! Радость большая – на свои кишки смотреть. Со мной в палате мальчик лежал из Находки, с самого Тихого океана привезли – там, оказывается, хороших врачей нет. Так вот. У мальчика этого - Димой зовут, с кишками совсем плохо было. Склеивались они у него, спаивались. Его разрезали, кишки вынули, долго их промывали и на верёвках сушили. Не вру, он сам рассказывал! Потом обратно засунули, зашили и в нашу палату перевели. Мама его в больнице жила, в коридоре. Его выписали, но врач велел через неделю показаться, так они у нас гостили. Мама их пригласила. А куда им деваться? Не на вокзале же ночевать. Уехали они, потом письмо пришло: написали, что всё в порядке.
- Слава Богу, - мама сказала.
Потом посылка пришла с кетой копчёной и красной икрой.
- Это совсем лишнее, - мама головой покачала.
По мне наоборот – очень даже приятно такие посылки получать. Икру я люблю, не то, что Андрей. Я ему бутерброд намазал, а он даже отвернулся.
- Гадость! – сказал.
Удивительно! Хотя, чего удивительного? – я, например, сгущёнку даже видеть не могу – противно. И конфеты не ем, а Андрей с удовольствием.
А вообще, в больнице лежать - ничего хорошего. Особенно, на каникулах.
Во-вторых! Чуть не забыл. Зинаида Ивановна по русскому всегда напоминает, если произнёс - во-первых, не забудь сказать – во-вторых!
Во-вторых, зимой опять в больницу положили. И опять на каникулах! Чтобы уроки не пропускал. Все ездят в Сосновку или на каток идут, а мне гланды удалять. Хоккей ещё пропустил! «Спартак» приезжал. Наш «Металлург» в высшей лиге едва-едва держится, но мне хотелось на Старшинова с Майоровыми посмотреть. В прошлом году они втроём наших раскатали – девять штук наклепали. С одной стороны – обидно, с другой – «Спартаку» проиграть не стыдно. У нас только Олег Короленко за всех бьётся. Капитан.
Гланды велели удалить, потому что горло часто болит. Холодной газировки попьешь из автомата - они рядом с «Октябрём» стоят, или мороженое съешь – сразу ангина. Операция не страшная: сел на табуретку, укол сделали, а потом – чик! Кривыми ножницами. А после операции мороженое принесли, пломбир в стаканчике по девятнадцать копеек. Специально, чтобы заморозка легче отходила. Хуже всего - на месяц от физкультуры освободили и вообще всё запретили: и лыжи, и коньки. Иначе осложнение на сердце может быть. Родители во двор не пускали, как ни просил. Даже мусор вынести.
Двор у нас громадный. Хоккейную коробку к зиме соберут, так и незаметно её. Мусорная машина три остановки делает, пока двор объедет. Шофёр, когда останавливается, железякой по столбам стучит. Столбы для фонарей тоже металлические, получается, как в колокол, чтобы всем слышно. В подвале – бомбоубежище на случай, если опять война. Дом, если сверху посмотреть, в виде буквы пэ, только ножки внутрь немного подвёрнуты. Большой дом, квартир почти триста штук, и красивый. На главном фасаде башенки угловые, под одной башенкой Бяша живёт. Бяша, который живёт под крышей. Это он придумал по мосту снаружи бегать, за перилами. По парапету! С непривычки страшно было – Абушка внизу. Споткнёшься или зацепишься… каюк! Костей не соберут. Артём сказал, что и собирать не станут.
- Кому охота в говне копаться? Дураки!
Внизу рельсы торчат, трубы, и дрянь разная под мостом застревает. Фига с два! Дня через три привык, и не страшно. Бегаем! Как дураки.
4.
- У Седымовой буфера тоже здоровые! – сказал Вадик Скворцов.
Они буфер тащили. От железнодорожного вагона. С Жабой.
- Третий номер, – уточнил Артём.
Как будто разбирается… Он кровать с Ярой пёр. На сетку две спинки положили и несли, как носилки. А мы вчетвером батарею волокли. Тяжёлая, зараза! А у Таньки Седымовой, правда, сиськи большие выросли.
- Давайте-ка, передохнём!
Остановились.
- У Губановой больше, - прикинул Зуба. – Распутная девица, погрязшая в разврате.
В последнее время он витиевато выражается и стихи пишет. Про Грыжу. Издевательские. Артём покраснел. Губанова к нему неравнодушна, даже домой приходила и Юрочкой называла.
- А Бумагина в лифчик подкладывает что-то, - сказал Яра. - Доска – два соска.
Насчёт Бумагиной Скворец покраснел. Сейчас про Ленку Киселёву скажут. Не хотелось бы…
- Пошли, пионеры! – сказал Иончик.
Вообще-то, мы металлолом Родине собираем. И пионеры уже старые; из школы выходим -галстук в карман, а то неудобно как-то. Здоровые ребята, а всё в красных галстуках. Металлолома в городе полно, ещё бы ему не быть! Железный город. Стальной. Два комбината: старый КМК под боком и Запсиб на правом берегу Томи. И строить продолжают, прокатный стан через месяц сдают. Ещё ферросплавный завод, алюминиевый…
Город тоже растёт. Кинотеатр широкоформатный построили, хоккейный дворец с искусственным льдом, только без крыши пока. Цирк начали и бассейн. Отец сказал, что скоро наш проспект главным быть перестанет. Он от вокзала начинается, а по сторонам ещё два, как лучи – Курако и Бардина. В честь известных металлургов. Курако - самоучка, вроде Ломоносова. Он-то здесь завод и спроектировал. Город же будет развиваться по левому берегу Томи. Но сначала защитную дамбу от наводнений надо построить. Главной улицей станет Кирова, которая поперёк идёт и с Металлургов на Театральной площади пересекается.
- А где Брод будет? – Скворец интересуется.
Брод – это место такое, где вечерами гуляют и с девчонками кадрятся. Название происходит от американского Бродвея, настоящего, что в Нью-Йорке. Мы раньше Америку должны были догнать и перегнать - Хрущёв говорил, но теперь об этом и вспоминать не принято. Сняли давно
Хрущёва.
- Где был, там и останется.
Ещё отец говорит, что город правильный получается… в градостроительном плане, только заводы всё испортили. Их без учёта розы ветров поставили.
- Кляп заткнули Кузнецкой котловине. Лишили естественного проветривания.
- Почему?
- Партия приказала, - сказал. – С партией не поспоришь.
Грустно сказал.
«К этому месту будет подвезено в пятилетку 1 000 000 вагонов строительных материалов. Здесь будет гигант металлургии, угольный гигант и город в сотни тысяч людей». Маяковский угадал с придуманным эпиграфом к стихотворению двадцать девятого года. Здесь он не был никогда. В двадцать девятом он был в Париже и в Ницце, но попал в чёрный кружок десятки. Индустриализация уже переломила хребет страны. Заводы поднимались тысячами крепостных социалистической идеи - теми, кто доехал, кто выжил по дороге. Не сдох от голода, пневмонии, дизентерии и чужой жестокой волей оказался на западной окраине Кузнецкого алатау в забытой тюркскими духами Горной Шории. Тысячи крестьян с южных чернозёмов рыли пойменный грунт. Болотную хлябь. Бывшие земледельцы врезались штреками и штольнями в пласты коксующегося угля. Даёшь стране угля! бля… для мартенов светлого будущего. По хрену бородатому им было светлое будущее и «город-сад» из агитки пролетарского глашатая. Работа – способ выжить. Землянку копать рядом со стройкой, до работы - два шага. За опоздание – лагерь, колючка, конвой. Эти люди не умели работать плохо, поэтому всё получилось. Почти всё. Кроме сада.
Через год Маяковский попал в себя. В тридцать шесть не стреляются из-за любовных дрязг. Последний патрон загоняют в ствол, когда кончается заряд иллюзий, и собственные строки обнаруживаются ложью.
Нам партия приказала металлолом собирать, мы и собираем. Складываем в кучу во дворе школы, у стены. На стене мелом написали – шестой «А», чтобы не перепутать. Но кучу охранять надо – другие классы воруют. До темноты сидим, стережём. Тем, кто больше соберёт, какую-то премию дадут. Не деньгами, понятно. Всё! Дотащили!
- Хорош? Или ещё пойдём?
- Я манал больше таскать! – сказал Яра.
Все манали. Вечер уже. Девчонки стали собираться, они, конечно, батареи не носят – мелочь всякую.
Мы с ними нормально живём - дружный класс. Вот Иончика в больницу положили, мы к нему всем классом отправились… ладно, не всем, но человек двадцать набралось. Не пустили. Так мы в корпус через подвал проникли, там про Иончика забыли и морг стали искать, чтобы покойников посмотреть. Не нашли.
О! По дороге в больницу кафе «Цыплёнок-табака» находится, на стеклянный кубик похожее, так и называется – «стекляшка». Оттепель, стёкла оттаяли, и хорошо видно, что внутри происходит. Внутри за ближним столиком две солидные тётки сидят, по виду - из горисполкома или из учреждения какого-нибудь. На тарелках у каждой по цыплёнку целиковому, и они их жрут! Рвут руками и куски в рот запихивают. С удовольствием. А чего не с удовольствием, если цыплята даже издалека вкусно выглядят? Зажаристо выглядят. Не сговаривались мы! Остановились и на тёток смотрим. Все! И ребята, и девчонки. Сначала тётки на нас внимания не обращали, мы к стеклу придвинулись ближе и, главное дело, не смеёмся, не разговариваем даже – смотрим и всё. На улице хоть потеплело, но ветер сильный, от ветра слёзы на глаза наворачиваются, мы их варежками вытираем. А у Витьки Авсеева - он самый маленький, вдобавок из носа течёт. Тётки на нас поглядывать начали, и как-то аппетит у них ухудшился. А когда мы морды к стеклу приплюснули, да Авсей рукавицу снял и ладошку к ним протянул… Пропал у них аппетит. Совсем. Руки салфетками вытерли и стали одеваться. А мы дальше отправились, к Иончику. И хохотали, как ненормальные. Зуба сказал, что картина очень жалостливая получилась, вполне в духе передвижников.
Сашка Ионов самый умный. Или одарённый. Артём тоже на пятёрки учится, но времени больше тратит, занимается. Иончик всё на лету хватает, особенно математику. Классная на него не нарадуется, она, как раз, математику преподаёт. Как-то сказала, что Иончика ждёт большое будущее.
Девчонки между собой, конечно, ссорятся потихоньку. Тайны у них какие-то, перешёптывания. А ребята не ссорятся и не дерутся. Со своими. Разве мы с Зубой. Который год бьёмся! На нас уже и внимания не обращают. Нет, был перерыв. Прошлой осенью. Зубу летом в лебёдку затащило. Между шестерёнок. Не всего, а только правую руку. Как он туда попал? Молчит. Когда гипс сняли, смотреть страшно – пальцы кривые и в разные стороны торчат, срослись неправильно. Зато теперь на пианино играть не может. Повезло, говорит. Я бы тоже на музыку не ходил, но заставляют. Отец говорит, чем больше человек знает и умеет, тем он интересней. Но против, чтобы я в спортивную школу ходил. На борьбу.
- Почему?
- Тебе в лёгкую атлетику надо.
- Я за компанию. Жаба ходит и Зуба, и…
- Знаешь, за компанию… - и замолчал.
Знаю – жид удавился! Не пойму только, зачем удавился? Чего б хорошего… Фирсу я и без лёгкой атлетики обогнал. Хуже он бегать стал, потому что курит. Я ещё в первом классе завязал. Сила воли просто воспитывается. Через задницу! Я слышал: папа маме сказал. После того, как меня выдрал. Правда, другим словом это место назвал. Литературным. Хотя задницу, как ни назови, ей всё равно больно.
Стемнело и появились звёзды. «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить – всё равно тебе водить». Кровожадная считалка. Только в прятки уже не играем - в тринадцать лет в прятки не играют. Вечер тёплый, и от Абушки почти не пахнет.
Вышла мадьярка на берег Дуная,
Бросила в воду цветок.
Утренней Венгрии дар принимая,
Дальше понёсся поток.
Этот цветок увидали словаки…
- Китайцы!
Этот цветок увидали китайцы!
Со своего бережка.
Стали бросать они тухлые яйца,
Их принимала река!
Может, по Дунаю и впрямь цветы плывут, и сероводородом не воняет, как из Абушки. В прошлом году слух прошёл, что грязь в ней целебная. Очевидно, пошутил кто-то, а с юмором не все дружат. Те тётки, что в жижу полезли в одном белье, шутку не поняли. Им милиционеры объяснили.
Сидим, треплемся. Кто о чём. Жаба сказал, что про Фантомаса вторая серия скоро выйдет. На Фантомасе все немного рехнулись. На первую серию толпа ломилась - не протолкнуться, но Мире не помеха, он через любую толпу пролезет. Без мыла. Хобби у него: раньше всех новый фильм посмотреть. Первенец.
Скворец сказал, что завтра нас повезут в аэропорт кубинскую делегацию встречать, флажками махать. Значит, уроков не будет. И до конца года недолго - две недели осталось. Май уже.
- Может, подарят чего-нибудь?
- У них самих ничего нет.
- Сигары есть.
- Сигары точно не дадут.
- А жевательная резинка есть?
- Резинка, может, и есть. Только им самим мало.
- Почему мало?
- Потому что не хватает.
- Попросить бы.
- На каком языке?
- На кубинском.
- Нет такого языка. Они по-испански говорят.
Тут Ленка Киселёва подошла и рядом села. Снизошла. С чего бы? «…он поклонился госпоже Бонасье, бросив ей самый влюблённый взгляд…» Спрашивает, что сейчас играю? В смысле, на пианино. А мне это пианино…
- Сонату Клементи, - говорю.
И сказал ещё, что соната у меня вот где! И показал где. Поперёк горла.
- А что же тебе интересно? – спрашивает.
- Скульптура, - отвечаю.
И рассказал, что погибающего Спартака закончил. На коне и с дротиком в руке. Почти два месяца на него ушло, сложная работа. На следующей неделе буду из гипса отливать. Редко, кому разрешают, только самым талантливым. А кто похвалит, если не сам?
- Хочешь, подарю? – спрашиваю.
Ленка засмеялась. Конечно, зачем девчонке Спартак? Ей бы Родена копию подарить. Уменьшенную. «Поцелуй». Или «Весна». Я бы сделал, но не разрешат. В Доме пионеров?! Обнажённую натуру?! Кошмар! А ещё требуют анатомию изучать. На ком? На мишках в лесу? Спартак, к слову, тоже не сильно одетый на коне сидит – в набедренной повязке. А коню моему один говнюк всё пиписку приделывал. Выйду из мастерской в буфет или в уборную, вернусь – у коня пиписка прилеплена! Здоровая, до земли. Говнюку я пинка дал… два пинка! и предупредил, что может в глаз заработать. В элементе! Ленке, понятно, эту историю я рассказывать не стал, а хотел о Родене рассказать, но тут Яра подошёл. Я ему знак подал – отвали, мол, но он внимания не обратил или вид сделал, что не заметил. Специально. Поганку подкинуть! Он это умеет.
- Поменяешь, - спрашивает, - двух Гинденбургов на Мао Цзе Дуна? Мне до стандартной серии не хватает.
Нашёл время о марках разговаривать!
- Мне Мао Цзе Дун не нужен.
- Бурунди прибавлю. С жирафами.
Ленка поднялась и к девчонкам ушла.
- Дурак ты, Яра, - говорю. – Не мог подождать?
- Хватит, - говорит, - на девочкины ножки пялиться.
Так и знал, что специально подошёл! А чего не посмотреть, если хочется? Красивые если.
Совсем темно на школьном дворе стало. Звёзды ярче, и почти тихо. Только на площади трамвай скрипит на повороте. Сидим, никому уходить не хочется, и всем хорошо. Вместе хорошо.
5.
С клумбы убрали цементного архитектора.
- Символично, - сказала мама.
Я понял. Потому что уезжал Архитектор. Мы уезжали.
На площади появился бронзовый Маяковский с пророчеством о цветущем саде на постаменте.
Город с короткой историей лезет в историю, хочет закрепиться в летописях грядущего не делами нынешнего дня. Немедленно! Ему надо прибиться к общеизвестному и непререкаемому. К авторитету! Прозвенеть и остаться знаком общей судьбы, совокупившись с Символом. Ошибка поэта зафиксирована на камне. Саду не цвесть. Никогда. Сады не цветут под чёрными хлопьями неживых облаков. Под ними темнеет бронза памятников.
На афише «Октября» с завтрашнего дня «Искатели приключений», Франция-Италия. В главных ролях: Ален Делон и Лино Вентура. Фильм я посмотрю в другом городе. Завтра меня здесь не будет. Странно.
Сначала уезжают вещи. За ними люди. В чужой далёкий город. От пустоты в комнатах гулкое эхо, и квартира стала больше. Оказывается, жизнь делится на части. Место способно делить время. Одно место закончилось, и начинается другое время. Новое.
Уезжать в неизвестную жизнь интересно. Немного страшно, но интересно. И жаль оставлять, что невозможно взять с собой. Кого. Встретимся! Жизнь длинная-длинная. Не может быть, что не встретимся, если впереди так много лет!
P.S.
… Он приехал оттуда, где горизонт топорщится трубами разноцветного дыма. «Вы храбры, господин д'Артаньян, вы благоразумны, что ещё важнее. Я люблю людей с умом и с сердцем». Мы оказались живы и превзошли великого Дюма, умножив срок романа вдвое – сорок лет спустя. От Андрея я узнал, с кем не встречусь уже никогда… И жизнь не показалась долгой.
- Твоя рапира цела? – спросил он.
- Не сомневайтесь, шевалье! Безусловно.
С рукоятью, обмотанной синей изолентой, с эфесом в отметинах ударов и обломившемся защитным наконечником клинка.
- Я не сомневался.
И мы вспоминали целлулоидную ленту сохранившегося диафильма… И вспомнили всё, что смогли. Истины детства время не способно обратить в миф.
Но я забыл! Совсем забыл спросить! Остался вопрос, на который не найдено ответа. И когда он приедет в следующий раз, обязательно спрошу.
- Помнишь, - спрошу я, - как мы ловили гондоны? В Абушке.
- Ещё бы! - скажет он. – Удобнее всего их ловить сеткой от кровати. Берёшь сетку, потом…
- Зачем мы это делали? Андрейка, зачем мы ловили гондоны?
Это слово режет ему слух, он не назовёт их даже презервативами. Он не терпит такие слова и никогда не ругается. Как в детстве.
- Средства контрацепции? – переспросит он и пожмёт плечами. – Трудно сказать. Не знаю…
Этого не знает никто!
Шофёром я не стал, но рулить научился. Когда я повезу его в аэропорт, я - старый пакостник, не удержусь. И спою! Петь я не умею, но эта песня не требует профессионального вокала.
Мама, я шОфера люблю!
ШОфер ездиет в машине,
Моет жопу в керосине.
Вот за это я его люблю!
Длинная песня. В ней куплетов до фига!
Декабрь 2011.