Она очнулась в палате с белыми стенами и странными блестящими приборами. Всюду что-то пикало и шипело. Трубки оплетали тело, ко рту тянулся толстый шланг, что-то в груди мешало дышать. Как она здесь оказалась и зачем?
Палата тонула в золотом свете, солнце играло на множестве блестящих поверхностей. Здесь было множество знакомых и дорогих ей вещей. Она помнила каждую и знала их историю. Любимые вещи, вид которых всегда успокаивал ее.
Вот черная норковая шуба висит на плечиках на шкафу. Солнечные лучи с оттягом отливают на гладком лоснящемся меху. Кто-то когда-то повредил ее, на кармане с одной стороны мех оплавился и запекся. Она не смогла вспомнить, кто и когда причинил этот ущерб дорогому ей предмету одежды, но даже сейчас она могла ощутить послевкусие той злости, что испытала, в первый раз обнаружив подпалины. Кто бы это ни был, он хотел навредить, сломать, испортить.
Вот на столике стоит ее любимая ваза, отливая синеватой вязью гжели. Цветы в ней свежие, но на самой вазе змеится паутина трещин, а на крутой ручке виден скол. Они и здесь постарались, разбили и эту ее вещь.
На столике рядом с койкой лежал ее телефон. Его она узнала сразу, столько воспоминаний и отголосков былых разговоров… Да она постоянно с кем-то разговаривала, но сейчас почему-то не могла вспомнить ни одного имени тех людей, чьи голоса слышала когда-то в трубке. Сейчас телефон лежал беззвучно, экран поглощал солнечный свет в своих матовых черных глубинах. Тоже любимая вещь, надежная, всегда бывшая под рукой и накрепко связанная с ее жизнью.
Прямо напротив койки, на высоких полках, были расставлены небольшие кейсы, обитые бархатом. Там она видела свои любимые драгоценности: золотые с бриллиантами серьги, подаренные кем-то, когда-то и изумрудное колье дивной огранки. Золотой свет играл с множеством зеленых граней, и кейс переливался магическим оттенками океанских цветов. Были кольца и браслеты, заколки и броши – все эти вещи она знала и любила. Ей помнились похотливые взгляды мужчин, когда она надевала на себя эти драгоценности. Помнилось, как приятно было видеть зависть в глазах других женщин.
Справа на тумбочке стояло глубокое блюдо со свежими фруктами. Позолота по широкому ободу украшала его со всех боков. Она любила это блюдо, с ним была связана какая-то история в ее памяти, но сейчас достать ее из тумана воспоминаний не получалось. У блюда был отколот небольшой кусочек на донышке, из-за чего оно стояло немного неровно. И это поломали, будь они прокляты! Кто бы они ни были!
На белой двери висело богато оформленное зеркало. Лепнина по его краям местами облупилась и обтерлась, но женщина не обратила внимания. Она вспомнила молодую и красивую девушку, которую когда-то видела в его отражении. Сейчас там отражались только медицинские приборы и солнечный свет, струящийся в широкое окно. Она посмотрела на свои сморщенные руки с длинными прозрачными ногтями и испугалась.
Что с ней сделали? Ее тоже испортили, как все любимые и знакомые предметы в этой палате? Это не ее руки, непослушные и не ловкие, они покрыты пятнами старости, и жизнь едва теплится в них. Она испугалась, но даже не смогла позвать на помощь из-за маски плотно прижатой ко рту.
Она вновь обвела взглядом свое пристанище. Вот, на столике возле высокого узкого шкафа, стоит целый набор дорогих и благородных напитков. Страх отступил, она вспомнила вкус этих вин и коньяков на своем языке, смешанный с сигаретным дымом и помадой. Рот ее настолько пересох, что теперь напоминал пустыню и даже тот дивный любимый вкус не смог вызвать дождя в этой пустыне.
С другой стороны шкафа стоял высокий торшер с прожженным в одном месте абажуром. Она вспомнила и его. Вспомнила долгие вечера страсти, под отбрасываемыми его светом тенями. Кто-то был с ней тогда, но лицо его и характер давно стерлись в памяти. Если вообще когда-то там были.
Кто бы ни принес сюда все эти вещи, он что-то забыл. А еще, видимо, хотел напомнить, что кто-то в ее жизни очень любил ломать дорогие ей вещи. Но все же, чего-то не хватало ей среди всех этих памятных и любимых предметов. Что-то еще должно быть, что-то точно должно быть…
Она внимательно присмотрелась ко всем вещам. Шуба, ваза, телефон, драгоценности, блюдо, зеркало… Она жила среди этих вещей, они были родными и близкими ее сердцу и сейчас успокаивали ее встревоженный разум. Про каждый из этих предметов она могла что-то рассказать или вспомнить, с каждым была тесно связана история ее жизни. Почему же не проходит это ощущение неполноценности? Что-то еще должно быть… Может это у нее украли?
Приглядевшись повнимательнее, она обнаружила, что у многих предметов есть белая сопроводительная открытка. На полке она ютилась между коробочками с украшениями, другая лежала под телефоном, третья была на зеркале, еще одна под блюдом с фруктами.
Она с трудом подняла свою иссохшую руку, соединенную тонкими прозрачными шнурами с неведомыми машинами. Она и себя чувствовала машиной, изношенной и перелатанной. Может теперь так оно и есть, раз она оплетена целой грибницей этих прозрачных проводов, по которым струится прозрачная жидкость.
С величайшим трудом она смогла поднять руку, ощутив, как под пергаментной кожей заворочались иглы. Это не было больно, просто чувство инородного присутствия в едва чувствующем что-то теле. Похоже, эти иглы были там давно. Так давно, что уже приросли к ее венам, объединив сталь с плотью. С первой попытки ей не удалось дотянуться до тумбочки, чтобы взять из-под своего любимого телефона открытку. Впрочем, и со второй этого тоже не удалось. Каждый раз, когда она поднимала руку, та начинала дрожать и после секундных колебаний опадала обратно на плед.
Она уже потеряла всякую надежду дотянуться, когда при очередной попытке рука вдруг обрела твердость. Она была мимолетной, но именно такой, какой женщина запомнила ее в себе. Твердость эта быстро прошла, и открытка едва не упала на пол. К счастью, она уже донесла руку обратно до койки, и записка упала в складки одеяла.
Она с великим трудом смогла развернуть открытку, ощутив дрожащими пальцами мягкий бархат ее поверхности.
« Оля, поправляйся скорее, мы все тебя очень любим! Прости меня за то, что брал без спроса твой телефон, хоть и знал, как ты этого не любишь. Мы привезли тебе все твои любимые вещи, хотели, чтобы ты, когда придешь в себя, оказалась среди самого дорогого для тебя! Твой муж, Степан».
Степан… Какое-то не знакомое и чужое имя. Муж? Да, наверное, так и есть. Она стара, а люди, дожившие до старости, как правило, проходят через брак. Но мужа она не помнила. Она могла, при желании, вспомнить и рассказать историю каждого любимого предмета, что находились сейчас с ней в палате. Но имя мужа никаких ассоциаций не вызывало и она решила, что они не были слишком близки. Ей хорошо было в окружении любимых предметов, и муж, получается, не являлся одним из них.
Почему же это чувство пустоты не покидает ее? Оно крепло внутри, вызревало как плесень на дорогом сыре, и грозило распуститься во что-то зловещее. Женщина испуганно заозиралась, желая найти в палате то, отсутствие чего вызывает это разгорающееся беспокойство. Она заметила, что под блюдом с фруктами, тоже лежит бархатная записка.
Сил в угасающем теле оставалось немного, но желание обрести потерю, пересилило и она, едва не оторвав проводов, перевернулась на бок. Теперь она могла дотянуться до тумбочки с блюдом и достать послание, но и это заняло немало времени. Наконец изнывающие от дрожи пальцы коснулись мягкого бархата.
« Поправляйся, сестра! Я сам привез тебе это блюдо. Помнишь, как мы с Степаном напились и принялись швырять его как фрисби? Ты уже тогда любила эту тарелку, хоть она еще и принадлежала нашей матери в то время. Слушай, Оль, не надо было нам этого делать. Ведь я знал как эта вещь дорога тебе, хоть и до сих пор не знаю почему. Я хотел показать тебе, что вещи…они лишь вещи. Прости меня за это, глупо было. Я так и не смог приклеить на место этот кусок… Сходим купим тебе новое блюдо, любое! Сама выберешь! Ты только поправляйся, сестра. Твой брат Алексей».
Ее беспокойство выросло в странное щемящее чувство в груди. Пустота там ширилась и множилась – из этой записки она так и не узнала, чего же ей не хватает, и теперь в отчаянии смотрела на зеркало. В нижнем углу за его резную раму была заткнута такая же, как все прочие, белая бархатная открытка. Как же туда добраться? Ей едва хватило сил дотянуться до соседнего столика!
Она оглядела приборы, являвшиеся единым целым с ней самой. Провода тянулись к высокой штуке, и соединялись с двумя мешками, наполненными прозрачной жидкостью. Мелкие пузырики медленно кочевали снизу вверх.
Самый толстый шланг, тянущийся от маски на ее лице, уходил в приземистую тележку на колесиках, и терялся за металлическим баллоном с красными надписями.
Она зашевелилась на своем ложе. Много ли времени прошло, прежде чем она смогла принять сидячее положение, она и сказать бы не смогла. Тело казалось странно хрупким, приглушенная боль вспыхивала в разных местах, но женщина даже не обращала внимания. Ее все больше угнетало чувство потери, в груди будто бы сделали микроскопическую дырку и откачивали через нее воздух из легких. Она просто должна найти ту вещь, которую потеряла! Или хотя бы вспомнить, что именно это было.
Маска мешала и сдавливала горло, но она смогла встать, хотя спина и не разогнулась до конца. Опираясь на стойку с мешками, она сделал первый шаг к зеркалу. Плиточный пол выглядел холодным, но ступни женщины уже разучились воспринимать подобные мелочи. Она сделала второй маленький шажок, давление беспокойства в груди придавало сил. Так и не выпрямившись до конца, она достигла зеркала и с трудом смогла устоять на ногах, увидев собственное отражение.
Из зеркала на нее смотрел худой бледный призрак той роскошной девушки, которую она только недавно видела в своих воспоминаниях. Кожа свисала неопрятными складками, бывшие золотистыми волосы, превратились в белую хрусткую вату. Ноги, вызывавшие раньше восторженные вздохи у мужчин, стали спичками, готовыми в любой момент переломиться. Грудь под просторной рубашкой болталась пустыми мешками.
Она бы упала и умерла прямо здесь, но сперва обязана была найти свою потерю.
Она протянула руку скелета и взяла записку. Гладкая поверхность зеркала холодным касанием возвратила ей угасающую уверенность того, что она вообще еще жива.
« Оля, доченька. Я не знаю за что Бог был так суров ко мне, что позволил дожить до того дня, когда ты будешь лежать на больничной постели также, как когда-то лежала передо мной твоя мать. Ты вся пошла в нее. Умерев, она так и не сказала мне, любила ли когда-нибудь кого-то или нет. Только просила, чтобы ее похоронили вместе с дорогими ей вещами. Я боялся приходить тебя навещать не потому что сердце мое разрывалось от боли, когда я видел тебя окутанной проводами и трубками. Я боялся, что услышу ее последние слова и из твоих уст. Я все равно люблю вас обеих, и всегда буду любить, хотя и никогда не получал ответа. Твой отец».
Грудь ее сдавило сильнее, но не из-за слов, написанных отцом. Она так и не нашла ответа на свой вопрос, так и не нашла, что потеряла. Голова кружилась, и мысли плавали в золотистом тумане, как пылинки в воздухе палаты. Она уронила послание отца на пол и из последних сил заковыляла к шкафу с обитыми шелком коробочками на полке. Между сияющими драгоценностями лежала последняя белая записка. Там она должна найти ответ на свой вопрос. Там она поймет, что потеряла.
Сил хватило, ровно на то, чтобы доковылять до полки и опереться на нее. Колени дрожали и подгибались, маска на лице запотела от неровного дыхания. Она схватила записку, едва не обронив свои любимые бриллиантовые серьги.
«Мама!»
Это слово набатом ударило в голове, сердце забилось часто и быстро, ладони, из последних сил сжимающие бархатную бумагу стали влажными.
«Прости, что брала твое золото. Я была глупая и не понимала до конца, что оно значит для тебя. Пожалуйста, поправься! Ведь я так много еще не успела тебе сказать… и так много не успела услышать. Мы с тобой совсем разные, но я знаю, что в душе ты любила не только свои вещи, но и для нас всех там было место. Просто ты не успела отыскать это в себе, но я точно знаю, что эта любовь живет в тебе. Нету смысла писать здесь все, что я думаю, ведь ты обязательно выздоровеешь, и тогда я скажу тебе все это сама! Люблю тебя, твоя дочь Алиса».
Дочь… Алиса…
Женщина поняла, что по лицу ее текут слезы, оставляя мокрые дорожки на бумажной коже ее лица. Они обтекали маску и беззвучно срывались на плитку пола.
Усталость и далекая, задавленная лекарствами боль, нахлынули мощным тайфуном. Женщина вспомнила маленький сверток из одеял и пеленок, который ей принесли в тот день. Вспомнила маленькой розовое личико, умиротворенное и свежее, закутанное в эти одеяла. Вспомнила, как дочь в первый раз ухватила ее за сосок и потянула свой первый завтрак.
Микроскопическая дырка в груди женщины раздалась, будто обнажив голое трепыхающееся сердце. Оно почувствовало мягкое тепло и ноющее чувство великого счастья, забилось ровно и твердо, как было давным-давно, в дни ушедшей молодости.
Она оглядела палату и осознала, что ненавидит все свои любимые вещи. И бриллиантовые серьги и изящную вазу с голубой гжелью. Лютой ненавистью ненавидит телефон, за пустую болтовню, которая не оставила времени для действительно важных слов. Теперь все эти вещи казались ей уродливыми и никчемными, в голову хлынули воспоминания прожитого времени. Балы и приемы, клубы и пляжи. Все это было теперь таким далеким и совсем не грело души. Все это было прожито напрасно и всплывало в памяти гротескными и отталкивающими картинами разврата и самоодурманивания. Эти вещи прожили с ней ее жизнь, но дать ей ничего не смогли. Даже крохотной капли того всепоглощающего чувства, которое мимолетом коснулось ее, когда она произнесла про себя имя дочери.
В приступе бессильной ярости и обиды, женщина смела с полки украшения. Звон метала и камней наполнил золотую палату.
И она поняла, что падает во тьму, в которой всегда и жила. Поняла, что это смерть ждет ее там внизу, где света не было никогда.
Но в последний миг своего жизненного пути, она поняла и то, что Бог не оставил ее в своей последней милости – перед смертью она успела испытать ту любовь, которой не смогла открыться в жизни.
Любить нужно людей, а не вещи. Ведь вещи не любят в ответ.
Art Maxi