Рассвет сегодня, и никаких похолоданий. Мы все, господа и дамы, резко опрокинем по стопке водки и попытаемся не уснуть этой добротной ночью. В пять часов тридцать минут утра открывается метро, в семь часов двенадцать минут поезд отбывает от вокзала, мы можем преспокойно покрывать деревья блевотиной и жечь костры.
На правой стороне себя, состою из окопов, слияние всех сил, зла, печати, список захоронений в самом конце розового сада. Лето было похоже на струю кислоты цвета молочных желез, живительно и страстно. Обжигаясь, прятали в окопах ту малую часть разодранных вен, перед которой не устоит ни одно пламя, ни один мертвец. Даже земля умеет плакать, а я научилась только пускать кровь и раскладывать по полочкам моменты молчания и мира. Мелочная, дёшево и неумело собранная из потерь и предательств, моё дивное притворное эго - ныне верх раскаяния для всех божеств.
И да, ничего не меняется, хотя прошло уже около десяти лет. Приходится брать значительное количество выпивки: некоторым личностям просто так язык не развяжешь. Пускай так и будет, ведь не одна я так считаю. Марина обнимает меня и ведёт к дереву, рядом с которым я буквально выворачиваюсь наизнанку.
- Тихо... Тихо... Вот видишь, знаю же, что нужно сделать, чтобы полегчало.
Keep calm. А из души вырывается сонный крик, что-то наподобие «а вот *** вам, суки, сегодня я двигаюсь в нужном направлении!». Странно, но как никогда актуально.
Немного больно отрывать тело от пола. Тащишь себя вниз по лестнице и окунаешься с головой в безумную прохладу ангельской толпы: волнорезом по центральной площади города, в чём мать родила. Шагая по битому стеклу и мертвым насекомым, потягивая холодный «Спрайт» и постоянно вспоминая о том, что скоро новый год. Что хочется на этот раз? В первую очередь – терпения. Это очень важно. Здоровье тоже не помешает, и пару мешочков денег, чтоб всё как у людей. Разношёрстная толпа глядит только под ноги, разношёрстная толпа попадёт под свет фар, расплавится и забудет о том, что скоро новый год.
И одними стихами тут не отделаешься.
Атмосфера пропитана тоской, я решаюсь спуститься к берегу и искупаться. Идею не поддерживает никто.
- Пьяная сволочь.. Куда ты, дура такая, собралась? Нам здесь труп не нужен.
Кира вызывается сопроводить меня до реки. Я иду чуть пошатываясь, но, учитывая количество принятого спиртного, относительно ровно и уверенно. Возле песчаных бережков красуются ручной работы предостерегающие знаки «Не плавать!», в камышах притаились рыбаки. На нетрезвую молодёжь они не обращают внимания, потонут – так даже интереснее будет.
Светят и греют все костры, железобетонные стены пробивает запах обгоревшей плоти, листья наших надгробных камней, молчаливая связь с Первым Человеком В Форме и широкая улыбка юного добродушного педофила, - инквизиция вновь одержала ангельскую победу! Дверь камеры приоткрывается, кто-то бросает в темноту полотенце и просит меня стереть все надписи с тела. Потом входит Высший. Запах сапогов и форма цвета желчи неслышно воспевают гниль. Уходите прочь.
Мы спешно раздеваемся и с разбегу ныряем в ледяную воду. Громким воплем Кира отмечает ошеломительный эффект: голова перестаёт кружиться, энергия бьёт фонтаном и дико хочется по малой нужде. Что до меня – я преспокойно бултыхаюсь на поверхности, изредка лишь переворачиваясь на спину и подставляя гладкий живот под лунный свет. Где-то вдалеке слышно, как поёт Марина.
- Сколько тебе требуется времени, чтобы окончательно просохнуть?
- Смотря в котором из смыслов.
- Шутница херова.
- Никто не шутил.
Смешная по жизни, ****ь по жизни, тут всё, тут. Под вопросом. Не иначе, по-другому не получится, я здесь, и ничто уже это не изменит. Моя рука в кармане, я нащупала купюру. Полтинник. На сегодня. Яркое в свету, жизнь фонарей в кристалликах глаза. Мне по улице одной двигаться, мёрзнуть в голосах материалистов. Мне в движении смысл искать, или один бросок всё решит? Крикнуть на весь квартал: «НАХУЙ! НАХУЙ!!!», чтобы каждая сука вонзила взгляд в моё тело. Оголить ноги, живот, сиськи, окоченеть, а если повезёт – люди в форме помогут с поиском ночлега.
Вот только сублимация не помогла.
Высшая точка наслаждения, дисциплина инцеста, грязь под ногтями, передозировка добра, – это боль, равно как и вера, что морально многие из людей по ту сторону окон диспансера уже мертвы. От нас и наших поступков, от вас и ваших взглядов, от них и их похоти воздух становится чище, но не вздумайте затевать (во избежание несчастных случаев) пересчёт страниц. Это болезнь. Это жизнь. Месть всех калек, неплотная анархо-гуманистическая клетка. Быть может, я богиня? Невыносимо странной красотой отражалось эхо. Пустой тратой времени оказалось восполнение всех пробелов в памяти, столь нескромна моя позиция и столь дерзко я отстаиваю её.
Остаётся лишь дрожать на ветру в ожидании. Я начинаю травить странную байку о своём детстве, Кира же сознанием находится явно дальше этого берега.
Куда движешься, красавица?
Тащить тело вниз по лестничной клетке, напевая старенький мотив из того американского фильма. Куда-то забросили всю эстетику беспробудного захлёбывания шедеврами искусства. Дешёвая копия вылезла на свет божий и заявила, что, мол, вот она и есть та самая форма познания мира, о которой все так давно мечтали. Которой посвящали книги. И что, мол, всё это слышать лестно, но бессмысленно, при том настолько, что диву даёшься, как можно воспринимать ширпотреб всерьёз. Да и я недалеко от них ушла, что уж там говорить. Миллион слов об этом было сказано, тысячи статей этому посвящено. «Искусство уже не то». Всё, что вы видите, слышите, читаете – поебень, в том числе и этот текст. Немедленно выброси в урну и перекрестись. «Риккардо, о, Риккардо, я Вас ****а в рот!». Постмодернизм, однако.
Он такой яркий, что я влюбилась в него без памяти. Не бойся, мы уже далеко от дома. Дядя, я чуть-чуть дрожу, мне холодно без платья. Дядя, я хочу пить. Дядя. Трахай меня так, как только ты это умеешь делать. Я хочу чувствовать боль, когда ты сжимаешь моё тело. Чуть-чуть подрасту – и ты сможешь войти в меня полностью. Дядя, я хочу облизать его. Ты же меня так сильно любишь. Закрой мне рот ладонью, чтобы никто не слышал криков. И люби, люби, люби, люби меня, всё моё несчастное маленькое тельце в твоём распоряжении, наши языки так сладко сплетаются.
Мёрзнет ****а. Угадал, гадёныш, здесь я и останусь, будем верить, что навечно. Облака закрыли потолок, а внутри заведутся тараканы. И крысы. Ну, это если повезёт.
Я приют. Я всех грею, все живут во мне, я чёртов Иисус, я Иисус с влагалищем, кровь по ляжкам, застывает на джинсах следами юного преображения. Когда я верила в чудо, мудозвон с кривыми зубами делал дело, я помню его окровавленный член, помню, как он ржал, заливался. Безымянный палец на левой руке. Его не было. Зато сделал всё быстро. Кончил и отвалил, смешал красное с белым. Словно два сорта вина, жизнедеятельность, одно создаёт, второе поддерживает, но, в конце концов, разрушает.
Всё это отнюдь не пустое, ну всё, абсолютно. И эти поездки, и этот чёртов алкоголь, костры, реки, берега, мысли, - всё полно отчаяния. Быть может, где-то на другой стороне этого совсем не полого шарика есть человек, что поймёт меня. Это страшный эгоизм, но я хочу, чтобы меня поняли. Так же, как я понимаю всех этих людей. Это грустно. Всё это очень грустно. Давайте лучше выпьем ещё немножко.
Вы не навсегда рядом со мной. Именно в этот момент я понимаю, что всё временно. Даже мы с вами. Вроде бы представляем из себя единое целое – ан нет, на самом деле нифига подобного. Вы – не я, ты – не она, мы все индивидуальны, каждый сам по себе, просто кто-то не умеет мыслить дальше очерченных рамок. Налейте мне чуть-чуть, вот столько, стоп. Ок, ну что? Пожалуй, за пьянство.
На полке в магазине, высоко-высоко, стояла толстая книга с названием «Полюби». Её забрала какая-то странная девушка в ярко-красном плаще. Черты лица? Ммм... Выпирающие скулы... Так. Правый глаз слегка косил, но не настолько сильно, чтобы можно было заметить с первого раза. Руки такие тонкие... В перчатках. Сиреневых. Сочетание, правда, жуткое.
Марина снова крепко обнимает меня. Солнце неспешно прожигает футболку. Наш поезд отходит ровно в семь часов двенадцать минут.
Стыдно, будучи мертвецом, просыпаться в чужой квартире и, мельком бросив взгляд на разбитую стеклянную вазу, тяжело шагая проследовать в душевую. Стыдно настраивать температуру воды «под себя» и выдавливать на дрожащую ладонь чужой шампунь. Укутаться в чужое полотенце и, дрожа от холода, лечь спать дальше, прекрасно при этом осознавая, что твоё сердце уже несколько часов как остановилось.
- И ты забыла обо всех наших с тобой берегах. Вычеркнула из памяти, но из моей-то не сможешь.
А сегодня я выбрала книжку со сказками. И там ещё были такие красивые картинки! Я буду всегда её беречь. Дядя выглядел таким радостным, когда покупал мне книжку. «Будет чем похвастаться маме!». Он взял меня за руку, и мы пошли к машине. Я люблю нашу с ним игру. Я вспоминаю о ней всякий раз как снимаю трусики.
Да плюнула и пошла вниз по дороге. Нужно дозаправиться, на последние деньги взять хотя бы пару бутылок пива и умереть под одним из этих деревьев. О, сколько бы я отдала за такую тихую смерть. Но не суждено.
Список дел никогда не будет нотариально заверен, только в голове, не только сегодня. Всё тяжелее подниматься с бетонных плит, мои первые шаги в невесомости, а кто-то снимал всё это на видеокамеру. Какая разница, где? Место и время, и гробы. Старушка упаковала тело в чёрную шубейку и плачет. Ты молодка, ты не поймёшь этого. Ты никогда этого не поймёшь.
Молодость твоя мне тоже на руку. Я расскажу тебе, как мать нагло врала всем твоим сёстрам, изрыгала ложь прямо на их девственные лица, тыкала носом в свежую могильную землю, указывала острыми ногтями на мёртвую плоть собратьев, но случись это пятнадцать минут назад – и ты снова отрицаешь. Вы все были правы, а теперь позвольте сбросить с себя груз обязанностей, представить себя на месте вечной актрисы второго плана. Бабушка посеет семена цветов боли, и земля начнёт медленно гнить. Ты тоже будешь захлёбываться собственной кровью до тех пор, пока не окажешься в моих объятиях. Ранить и бежать прочь, ноги путаются в календарных датах, сегодня – лето семидесятых, это наша Франция, любовницы-дезертиры и подросток с синдромом Дауна, - все они приказом Высшего Совета по делам Исключительной Трезвости Мышления вычеркнуты из списка существующих за фразу «война бессмысленна». Грядёт тотальная интоксикация отбросами, всем приготовиться и не забыть надеть маски.
Едва оказавшись в поезде, я устремляюсь к ближайшей туалетной кабинке (благо, не занято), Кира располагается на трёх сиденьях сразу и практически мгновенно засыпает. Сквозь сон ей слышатся голоса мимо проходящих старушек: «Ой, вы потише, потише, ребёнки вон спят, вы не будите их». В глубине души она им благодарна за очень многое.
Дядя Александр везёт меня на машине в Москву. Он часто бывает в столице, мама сказала, что у него там бизнес. Он такой яркий, словно солнечный зайчик, он так приятно улыбается. «Куплю тебе сегодня книжку, любую, какую ты сама выберешь», - дядя любил меня баловать, и каждый раз после наших поездок я возвращалась домой с подарком.
Алкогольная депрессия закончится быстрее, чем началась. Я знаю это и всеми силами приближаю день бесконечного счастья, когда и цвета будут ярче, и птицы петь станут красивее, и деревья пышно зацветут... Открытый вопрос точной даты мало волнует, главное сейчас – хотя бы немного поспать, чтобы до дома добраться не было большой проблемой.
«Итак, пытливые умы, вы собрались сегодня в этом светлом кабинете с розовыми обоями затем, чтобы получить путёвку в жизнь. Вы станете мудрее, сильнее, возможно обретёте себя, найдёте своё призвание. Но не рассчитывайте, что вам всё принесут на блюдце. Цели достигать вам придётся самостоятельно, делая малые и большие шаги, сомневаясь при выборе пути. Думайте, действуйте. Вы сильнее, чем может показаться на первый взгляд.
А теперь – небольшой конкурс. Нужен один доброволец. Вы, девушка? Пожалуйста, пройдите к нам. Условия таковы: мы сейчас завяжем вам глаза, а вам предстоит сделать немножко необычный выбор. Перед вами три стула. На один из них мы положим толстый старый учебник – символ знаний, «гранит науки», так сказать. На втором стульчике уютно расположился гранёный стакан. А третий стул займёт подушечка в виде сердца. Комментарии, думаю, излишни. Ну что, готовы? Завязывайте глаза и удостоверьтесь, что ничего не видите. Раз так оно и есть – приступайте!». Я указала на учебник. Гордо подняла его над головой и произнесла: «Буду грызть гранит науки!». Послышались аплодисменты.
Да хоть сейчас! Сделай это, и пусть небо не просит тебя, пусть оно тебя умоляет, пусть встанет перед тобой на колени и шепнёт: «Иисус, ты Иисус!», ты ****ая мессия, как были неправы люди пару тысяч лет назад! Они ещё осмеливаются делать выводы спустя такой значительный промежуток времени? Сраные идиоты. Самодовольные мудаки без целей в жизни. Никакого смысла. Когда вы сдохнете, никто не обратит внимания. Когда я сдохну, никто не обратит внимания. Крестом мне этот полтинник. Я жрать хочу. Ссать хочу. Я дохну у вас на глазах, глаза ваши мне зеркало. Там пусто.
Я блеванула около продуктовой палатки. До абсурда дурацкое ощущение пустоты, подарила мама на двенадцатый день рождения сборник стихов Цветаевой. Мне нравилось в ней только то, какую дверь в конце дороги она выбрала. Опустошила, может, это принесло хоть каплю счастья?
Нас убивал мертвенно-бледный июль, он знал, что уже послезавтра от наших тел не останется и клеточки. Лишь встать на ноги и проследовать пешком, по горизонтальной линии метрополитена, дешёвой печати, всем солям беспорядков, до следующего марта. Почему снова хочется расплакаться? И мир казался ещё более замкнутым, чем он был на самом деле, а пустота объяснялась внутренним хаосом. Но наблюдения продолжались. В дурь. Я космос. Я стою голая посреди комнаты. По ногтям стекают мысли. Я хочу слушать эти звуки, когда буду болтаться в петле.
У тебя охуенные рыжие волосы. Почему ты не реальна?
Я в шутку поцеловала свою одноклассницу, тогда, в четырнадцать. Даже не заметила, как оказалась в её объятиях, я чувствовала её слюну на своём языке, а между ног у меня стало горячо и влажно. Я помню её пальцы с длинными ногтями, какую приятную боль она дарила мне, помню её небольшие груди и роскошные светлые локоны. С ней я испытала свой первый оргазм.
В американском фильме девочка подбегает к парню с протянутой ладошкой и ноет: «Миииистер...». Звезда зажглась в нашу честь, повернись лицом. В лунном свете твоё тело выглядит ещё более возбуждающим. Тебе нравится вкус крови? Сколько ты хочешь?
Бездыханное тело кремирует ночной фонарь, я таю, я теку, лёд из трещин и свинец на моих губах, ты мой принц, подари же мне счастье. Где та дверь, которую предстоит открыть? И что делать, если дальше по коридору ничего нет? В теле десять иголок, и снова травлюсь лимонадом. Небо жёлтого цвета. Обыкновенная, ничем не примечательная, самая банальная жизнь, её закат прекрасен, но лицезреть рассвет не каждому дано. «Собственноручно вырежу на спинах юных дев фрагменты из Последнего Писания, пролистывая слабости убого интима...». Самый странный сон в жизни. Я буду утром, если ничего не изменится. Мать всё ещё ждёт меня.
«Дорогой, милый мой. Знал бы ты, как я без тебя скучаю. Какой болью отпечаталось на сердечке наше расставание. Извини, если отвлекла тебя от важных дел своим письмом. Но ты и представить не можешь, как я соскучилась. Скучаю по твоему голосу, по твоему телу, по твоему взгляду, по твоей улыбке. По поцелуям и нашему божественному сексу. Любимый, я так хотела бы, чтобы ты вернулся. Но понимаю, что ты не бросишь жену с дочкой ради своего прошлого увлечения. Я искренне надеюсь... Нет, я верю, что ты их обеих очень-очень любишь. И балуешь жену, и путешествуешь в другие города, и спишь с ней. Всё так же, как когда-то ты делал со мной. Почему ты ушёл?... Почему, почему? В чём была моя ошибка, что было не так? Ведь ты ни слова не сказал, просто развернулся, сел в автомобиль и уехал. Я думала, что ты любишь меня, что мы будем вместе навсегда-навсегда. Отец правильно учил: от ошибок не застрахован никто. Может, просто я слишком рано выросла? В этом моя ошибка? Я обещала никому не рассказывать о нас – и я никому ни за что не расскажу. Только, пожалуйста, напиши, почему ты покинул меня... Пусть я теперь взрослая и могу найти себе мальчика, но мне никто, кроме тебя, не нужен, никто и никогда. Прошу... Вернись хотя бы на денёк. Давай просто сделаем это, как мы делали раньше. Никто об этом не узнает. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста... Любимый, пожалуйста. Всего лишь один вечер, я обещаю больше не беспокоить тебя. Один разочек, большего просить не стану. Я буду ждать ответа... Надеюсь, ты не избавишься от этого письма до прочтения.
Твоя сладкая девочка».
Тяжёлое утро сменится неярким днём. Вырастут цветы в горшках на подоконнике, я услышу, как во дворе играют чьи-то дети. За пару минут они вырастут в мешковатых мужичков, распивающих дешёвое пойло на скамейке у подъезда. О, любовь. Я слышу, как молодые матери орут на своих отпрысков, настолько радостен праздник бытия. Отборно матерятся, так, как даже мне слышать не приходилось. Липкие слова слетают со зловонных языков, заковывая, будто в цепи, ни в чём неповинных созданий. И это праздник.
Зловонное летнее утро. Город сонно распахивал свои врата и заботливо раскидывал по улицам битое стекло. И земля надрывно кричала о том, что студенты разучились умирать. И влаги меньше чем хотелось бы. И вообще мир уже совсем не тот, а времена добрых дел... Да помнит ли их кто-нибудь вообще? Ты откроешь глаза, несколько секунд спустя поймешь, что находишься в чужой квартире, пошаришь по карманам и обнаружишь пару сотен, вызовешь такси и покинешь жилище, не заперев за собой дверь. Ты доедешь до своего дома, но кто встретит тебя? Кто будет любить и заботиться, учить и прощать? Твой последний вопрос в этой жизни: «А как же иначе?». И ты труп.
А я что? Одинокая, такая красивая и такая молчаливая. Сдерживая рвоту, шла по коридору, открыла рот, лишь оказавшись лицом напротив унитаза. Набрала ванную, смыла все грехи, укуталась полотенцем и легла на диван. Спустя минуту тёплое покрывало сна вновь заключило моё сознание в крепчайшие объятия. Я снова мертва.
2012-2014.