Новая бронзовая безделушка неожиданно воскресила мои кошмары и бессонницу. Странно, как такая прекрасная вещь - утопающая в завитках голова единорога - может распахнуть тщательно заколоченную дверь. Кошмары не скучали взаперти, отъедаясь и набирая силу, и теперь, свежие, плотные и куда более реальные, чем этот уединенный дневной мирок, радостно терзают мое сознание при каждом удобном случае. Alas.
Решив прикорнуть на пять минут, чтобы освежить голову, я на часы проваливаюсь в серую трясину, из которой невидимый скульптор умело лепит лица моих любимых и заставляет этих големов говорить то, что я в последнюю очередь желал бы услышать, подвергаться опасности у меня на глазах или вовсе меня игнорировать.
Господа психоаналитики, не задерживайтесь, я и сам все знаю. Ядреный настой чувства вины, любви прошлой и нынешней, боязни быть отверженным, неверно понятым или, хуже всего, принятым за фальшивку. Смешать, но не взбалтывать. А сахар - только детям.
Если же мне, с мыслью о сложном завтрашнем дне, посчастливилось лечь спать вовремя, то часа в четыре утра непременно явится чудовищно реальный голос или взгляд какого-нибудь сновидного гостя, который тут же растает, оставив меня слушать неприлично бодрое пение птичек еще часа полтора-два. Размышления о том, как вообще праведная божья тварь может радоваться жизни в это время суток, оставим для отдельного многотомника.
Я думал было спрятать единорога и вернуть на его место разумный и надежный крест, но понял, что возвращение к продольно-поперечному уже невозможно. Единорог - душа зыбкого мира - на своей спине выносит из сумерек все, что мешает солнцу взойти. Я должен смотреть. Слушать. Бояться. Проживать заново. Чтобы в одну из ночей мне, наконец, было дозволено самому взобраться на его спину и быть унесенным. Случись это сейчас, я бы просто сломал ему хребет.