Глава двадцать третья
Помоги, Господи!
Ледяным вечером 29 ноября 1941 года Михаил Андреевич Велизаров вернулся домой. Целый день он провел в районе Сокола. Последние ополченцы, кого еще удалось собрать, знакомились с обстановкой на месте. Решалась задача, как остановить врага в пригороде Москвы. И понятно было, что ее невозможно решить без свежих войсковых частей. Существуют ли они в реальности, никому из ополченцев и их командиров никто ничего не сообщал.
Екатерина Васильевна Сокольская, успевшая вернуться раньше из Боткинской больницы, пила чай на кухне. Соня и Мария спали в своей комнате. Воздушные сирены молчали. Кооперативная улица опустела на две трети. Бегство из Москвы со второй половины осени усилилось, царила великая паника. Из-за нее метро единственный раз не работало 16 октября. Кому-то может показаться бредом, но был момент (читаем в воспоминаниях очевидцев), когда защищать столицу не нашлось желающих. Скорее всего, они были, но их осталось совсем немного. Животный страх оказался намного сильнее доводов рассудка.
Велизаров был облачен в подаренный Капитоняном бушлат, с которым он теперь не расставался. Его жалкий вид дополняли заячья шапка-ушанка, брезентовые туристические штаны, высокие валенки на плотной кожаной подошве, замшевые рукавицы поверх черных перчаток. Под бушлатом находилась телогрейка, под штанами – теплые кальсоны и так далее. Наряд наподобие капусты был тяжел и согревал незначительно. Над густой клинообразной седой бородой сверкали очки в золотой оправе. У вешалки профессор поставил винтовку образца 1913 года и стал постепенно разоблачаться. В общем, картина была ужасающая.
Катя стояла рядом и качала головой.
– Измученный старик, – только и могла вымолвить она.
Ей вспомнилось, как провожала она его молоденькой революционеркой на Первую войну. Слезы заслонили очертания квартиры. Она взяла себя в руки:
– Миша, мне рассказали в госпитале, что на трамвайном кругу за станцией метро «Сокол» сегодня были немцы.
– Никаких немцев я там не видел,– спокойно отвечал он.– Завтра ночью будем из этого района пробираться на свою позицию. Какие немцы, если мы дежурим в нескольких километрах от Сокола?
– Господи, ты не придешь ночью домой!– воскликнула она, прижала руки к груди – движение совсем ей не свойственное.
– Но ведь и ты не приходишь часто. А я в первый раз,– возразил профессор.
– То я. Где я бываю, известно…
– Ну, прекрати, Катя.
Она переменила тему:
– Немцы в первые дни практически не разгромили ни одной нашей армии. Мы разговариваем с пациентами намеками. Некоторые наши войска противник даже не атаковал! А теперь стоят у Москвы, если уже не в самой Москве… При смятении в политическом руководстве военные мало на что способны.
– За такие разговоры в тюрьму посадят,– устало сказал он.
– Некому, Миша, теперь сажать! Мне на работе говорят: «Вам даже повезло – ваш муж свободно владеет немецким языком»…
Они помолчали, профессор продолжал снимать с себя промерзшую одежду и складывать на паркетный пол.
– А кто все это затеял?– спросил Велизаров после непродолжительной паузы и услышал неожиданный ответ.
– Представь себе, я. Я! Наслушалась кретинов, да поздно жалеть.– Екатерина Васильевна разрыдалась, потом сквозь всхлипы она заявила:– Я всю жизнь создавала этот дом. Мы прожили с тобой почти сорок лет. И я создавала все время свой дом, хотя еще нашей прекрасной квартиры не было. Вокруг нас, казалось,– полная чаша. Но мой дом превратился в пустыню. Отчего это, Миша? Неужели грешны настолько?..
Перед сном он зашел в гостиную. Поднял крышку черного немецкого пианино, поглядел на клавиши, но не притронулся к ним. Некогда Эльзе разрешалось играть на этом пианино и обучать игре Марию и Кармен. Он будто услышал, как они втроем распевают детскую рождественскую песенку:
«О Таннэнбаум, О Таннэнбаум,
Вии трой зинд дайнэ Блэттер…»*/
____________________________________________
*/ Аналог «В лесу родилась елочка». Приблизительно: «О, елочка, о, елочка, Как превосходны твои иголочки» (нем.).
____________________________________________
«Рождество больше не справляют. И вряд ли я доживу, когда станут праздновать»,– констатировал он.
Взгляд профессора пробежал по стеллажам с книгами. Кому и когда они вновь понадобятся?..
Во сне он увидел свое пианино и играл на нем замечательно, брал такие аккорды, которые доселе ему были неизвестны, музыка звучала торжественно и потрясающе…
На следующее утро в вагоне метро на пути к дислокации он повстречал бывшего студента-заочника Платова. Тот подсел к нему бодрый и веселый.
– Михаил Андреевич, узнали смиренного ученика?– воскликнул небольшого роста боец, одетый в добротный светлый овчинный тулуп; на голове у него была такая же ушанка с настоящей красной звездой (не самоделкой).
– Узнал,– кивнул профессор.
– А я-таки попал на фронт.
– Каким образом?
– Организовали фронтовую радиобригаду. Я – один из руководителей. Передаем материалы с полей сражений. Скажу по секрету,– закричал Платов на ухо Велизарову,– это мы вели радиорепортаж с парада 7 ноября из студии в ГУМе. Говорил Вадик Синявский, а я набрасывал по ходу тезисы. Первый в истории прямой эфир! Мы-то и не знали. Обычно потом быстрая перемонтировка, перезапись, а тут только вставили отрывки из речи товарища Сталина. Первый в истории! Самому не верится.
– Молодцы,– похвалил профессор.
– Это военная тайна!
– Понимаю.
Помолчали.
– Вас Михаилом Федоровичем, кажется, величают?
– Так точно.
– Миша, вы – потомок героя-казака, скажите мне правду: почему до сих пор бежим?
Платов нахмурился, но ответил, почти не задумываясь:
– Лютостью они нас запугали. Раненых на поле боя добивают. В плен сейчас не берут, расстреливают тех, кто сдается. Куда им девать-то наших? Уже более двух миллионов красноармейцев и красных командиров полонили. Мы, Михаил Андреевич, смерти боимся. Раньше не боялись, а теперь – иные времена. Чем больше боимся, тем больше убивают. Но положен будет предел этому. Враг не оставляет выбора. Не поверите,– кричал он на ухо профессору (поезд, набитый людьми, оружием, боеприпасами, шел шумно),– Богу солдатики стали молиться. Я такого наслушался за свои командировки, да в эфир запрещено давать… И по самому величайшему секрету доложу вам, товарищ профессор... Сейчас подготовлены сибирские дивизии: вооружены и обмундированы по последнему слову. У американцев на золото все, что надо, закупили. Двухметровые атлеты все как на подбор. Брали туда, уверяют, только крещеных. Будто бы сам Сталин разрешил. Чудеса какие-то. Вот увидите: разорвут они немцев у Москвы.
«Безнадежность порождает мифы,– подумал Велизаров.– Разорвут – слово-то какое…»
Состав приближался к «Соколу». Заметив у поручня сиденья винтовку, Платов спросил:
– Вы тоже воевать?
– Да нет, охраняем одно зданьице,– уклонился профессор.
– У нас наверху машина, едем к Рокоссовскому на Сходню. Могу подвезти.
– Дачу на Сходне снимали,– зачем-то вспомнил профессор.– Овраги там крутые, танки не пройдут. Спасибо, сам добреду…
Велизаров не вернулся домой ни 30 ноября, ни 1 декабря. Михаил Андреевич ошибался: они не дежурили по ночам, они спали в метро. Ночи стояли такие морозные, что даже безумцам не пришло бы в голову начать наступление.
В их секторе обороны или на их участке находилось до пятнадцати человек – полувзвод, по дореволюционной терминологии.
В первый день зимы Вазген Ашотович Капитонян, он же Василий Антонович, построил людей в вестибюле метро, но переклички не проводил, хотя при себе имел список. Вышли наверх и без построения двинулись прочь от Москвы в сторону области. Снег был как битое стекло, искрился и сверкал. Их задача заключалась в установке заградительных мин на линии, условно именуемой «березовая роща – поле – разрушенная церковь». При попытке выполнения – двух ополченцев разорвало в клочья, почти все остальные надумали бежать.
К утру 2 декабря на позицию вышли только трое – старшина-краснофлотец, профессор и Володя Половинкин, который, как упоминалось, работал банщиком на Усачевке.
Прибыли на «объект» затемно. Предстояло изнуряющее соперничество с морозом.
– Дед,– обращался Вовик к Велизарову, хотя профессор был всего на шесть лет старше 50-летнего оболтуса,– дед, зачем ты опять напялил очки в золотой оправе?
– А что?
– Немец может позариться.
– У меня других нет.
– Эх, профессор, профессор, – валял дурака Половинкин,– ничему вас советская власть не учит.
– А чему она должна учить, Вова?
– Классовой борьбе, Андреич. Как же ты не догадался!
– Действительно.
На рассвете Капитонян ходил осматривать «оборонительные рубежи». Ни справа, ни слева никого он не обнаружил. Связь у них отсутствовала. Василий Антонович был строг и мрачен.
– Не вижу возможности обороняться, – пробурчал он.
– Люди-то твои разбежались,– съязвил Володя.
Он был крупный и толстый, одет в кроликовую шубу, в каракулевый пирожок а-ля Иван-царевич, натянутый на уши, и не так страдал от холода.
– А ты хочешь, чтобы они голыми руками сражались с вооруженным врагом?
– Как же ты будешь составлять объяснительную военкому?– не унимался Вовик.
– Если придется, то составлю. И со всей серьезностью заявлю товарищу Сталину…
– До Сталина далеко, Василь Антоныч,– перебил его Володя, снял рукавицы и растер физиономию снегом.
– Это тебе далеко, Вова… Нас осталось два с половиной человека. При таком наличии личного состава мы не можем защищать столицу нашей родины Москву на порученном нам направлении…
– Я прошу не унижать моего человеческого достоинства,– неожиданно пожаловался Володя,– тут нет никаких половинок.
И вдруг лицо его покрылось потом. Пот темной струйкой начал стекать с кончика носа. Володя уже видел то, что не видели два его товарища. Руки у него были черные как у кочегара или шахтера от минной пыли. Он лично вчера закапывал убитых. Машинально Половинкин передернул затвор винтовки.
– Тут нет унижения человеческого достоинства,– стал ему объяснять Василий Антонович.– Понятно, что профессор и я – люди военные, а ты только вчера первый раз пороху понюхал.
– Сейчас еще понюхаю,– глаза его не смеялись, но были полны ужаса.– Гляди-ка, все ползут и ползут...
Три немецких танка осторожно и недоверчиво прощупывали поле. Видимо, им только недавно удалось разогреть моторы. Чудилось, будто они сами удивлялись, что на ходу. Однако постепенно они обретали уверенность, и уже чуяли, что никакой преграды не предвидится. Танки медленно, но настойчиво приближались, обстреливая из пулеметов открывающееся перед ними пространство.
Крохотный старшина, скинув такой же, как у Велизарова, бушлат, положил противотанковую мину под телогрейку.
Василий Антонович приказал профессору и Вовику пробираться к метро, а если кого встретят – звать на подмогу. Они не сдвинулись с места, окаменели, словно жена Лота.
Как ящерица маленький моряк пополз к вражеским танкам, которые уже торопливо и нагло двигались в сторону Москвы.
У Михаила Андреевича та картина застыла в глазах. Время потеряло смысл. И он произнес про себя, и голос его звучал внутри как колокол, а больное сердце раздвинулось до размеров храма: «Господи, если Ты существуешь и если Ты управляешь миром, помоги! Помоги, Господи!»
Подобравшись поближе, старшина подорвал себя. Произошла детонация, и несколько вчера заложенных мин среагировали. Четыре или пять разрывов произвели впечатление.
Танки встали, затем повернулись и поползли восвояси, решив, видимо, что у противника еще остались какие-то средства к сопротивлению.