Из мглы всплывает ярко зима 1956 года. Снежная, холодная и какая-то чужая Москва поразила Володю Оболенского. Он вдруг почувствовал себя маленькой песчинкой в огромном городе, где у него нет близких. И он никому не нужен. В куцем казенном пальтишке, ботиночках и старой шапке-ушанке, в единственном поношенном шевиотовом костюмчике, вернулся он через пять лет в Москву. В кармане лежала справка из детдома, подтверждающая его право на жилплощадь в столице как коренного жителя и плюс к ней — сто рублей старыми.
Жить ему было негде, родственников не имелось. Правда, сердобольная старушка медсестра из Егорьевского детдома, тетя Роза, дала письмо к своей сестре Шуре — Александре Аркадьевне, живущей в Москве на Таганке, в Гончарном переулке, но к ней Володя решил обратиться в крайнем случае. А пока он имел намерение пойти в Моссовет, чтобы ему дали какое-нибудь жилье. В душе жила надежда на благополучный исход. Вот он придет и скажет начальнику: «Не жить же мне на улице! У нас и так все отобрали!» Очень хотелось увидеть родную Сретенку. Володя решил идти пешком до Моссовета, через Сретенку.
Ах, Сретенка, Сретенка! Сколько связано с ней. А она не изменилась ничуть. Все такая же узенькая, удивительно, как проходят автобусы и машины в обе стороны. И магазинов — не убавилось, а похоже, стало еще больше. Вот и кинотеатр «Уран», и «Грибы-ягоды» на углу Большого Сергиевского переулка, и знаменитый «Торгсин», теперь уже бывший, у Сретенских ворот — жалкие остатки монастыря... И Бульварное кольцо...
День стоял не холодный, шел мягкий, насыщенный влагой снег. Володя сел на скамейку на сквере, ведущем к Кировской, узнал огромный старинный дом, бывшее акционерное общество «Россия». Прохожих совсем не видать. Будни. Полдень. Охватило острое щемящее чувство тоски и одиночества. Как-то сложится жизнь? И сложится ли? Почему-то вспомнилось стихотворение Некрасова «Размышления у парадного подъезда». «А у меня и подъезда-то нет никакого, не токмо, что парадного!» — Володя горько усмехнулся. Зачем опять испытания? Матушка когда-то говорила: «Бог посылает. Испытывает тебя. Мужайся и не ропщи!»
Мимо прошли две девушки с коньками. Видно кататься на Чистые пруды. Они смеялись, на их ресницах таял снег. Володя вздохнул и поднялся. В Моссовет его не сразу пустили. Пожилой милиционер внимательно прочитал его детдомовскую справку и, видно, сжалился и даже подсказал, к кому обратиться и как найти. Зато секретарша начальника встретила его злобно. И хотела выставить, но Володя возмутился и заявил, что он отсюда не уйдет, пока не дождется начальника. Ему пришлось ждать в коридоре. Так он просидел до семи вечера... И все напрасно. Начальник не приехал.
Его шатало от голода и нервного напряжения, когда он вышел на улицу. Хорошо, что были деньги. Поев в закусочной у метро «Дзержинская», Володя поехал на Казанский вокзал. Там решил ночевать. Ночь прошла плохо, беспокойно. Все время ходила милиция, его сгоняли. К четырем утра, совсем измучившись, Володя пошел в комнату матери и ребенка. Шестнадцать лет ему нельзя было дать, худенький, небольшого роста мальчик, заморенный голодом, но державшийся с достоинством. Опять помогла детдомовская справка. Дежурная, полная женщина лет пятидесяти, расспросила Володю обо всем... тяжело вздохнула и разрешила ночевать... напоила чаем. А когда утром пришла сменщица, пошепталась с той о чем-то, и Володе разрешили ночевать здесь и на следующий день.
Прошло три дня, моссоветовского начальника он до сих пор не поймал... Секретарша врала по-страшному. Милиционер, дежуривший в первый день Володиного прихода, его узнал и посоветовал подойти к начальнику, когда он будет садиться в автомобиль, и показал глазами, когда тот направился к машине. Заявление и справка были в руках у Володи, и он бросился к начальнику, тот вздрогнул от неожиданности, потом удивленно посмотрел на мальчика... И взял документы. Прочитал, достал ручку и написал в левом верхнем углу резолюцию.
«Ступай в Дзержинский райисполком... там тебе подберут комнату». Дзержинский райисполком находился в Марьиной Роще. Володя спустился на Неглинку и сел на троллейбус. В райисполкоме ему повезло, он сразу застал Кутакова, и его впустили пред «светлые очи», благодаря резолюции из Моссовета. Кутаков поставил на заявление новую резолюцию и направил мальчика к завжилотделом.
На прощанье спросил: — «Есть пожелания?»
— «Да, — ответил Володя. — Хотелось бы... на Сретенку. Я там родился... и жил в Сухаревском переулке».
— «Хорошо», — согласился Кутаков и дописал что-то на заявлении. Потом грустно улыбнулся.
— «Ты один?»
— «Один», — признался Володя.
— «Ну, ничего, держись. Я пришел с фронта... тоже остался один... А теперь семья. Если помочь с работой, то заходи. Да... и вот еще что, будут предлагать подвал... не соглашайся. Позвони тогда. Вот тебе мой телефон». И он протянул листок бумаги.
В этот раз Володя решил все же поехать к Александре Аркадьевне в Гончарный переулок. Ночевать на вокзале уже не было никакой возможности. Зато у него хорошие новости, скоро дадут комнату. Коммуналка, в которой жила тетя Шура, была невелика. Прихожая — метров шесть, кухня метров восемь и три комнаты, десятиметровая, восемнадцати- и пятнадцатиметровая комната Александры Аркадьевны. Проживало здесь жильцов двенадцать душ. Тетя Шура встретила Володю приветливо. Накормила обедом, напоила чаем и постелила на диване.
Она оказалась женщина мягкая, добрая. Работала на фабрике «Кардолента» старшим бухгалтером и жила со старушкой матерью. Уже очень древней, 89 лет от роду. Пришлось прожить в этой квартире почти месяц, пока дали комнату. Соседи тети Шуры жили недружно. Почти каждый день скандалили. То из-за раковины, то из-за газовой плиты. Или просто так, из-за плохого настроения. Здесь впервые осознал Володя ад советских коммуналок и жалкое убогое подобие жизни советских рабов, называвшихся совгражданами. Но ему самому пришлось нахлебаться этого «счастья» досыта, попав в тот же советский «рай».
Наконец, наступил долгожданный день. После многих подвальных предложений жилотдел смилостивился и выдал Володе ордер на комнату в девять квадратных метров в Большом Сергиевском переулке, аж на втором этаже в маленьком, когда-то купеческом, деревянном оштукатуренном домишке №13, с печным отоплением, но наличием канализации, водопровода и газовой плиты в кухне. Дров, правда, давали мало, а одна стена Володиной комнаты промерзала и покрывалась изнутри льдом... Но что поделаешь? Все же своя комната и не подвал.
В квартире, разделенной на две половины и перегороженной коридорчиком и тонкой фанерной дверью, обитало немало народу, семья из старушки Елены Федоровны и двух ее братьев: Михаила Федоровича — бухгалтера МХАТа и Сергея Федоровича — врача, зав. лабораторией экспертизы городской больницы. Люди необычайно добрые, религиозные, милосердные — типичные представители русской дореволюционной интеллигенции, на удивление чудом сохранившиеся. Вторая семья — евреи из Прибалтики. Их было много — одиннадцать человек. Все поколения как бы в одном «фокусе» жизни. От старого до малого. Люди приветливые, неплохие, отзывчивые. В этом смысле Володе повезло, квартира оказалась дружной.
В момент своего появления в доме №13 Володя застал Леночку — внучку стариков. Она-то и выезжала из девятиметровки. Закончила нефтяной институт, вышла замуж за албанца и отправлялась теперь навсегда в город Тирану. Грустное прощание. Старики сдерживали слезы. Оставшуюся у Леночки мебель старики хотели подарить Володе, но он настоял и заплатил тридцать рублей.
Диван, стол и три стула — как раз вполне достаточно, чтобы начать новую жизнь, решил Володя и спокойно заснул в своей комнате. Так началась его самостоятельная жизнь.