Из картошки в воскресенье
Мама испекла печенье!
Арсений Тарковский
Полевики приезжали в этот посёлок на заготовку леса из соседнего района зимой, когда снег хорошо и плотно закрывал землю и скрипел под ногами.
Почему сюда? И почему зимой? Да потому, что посёлок находился в лесу и в нём располагалось лесничество. Оно, в лице лесничего, заранее договаривалось с дворами о постое полевиков. Оплата была дровами-обрезками, которые под конец сезона заготовщики (по выписке лесничества) привозили хозяевам с лесных делянок, отведённых под вырубку-трелёвку. Тем, кто соглашался держать квартирантов в своих избах, лесничество шло навстречу и при выписке делового леса – для строительства жилья или других каких нужд.
А почему зимой? Так известно же, что от весны до глубокой осени и, как говорят, от темна и до темна деревенский люд занят на земле. А ещё добавьте сюда дороги-летники. Той же весной или осенью, бывало, и не поткнёшься в лес на телеге или машине – в колеинах-выбоинах аж переливается через край застоявшаяся вода. Потому и ждали зимника.
– Ну что, будем брать на постой полевиков? – спросил Василий Прохоров жену Татьяну, прибежав из конторы на обед.
– А как же. Чего не взять? Разве лишние дрова помешают? Да и где они лишние? Ты же со своей конторы только арифмометр можешь принести, да и тот после отчёта назад понесёшь, – ответила та, расторопно подавая мужу обед.
Их младшие дети – четырёхлетняя Даринка и шестилетний Сашка, которого вслед за матерью все звали в семье Шурка, носившиеся до этого по избе, играя в прятки, на это время загонялись на печь – чтобы не путались у отца под ногами. У того всегда было мало времени. Трусцой он прибегал на обед и быстро возвращался назад. Бывало, что не успевал толком пообедать, как уже начинал звонить-заливаться телефон-селектор и отец срывался из-за стола к нему, а потом – из дому. Он работал дорожным мастером на железной дороге, ходил в чёрной форме с блестящими пуговицами, фуражке с кокардой, и его дети, включая старших, очень гордились им. А арифмометр он приносил из конторы раз в месяц, когда вечерами делал отчёт в дистанцию, что находилась в Гомеле.
– Ну, хорошо, тогда я скажу лесничему, чтобы внёс нас в списки, а заодно и про выписку леса договорюсь. Будем со старшими хлопцами дом перестраивать: из сеней хорошая кухня получится, печь туда перенесём, веранду пристроим. Детвора наша уже не помещается в этих «хоромах», – говоря всё это и одновременно ополаскивая под умывальником руки, Василий разогнулся и обратился к своей малышне на печи:
– Ну, что, конопляники, будем строиться-расширяться?
– Будем, папочка, будем! – в один голос отозвались-прощебетали с печи «конопляники».
– Значит, решили! Пускаем квартирантов на этот сезон, а там видно будет,– подвёл черту под разговором хозяин, приступая к еде.
Быстро управившись с наваристым рассольником с мясом и сушёными грибами, Василий приступил к бабке, запечённой в глиняном горшке. К бабке жена подала ему небольшую глубокую мисочку сметаны. На десерт, который назывался в семье – третье, был компот из сухофруктов-дичек и пышные, сдобные, жёлтые от домашних яиц, пахучие и очень вкусные коржики.
Плотно поев, Василий поблагодарил жену и подошёл к печке: малышня в момент очутилась на припечке-ступеньке, а с неё – в родных отцовских обьятиях.
Подержав каждого на руках, подкинув (одного за другим) к потолку, а затем поцеловав обоих где-то за ушами, отец опустил своих гавриков на лавку за столом, схватил с самодельной вешалки свою фуражку и через минуту уже бежал рысью по улице в сторону переезда. За ним находилась длинная деревянная казарма, в которой кроме квартир путейцев размещалась ещё и «контора». За хозяином наступала очередь обедать хозяйке с младшими детьми. Позже – старших детей, когда те придут из школы, что находилась на другом конце посёлка и другого края леса.
– Мама, а мама, а кто это такие – полевики? – Шурка задал этот вопрос с полным ртом бабки.
Мать, оторвавшись от еды, посмотрела на сына и, на минуту задумавшись, коротко ответила:
– А это те, что живут в полях.
– А мы кто? – тут же последовал новый вопрос.
– А мы – полешуки.
– А почему полешуки?
– А потому, что живём в лесу.
– А почему мы живём в лесу, а они в полях?
– Так получилось. Нужно же и там кому-то жить. Земля не должна пустовать.
– А вы нам расскажете о полевиках и полешуках? (В семье Прохоровых к родителям дети обращались на «вы»).
– Расскажу, как спать ложиться будете.
– А когда к нам приедут полевики? А где они будут спать? А на чём они приедут? А что они привезут с собой? А почему… – вопросы сыпались один за другим.
– Ну, хватит уже гдекать и почемукать, кушайте, детки, и мне дайте спокойно поесть. Я же сказала, что на ночь расскажу вам и про тех, и про других, – сразу остановила мать малышей. – Мне вон нужно печь с запечком готовить для короедов. Вы же так их замусолили, что стыдно будет перед людьми.
– Каких короедов? Жуков? А почему печь, а мы куда? – закричали дети в один голос, забыв даже про сладкие коржики.
– А божечки ж мой, родненький, вы же хоть чужим людям такого не скажите, потому что короедами дразнят полевиков. А спать вы будете там, где спали – в спальне на своих кроватях.
В тот день малыши не могли дождаться вечера. То обычно спать их не загонишь – ни в какую, а то не переставали теребить материн подол: «Мам, а мам! Давайте быстрее, вы же сами сказали, что расскажете нам о полевиках-короедах». Та, чтобы быстрее отцепиться от детворы, вынуждена была всё бросить и отправиться с ними в спальню. Присев на краешек самодельной деревянной кровати дочери, подоткнув перед этим одеяла под бока обоих детей, Татьяна, не спеша, видно, вспоминая, начала рассказывать…
«Жили-были отец с матерью. И было у них двенадцать сыновей-богатырей. Жили они посреди огромного леса, в котором была большая поляна…
– А лес был такой, как наше Будище, где мы жёлуди собираем на сдачу? – тут же включился в рассказ матери Шурка.
– А поляна, такая, как у нас за огородом? – высунула голову из-под одеяла Даринка.
– А.., – Шурка не успел задать новый вопрос, его перебила мать.
– Если и дальше вы будете акать и перебивать, так возьму и пойду на кухню, я ещё не все дела там поделала из-за вас, голубочки мои. У меня там ещё и конь не валялся.
Малыши притихли, как мыши под веником. Татьяна продолжила свой рассказ…
Жили те люди тихо, мирно, в согласии. Всем заправлял отец. Он сидел на завалинке большой избы и говорил, что кому делать. Сыновья его охотились в лесу на дичь, птицу; помогали матери вести хозяйство. Со временем парни те взяли и поженились. У них родились свои дети. Большенная семейка образовалась. Но, как и раньше, все слушались отца, и всё было хорошо.
Но вот отец неожиданно помер. А известно же, как говорит ваш отец: без команды войско гинет. Так и здесь получилось: начали жёны тех братьев-богатырей доказывать одна одной – которая из них более расторопная да умная, а которая – неряха-нетюпаха. Крик-гвалт стоит в том лесу – хоть беги и прячься.
Посмотрели братья, посмотрели на такой беспорядок и решили, что надо бы им всем разделиться и жить своими хороводами. Взялись они за дел-передел. Делили-делили, кое-как растянули отцовское добро по углам, каждый в свой закуток, а ту поляну-землю никак не могут разделить. Переругались все – в дым! Даже передрались, стали врагами один одному. Косятся один на одного: и старые, и малые. Не жизнь стала, мука-мученическая.
Насмотрелись на этот непорядок младшие два брата и решили отправиться по миру: поискать другую поляну. Стянули в кучу всё своё добро, забрали своих жён и детей и отправились в дорогу.
А в ту пору у людей не было ни машин, ни поездов, ни даже возов. Это же мы живём – анигадки себе и в ус не дуем: тут тебе под носом паровоз бегает-чухкает, над головой самолёты-вертолёты летают-мелькают туда-сюда, а о машинах разных так я уже и молчу. Так вот, у братьев тех были только огромные сани-лаги да волы. Те лаги были сделаны из дубов: крепчайшие, но очень тяжёлые, даже для волов. Потянули-потянули они, нагруженные добром всяким, да ещё жёнами с детьми сани по корням, да по пням, а то и по песку кое-где, и встали, как вкопанные. Что ты будешь делать?
Почесали затылки братья и додумались подложить под те полозья-лаги круглые колодки.
Попробовали, получилось очень ловко. Они тогда ещё раз, и ещё давай подкладывать те колодки. Но и это дело оказалось очень уж тяжёлым. Вспотели братья, устали. Отдохнули они немного и давай снова чесать затылки: если уж придумали такое, так, может, что-то ещё надо придумать, чтобы легче стало?
И что бы вы думали? Додумались они продырявить в тех колодках отверстия посередине, а в них вставить по бревну, без коры. Это для того, чтобы крутились те колодки вокруг скользкого бревна. Взяли да ещё жиром звериным смазали в середине те дырки. А чтобы колодки не соскакивали при езде – позабивали палки с двух сторон. Попробовали свои приспособления и … ого-го-шеньки! – как обрадовались! Это же они придумали первые катки-колёса! Веселей пошло дело. Мужчины заскочили уже и сами на возы и чешут себе, как паны. И волам не так тяжело.
Ехали братья, ехали и к реке большой приехали. А как же через неё перескочить, переправиться? Да ещё и с таким грузом: у них же кроме жён и детей утварь была, какая-никакая живность. Сели братья на берегу реки, пока их жёны еду готовили, стали снова чесать свои затылки. А та река глубокая-преглубокая, дна не видно, её не перейдёшь, не переедешь санями, хоть они на колёсах уже. И увидели братья, что плывут по реке целые деревья, сбившись в кучу. Сметливые были наши герои. Они мигом скумекали, что надо делать. Взяли и перевязали те деревья-колоды одно к одному и получили большущий плот. Вот тебе и переправа! На том плоту и переправились братья вместе со всем своим добром на другой берег.
А там – ужас! Стоит лес густой-прегустой! Глухомань. Пальца и того не просунуть, ногой – не ступить, возом – не проехать. Начали братья через него пробиваться. Валят деревья так, что щепки летят во все стороны, один день, второй. А лесу тому и конца-края не видать. Устали оба – попадали на земельку, лежат. Отдыхают. Вот один другому и говорит:
– Дорогой мой братик, натеребился я уже этого леса вдоволь. Не век же мне его теребить. Наверное, я здесь останусь со своей семейкой. Коли хочешь, и ты оставайся – леса всем хватит. Будем с тобой полешуками. Вон сколько дичи да птах разных здесь водится, не умрём с голоду.
– Нет, – отвечает ему другой брат. Я хочу свет в лесу увидеть, на земле работать. Поеду дальше.
Расстались братья: обнялись, расцеловались, как ведётся, на дорожку. Остался один брат в лесу на тех просеках, а другой дальше двинул. Стал он уже один пробиваться из того заповедного леса. Долго или коротко он сёк просеки, строил переправы, но всякому делу бывает конец. Так и тот брат-богатырь, наконец, выбрался на прогалины да огромные поляны, которые не люди делали, а природа-матушка. Решил тогда этот брат осесть в тех местах. Начал он их обрабатывать: земельку ту пахать да рожь на ней засевать. Ну, и к ней всякое разное – овощи, одним словом. И стал этот брат с того времени и весь его род прозываться полевиками.
Так с тех давних давён и повелось: людей, что осели в лесу, прозвали полешуками, а тех, что осели в поля, – полевиками. И сейчас они живут все по своим местам, ездят один к одному в гости и делятся тем, что у кого есть. У полевиков вот нет своего леса, так они едут заготавливать его к нам, потому что у нас он начинается за огородом…»
– Ну, всё, детки, спите себе с Богом, а я побегу ещё по хозяйству управляться, – закончила свой рассказ Татьяна и, увидя, что её малые непоседы уже устали слушать, перекрестила детей и направилась из спальни.
– А откуда вы, мама, знаете про полевиков и полешуков? – Шурка поднял голову от подушки, его сестра уже несколько минут только тихонько дышала. У малышки не хватило сил дослушать мать до конца.
– Так нам, малым, наша мать, а ваша баба Анна рассказывала. А ей – её мать, прабабка ваша – Марфа.
– А почему полевиков дразнят короедами? – донеслось ей вслед.
– Вот же Господи! И не забыл, видишь, малый уедник*. Потом как-нибудь расскажу, спи уже…
Полевики-короеды приехали где-то через неделю. Вначале по улице пронеслась новость, что «короеды» уже находятся около конторы лесничества, там они получают наряды и фамилии хозяев, давших согласие на их поселение к себе в избы. Позже дети первыми увидели в начале улицы целый конный обоз. Пары лошадей разной масти были запряжены в кары – длинные, с огромными рассоединёнными полозьями сани. Такими санями обычно люди вывозили из лесу стволы огромных деревьев. Когда сани приблизились, женщины и дети увидали, что они нагружены до половины сеном, а наверху сидят по двое мужиков в огромных тулупах и шапках-ушанках. Они громко выкрикивали фамилии хозяев и, получив утвердительный ответ, исчезали на дворах соседей.
Вместе с матерью Шурка встречал на улице «свою пару короедов». Отец был где-то на перегоне – там от мороза лопнул рельс, и он вместе с рабочими-путейцами менял его. Даринка оставалась в избе и не отлазила от окон, что выходили на улицу. Чтобы она не плакала, что её не взяли с собой встречать полевиков (стоял добрый мороз), девчушке наобещали всяких гостинцев. А Шурка даже дал честное слово, что расскажет ей «всё на свете про тех короедов» и не будет больше ей давать болезненных щелчков по лбу, а когда будут играть в прятки, так не станет её пугать, выскакивая внезапно из своих укромных местечек.
Загодя открыв вместе с матерью ворота во двор и закрыв в конуре собаку Шарика (тот на дух не переносил никого чужого во дворе и мог цапнуть, чего доброго, за ноги тех полевиков), мальчишка не мог дождаться – когда же они уже заедут во двор и их можно будет хорошо рассмотреть. Ну, наконец: последняя пара лошадей, управляемая одним из мужиков, направилась прямо в их ворота. Мать, поздоровавшись с незнакомыми людьми, стала показывать, куда поставить лошадей, а куда скинуть сено. Коней завели в сарай, где стояла до этого корова Лыска. Её переселили к тёлке Рябке, за перегородку. Сено перекидали с саней к стене свиного сарайчика.
«Вот хорошо, свиньям теплее будет, а то мороз аж трещит», – подумала про себя Татьяна.
Под сеном на санях оказались мешки с овсом для коней и ещё чем-то. Овёс хозяйка показала занести в сарай-одрину. Его мужики тут же отсыпали в фанерную коробку и высыпали зерно лошадям в корыто, потом отнёсли пару вилошников сена в ясли.
– Хозяйка, а куда нести наш провиант? – обратился к Татьяне один из них.
– Так в сени несите, люди добрые, пока что, а там разберёмся. Шурка, сынок, открывай двери, – наказала мать мальчишке, а сама тем временем закрывала засовы на дверях одрины и сарая со скотиной – своей и чужой.
Идя за Шуриком, мужики позаносили в сени мешки. В одном из них находилась картошка, в другом – крупа, мука, лук и сало. (Это Шурка подслушал, когда один из полевиков говорил матери, что где находится, потому что ей предстояло готовить им еду).
Когда уже хорошо стемнело, с работы прибежал хозяин. Он тут же познакомился с гостями: тёмноволосого звали Филипп, а русого – Прокофий. Были они двоюродными братьями. Лес заготавливать приехали от своего колхоза, который взялся строить-расширять новые корпуса фермы. Взрослые перекинулись ещё кое-какими вопросами-ответами, и Василий, переодевшись, побежал смотреть, как что прибрано в его сараях и на подворье. К этому времени мужики немного освоились в избе: свои кожухи они отнесли на печь и в запечек, валенки (сняв с них бахилы) позасовывали в печурки, сами переобулись в самодельные бурки. Мешок с картошкой, отобрав немного на печёники (чтобы испечь её в печке-голландке на ужин и назавтра с собой в лес), вместе с хозяйкой они укрыли старым тряпьём, чтобы не замёрзла, в сенях было холодно. С другого мешка взяли кое-что в избу.
Старшие дети хозяев в это время в чистой половине избы при большой лампе учили уроки. Младшие же – Шурка с Даринкой, крутились возле матери. Им очень хотелось ближе познакомиться с полевиками-короедами. Особенно мальчишке. Ему не давал покоя вопрос: «Почему эти люди короеды?» Да и деваться детям не было куда: их же обычное место нахождения зимой за дымоходом на печи и широком полку за печью было занято чужими людьми. Теперь им туда и не сунуться несколько недель. Правда, мать сказала малышне, что днём, когда короеды поедут в лес, печь снова будет в их распоряжении.
Дождавшись печёников, Филипп и Прокофий сели к столу на кухне. Из небольшого полотняного мешочка они вынули добрый кусок сала, с другого – какую-то плоскую хлебину-блин. Отломав по куску от того блина, Прокофий протянул его детям:
– Ну что, малые короеды, опреснока попробовать хотите?
Те зыркнули сначала на мужиков, а потом на мать:
«Унё? Почему это они – короеды? И можно ли брать тот блин, опреснок какой-то?» – молча спросили они. Получив её кивок: «можно» – несмело взяли те куски. Начали есть. «Нет, что-то не то, к чему они привыкли, но есть можно. В их посёлке была своя леспромхозовская пекарня. Там пекли большие, пахучие, по целому килограмму, буханки кирзового, как его называли в посёлке, ржаного хлеба. Стоил он четырнадцать копеек за буханку. А ещё по железной дороге в деревянных ящиках железнодорожникам – путейцам местного околотка и станционным специалистам, привозили два раза в неделю хлеб: чёрный, серый и белый. Прямо из Гомеля! Этот хлеб, все три вида, был намного вкуснее. Особенно тёплая корочка. Магазинный же! А здесь какой-то самодельный, суховатый опреснок», – читалось на лицах обоих детей.
Увидав, что её малые вредники крутят носами от того гостинца, Татьяна поналивала им по кружке молока. Еда пошла веселее.
– А почему мы короеды? Это же вас зовут короедами. А вы что, кору едите? А что это у вас за опреснок такой, он из коры? А из какой? – выбрав момент, когда мать выскочила на двор, забросал вопросами мужиков Шурка. Те, едва не подавившись, глянули один на другого и громко рассмеялись.
– Вы короеды, потому что как те жуки-короеды жуёте-точите всё подряд. А опреснок у нас не из коры, а из ржаной муки, из пресного теста. Это хлеб такой. Он долго лежит, не плесневеет. А нам же вон сколько долго тут у вас быть: когда и где мы того магазинного хлеба наберёмся? Мы же темно в лес будем ехать и темно приезжать, – рассказывал детям тот, что звался Филиппом. Даринка с Шурком сидели на маленьких табуретках и внимательно его слушали, забыв про недоеденные опресноки.
– Так, значит, нас тут зовут короедами? А знаете почему? – в разговор включился старший на вид Прокофий.
Дети вместе замахали головами: «Нет! Не знаем!»
– Тогда слушайте, – развернулся от стола Прокофий. – Лес мы будем трелевать с корой. Так? Так. Взвешивать и мерять нам его будут от нитки и до нитки. С корой. А это же сколько лишних килограммов, а нашему колхозу лишние деньги-копейки платить? В школу ещё не ходите? Ну так когда пойдёте, так посчитаете. Так что кору с деревьев мы будем очищать прямо в лесу по этой причине. А ещё и потому, что под ней через год-другой шашель заведётся и будет себе потихоньку точить те коровники, или избы. Они от этого быстро струхлявеют, и что тогда? Снова стройся? Так что заготовленный лес повезём домой чистый. А что до коры, что мы её едим, так во время войны все её попробовали: и полевики, и полешуки. И мне довелось, потому что я уже был в ту проклятую войну на белом свете. Слава Богу, вы не знаете, что это такое, так и не дай Бог, чтобы узнали…
Полевики, убрав за собой со стола, пошли укладываться спать: старший, кряхтя, залез на печь, младший занял полок. Они были утомлены, с дороги же, да и завтра вставать им нужно было раным-раненько. Вскоре с печи и запечья раздался мерный храп. Малыши молча сидели на своих табуретках около закрытой печки, ждали со двора родителей. А вот и они, наконец!
– А что это вы принишкли*? Может, вытворили уже что? Какую шкоду сделали, признавайтесь, – мать подступилась к детям.
– Да нет, мама, мы её не делали, мы только узнавали: почему полевиков называют короедами, – за себя и за сестру ответил Шурка.
– Что? – Мать от неожиданности перешла на шёпот. – Как вы это сделали? Вот же чемер* несусветная: куда ни посей – так взойдёт. Что мне, бедной, с вами делать? Из-за вас стыдно будет людям в глаза смотреть. А ну, упекники*, рассказывайте, как что было.
Назавтра, ещё до рассвета, взрослые были уже на ногах: пока хозяин задавал корм своей скотине, постояльцы управлялись возле лошадей и саней, готовя их на целый день в лес. Татьяна тем временем сноровисто крутилась у печи. Филиппа и Прокофия, когда они зашли в избу, ждали большие тарелки пахучего, с зажаркой, супа, который по-местному назывался бульон, и добрая горка учинённых оладий с кружками молока.
– Ого-го, хозяюшка! Так мы же так не договаривались: нам и бульона хватит, а с собой сала возьмём, да по опресноку с печёниками. Ребятне своей молоко оставьте, – запротестовали, чуть ли не в один голос, мужики.
– Да нет, дороженькие, вы же ни ног, ни пилы той не потянете. А целый день на морозе гакать топорами, это же сколько силы надо? И слушать не хочу вас. А что касается ребятни, так хватит и им, живы будут! Наша Лыска недавно отелилась. Им, слава Богу, не привелось пережить того, что вам, бедолагам, да нам – старшим. Садитесь, кушайте на здоровье, и с собой оладий возьмёте и хлеба нашего вот по ломтю, – горячо и от всего сердца предложила Татьяна. Её поддержал и хозяин, который зашёл в избу.
Филипп с Прокофием больше не стали отнекиваться от предложенного. Поблагодарив хозяев за «приязнь и ласку», плотно поев и взяв с собой еду, они направились на свой промысел.
Так побежал день за днём. Когда уже хорошо вечерело, с конца улицы, что тянулась в сторону леса, показывалась одна пара лошадей за другой. И кони, и люди были очень уставшими, едва тянулись – одни в тёплый сарай, другие – в ещё более тёплую избу. У Прохоровых лошадей ждало в кормушках-яслях сено и в деревянном корыте овёс, людей – чугун тёплой воды для ног и вкусный ужин, не говоря уже о натопленной печи с чистыми постилками.
Татьяна «своим короедам» (кроме оговорённого бульона утром и печёников на ужин) каждый день готовила что-то вкусное: то жаркое из картошки и к нему подсунет миску засоленных в бочках огурцов с капустой; то картофельные котлеты-парамоники подаст со сметаной мужикам; то драники со здором или жареным салом и луком; то кашу на молоке; то вместо опостылевшего (чего греха таить) бульона возьмёт да наварит борща или рассольника с грибами. (Слава Богу, за лето сама с детьми натаскала-насушила тех грибов полные фанерные бочечки, что сохранялись в огромном деревянном сундуке-ларе). А в лес постояльцам к их своему, не очень богатому пайку-наедку, она выделяла полторачку (полуторалитровую бутылку) молока и к ней добавляла краюхи хлеба, намазанные чёрным (черничным) вареньем – «на закуску».
Филипп с Прокофием, благодарные за такую, как они говорили, «приязнь» хозяев (которой, они знали от других заготовителей леса, те не получали от своих, кроме простейшего бульона и спанья на печи), отвечали им тем же. Каждый вечер меньшие дети, которые не могли дождаться своих постояльцев из лесу, получали от них гостинцы: «зайчиков хлеб», букет (уцелевшего непонятным образом во всей красе) бересклета, целые вязанки кистей рябины с терпковатыми кисло-сладкими ягодами, ветки сосны, облепленные шишками…
Увидав рисунки и поделки, вырезанные из фанеры лобзиком средним из сыновей хозяев – Матвеем, они нередко привозили ему из лесу разные замысловатые выворотни, из которых способный парень делал причудливые сказочные существа.
Хозяева тоже были довольны своими, такими отзывчивыми, как и они сами, квартирантами. Ни одного разу, пока находились на постое, те не приехали из лесу с пустыми санями – на них всегда что-то лежало: то дубовые чурки – для скамеек во дворе; то берёзовые жёрдочки – городить забор; то из крушины ровные палки – на вилочники; а то просто палочки и колочки – «хозяйке» подвязывать помидоры и цветы…
Месяц пролетел как-то незаметно. Привезя хозяевам два воза (по одному на человека) отборных дров, постояльцы Прохоровых вместе со своими товарищами начали собираться в обратную дорогу – домой. За несколько дней до их отъезда по улице в сторону леса проехало несколько МАЗов с прицепами, а за ними – автомобиль-кран. Малышня не отходила от окон. Позже они первые и увидели, как те огромные машины возили-вывозили заготовленный полевиками лес-долгомер, – ошкуренные и обрезанные брёвна.
– Видишь, без коры те колоды. Потом кору лесники приберут на растопку в свою баню (в лесничестве была своя баня), – Филипп говорил отцу. А может, ещё куда денут. И никакие они не короеды, наши полевики! – говорил Шурка своей младшей сестрёнке, стоя вместе с ней на табуретках около уличного окна. Та согласно кивала головой. Ей, как и брату, было жаль, что добрые полевики уже поедут от них.
Их мать в это время вытягивала из печи противни-бляхи с картофельными парамониками – пухлыми и вкусными. Их можно было есть и без ничего, а когда с молоком или сметаной – так от миски не оттянуть никого. Картофельные коржики Татьяна готовила в дорогу для своих короедов и складывала их в торбу. К ним добавила «гостинцев детям» – сладких коржиков из муки: у Филиппа и Прокофия дома было по пятеро детей.
После того как колонну МАЗов замкнул тот кран на колёсах, в скором времени из лесу показались лошади с санями-карами. Подъехав к «своему» двору, Филипп и Прокофий сняли с огромных саней и занесли во двор три дубовые обчёсанные «ушулы на новые ворота и калитку» хозяевам. Затем побросали вместо них на сани пустые мешки из-под овса и своей провизии, которая вот уже несколько дней как закончилась, как ни старалась Татьяна её растянуть, добавляя мужикам каждый день что-то своё.
Вот и сейчас вместе с детьми она вышла с добрым свёртком для своих постояльцев, её Василий был на работе, старшие дети – в школе. Те топали около саней, ожидая команду на отправку от своего бригадира, который ещё не показывался из избы соседки Прохоровых Боконойчихи, у которой стоял на постое.
– Хозяюшка, а ты не будешь против, если мы на следующую зиму снова приедем к вам лес заготавливать? – спросил, с благодарностью принимая торбу с гостинцами для своих и Филиппа детей, Прокофий. Татьяна ещё не успела и рта раскрыть, когда её малые шкодники запрыгали, заскакали рядом от радости. А Шурка во всё горло закричал так, чтобы услышали товарищи-погодки, которые вместе с матерями тоже провожали своих постояльцев:
– Ура! А к нам снова приедут наши короеды и привезут нам зайчиковых опресноков!
Получив по загривку от растерявшейся от стыда матери за такие крики, он сначала тоже покраснел и растерялся, поняв, что снова что-то не то «бовкнул», а затем, увидав, как зашлись от смеха «ихние» полевики-короеды, и сам захохотал.
– Мама, я же вам говорил, что они не обижаются на такое слово, потому что и мы же короеды добрые! – отсмеявшсь, обратился к матери мальчишка. Потом обернулся к мужикам с вопросом:
– А вы, правда, приедете следующей зимой к нам?
– Дай Бог, будем живы, так приедем, куда денемся? Приедем только так. И только к вам! Ты, Шурик, передай отцу, что мы ему нашей варёнухи* привезём. И печь береги – никого на неё не пускай. Договорились? – Прокофий, а за ним Филипп, протянули, как взрослому, мальчишке руки. Тот аж зарделся от большой чести – на него же смотрели его закадычные дружки от своих дворов. Мальчишка краем глаза видел, что никому из них дядьки-полевики не жали рук.
– Будьте спокойны, дяденьки-короеды, никого мы туда с сестрой не пустим! А самогонки можно и не везти, наш батечко сам нагонит её с картошки, «чимиргес» она называется, – под хохот Филиппа и Прокофия и под очередной подзатыльник матери твёрдо заверил тех «малый уедник».
Долго ещё с посиневшими носами стояли на улице и махали руками вслед «своим» полевикам, до тех пор, пока те не скрылись с глаз за переездом, Шурка и его малая сестра.
*Уедник – въедливый, настойчивый..
*Принишкнуть – затаиться, притихнуть.
*Чемер – ядовитая самосейная луговая трава чемерица.
*Упекник – вредный, настырный, въевшийся в печёнку.
*Варёнуха – самогонка с мёдом и разными приправами, которая готовилась в Брагинском районе.
*Парамоники – изделия из картошки типа котлет и коржико как из натёртого на тёрке сырого картофеля с добавлением «горсти фарша, горсти укропа», так и из толчёного – с добавлением разных ингредиентов – яиц, муки, или поджаренного с луком сала.
Перевод с белорусского автора