Корпоратив затягивался. Вечеринка, начинавшаяся тихо и чопорно, переросла в откровенное буйство. В спиртном и закуске не было недостатка, и воспользовавшиеся этим обстоятельством сослуживцы отрывались как в последний раз. Большинство уже находилось в состоянии, близком к помешательству, барьеры, навязанные воспитанием и моралью рухнули. Он не любил такие мероприятия,- и потому что не пил спиртного, и потому что уставал от пристального внимания соратников по корпорации, которые обычно в трезвом состоянии обходили его стороной - он слыл замкнутым и странным...
Упустив момент уйти по-английски, он сполна окунулся в поток нескромных вопросов, в том числе и от представительниц слабого пола. Одна из них, довольно симпатичная молодая женщина лет двадцати пяти, с красивой гибкой фигурой и смешными длинными черными кудряшками, пружинящими при движениях, видимо серьезно поставила себе целью завладеть его вниманием на весь вечер. Слегка захмелевшая, она белозубо улыбалась и лепетала какие-то глупости, не отходя от него ни на шаг, несколько раз пыталась долить в его стакан с соком водки из очередной принесенной официантом рюмки, и он еле успевал перехватить ее руку.
Уже около полуночи, воспользовавшись тем, что девушка отошла в дамскую комнату, а толпа сослуживцев увлеклась раскрашиванием маркерами лица уснувшего за столом бедолаги, прилично утомленный он смог покинуть здание, поспешно выбежав на улицу из царившей внутри духоты.
До дома он прошелся пешком, с удовольствием всей грудью вдыхая прохладный влажный воздух. На улицах было тихо, безлюдно, фонари горели не везде. К счастью, ночное путешествие окончилось без приключений, и минут через сорок он уже стоял у кованных ворот, отыскивая в кармане брюк ключи. Дом был небольшой, но теплый и уютный, с аккуратным ухоженным двориком. Подходя к входной двери, он кивнул шагающему под окнами вдоль стены старику, который уже много лет исполнял роль и сторожа и дворецкого и еще непонятно кого - бессменный и незаменимый.
Дверь захлопнулась с тихим щелчком. Он прошел в гостиную и включил телевизор. Бросив пиджак на спинку кресла, прошел в соседнюю комнату,- маленькую, прямоугольную. Окон в ней не было, как и мебели, лишь большая двуспальная кровать стояла по центру. Джимми спал, его дыхание было еле различимо, приходилось долго вслушиваться, чтобы уловить его ритм. Свет из соседней комнаты, ворвавшийся через приоткрытую дверь, освещал лицо спящего, и несколько минут он любовался правильными чертами лица, теперь уже совсем бледного, почти белого. По привычке поправив одеяло, он вышел из комнаты, осторожно притворив дверь, хотя звук закрываемой двери и не разбудил бы Джимми.
Джимми спал одиннадцатый год, и с каждым месяцем его кожа становилась чуть бледнее. Первые годы он не мог привыкнуть к оглушительной тишине дома, будто замершего в немом удивлении, потом в один из тоскливых вечеров купил на распродаже старенький телевизор, который с тех пор и выполнял роль разрушителя тишины.
Бросив взгляд на экран с мельканием цветных картинок, он направился на кухню. Мимо пустых, поставленных только для вида, а потому никому не нужных шкафчиков, он прошел к холодильнику, приоткрыл дверцу. В морозильной камере лежало несколько форм для льда, большая часть была заполнена замерзшей красной жидкостью. Бросив в рот пару кубиков, он снова направился в гостиную, по пути избавляясь от ненужного сейчас образа. Рубашка потеряла свою свежесть и превратилась в некое подобие футболки из грубой темно-серой ткани. Брюки стали значительно уже, их длина укоротилась, в то время как ботинки трансформировались в высокие сапоги с небольшими скошенными каблуками, на правом легонько зазвенела серебряная шпора. Волосы стали еще длиннее, опустились на плечи, кожа стремительно посветлела, зубы засверкали жемчужной белизной, клыки удлинились. Он опустился в кресло перед телевизором, откинулся на спинку и прикрыл глаза.
Над городом царила ночь...