МОСКВА, КАК МНОГО В ЭТОМ ЗВУКЕ…
Москва…. Как давно я здесь не была! Москва усеяна цветущими одуванчиками, как поцелуями солнца.
Человек может быть несчастлив на родине, но вполне счастлив он может быть только на своей земле. Среди другого народа он всегда на задворках.
Я люблю Москву. В этот приезд она такая весенняя, праздничная и красивая. Я знаю, как она взыскательна, как она запутана, но жизнь мне кажется прекрасной, как Москва в веснушках одуванчиков.
Здесь живут мои чудесные подруги. Это и поэтесса Тамара Жирмунская, которая столько мне помогала. Никогда не забыть мне её маму, добрейшую женщину. Я любила её дочку и мужа, моего земляка по Кишинёву. Я долгие годы дружила с поэтессой Аллочкой Тер-Акопян. Телевидение сдружило здесь меня с замечательной женщиной Тамарой Тарусовой, редактором ЦТ.
Случай свел меня с биологом Татьяной Костиной. В Малеевке, в доме творчества, я подружилась с её двоюродным братом литературоведом Владиславом Скобелевым, а он познакомил нас с Татьяной. Долголетняя дружба с этими интеллигентными, талантливыми, прекрасными женщинами осветила всю мою жизнь. Они делали мои приезды в Москву праздничными, благодаря им Москва становилась мне родной.
ТАТЬЯНА КОСТИНА
Живу у Тани Костиной. Она биолог, муж тоже, оба учёные, кандидаты наук. Денис Львович – сын поэта, сам хорошо пишет стихи. Читал отрывок мемуаров из жизни деда – прелестно. Сын Саша – фотограф, очень способный. Отец Тани родом из глухой деревни, говорил, что революция ему дала всё… В войну он пережил самую большую трагедию – взрывал электростанции, которые сам перед войной строил.
Мать из интеллигентной семьи. Она умерла профессором – дефектологом. Начинала заниматься с одарёнными детьми, её обвинили и назвали эту работу «педологией», понизили в должности, и только через десять лет она защитилась уже по работе с глухонемыми детьми. И первый поступок матери – купила дочери пианино – в коммунальной квартире, где жили шестьдесят человек. «А меня на одном месте невозможно было сфокусировать», смеётся Таня.
Денис Львович рассказывает другое: отец его работал до войны литконсультантом. И вот из села пришло письмо со стихами от тринадцатилетнего мальчика Юры Аджагова. Отец Дениса Львовича поехал в село, чтобы убедиться, что такой мальчик существует. И тогда Союз писателей помог перевезти его маму в Майкоп. Стихи Юры вышли в «Литературной газете».
Он умер в войну от туберкулёза. Но каковы были люди – поехать, найти мальчика… Искренние, заинтересованные в литературе. Какое необыкновенное время, несмотря ни на что.
Ходили с Таней в Хамовники, в музей Льва Толстого. Какая жизнь была. Веет насыщенной и полнокровной жизнью, – она обезлюдела, застыла.
В чудный майский день мы с Таней сходили на Новодевичье. Цвела бузина, пахло тонко, нежно. Прекрасен ансамбль монастыря. Были с Таней и балериной Леночкой Рябинкиной на юбилее Василия Васильевича Каменского. Выступали Станислав Лесневский, мой сокурсник Коля Зиновьев, поэт Пётр Вегин. Вёл мероприятие известный литератор Лев Озеров. Народу на юбилее было не много. Реплика Тани: «Вот жил, творил, а помянуть некому!». Что-то вроде этого витало в воздухе, но я была рада всех повидать.
В этой поездке я зашла в журнал «Наш современник», где меня печатали, и где я никогда не бывала. Странно, я столько лет везде печатаюсь заочно. Бедная родственница надменной московской музы. Приезжаю в Москву, бегаю по выставкам и театрам, встречаюсь с друзьями и… не захожу в редакции. Глупо, конечно.
Побывала на семинаре у своего литинститутского руководителя Льва Озерова. Он – тусклым голосом – не клянитесь в стихах, всё осуществляется. Пример – Лермонтов – я начал рано, кончу рано. О Гумилёве – его стихотворение, о рабочем и пуле. О Маяковском… Всё сбылось. Лев Озеров говорил о назначении писателя девочкам, они скучали.
Вспомнился мне такой эпизод – я жила в Переделкино, работала там над книгой стихов, там же был и Арсений Тарковский, с которым мы дружили ещё со времён моего студенчества. Арсения Тарковского мы обожали ещё в Литинституте. Познакомились с ним на его вечере в ЦДЛ – первом, назначенном в малом зале и перенесённом в большой зал из-за большого наплыва поклонников. Арсений Александрович стоял у дверей и всем нам ласково улыбался, а ЦДЛ-овское руководство бегало, меняло залы.
Тогда я впервые слышала его стихи, которые он читал глуховатым голосом. Позже я бегала к нему на литобъединение. Все ученики обожали его и подрожали ему. Он тогда хорошо относился к моим стихам.
И вот спустя лет десять мы встретились в Переделкино. К нему приехала группа из «Литературной газеты» фотографировать его для статьи, взять интервью. Там крутился ещё молодой поэт, весь в джинсовой одёжке, модник. Арсений Александрович сфотографировался, потом подозвал меня и говорит: «Сфотографируйте меня с Аллочкой Коркиной». А молодой человек немедленно пристроился тоже, и тогда Арсений Александрович кратко и внушительно сказал: «А вы, молодой человек, отойдите».
Вот и так история литературы – отбирает сама.
После смерти мужа Татьяна Фёдоровна издала за свой счёт книгу его стихов, а также труды своей матери.
ОЛЬГА АЛЕКСЕЕВА – БОРАТЫНСКАЯ
Я – дух, я – дитя, мне вечно шестнадцать лет. Я одна только об этом знаю и таю это в себе всю жизнь. Ольга Архиповна уловила нечто во мне и назвала «духовной юностью». А ведь я не рассказывала её об этой моей «тайне».
Ольга Архиповна Алексеева – Боратынская удивительная женщина, она резка и проницательна, она изящна и тонка, аристократична и демократична одновременно. Праправнучка моего любимого поэта Евгения Боратынского. Почему Боратынского? Деревня Борки. Так объяснила просто и точно Ольга Архиповна, почему не Баратынского.
Она дорожит своей фамилией, но говорит: «Я подписываюсь и Алексеева, так как глубоко уважаю своего отца. Мой отец мальчишкой пришёл в усадьбу Боратынских в начале века. Его обогрели, выучили. Крестьянский мальчик он был очень талантлив – в тридцать лет доктор наук, умер от холеры в этом возрасте. Такой был душевный, что родители выдали за него дочь. Оба были смертельно влюблены друг в друга. Мать – из рода Боратынских – тоже прекрасная, интеллигентная женщина. Меня с детства учили языкам, музыке, пригодилось в жизни. Работала музыкантом в посольствах Японии, Бирмы, учила детей музыке, потому что знаю английский и французский язык. Меня там любили и дети тоже.
Наша родня Боратынских большая, многие теперь за границей. Впрочем, как и в каждой большой семье, и у нас были свои распри, свои тайны. Что удивительного? В жизни мало бывает идиллии. Главное – что побеждает в человеке: «добро или зло».
Ольга Архиповна была верующей, и эта вера делала её особенно привлекательной, так как и сама она была добра до святости. Ну, что ей я, которая приезжает раза два в год? Она писала мне письма, любила мои стихи. Казалось бы, от Ольги Архиповны можно было бы ожидать снобизма, элитарной замкнутости, но она была по натуре общественница. Её идея «Большого дома» меня изумила. Этим она с подругами занималась в 40-50-х годах, – учили, воспитывали детей обществом при ЖЭКах.
Нет, Ольга Архиповна была лишена элитарного высокомерия, она добра, жертвенна. Её главная идея – идея деятельного добра. Не признаваясь ей и никому в этом, встретила единомышленницу. По приезде непременно ночую ночку и у неё.
Её отношение ко мне – особенное. Может, я этого и не заслуживаю.
Но как была бы добра и богата жизнь, если бы в ней было бы больше таких людей!
При этом она умна и проницательна. Ясность и беспощадность её ума поразительны.
На Центральном телевидении прошла передача о поэте Евгении Боратынском – автор и исполнитель Лев Одоскин, прекрасный актёр. Я просто полюбила этого человека. Мы с Ольгой Архиповной написали благодарственные письма на ЦТ и обменялись письмами между собой.
Ольга Архиповна живёт на крохотную пенсию, дочь и зять – художники, нянчит внуков. С любовью и охотой… В этом видит своё последнее человеческое и женское предназначение. Благородно и трогательно.
В один из своих приездов я застала Ольгу Архиповну особенно оживлённой. Она показала мне цветную фотографию женщины в роскошном по нашим меркам интерьере квартиры, совершенно седую, в причёске, в туфлях на высоких каблуках.
–Как вы думаете, сколько ей лет? – задала она вопрос.
–Ну-у-у, лет сорок пять.
Ольга Архиповна расхохоталась:
–Ей восемьдесят пять. Она моя двоюродная сестра, американка, в прошлом она и муж были фотокорами большой газеты, теперь ездят по миру, издают книгу своих впечатлений. Тоже Боратынская. Нас, Боратынских, Пушкиных, Достоевских, Толстых – много за границей. 80 лет они были лишены родины. Они у меня были пять месяцев назад. Поехали мы в наше Мураново. Они такие жилистые, а я, хоть на двадцать лет их моложе, дохлая. Тут же меня продуло, я простудилась, сердце прихватило. В Москву приезжаем, кладут меня в больницу. Они немедленно примчались – апельсины, всё такое. А я лежу в коридоре. Они говорят по-русски, без акцента. Всполошились. К врачу:
–Это больница для бедных? Но наша Олечка музыкант, мы заплатим.
Врачи ничего не понимают.
–Она же Боратынская!
О… меня срочно поместили в изолятор, даже вывезли на моих глазах умирающую из него. Они к главврачу:
–Какие лекарства надо?
–У нас всё есть!
–Можно позвонить?
–Пожалуйста.
Они звонят в Нью-Йорк какому-то другу, ночью встречают самолёт из Нью-Йорка с чемоданом лекарств. Мне поставили вазу в изолятор, врач извиняется:
–Что я могу сделать?
–Они принесли мне, мои милые американцы, переносной телевизор, цветы, фрукты каждый день. Вся больница вздохнула свободно, когда меня выписали. Но мои родные долго недоумевали. Потом все вместе поехали в Казань. Теперь зовут погостить в Америку, всё оплачивают, а здоровья у меня не хватает, – смеётся она. – Хотят поехать мои дети-художники… Для них эта поездка – подарок судьбы.
Я так давно, со времён перестройки, не была в Москве, что и не знаю, – съездила ли Ольга Архиповна и её дети в Америку, жива ли она? Прервалась связь времён. Но память об этой чудесной русской женщине жива во мне.
* * *
Оглядываясь на свою жизнь, вижу – кого я любила в юности, тех люблю и сейчас. Люди эти не обманули моих ожиданий, не предали меня. А те, которые врывались в мою жизнь со своими гнусными расчётами, кривили мой путь, словно бы по дьявольскому наущению – те, хотя и принесли урон и боль, отсекались. Тех, кого я не любила, не полюблю никогда.
«Сотри случайные черты, и ты увидишь – мир прекрасен», – писал А. Блок.
Я тоже могу назвать свою жизнь прекрасной. Тех, кого я люблю, не уйдут из моей души никогда.
* * *
Егор Исаев на моё предложение приехать на пушкинские дни в Молдову сказал: «Где я только не был! Понял, что надо любить то, что знаешь, а не познавать то, что уже не полюбишь». Да, он прав, иногда бывает поздно любить новое.
АНАСТАСИЯ ЗОРИЧ. НЕНАВИЖУ ШАМПАНСКОЕ
Анастасия Зорич, русская писательница из Одессы, женщина необычайно красивая, умная, рассказывала о первых днях войны в Одессе.
«В первые, же дни стало трудно с водой, давали по карточкам, голову мыли шампанским – работал завод шампанского и вся Одесса была завалена им. С тех пор ненавижу шампанское. Но жизнь суровела, не стало и хлеба. Одесса мужественно сопротивлялась.
Я с Воениздатом попала в Москву. В тяжёлые дни его эвакуировали из Москвы, но мне ехать не хотелось – дети с мамой в одном месте, муж воюет в другом, я живу в третьем, боялась – потеряемся. Была вера – Москву не сдадут. Тогда директор высунулся в окно машины и сказал: «Вот едет ополчение, поедешь с ними?». «Поеду!»
Месяцы в ополчении были, конечно, страшные. Но вдруг такой переполох – сзади идут войска.
–Всё, говорят девчонки, немцы всех комсомолок повесят! Но это оказались наши – сибирские дивизии. Тихо, ночью, на лыжах, в белых маскхалатах, они шли и шли…, как тени. И мы оказались в тылу. О нас забыли.
Москву не сдали.»