Время собирать каштаны
Cолнце нежно перебирало тугие косы, застревало в завитках за ушами, целовало Наю в чистый высокий лоб. Тика смотрела, как подруга, сидя на крыльце, раскладывает вокруг себя каштаны. Кучками. Три крупных и четыре помельче. Два ярко-коричневых и рядышком - три золотистых… Они пестрели вокруг летней розовой юбки Наи, ласково перемигиваясь с солн-цем.
; Зачем они тебе? – Тика повертела один в руках и бросила обратно в корзинку. - Бусы сделаешь? - Представив, сколько весят такие бусики, она фыркнула.
; Не-а.
; Лекарство приготовишь? – У них не варили снадобий из каштанов, но Ная нездешняя – кто знает, как это принято у них там, за озером…
; Нет. – Откинув за спину косу, подруга глянула на неё лукавыми, лучистыми каштано-выми глазами.
; Ну и… Зачем же тогда? Никак не возьму в толк.
В ответ Ная протянула ей пару толстобоких плодов:
; Не нравятся?
Тика недоуменно смотрела, как подруга поглаживает красноватую кожицу – любовно, са-мыми кончиками пальцев. Шутит? Или и вправду того, с причудинкой? Как все заоблачники.
; Возьми. Положишь на подоконник, смотреть будешь всю зиму и вспоминать о чем-нибудь – солнечном, ярком...
; Да ну! – отмахнулась Тика. - Морочишь меня только, а дома дела ждут. У младшенькой день рождения завтра. Гляди-ка вот, что я на базаре купила... – Она скинула сумку с плеча и, пошарив внутри, достала завернутую в полотенце игрушку. – Подарок. Правда, хорошенький? Ей понравится!
; Мишка, - Ная почесала тряпичному зверёнышу лобик. Словно он был живой. – Еще один мишка.
; Ну да. Обожаю медвежат и зайчиков! То есть дочка моя обожает, Марта.
; У Марты уж этих мишек десятка три. И зайчиков, поди, не меньше.
; Да ну! Не понимаешь ты. Те вовсе другие мишки – плюшевые, травяные, ватные… А чтобы из пёстрых тряпочек - впервые вижу! Смотри, какое пятно вокруг глаза забавное – чисто пират! – В восторге Тика пощекотала зверюшку. - Марта до потолка прыгать бу-дет. Ну ладно, некогда мне, и так заговорилась. – Снова уложив подарок в сумку, она помахала Нае рукой. – Федру привет!
; Хорошо. Приходи на пирог с яблоками! - Прижав к щекам по паре каштанов, словно вбирая в кожу их медовое тепло, Ная с улыбкой смотрела Тике вслед. Той хочется при-танцовывать, а шагает важно, солидно, как и полагается добропорядочной мужней жене и матери.
А осень вокруг тихо-тихо распускала свои лепестки, словно гигантская золотая роза.
* * * *
Но всё-таки, все-таки – почему же Римс, этот вечно нахохленный ворчун, острый на язык и скорый на смелые решения, Римс, имя которого ввергало в дрожь не одно поколение молодых врачей, почему Старый Римс завещал управлять своей драгоценной клиникой ему – непутевому шалопаю, не соизволившему явиться на выпускные экзамены? Керасу, который так и остался недипломированным, простым лекарем?
Пациентка под его рукой вздрогнула в последнем приступе плача.
; Ну, ну, - произнес Керас успокаивающе, гладя ее по голове, как сама она гладила ма-ленькую дочку. – Всё уже хорошо… - Спокойствия ему было не занимать. Как и трезво-сти ума, и здоровья… Здоровье.
Может, об этом и думал Старый Римс? Лучшая рекомендация для лечащего - собствен-ное здоровье? Почти никого из однокашников Кераса уже не было в живых. А ему за семьдесят – и он по-прежнему бродит по лугам и взбирается в горы. А сам Римс – сколько ему было? По-чти сто тридцать…
; Всё будет хорошо.
Когда молодая женщина заснула, он поправил одеяло, погасил свечу и осторожно при-крыл за собой дверь. “Просто лекарь”… Кто сейчас вспомнит о том, есть ли у него диплом?
; Случай простой, - сказал он поджидавшей его матери. – Однако лечится трудно, по крайней мере сразу и до конца. Я оставлю вам капли. Их хватит на год. Но! Принимать нужно очень аккуратно, не пропуская ни одного дня. Тогда напряжение не будет накап-ливаться. А через год - если повезет, - тело привыкнет к новому состоянию и возьмет своё. То есть само подскажет, что делать вашей дочери, чтобы причина напряжения больше не возникала.
Женщина выхватила у него из рук склянку и прижала к груди. В глазах у нее горела благо-дарность вперемешку с обожанием: “Тот самый Заклятый лекарь! Вот повезло уж так повезло!”
; Но было бы гораздо лучше, если бы она тоже разобралась, что это за причина. Вы пони-маете?
; Но, господин лекарь, - хозяйка удивленно округлила глаза. – Чего ж тут понимать? Две дочки, муж, дом, сад – всё на ней, устаёт, моя бедняжечка…
Керас покачал головой, и она замолчала.
; Разве у вас дел меньше?
; А то как же – меньше, понятно! Что мне, старухе – позову подружек на чай, и сидим себе в беседке, голубей кормим…
; Хорошо, я всё понял, - устало перебил Керас. Здесь нужен был бы другой подход – дол-гие беседы, уговоры, выводы, - но сейчас у него не было времени. Лекарство тоже по-может. – Где ваша подруга?
; Согра? – засуетилась женщина, по-прежнему прижимая к пышной груди склянку с чудо-лекарством. Конечно, она прожужжала подружкам все уши о “Заклятом лекаре – том самом, вы ж подумайте! – что из гроба подымает!”. И конечно, одна из них слёзно попросила помочь.
Керас не возражал. В путь он отправился с большим запасом времени, так что у него оста-валась пара-тройка деньков, которые он мог посвятить еще одному пациенту… Одновременно решая, что делать с завещанием Римса. Да и этот последний случай... Тика, конечно, уже пошла на поправку, но будет неплохо немного пожить поблизости, чтобы за ней понаблюдать.
; Согра на веранде ждет, идемте!
; Вы предупредили, что мне придется у них остановиться?
; Конечно, господин лекарь! Они с радостью, вы не думайте!
Он подхватил свой потёртый рыжий саквояж, - верного спутника и хранителя тайн, которые всё ещё волновали его самого. Тайн возрождения и улыбок. Тайн, которыми не хотелось – наконец-то он признался в этом себе! – так не хотелось делиться! Ни с кем. А делиться придётся, если он свяжется с клиникой Римса: старик поставил такое условие.
Хозяйка благоговейно отступила в сторону, пропуская его в дверь.
В доме пациента нужно пожить. Это правило Керас установил себе сам и соблюдал непре-ложно. Только видя пациента в привычном окружении, можно понять истинные причины его болезни.
И он жил – в одном доме, в другом, в третьем... То в тесной избушке, то в каменном особ-нячке, принимая как плату и кошельки с золотом, и пироги с сыром. Собственный дом Керас навещал редко и чувствовал себя в нем в гостях.
Семья Согры оказалась зажиточной и уважаемой. Ей принадлежал просторный дом с высо-ким крыльцом, голубыми резными наличниками и окнами с видом на озеро. Снаружи величе-ственный, уютный внутри - “сработан на совесть”, как говорили в селе. Убранство продумано до мелочей: столики с пепельницами, удобные шнуры на шторах, коробки для мусора в каждом втором углу. Здесь жили симпатичные, любившие уют и порядок люди, которые окружили себя всем надежным, добротным и основательным. И дорогим.
Молодой хозяин, здоровяк с обаятельной улыбкой, услужливо принял у него сумку с веща-ми и всё порывался забрать саквояж – сокровище, которое никогда не держали чужие руки. Ке-расу стоило труда избавить себя от лишней опеки. Суетливая добродушная Согра развлекала его не закрывая рта, при этом успевая учесть все пожелания гостя. Керасу досталась светлая комната с собственной ванной. В окнах синело Облачное –бескрайнее озеро, и ласковая синь воды радовала глаз. Светило солнце, вечерний ветерок, резвясь, гонялся за трепетными волна-ми, задорно кричали чайки...
И всё это закрывала, как темными крыльями, тень Римса. Мрачная, нетерпеливая.
; Вам тут понравится! – пообещала Согра, смахивая со стола одной ей видимые пылинки. – Хотите – закрывайте окно, хотите - глядите на воду. Красивое озеро, да? Мы здесь всю жизнь, нам без озера никуда – и рыба с него, и торговля с заоблачниками. Они фрукты и ковры привозят, у нас останавливаются, вот и сноха у меня с того берега, - старушка за-пнулась, и чуткий Керас понял, что дошло наконец до главного. -Уж до чего сноха-то у меня хороша, господин лекарь, - вновь зажурчала старушка, - покладиста, и умна, и уме-ла! Поверите ли – ни разу я с ней не повздорила, а ведь до чего молодки бывают упря-мые да капризные, страсть! Ну, вы сами ее скоро увидите. Очень, очень она у нас милая, - на одной ноте продолжала Согра, красивыми складками распределяя занавески, - вот только детишек все нет и нет – вы уж полечите её хорошенечко, Наю-то нашу, мы за платой не постоим, не сомневайтесь! Тика-то вон, дочка соседская, от вашего лекарства вмиг успокоилась, а то ведь не в себе была всю неделю, мы отсюда рыдания слышали!
; Ну, не то чтобы вмиг, - не удержавшись, пробормотал Керас. Но старенькую хозяйку терпеливо дослушал и пообещал приступить к лечению немедленно.
Он долго стоял у окна, вдыхая запахи озера. Тёплая вода, терпкий ветер, отцветающий ка-мыш… Далеко-далеко на том берегу угадывалось селение.
Значит, его новую пациентку зовут Ная и она заоблачница. Керасу приходилось встречаться с теми, кто прибыл с другого берега и зачем-то решил остаться. Они не то чтобы сильно отли-чались от местных – на его взгляд. Разве что были более возбудимы и непосредственны, легче заболевали и быстрее выздоравливали. А местные – те уважали их за умение искусно плести легкую мебель, и ткать ковры с многоцветными узорами, и готовить пряности… И – считали слегка чудаковатыми. “Кто за Облачным живет, тот ковёр соткать смогёт, да не вздумай пору-чить им картофель посадить!” Да, сложные узоры они любили больше, чем грядки с морковью и репой. Но Керасу это было лишь на руку: на них лучше действовали его снадобья.
Ная ему понравилась. Очень. Высокая, тонкая, легкая. Милая и обходительная. И вся будто прозрачная, от почти бесцветных волос – он так и не смог определить их оттенок – до жилок на тыльной стороне рук. У нее была тихая улыбка, очень-очень светлые, почти серебряные, серые глаза и тонкая чистая кожа. Каждый раз, когда она проходила мимо, чтобы принести вазу с цветами или убрать со стола тарелки, ему хотелось протереть глаза – казалось, что видение вот-вот растает и до сих пор этого не произошло лишь потому, что молодая хозяйка должна ухаживать за гостем.
Детей нет? Пустяки. Этот случай намного проще, чем с дочкой соседки. Там он провел по-чти двое суток, разбираясь, что с ней происходит. Здесь же – здесь был обычный недостаток сил из-за скудости впечатлений. Люди часто недооценивают силу движений и свежий воздух. Этот чистый взгляд и светлая улыбка – такая женщина просто не может остаться бездетной. Он вылечил таких две сотни и узнавал этот тип с первого взгляда. Телу просто-напросто не хватает жизненных соков, чтобы зачать дитя – а значит, всего-то и нужно, что хорошая встряска.
“Заклятый” лекарь, Керас был абсолютно уверен: лечится всё, и почти всё лечится одинако-во. Есть только два подхода, которые быстро дают результат: от тела - к духу, или точно наобо-рот. Вдохни жизнь в тело – и оно само постарается избавиться от хандры. Оживи чувства – и по телу промчатся токи, подобно тому как в жилах дерева по весне пробуждается сок.
Первый способ – от тела к чувствам – был самым простым и надежным. Скольких поставил на ноги один лишь его знаменитый “Эликсир жизни” – серовато-зеленая жидкость из самой большой пробирки!
Эликсир жизни. Громкое, конечно, название, не сказать вызывающее - для такого-то про-стенького рецепта. Каждый раз, беря в руки красную склянку, Керас ухмылялся: ну и шумиха поднялась лет сорок назад! Каких он наслушался “фи” от старых почтенных коллег: “Сок роди-олы розовой? Не может быть! И это вы называете эликсиром? И это вы предлагаете - по такой-то цене?” Cок родиолы розовой, да... Отличное дополнение к лекарствам для восстановления после болезни. Но - поднимать тяжелых больных? Омолаживать стариков? “Полноте, господин Керас, вы нас разыгрываете!” Однако именно это оно и делало, раз за разом, за разом раз… по-тому что его создатель лучше других понимал, как связаны тело и дух. Слава об эликсире мгновенно разлетелась по стране.
Главный секрет он не открыл никому. Так просто, не правда ли - сок родиолы розовой, настоянный на пристальном взгляде кошки? Впрочем… Впрочем, узнай кто-нибудь об этом, желание обогатиться продлилось бы недолго. Ровно столько, чтобы понять, чего стоит угово-рить взрослую зеленоглазую кошку подарить свой пристальный взгляд.
Вечером, прикинув вес Наи, Керас осторожно вылил в стакан пять капель снадобья. Пять розовато-серых, упругих кругляшков – они тут же распустились в воде веселыми спиралями, окрасив её в веселый розовый цвет.
; Вы совсем не бываете на воздухе? – спросил он по-отечески, чуть ворчливо.
; Почти нет, - вежливо улыбнулась Ная. – Только на рынок хожу. Дом большой, все время “съедает”.
; Дом… Что ж, дом – это хорошо. Но и о солнце забывать не следует. А есть еще ветер, птичьи голоса и запах дорожной пыли – и всё это тоже важно, если хотите иметь детей. Чувства нужно питать. – Керас протянул ей стакан. - Выпейте на ночь, ровно через два с половиной часа после ужина.
Ная спокойно кивнула. Даже не спросив, почему жидкость переливается всеми оттенками розового. Ни и ладно. Главное – чтобы помогло.
И поможет. Эликсир разольется по жилам, разгорячит кровь и заставит тело искать, на что потратить избыток сил. К утру Ная преобразится, забыв о вялой походке. Забыла же о головных болях толстушка из соседней деревни, проливавшая слезы в разлуке с женихом-солдатом, и за-жглась интересом к шитью старая мельничиха, что давно уже собралась умирать, да и сосед-ская дочка, Тика – в том составе, что он приготовил для нее, этого снадобья было больше по-ловины – конечно же, ей немедленно полегчало! Керас знал, что делает – чего стоил тот позор-ный случай лет сорок назад, когда он, ещё неопытный и горячий, рассказал о своем новом эликсире случайной пациентке. Солидной, казалось бы, матроне. А эта глупая курица, решив устроить себе безбедную старость, украла склянку и выпила тройную дозу! И - соблазнила молодого соседа-богача накануне его свадьбы. Свадьба расстроилась, а пациентка принесла тройню… Впрочем, лучше не вспоминать. И, хоть в том не было вины лекаря, те края он еще лет пятнадцать объезжал стороной.
Наутро он уложил вещи, аккуратно застегнул саквояж и, насвистывая, спустился к завтраку.
За небольшим овальным столом, накрытым скатертью с ярко-желтыми пчелами – “Чудесная вышивка, правда? - а всё Ная-умничка!” – сидела вся семья. Федр встал, чтобы подвинуть стул Керасу – уважаемому гостю, Согра заботливо налила кофе и предложила салфеткой накрыть колени… Ная, всё с той же прозрачно-безмятежной улыбкой, подала воздушный омлет с квадратиками сыра, блюдо с пончиками и тарелку с мармеладом. И неторопливо вернулась на свое место.
Керас ковырнул вилкой сыр, золотистый и тягучий, краем глаза наблюдая за ней. Сев очень прямо, молодая женщина тут же засмотрелась в окно – и словно начала исчезать из комнаты, перетекая на улицу через взгляд. Чашку с кофе она держала так, будто та была из свинца. Ни Согра, ни Федр, пытаясь развлечь гостя учтивой беседой, не обращали на неё внимания, а Ке-рас… Керас не чувствовал вкуса омлета.
В конце завтрака он подошел к молодой хозяйке и, как бы выражая благодарность, поцело-вал ей руку. Незаметно, как умел он один, прощупав пульс.
; Вы не приняли вчерашнее снадобье?
Она встретила его взгляд с безмятежностью, от которой по телу у него прошел холодок – пощекотал по спине, затаился на самой макушке...
; Почему же, господин лекарь? Приняла.
; Весь стакан?
; Конечно. Как вы и велели.
Ни вопросов, ни уточнений, и сомнений ни капельки - лишь ясный взгляд с чужого, далеко-го берега, где есть Что-то, чего нет здесь, рядом – ни у Кераса, ни у мужа, ни у любящей Согры-свекрови… Так мог бы смотреть призрак. Мягко освободив руку, Ная принялась убирать со стола.
Впервые его эликсир не вызвал никакого внешнего эффекта – ни румянца на щеках, ни блеска в глазах пациента. Ну что ж… Значит, уходить рано. Значит, требуется кое-что посиль-нее! И на этот раз – воздействие через чувства.
На одном дыхании Керас взлетел по лестнице к себе, на второй этаж. “Пение жизни” – вот безотказное средство! Переливчато-желтая, тягучая смесь. Мех с лапок нетопыря-альбиноса, имбирь и мед из цветков дикого чеснока, собранный в год цветения синего мака - раз в два-дцать четыре лета.
Это снадобье нужно не пить – слушать. Полнапёрстка - в раковину рапана, раковину плотно прижать к уху и - слушать, слушать, как из перламутровой глубины поднимается тихий вздох, улиточкой заползает вглубь уха и проникает все дальше и дальше, в самую суть души, будя ожидание новой весны, новой любви и трепет перед вечностью жизни... “Пение” будоражило чувства, заставляя заново ощутить, как порыв ветерка освежает каждую частицу кожи, заново прожить, как в детстве, каждый глоток кофе или стон соловья.
Следом оживало тело. Вспоминало, для чего оно предназначено и как это радостно – просто жить.
Однако применять “Пение жизни” без наблюдения было нельзя. Из далёких прекрасных глубин пациент мог не вернуться обратно. Не захотеть.
С трудом дождавшись вечера – раньше лечение продолжать нельзя, - Керас нашел Федра и предупредил:
; Понадобится три или четыре часа. Причем чтобы никто не мешал! И лучше ей сегодня провести ночь одной. - И тот послушно унесся, чтобы подготовить отдельную комнату для жены.
Ная – Ная снова ни о чем не спросила…
На закате Керас сел напротив нее, в одной руке держа банку со снадобьем, в другой - рако-вину рапана.
; Скажите, Ная, - он пристально вглядывался в нее, ища хоть какие-то проблески интереса, - а сами-то вы хотите ребенка?
Сказать по правде, именно с этого ему следовало начать. Но мысли о клинике, Римсе, и вся эта суета по поводу наследства… Похоже, нетерпение сыграло с ним недобрую шутку. Как и излишняя самоуверенность.
; Хочу. – Взгляд у молодой женщины был чистым и ясным. Как и всегда.
Однако у Кераса осталось чувство, что она не столько сказала “да”, сколько пожала плеча-ми. Зная правильный ответ. Ответ, которого от нее ждали долгие месяцы, а то и годы.
; Вы уверены? Поймите, если вы не хотите этого по-настоящему, ваше тело может сопро-тивляться…
; Конечно, уверена, господин лекарь, – ровный голос ни на каплю не изменилась – У нас всё есть, и мужа я люблю. Очень. Почему бы мне не хотеть ребенка?
; Вообще-то, - Керас вглядывался в ее лицо, все еще надеясь заметить проблески истин-ных чувств, - я хотел бы услышать это от вас… - Но уже понял, что не услышит.
И впервые за долгие годы у него заныл палец - безымянный палец на левой руке, которого давно уже не было.
; Ну что же, тогда… - Причин для отсрочки больше не находилось. - Начнём.
Он откупорил банку, за уверенностью движений скрывая колебания. Кого он пытался про-вести – её или себя? Перламутрово-желтый сгусток стёк в раковину, заплескался меж витыми стенками, пробуя их на вкус. Завертелся озорными спиральками…
Ная молча приняла раковину. Приложила к уху по его знаку.
Закрыв глаза, она дышала глубоко и ровно, а он поглаживал свою левую кисть, перебирая пальцы – так, как если бы они были на месте все. Как сорок лет назад. Как в то радостное, ве-сеннее утро, когда он пришел к своему наставнику сдавать выпускной экзамен. (“Ты уже готов отвечать? Хм… Ты меня беспокоишь, Керас. Да, у тебя есть особый дар: с первого взгляда найти главную причину недомогания. Твоим товарищам пришлось учиться этому десять лет. Но именно такие, как ты, часто становятся небрежными”. – “Что вы, профессор! Я всегда отно-шусь к делу серьезно. Просто это действительно простой случай – то, что вы мне сейчас описа-ли”.- “Значит, ты считаешь, что это симптомы дождевой лихорадки? Насколько ты уверен в своем выводе?” - ”Абсолютно уверен, господин Римс!” – “Ну а если – предположим! - ты всё же ошибся? Если от твоего лечения пациент пострадает? Чем ты согласен заплатить за свою ошибку?” – “Руку даю на отсечение – нет никакой ошибки!” Старый Римс – а старым он был уже тогда – шуток не любил и всё понимал буквально…) Давно утраченный безымянный палец как будто оживал и начинал ныть и дергаться, предупреждая об опасности. Вот такое “закля-тие”.
Ная расслабленно лежала в кресле, безразличная, как Луна, палец Кераса упорно ныл, и бы-ло не понятно, делает ли “Пение жизни” свое дело. Последнее, впрочем, не страшно.
Результат не всегда бывал виден сразу.
Выждав положенное время, Керас покинул комнату пациентки, но к себе не пошел. Вместо этого он спустился на кухню, нашел остатки черничного пирога и заварил себе чая.
Под стрекот сверчков он прихлебывал чай, чутко прислушиваясь к ночному дому. Пытаясь понять, что его больше пугает при мысли о наследстве Римса – необходимость быть на виду? Но руководство клиникой – это скорее бумажная работа, если подумать. Отказ от прежнего, вольного образа жизни? Но он ведь уже не мальчик… Скрытые насмешки со стороны самоуве-ренных, желторотых “талантов”? “Ах, это тот самый волшебник-лекарь? Надо же, он еще жив?” Когда-то он сам был таким…
Довольно скоро наверху тихо “мяукнула” дверь. Керас тихо-тихо поставил на стол чашку…
Когда под осторожными шагами заскрипела лестница, он вжался в стену, молясь о том, что-бы любопытные носы не высунули остальные домочадцы.
Она прошла в кладовую, поставила лампу на пол и, присев на корточки, что-то вытащила из-под полки с вареньем. Керас кашлянул. Вздрогнув, Ная обернулась, обеими руками прижи-мая к груди странный предмет.
; Не бойтесь, - сказал Керас мягко, - это всего лишь я. – Он не видел выражения ее глаз, но был уверен, что она испугана. И не тем, что он возник за ее спиной так неожиданно, нет. Она не хотела, чтобы он видел то, за чем она ночью кралась по темным коридорам через весь дом. То, что искала в пыли на полу. – Вы хорошо себя чувствуете? Процедура, которую мы провели с вами, очень серьезная, поэтому…
; Господин лекарь! – Голос у нее дрогнул, словно стекло в мороз пошло трещинками. – Пожалуйста… Не говорите мужу, что я сюда приходила, ладно?
Он помог ей подняться.
; Идите спать. А это оставьте здесь, ладно?
Послушный кивок и нервный взгляд исподлобья.
“Палец” снова заныл. Совсем не эти чувства рассчитывал он пробудить. А впрочем, уже хоть что-то! Он деликатно отвернулся, давая ей спрятать своё сокровище, а потом проводил до спальни, заботливо освещая дорогу.
Ночью он резко сел на кровати, отбросив душное одеяло. В окно врывался яростный хор цикад. Но проснулся он не поэтому. И не от тяжелой необходимости принимать решение о наследстве. И даже не от боли в пальцах.
Разбудил его громадный паук. Сгусток тьмы с обезьяньими лапами. Кляксой зависнув под потолком в кладовке, он тянул все восемь лапищ к Нае, отнимая у тот свет. Ная пыталась убе-жать - и сама тянула к нему руки. Паутина вокруг неё становилась все ярче, по ней толчками, пульсируя, словно кровь в венах, пробегали белые потоки, стягиваясь к паучьему брюху, отчего клякса становилась еще чернильнее. Когда комок тьмы стал нестерпимо ярким, он замер на миг, а потом дрогнул, вновь разделился на солнечные нити – и устремился обратно к молодой женщине. Следом прыгнул паук…
Его сны не всегда бывали вещими, но этот, Керас чувствовал очень ясно, пришел неспроста. Точный смысл его ускользал, но ясно было одно: спрятанная под полкой с вареньем вещь, что бы это ни было, - вот где разгадка болезни Наи. Иначе разве пошла бы она туда, – в ночи, еще не опомнившись от “Пения жизни”? Снадобья, которое всех заставляло вспомнить о том, что особо дорого.
Керас собирался наведаться в кладовую с утра, спросив разрешения у хозяина. Но теперь он не мог заснуть: паук словно навис над его кроватью, и тянул свои лапы уже к нему, и не только руки - даже стопы у него зудели.
…Чувствуя себя нашкодившим подростком – будто вернулась пора ученичества! – он поставил свою находку на подоконник, осторожно развернул её (плоскую, как книга) и зажег свечи. Конечно же, у такой рачительной хозяйки, как Согра, не могло не быть в запасе свечей – “всякое, знаете ли, бывает!” Светом ламп спящий дом тревожить не хотелось.
Потом он тихонько поставил у окна стул и уселся на него верхом. Поскреб щеку с седой щетиной. Переставил свечки и так, и этак…
Ему приснился паук и кладовая, вся в страшных, неумолимых сетях. Конечно, Керас ре-шил, что там спрятано что-то опасное, тайное или даже постыдное. То, что не дает покоя воз-душной Нае, точит изнутри, выпивая жизненные силы. Шкатулка с любовными письмами. Средство против зачатия. Яд или приворотное зелье… Да мало ли что, право слово! И не такое он повидал на своем веку.
Но перед ним была всего лишь картина. Портрет молодой и сияющей, золотой женщи-ны. Всё-всё в ней, каждая черточка, навевало мысли о золоте, и неясно было, что освещает комнату лучше – десяток свечей на подоконнике или кожа, словно налитая изнутри соком оду-ванчика… Янтарные, с карими крапинками, глаза. Блики света в ямочках на щеках. Роскошные кудри цвета спелой пшеницы, и вокруг головы – ровное шафрановое кольцо. Женщина цвета золота… Она излучала радость, и полноту бытия, и что-то неуловимое, чему Керас не мог дать названия, и он смотрел на неё до рассвета, не в силах оторвать глаз.
Очнулся он, лишь когда его ослепили юные, смелые лучи солнца. Почти сразу раздался стук в дверь. Согра принесла завтрак.
; Вы уж простите, сегодня мы не накрыли как следует, - зажурчала она, стуча тарелками, - вот колбаски, а тут фасоль...
Не слушая, Керас указал на портрет:
; Кто это?
Согра нахмурилась.
; Откуда он у вас? - Впервые на лице старушки он видел неодобрение.
; Кто здесь изображен? Вы знаете?
; Да что тут знать-то, господин лекарь? Сноха моя, Наечка.
; Ная?!
Он повернулся к ней вместе со стулом.
; Вы уверены?
Согра пожевала губами. Нахмурилась. Вгляделась в лицо на картине – юное, упругое, золо-тое.
; А художник напутал чего-то. Совсем мальчишка был, такой, знаете ли, с фантазиями…
; Да нет, - Керас начинал понимать, что к чему, и готов был застонать от отчаяния. “Па-лец” с каждой секундой ныл все сильнее. – Не в художнике дело. Такой она была рань-ше, да? Сколько с тех пор прошло времени?
; Так разве упомнишь? Года два.
Керас тяжело опустился на кровать. И он лечил её “Пением”! Уже два года она теряла связь с жизнью - такую сильную встряску теперь может не выдержать. Если бы он узнал это раньше, то разработал бы совсем другой метод, очень мягкий, постепенный, месяца на два – на четыре. Пять капель русалочьих слёз и к ним – две ложки отвара из малахитового дёгтя… Но откуда он мог узнать?! В этой семье ни трагедий, ни драм, и хороший достаток, а Ная с виду была совер-шенно обычная, разве что вялая чуток, но ведь заоблачники – они тоже все очень разные…
; Господин лекарь, - пробился к нему голос старушки. – А что это с Наечкой?
Он поднял голову.
; Не встала она сегодня. Всегда, как солнышко выглянет – уж на ногах, уж завтрак гото-вит, а тут лежит и лежит...
Не дослушав, он бросился вон из комнаты.
* * * * *
Трое суток тянулось бесконечно. Ная лежала в своей спальне, с каждым часом становясь все прозрачнее, Федр ходил на цыпочках, не зная, куда приткнуться, Согра то пила успокои-тельное, то начинала судорожно мести пол.
Керас сидел рядом с Наей. Считал пульс. Вглядывался в бесцветное лицо - и не понимал его выражения. Разговаривать Ная не хотела. Объяснить, что чувствует, не могла. А скорее, тоже не хотела. И даже усталости он в ней не чувствовал. Ничего. “Вы же чудо-врач – сделайте что-нибудь!” Это он слышал часто. Но крайне редко не знал, что ответить.
Его пациентка угасала на глазах. Из неё вытекало последнее золото, а он – он ничем не мог помочь и даже не мог понять, что происходит! И что он услышит теперь в клинике Римса? “Ах, это тот самый заклятый Керас, у которого старухи рожают, а молодки с моста бросают-ся?” Если, конечно, не исправит свою оплошность.
Оживилась она только тогда, когда он предложил пригласить её родственников из-за Облачного. Чтобы, натянув на себя одеяло, шепнуть испуганно:
; Нет-нет, пожалуйста! Прошу вас, не надо! – Как будто он собирался отдать ее дракону.
; Почему, милая? Они не стеснят нас, пускай приедут, - вмешалась было вошедшая Согра, но Керас мягко отодвинул ее плечом. Попросил негромно:
; Принесите портрет.
Красавица из “золотой” семьи, Ная не хотела, чтобы родня видела ее такой. Это, по крайней мере, он понять мог. Но и от портрета ее словно отбросило.
; Почему? Вы же любите на него смотреть?
Закрыв лицо руками, Ная беззвучно заплакала.
Тогда он унес картину обратно к себе и поставил на тумбочку у кровати.
Чем больше он рассматривал портрет, тем тревожнее ему становилось. Что означал паук из сна? О какой предупреждал опасности? Не найдя ответа, Керас вскакивал и выходил из дома. Шел к соседям, чтобы проверить состояние Тики. Пил с ними чай, случая щебет недавней па-циентки - о домашних новостях, о дочках, о коллекции игрушек. Шел к озеру и долго стоял на причале, вглядываясь в золотые огни далекого берега, откуда родом была Ная – искусная вы-шивальщица, шесть лет назад приплывшая сюда продавать свои картины и покоренная белозу-бой улыбкой Федра. Простого, надежного Федра, сына своей матери… Дышал ночным ветром. Слушал мерный шорох воды… пока в зарослях камыша ему не начинал мерещиться черный паук, а в голове не возникал голос Римса: “И ты уверен по-прежнему, что чутьё важнее дипло-ма?” Да! Он и сейчас был уверен в этом. Чутьё не купишь - в отличие от диплома, - а опыт важ-нее любой, самой блестящей оценки на экзамене. Впрочем, и опыта бывает недостаточно... Да что это? Неужели он оправдывается? Перед кем?! Неужто он так и не смог это перерасти? “Па-лец” начинал ныть, и Керас возвращался к себе, чтобы вновь вглядеться в портрет.
Женщина цвета золота. Она стояла у окна в потоке света, и не понятно было, льется ли свет на нее снаружи или, наоборот, - это она освещает окно? А вокруг головы - бледно-желтые спо-лохи, едва различимые, словно мотыльки. Души нерожденных детей - нетерпеливых, готовых ворваться в жизнь... Он видел их иногда около обычных женщин, полных сил и счастливых: это было частью его дара. Как и дара неизвестного молодого художника…
Чтобы отвлечься и от Римса, и от портрета, он решил разобрать саквояж. Давно следовало это сделать. Между отделениями завалялся коготь страуса, а все уголки были присыпаны лип-ким порошком – пыльца подводной ромашки, не иначе. С любовной неторопливостью Керас доставал один сосуд за другим, обтирал и ставил на стол. Баночки, кувшинчики, пробирки… Пока из тайного отделения его рука не вытащила тусклую пузатую колбу, внутри которой би-лись серебряные смерчи. Он застыл с вытянутой рукой. Совершенно особое средство, приме-нённое им всего лишь три раза – и вовсе не потому, что слишком редкое и дорогое. Нет. Как они действуют, эти крохотные неистовые вихри, он так до конца и не понял. Первичный замы-сел был такой: взрывая и в душе, и в теле что-то вроде самого древнего, дремучего страха – страха за жизнь, они заставляют включиться все органы, собраться воедино все чувства. Это даст дикий прилив силы… ну и так далее. Однако сложные препараты иногда преподносят сюрпризы.
Керас не уничтожил эту колбу. Как напоминание об осторожности. Но дал себе слово боль-ше никогда не открывать её, а клятвы, данные самому себе, он держал. Если изменять себе са-мому, что останется? “Правда?” – спросил он у серебристых смерчей. Они напоминали глаза Наи: такие же прозрачные и неукротимые. Свадебные песни дельфинов при растущей луне. Один Римс знал, сколько ночей он потратил на то, чтобы убедить ветер загнать их в колбу... а над морем, под ярким светом луны, шептались старушки-горы, и эхо проказливо, дразнясь, бросалось их снисходительными смешками… Он не слышал, как вошли Согра и Федр.
А те, обойдя заставленный лекарскими “штучками” стол, остановилась перед портретом на подоконнике.
; Значит, отыскала она его, вот что. А я-то решила, она о нем думать забыла, - уютным ру-чейком потекла речь хозяйки. – Ну, наконец-то, думаю, и то хорошо! А то, бывало, вста-нет и смотрит, встанет и смотрит, а дела-то стоят: фасоль не чищена, и стекла не проти-рались давно… Да еще и плакать начнет – хлюп, хлюп! - ну кто ж это выдержит?! При-шлось в кладовку убрать, с глаз подальше. Где это видано – слезы лить неизвестно с че-го…
; Это да, - подал голос Федр, - спокойнее Наечка стала, как на портрет перестала смотреть.
Керас едва не выронил свою колбу. “Палец” резко заныл.
; Как вы сказали?
; Что именно, господин лекарь? – вежливо уточнил Федр.
Осторожно-осторожно Керас опустил колбу обратно в саквояж.
; Ная. Перестала смотреть на портрет. Вы так сказали.
Мать и сын дружно кивнули.
; Что еще она перестала делать?
Они не поняли вопроса. Керасу настойчиво повторил, другими словами:
; От чего еще вам удалось её отучить? Вспомните. Это очень важно!
И даже тогда они ушли от понимания.
; Отучить, господин лекарь? – Согра едва заметно поджала губы. – Вы в каком это смыс-ле? Вы говорите так, будто мы ей желаем зла. Но все же наоборот, видит Всевышний! Уж мы ли нашу Наечку не балуем – любая позавидует. Всё для неё, для деточки, и ведь с пониманием мы - да, из-за Облачного она, ну так что же? Другие нравы там у них, дру-гие обычаи - мы же не ждали, что сразу она возьмёт и изменится! Мы потихоньку, мы по-ласковому: мол, так и так, Наечка, лучше вот это сделать по-другому… И ведь научилась всему, хорошая моя! Такая стала хозяйка – золото! Не то что сначала, по первости…
; Что? Что было по первости?!
; Ну… - Согра переглянулась с сыном. А Федр – Керас увидел это сейчас очень явственно – Федр редко когда имел собственное мнение. И не потому, что был глуп. Просто – за-чем?
; По первости, - задумалась, вспоминая, старушка. – Да много чего было по первости! Прогулки бесконечные вдоль озера, сидение по вечерам на веранде – ну, толку сидеть по два-три часа, просто так, если дел в доме по горло…
; Котята, - подсказал Федр.
; Да, и котят постоянно тащила в дом! Кто-нибудь выкинет – она возьмет и пристраивает потом целый месяц, а мебель вся подранная и запах в доме…
Керас поднял руку, и мать с сыном замолкли.
; А что она делала такое – ну, самое бесполезное?
; Самое? Бесполезное? – на миг задумалась Согра. - А вот каштаны!
; Да! – оживился Федр. – Как осень – она каштаны собирать. Уходит на полдня, приносит полную корзину… Потом перебирает до вечера, напевает что-то, раскладывает во всех углах…
; А времени-то сколько уйдёт – страсть!
; А от них пыль одна да грязь…
; И ведь их не съесть, ни на стенку повесить!
Керас принялся деловито сгружать в саквояж остальное. Больше здесь нечего было делать.
; Скажите-ка, Федр, - произнес он как бы между делом, - этот портрет – вы его помните?
; Конечно, помню, господин лекарь! Это был мой подарок на первую годовщину свадьбы, я нашел художника, и он…
; И что, вы не заметили, как меняется ваша любимая жена?
Федр устало провел рукой по глазам. Помолчал. Заговорил отрешенно и как будто сам с со-бой:
; Я пристроил к дому еще одну половину, так что живем мы теперь отдельно от матери. Колодец во дворе вырыл, чтобы ей вода рядом, и подарки чуть не каждую неделю ношу – иной раз в город специально с утра поеду... Комод, браслет, веер… Чего же ей не хва-тает? Почему она плачет все время?
; По себе.
; Не понимаю, господин лекарь. Я сделал всё что мог – чего же ей не хватает?
; Себя.
С минуту они молча смотрели на него, а он – на портрет. Нет, не такого ответа они ждали от него, совсем не такого.
; Может быть, - заговорил Ферд с заискивающей вежливостью, - у доктора найдется нуж-ное снадобье? Мы заплатим. Любую цену.
; Снадобье не поможет.
Ферд перевёл растерянный взгляд на мать. Он готов был отдать любые деньги за “снадо-бье”, лишь бы не видеть, что лучшим доктором будет он сам. Если захочет.
; Вы хотите сказать, что ей, - Согра снова поджала губы, - чтобы вылечиться, нужно де-лать все эти бесполезные вещи? Но хорошая жена и хозяйка дома не должна тратить время на пустяки!
; Возможно. – Керас, не отрывая глаз от портрета, застегнул саквояж. Он сделал что мог. Но золотые глаза прежней Наи не давали ему уйти. Впервые он понял, почему мотыльки так стремятся на свет. - Но если она не будет делать эти “бесполезные” вещи, она умрет.
Согра судорожно скрестила пальцы и помахала ими в воздухе:
; Не говорите так, доктор! Разве можно?!
; Она умирает, - повторил Керас с нажимом. Есть вещи, которые нужно называть своими именами. Если мы что-то хотим изменить.
Он правильно связал паука с портретом. Как и со страхом. Но связь эта была сложнее, чем ему показалось. Опасности портрет не таил. Он притягивал Наю как свидетельство её прежней кипучей жизни – и пугал мыслями о том, как много она потеряла.
; Она закрыла себя от жизни, потому что потеряла в ней себя – а вы хотите, чтобы она ро-жала детей. Пожалуй, это единственное, с чем я ничего не могу поделать. Мои снадобья не всесильны, а сам я всего лишь… - И он замолчал.
Потому что вдруг понял Римса.
Тот хотел, чтобы его бывший ученик поделился своими рецептами не потому, что “пришло новое время, и медицина должна объединить в единое целое все известные способы и методы врачевания, от проверенных веками до самых современных”. И не для того, чтобы привлечь внимание к своей и без того прославленной учебной клинике (“Видите, даже такие знаменито-сти, как Керас Заклятый, учились когда-то в этих стенах!”)
Римс боялся, что могучие, ни с чем не сравнимые снадобья попадут в случайные руки. До-станутся недобросовестному врачевателю. Ленивому. Или слишком молодому, склонному пе-реоценивать свои возможности. Как сам Керас лет… сколько же лет назад это было? Тридцать? Тридцать пять? Когда начал испытывать дельфиньи песни. С первыми двумя пациентами все прошло, как всегда, феерично, и Римс приехал к бывшему ученику посмотреть на следующий процесс.
А третьей оказалась девушка, уже полгода без видимых причин погруженная в глубокую хандру, из которой никто не мог ее вывести. Что-то в ней было, возможно, общее с Наей – хрупкость, скромность и чистота. Тогда у него впервые заныл “палец”, но Керас не понял, что это знак. Дельфиньи песни сработали, и девушка начала громко смеяться и танцевать на ходу, подставляя ветру румяные щеки. А потом упала с моста. “Случайность!” – твердили вокруг, и никто ничего не понял, кроме разве что Римса, но Керас – Керас заставил себя прийти на похо-роны, и эта счастливая безмятежность на мертвом молодом лице едва не свела его с ума.
; Нельзя удержать душу, если ей стала неинтересна она сама, - сквозь зубы выдавил он. Воспоминание отгонялось с трудом – даже сейчас, спустя тридцать лет.
; Но, - Согра беспомощно оглянулась на сына, - остальным же вы помогли! Всем! Тика вон - здорова уже, вовсю хлопочет, по дому бегает…
; Во многом они похожи, Тика и Ная, - раздумчиво сказал Керас. – Ная была бы такой же, если бы родилась по эту сторону Облачного. А вы еще небось всё время ставили ей в пример Тику?
; Так ведь… - Согра вновь обернулась за поддержкой к сыну. - Тика примерная жена и никогда не тратит время на ерунду!
; Еще как тратит! – Керас наконец смог оторвать взгляд от желтоглазой красавицы на холсте. – И время, и деньги. Тика собирает игрушки – вы же видели, сколько их у нее...
; Это для дочки, для Марты!
; Госпожа Согра, - Керас слегка коснулся её локтя. – Марта любит кубики и книжки. А медведи и зайчики – гляньте сами, как у соседей будете - все в пыли, словно в рюшеч-ках!
Согра молча глядела на него. Казалось, она начинает понимать. Но Федр?
И он рассказал им, что происходит с Тикой. Да, она очень, очень хорошая мать и жена – именно этим она больше всего и гордится. Именно поэтому прячется за дочек: дескать, старшенькой очень нужны все эти разномастные фигурки, а младшенькая жить не может без лодочных прогулок. На деле это нужно ей самой - и это всё, что она может себе позволить. Конечно, этого недостаточно, и душа протестует. Протест накапливается, и случаются срывы.
; У Тики, однако, нашлась хоть какая-то отдушина. А Ная – Ная не оставила себе ничего. Н-да. Все мы делаем что-то бесполезное, - сказал он напоследок, - во всяком случае, должны делать. Это в порядке вещей и в природе человека. Вот ты, госпожа, - (Вздрог-нув от неожиданности, Согра в испуге уставилась на него) - ты ходишь на чай к сосед-кам – поболтать и…
; Посплетничать, - невольно ухмыльнулся Федр.
Согра собралась возмутиться, но промолчала.
; А ты, Федр, – разве ты не почувствуешь себя хуже, если перестанешь каждую неделю ходить на рыбалку? Так уж нужна эта рыба? У вас любую можно купить по дешевке – стоит ли тратить столько времени? – Подождав, пока Федр опустит глаза, Керас продол-жил: - Все мы сможем найти “пользу” в своих увлечениях, если захотим. И будем дер-жаться за них до последнего: ведь они делают нас нами. У всех должно быть своё особое время - для сплетен, и для чашечки чая, и для новых, “лишних” игрушек… Время, чтобы качаться на качелях, и слушать камыши, и собирать каштаны. Оно питает нас радостью. А Ная…
; Она хрупкая, - пробормотал Федр, глядя в пол. – И очень боится кого-нибудь обидеть.
; Как все заоблачники, - подтвердил Керас. – Она не умеет настаивать на своём. Именно за это вы её, наверное, и полюбили. – Спохватившись, что зашел слишком далеко, он подхватил саквояж и направился к выходу.
Слишком хрупкая и правильная. Это и есть диагноз - точнее не передашь. Такие слишком стараются быть “хорошими”, а потому не ценят себя.
Уже взявшись за ручку двери – конечно же, надраенную до блеска! - он обернулся:
; Болезнь зашла далеко. Ная уже… как бы вам объяснить? В общем, она может не захотеть вернуться. Вы должны быть готовы к тому, что она будет сопротивляться. Вы предложите ей помощь, любую, – она скажет, что ничего не нужно. Предложите ей купить что-нибудь для себя – она не сумеет выбрать. Испечете е любимый торт – не почувствует вкуса. Она почти забыла, зачем это нужно, - увидев потерянность на их лицах, разъяснил Керас. – И другие врачи не помогут.
; Господин лекарь, прошу вас – хоть что-нибудь!
Страстный голос Федра заставил его дрогнуть. А что если… да, небольшими порциями, со-всем небольшими, и разбавленными. По воздуху! Да, по воздуху, чтобы часть развеялась в по-мещении, а часть попала на кожу… Но он обещал себе, обещал, а самое главное...
; Риск очень велик, - пробормотал Керас под нос, но его услышали.
; Пускай – но хоть что-нибудь!
Не поворачиваясь, он сделал пару шагов назад и подхватил с подоконника портрет.
; Я оставлю у неё это – не трогайте. Хотя бы месяца три. И знаете что, - посоветовал напоследок, - постарайтесь как можно больше здесь всё изменить.
Пока он возился с картиной, Ная молчала. Он повернулся к ней – и женщина попыталась спрятаться. Хотя бы под одеяло. В полутемной комнате её неподвижное лицо казалось мас-кой. Керас вздохнул.
; Послушайте меня, Ная. Я гожусь вам в отцы – нет, в дедушки. Я сказал им, - он махнул рукой в сторону кухни, - что они отняли у вас жизнь. Но это не так. – Он присел на кра-ешек постели, и она не отодвинулась. Широко открытые глаза смотрели без выражения, но внимательно. - Вы сами у себя всё отняли. Да, они говорили вам, что не нужно зани-маться ерундой, и собирать бесполезные каштаны, и прыгать на одной ножке, и песенки глупые петь… И вы уступали – шаг за шагом, “ерунду” за “ерундой”. Вам было легче уступить, чтобы сохранить мир в доме, и понять вас легко. Очень легко. Но это не оправдание, – закончил он жестко. Чересчур жестко, к своему собственному удивлению.
До подбородка спрятавшись под шерстяным одеялом, она смотрела на него молча, и в блед-ных, почти бесцветных глазах понимание мешалось с отчаянием, а отчаяние боролось с равно-душием.
; Пусть это будет здесь, - он указал на портрет. - Смотрите на него постоянно - всё время, когда не спите. Это всё, что я могу для вас сделать.
Они обменялись долгим взглядом. И он ушел.
Закрыл за собой дверь. Оглянулся на зашторенное окно. На Облачное в косых золотых лу-чах.
И, невзирая на то, что близились сумерки, сел в свой маленький автомобильчик и прямиком отправится в город. В учебную клинику Старого Римса.
Пусть только попробуют оспорить последнюю волю его учителя! Он, Керас, займет одно из руководящих мест и сделает все, что сможет, чтобы клиника процветала и впредь. А что каса-ется ошибок, которые он допускал в лечении… Их было не так уж много – и разве врачи с ди-пломами их не делают?!
Свои ошибки, как мог, он пытался исправить.
Нарушив одно свое слово, другое он сдержал, главное, – сделать всё, чтобы помочь пациен-ту. Отогнув ножом раму портрета, он выпустил под неё дельфиньи песни. Все-все. До единой.
* * * * *
Три года спустя, в самом начале осени, он вернулся на северный берег Облачного. С груп-пой студентов, которых хотел научить собирать шорох камышей.
Молодежь он отобрал сам. Трех юношей и девушку, веселых, смышленых. Поймать шорох камышей для них не будет сложно – это он мог сказать уже сейчас. Чуть труднее окажется наложить на него золото огней с того берега – так, чтобы собранный шорох не возмутился. А вот потом – потом каждый из них покажет, на что способен. В полученную смесь они добавят свои компоненты, чтобы получить напиток, помогающий принять правильное решение. Про-стенькое задание, в самый раз для начинающих. Ему понравилось – кто бы мог подумать! – ве-сти свой курс. Лучшее снадобье он так и назовет – “Золотые камыши”.
Разместив студентов в домах гостеприимных жителей, Заклятый лекарь – точнее, доктор Керас - пошел прогуляться, и вечером ноги сами вывели его к дому в центре села – такому зна-комому, просторному дому с высоким крыльцом… Центральную стену теперь украшали фи-гурки из фанеры: цапля, снежинка, олень. Крылечко недавно было выкрашено свеже-зеленой краской, и по нему прыгала молодая серая кошка, - что-то подкидывала, ловила, катала лапкой. Мышь? При виде Кераса она замерла и выжидательно уставилась на него, прикрывая свою иг-рушку передними лапами.
Он прислушался. Улыбнулся и сел прямо в траву. Показалось? Или в доме раздался озорной детский визг?
Кошка перестала обращать на него внимание, подпрыгнула сразу на всех лапах - и прямо ему под ноги выкатила веселый золотистый каштан.