Еще на первом этаже Лариска услышала как мать тоненько, дискантом, переходящим на визг, истошно тянула «Ой, мороз моро-о-о-з, не морозь меня-я-я-я, не морозь меняа-а-а-а…» «Моего коня», - вторил ей басом отец, не попадая в мотив, и словно ставя точку в песне. Лариске стало смешно. «Вот Питер бы послушал», - чуть не расхохоталась она, вспомнив, как отговаривала его сегодня идти знакомиться с родителями.
- Нет, Питер, сегодня они не смогут тебя принять.
День у них не приемный – они пенсию получили. Но и он хорош! Нагрянул, как снег на голову. Она, если честно, и не надеялась, что приедет. Думала, так - очередной командировочный романчик. Сколько их у нее уже было! Приедут заказчики за машиной, покрутят мозги, дескать, любят, жить без нее не могут… А уедут и забудут, словно ничего и не было. А тут немец! Можно подумать, что он и вправду заберет ее в Австрию!
Их Машиностроительный завод недавно наладил производство путевых машин совместно с Австрией, и полгода назад Питер приехал в командировку с бригадой наладчиков. Женщины, увидев чистеньких, непривычно улыбчивых рабочих, обсуждая это событие в раздевалке, подстрекали Лариску на подвиги:
- Лорик, займись, не упусти своего счастья!
-Это не мое, это заморское счастье. На фига оно мне? – отмахивалась она.
Сама все же подошла к одному из командированных, вроде как сигареткой разжиться. А он на нее сразу и запал. И не удивительно! Лариске с ее фигурой и внешностью впору на подиумах гарцевать. Рост 180, и при этом обязательные 90-60-90 прилагаются к рыжей копне и зеленым бесовским глазищам. А она, словно по иронии судьбы, ворочала рычагами на кране, поднимая стотонные машины, и была довольна своей судьбой, считала, что ей здорово повезло в жизни. Как-никак постоянная работа, стабильный заработок. На жизнь, хоть и не роскошную, вполне хватает. Чего еще желать? Вообще, Лариска жила легко. Острая на язычок: не покраснеет от мужских шуток, и сама в карман за словом не полезет. Целыми днями в цеху с ее крана слышались то шутки, то хохот, то бойкие команды. Мужики спорили с ней по работе, матерились. Другая бы и связываться не стала, а она еще и подзадоривает:
- Чего орете? Я как Машенька: высоко сижу, далеко гляжу...
Ее «бывший», из-за лихого Ларискиного характера, заходился в ревности. Величал цеховой шалавой, не иначе. Все терпела ради сына. Но уж когда начал руки распускать, не выдержала, забрала сынишку и вернулась к родителям. А ему, только того и надо было. Тут же привел молодуху – на десять лет младше Лариски. Оказывается, давно у них роман вязался. После этой обиды начала Лариска погуливать, чтобы не зря «бывший» славил ее по городу, да и молодое тело своего требовало. Никакого секрета из своих бурных романов, Лариска не делала, чтобы за спиной меньше шептались.
Общались с Питером сначала через переводчиков. Когда была женщина, было легко. Она по-женски сострадала Ларискиному одиночеству и сама подсказывала, что спросить и как ответить. Но когда на смену ей приходил мужчина, разговоры становились натянутыми. Он, по всему видать, бывший руководящий работник, зло косил глазом на Лариску из-под линзы очков, бычился, осуждая ее, словно она Родину продала. Было бы его время, пригвоздил бы ее на доску «Они позорят наш коллектив!» Приходилось потихоньку и самим изучать языки.
Скоро весь цех с интересом наблюдал за развитием событий. Женщины заставили Леночку - табельщицу разузнать про Питера в отделе кадров все, что можно. Мужики ведь такой народец: в командировках да на курортах все в холостяках ходят. Оказалось, что и вправду не женатый. Рабочие в цеху зубоскалили, не упуская момента подшутить над ними обоими. Лариске, той все было по барабану. А Питер, стеснялся, краснел, уже понимая, о чем идет речь, но, тем не менее, ходил за Лариской как привязанный. Стоило ей только спуститься с крана, он уже был рядом. Вскоре последовали приглашения в кафе, кино, а потом и в гостиницу. Лариска, языкастая на людях, наедине с Питером от непривычной заморской нежности и обходительности, неожиданно для самой себя терялась, таяла, как шоколад под солнцем, млела от его непонятных слов и ласки…
Полгода пролетели, как один день. Уезжая, Питер, как и все командировочные, клялся, что жить без нее не может, что обязательно вернется за ней. Лариске, конечно, грустно было расставаться с Питером, уж очень обходительный был, да и привыкла за полгода к нему. Но разумом понимала, что все это ерунда, прощальный ритуал, не более. Она уже привыкла к обманам, и принимала это спокойно, как игру, кто кого лучше обманет. Она не ждала Питера, не веря даже его звонкам. А он взял и приехал вчера. Весь цех ахнул, при виде его - сияющего, как самовар, нарядного, с цветами.
- Я забирайт Ларису! - объявил он обступившим его рабочим, весь красный от смущения.
- Как это забираешь? А мы не отдадим! – непотребно ржали мужики. – Она нам самим тут нужна! Ты что в Австрии не мог себе жену найти?
- Найн, найн, - радостно соглашался с ними Питер.
И уже не стесняясь никого, обнял и поцеловал сияющую Лариску.
- Тогда гони выкуп! – обрадовавшись случаю, требовали мужики проставиться.
Такого события их завод еще не переживал. Лариске даже дали три дня отгулов по семейным обстоятельствам. Да что там завод! К вечеру уже весь небольшой город гудел, перемалывая небывалое событие.
А виновники, взбудоражившие все население городка, тем временем блаженствовали, наверстывая упущенное время в гостиничном номере Питера.
Когда пыл страстей немного утих, Питер начал деловито одеваться:
- Сейчас мы идти к твой мутер. – Он постучал пальцем по часам. – Мало, мало. Драй, - он выставил три пальца, - день есть.
Лариска, вспомнив, что у стариков сегодня пенсия, кое-как уговорила его отложить визит на завтра. Питер, поскучнев, вытащил из своей дорожной сумки небольшую бархатную коробочку:
- Это есть сувенир майн либен кляйне. – Протянул ее Лариске.
- Что это? Кольцо? – обрадовалась она.
- Найн кольцо. Кольцо – завтра. Я не знайт как это? – Питер растерянно крутил пальцем вокруг безымянного пальца.
- Размер? – подсказала Лариска.
- Я, я, размьер, – подтвердил Питер.
В коробочке на белой шелковой перинке покоилась небольшая серебряно-черненая брошь в виде кленового листа с вкрапленными на прожилках дорожками феонитов. Лариска задумалась. «У кого-то я уже видела такую». Питер по-своему воспринял задумчивость Лариски.
- Это не есть дорого. Это… майн фамилия,.. как это? – он не мог подобрать подходящего слова, и что-то говорил на немецком. Лариска ничего не поняла из сказанного, и только пожала плечами.
Питер попытался объяснить.
- Майн гроссфатер, – он рукой изобразил длинную бороду. - Понимайт?
- Твой дедушка, - сообразила Лариска.
- Я, я, дедущка, - обрадовался Питер. – Дарить майн гроссмутер.
- Подарил твоей бабушке? Да?
- Да, - обрадовался Питер. – Свадьба.
- А, - поняла Лариска, - твой дедушка подарил бабушке на свадьбу, так?
- Так есть. Унд майн фатер дарить мутер. Свадьба. – Он вопросительно посмотрел на Лариску.
- Ага, а твой папа подарил маме на свадьбу? – переспросила Лариска. Питер кивнул.
- Я, я. Унд их дарить ты.
-А ты даришь ее мне. Это у вас семейная реликвия, получается?
- Я, я, фамилия релив.., рели…
- Ре-лик-вия. А фамилия – это семья?
- Да. Сем-я.
- Смотри-ка, я уже совсем шпрехаю зи дойче, - расхохоталась Лариска.
- Ну, что, все пьете и пьете? – перекрывая нестройный родительский хор, спросила Лариска.
- Имеем право, - забасил отец. – Садись, доча, угощаем!
- А Вадик где?
- На тренировку побежал.
- Хоть поел чего-нибудь? – спросила Лариска, сооружая себе бутерброд.
- Обижаешь, доча, - загудел отец. – Да неужто мы внучка голодным оставим?
- Ну, ладно, наливайте… А я жениха своего хотела привести знакомиться, - закусывая, сказала Лариска.
- А чего же не привела? – удивился отец. – Все вместе и выпили бы.
- Ага, и попели бы заодно, - рассмеялась Лариска. - Да потому и не привела. С ним нельзя так…
- Культурный, что ли шибко? Кто такой? – заинтересовалась мать. – Мы знаем?
Лариска испытующе посмотрела на нее. То ли насмехается, то ли и вправду ничего не знает? Как это ей соседки не доложили до сих пор? Она немного помялась, не зная, как и сказать поделикатнее. Ничего не придумав, выдала, как анкету зачитала:
- Питер Губер. Немец из Австрии. Они к нам на завод в командировку приезжали…
- И-и-и, - схватилась мать за голову. - Ах, же ты шалава, прости господи!... Значит, правду мне Валька из 25-ой сказала, что ты с немцем спуталась? Зря, выходит, я с ней поругалась. За своей, говорю, лучше смотри. Вон уже в подоле притащила тебе одного, и еще притащит.
- И правда, доча, чего это ты надумала? – поддержал отец. – Они, гады, твою бабку-партизанку снасильничали, а ты …
- Чего вы взъерепенились-то? – возмутилась Лариска. – Это когда все было? При царе Горохе! Бабка уже десять лет, как умерла… Питер ее насиловал, что ли, в конце концов? Сейчас умные люди всеми правдами и неправдами за границу лезут, а мне такой шанс в жизни выпал! Может единственный… Так вы меня еще и шалавите…
- Дак, ведь как же? Немец ведь... – начала, было, мать.
- Да вот так же! – перебила ее Лариска.- Что, лучше за своего пьяницу идти? Нет уж, спасибо! Уже откушала! Сыта по горло! А уеду в Австрию, глядишь, хоть Владик мой образование получит, в люди выбьется. И я настоящей фрау стану, пофраурюсь.
- А что мать, может, мы с тобой и правду, того, отстали от жизни? Сейчас ведь она какая-то совсем другая пошла, непонятная…
- Какая другая-то? Жизнь, она и есть жизнь. От людей-то стыдно как, - опять запричитала мать.
- Чего это стыдно? – удивилась Лариска. – Да мне на заводе все только завидуют. Лотерею, говорят, выиграла. Любая бы с удовольствием мое место заняла. А вы вместо того, чтобы за дочь порадоваться…
Лариска с аппетитом уплетала все, что было на столе.
- А правда, чего это мы взъелись на нее, а, мать? – поддержал Лариску отец.
- Надо бы это дело обмыть, как считаешь? Дочка замуж как-никак выходит!
- Так, никаких обмываний! - решительно скомандовала Лариска. – Вот это допиваем, и больше - ни-ни, Чтобы завтра вы у меня, как огурчики были. Питер в 12 часов придет знакомиться.
- А сестру-то твою позвать, что ли? Все-таки дело серьезное, – чуть оттаивая, строго спросила мать.
- Да не надо пока. Все обговорим, тогда и позовем. И Владику пока ничего не говорите.
- Эх, все не как у людей, - махнула мать рукой. – Вечно ты во что-то вляпаешься…
Утром Лариска отправила Владика в школу, проветрила дом после вчерашней попойки, прибралась, и начала прихорашиваться. Одела свое единственное выходное бархатное платье. Сделала немудреную прическу, подняв рыжую копну, и открыв молочно-белую шею для бус. Но потом передумала, и решила украсить платье фамильным подарком. «Питеру приятно будет», - подумала она, прицеливаясь перед зеркалом, куда бы ее лучше приколоть. Неожиданно взгляд ее упал на старый выцветший от времени бабушкин портрет, висевший над трюмо. Бабушка была снята со своим женихом Гришей, которого забрали на фронт, не дав им сыграть свадьбу. Гриша так навсегда и остался в женихах: погиб в первом же бою. На пожелтевшей, тусклой фотографии смутно белели два одутловатых лица, прижатых другу к другу. На них безжизненными пятнами выступали ничего не выражающие глаза, нарисованные ретушером брови, губы и дырочки от ноздрей. Портрет был когда-то по просьбе бабушки сделан из маленькой довоенной фотографии, так что в увеличенных и плохо отретушированных лицах вряд ли можно было отыскать какое-то сходство с реальной бабушкой. Такой, какой ее помнила Лариска. Зато брошка на ее белой блузке была видна отчетливо...
- Мама! Мама!!! – вруг истошно закричала Лариска, инстинктивно почувствовав беду.
- Чего орешь, как ненормальная? - зашла полуодетая мать. Тоже наряжалась к знакомству с зятем.
- Мама, что это? – Лариска на ладони протянула ей подарок, как две капли воды похожий на брошь с бабушкиного портрета. Другой рукой она молча показала на портрет. Мать, еще ничего не понимая, переводила глаза с портрета на брошку, и обратно…
- Откуда она у тебя? – вдруг испугалась и она.
- Питер вчера подарил. Говорит, что это их семейная реликвия. От его деда к отцу, от отца к Питеру перешла…
- Может быть, просто похожа? – предположила мать.
- Ага, как близнецы…
- Подожди-ка, покойница мама говорила, что у ее брошки не хватало одного камешка.
Бабушка до самой смерти не отказывалась от рюмочки. И стоило ей только пропустить, как тут же, как заезженная пластинка, начинался бесконечный рассказ о том, как в войну ее снасильничал гад фашистский, да еще и брошку – единственную Гришенькину память, отнял. Не побрезговал, немец проклятый, что в ней одного камушка не хватает! Все уже наизусть знали эту историю про брошку, и про то, что немец ей всю жизнь искалечил. Из-за него, проклятущего, она и замуж не вышла. Кто же ее с немецким приплодом взял бы? И мать Ларискину, дочку свою, бабушка не раз в сердцах ругала:
- У, немчура проклятая!
Сама же она была вроде как связной у партизан, пожертвовавшей ради великого дела Победы своей девичьей честью. Но никаких льгот до конца жизни так и не удосужилась оформить. Получала только пенсию по старости. Мать не раз предлагала отвезти ее в деревню, чтобы оформить пенсию, как тыловичке, но бабушка только отнекивалась:
– Измотают до смерти с бумажками. Сельсовет-то еще в войну сгорел, а меня уж никто и не помнит там. Нет, не поеду никуда.
Когда же мать наседала особенно настойчиво, бабушка злилась на нее, кричала в сердцах:
– Что тебе далась эта пенсия? Разбогатеть на мне хочешь? Чего тебе не хватает? Квартиру тебе заработала, пенсию всю до копеечки отдаю, а тебе все мало!
В конце концов, мать так и отступилась от этой затеи.
Никто не знал, почему бабушка после войны подалась в город, и какая кошка пробежала меж деревенских родственников, но почему-то она их не жаловала. Если кто и заходил, будучи по делам в городе, встречала неприветливо, старалась побыстрее выпроводить. Даже заночевать ни разу никого не оставила.
– Шляются тут. И чего им не сидится, - ворчала она недовольно.
Сама, сколько Лариска помнит, ни разу не съездила в родную деревню, и мать с Лариской и сестрой не пускала:
-Что нахлебничать-то поедете? Там и без вас лиха хватает.
Так с годами все родственные связи прервались. А уж после смерти бабушки, и вовсе забыли про эту деревню.
- Иди-ка, доча, принеси отцовские очки.
- Чего их нести, я и так вижу, что одного камешка, второго сверху, как бабушка и говорила, не хватает. И буква «Г» на обороте выцарапана. Помнишь, она все рассказывала, что хотела выцарапать «Г+В=Л», а места только на «Г» хватило?
- Ну, выходит, она и есть, – подытожила мать, горько вздохнув.- Вот это фокус!
- Мам, это что же получается? Если брошка Питеру досталась от дедушки, значит, это его дедушка нашу бабушку… Кем же он мне в таком случае доводится, если у нас с ним один дедушка? – истерично расхохоталась Лариска. Еще немного, и ее смех перерос бы в рыдания.
- Да успокойся ты. Сначала надо узнать, откуда эта брошка у его дедушки взялась. Может, он перекупил ее у кого, а?.. Двоюродным братом, - вдруг совсем невпопад ответила мать, отворачиваясь от дочери. – А мне – родным отцом, выходит, этот самый дедушка, а отец Питера – братом.
Лариска безвольно опустилась на стул и тихо заплакала:
- Ненавижу! Ваша война мне всю жизнь сломала-а-а!
- Не плачь доченька. Эта не наша война, не мы ее начинали. И не тебе одной она жизнь поломала. Миллионы переломаны. Вон уже сколько лет прошло, а все аукается, - утешала ее мать.
Напившись валерьянки, Лариска помчалась в гостиницу, боясь разминуться с Питером по дороге. Она не зря торопилась, и застала его буквально на пороге номера.
- Вас ис дас? - Встревожился он, взглянув на Лариску. На ней, действительно, не было лица. – Вас, вас? – обеспокоено повторял он, забыв русские слова от непонятной тревоги, исходившей от Лариски.
- Откуда у твоего гроссфатера эта брошка, а? – запыхавшись от бега, зло совала она Питеру брошку под нос.
- Вас, вас? - ничего не понял Питер.
- Гроссфатер, брошка. Где он ее взял? – чуть не по слогам спрашивала Лариска.
- Взял? – пытаясь понять ее, переспросил Питер.
- Забирайт. Ты приехал забирайт Ларису, так? - тыкала она себя в грудь пальцем.
- Я, я, - кивал головой Питер. - Забирайт Лариса.
- Гроссфатер забирайт брошка – у кого?
- А, понять, - дошло до Питера.
- Гросфатер у кого забирайт это? – настойчиво тыкала она пальцем в брошку.
- О! Гроссфатер нихт забирайт! Это есть сувенир! Майн гроссфатер на война иметь гросс либен с руссиш кляйне. Дьевочка. Гросс романтик либен! Майн гроссфатер звать кляйне в Дойчланд. Кляйне не ехать. Кляйне дарить сувенир гроссфатер.
- Звал в Германию? – удивилась Лариска.
- Я, я. Кляйне не ехать. Брошька – есть сувенир … как это - Питер покрутил рукой над головой.
- Память? – вдруг догадалась Лариска.
Питер закивал головой.
- Подарок на память дедушке? – удивилась Лариска.
- Я, я. Майн гроссфатер много искать свой кляйнепосле война. Не найти... – Развел он руками.
- Она уехала из деревни. От позора, - объяснила Лариска, и добавила, удивляясь. – Ну и бабуля!
Ей все стало понятно. Никто не отнимал у бабули брошки. Ведь, если подумать, кому придет в голову в войну, в глухой, оккупированной деревне разгуливать по улице с брошкой? Украшения и до войны-то одевали только по великим праздникам. Она всю жизнь врала им, скрывая свою любовь и свой позор. Бабушка сама подарила эту злосчастную брошку. На вечную память любимому, чтобы никогда не забывал ее. Самое ценное, что было у нее...
- Вас ис дас позор? – спросил Питер.
- Стыд, гросс стыд, - махнула рукой Лариска. Она не знала, как ему это объяснить. Но Питер, кажется, тоже начал что-то понимать:
– Откуда ты знайт, что кляйне уехать из деревня?
– Это была майн гроссмутер...
На следующий день Лариска как обычно вышла на работу. На все расспросы она раздраженно отмахивалась:
- Да отстаньте вы от меня. Не поеду я ни в какую Австрию, чего я там не видала? Мне и тут неплохо.
Целый день она молча просидела на своем кране. Даже на обед не спустилась. И еще недели две не слышно было в цеху ни ее шуток, ни хохота.