Маргарита Владимировна стояла у окна, с тревогой ожидая Надю и ругая себя за то, что дала волю своей немощи и не пошла с внучкой в магазин. Она боялась, что к Наде опять пристанут мальчишки, будут смеяться над ней, обижать.
Надя, которая и в раннем детстве была крупной девочкой, за последний год изменилась, грудь у неё выросла так, что все платья оказались малы, даже зелёное в разноцветный горошек платье, недавно купленное на вырост, с трудом вмещало новое Надино тело.
Надя чувствовала, что она уже не девочка, но что такое женщина, знать не могла да и не хотела. Она по-прежнему ходила, загребая ногами, давала сдачи мальчишкам, засовывала за щеку любимые леденцы. Усаживаясь перед телевизором, жевала булочки, конфеты или куски хлеба, посыпанные сахаром.
Одно время Маргарита Владимировна боролась с внучкиными привычками: просила Надю не есть столько сладкого, пыталась объяснить ей, что это вредно, и денег у них на эти излишества не предусмотрены. Но…безуспешно. Переубедить Надю, которая всегда стояла на своём насмерть, не могла, потому что понимала, что любой каприз внучки обязательно закончится истерикой: сначала Надя заплачет, закричит, потом повалится на пол, начнёт дергаться стучать ногами, головой. Её лицо, и без того некрасивое, исказится гримасой, изо рта потекут слюни, потом она потеряет сознание и тогда - Скорая, уколы, укоры…
“Как странно, - думала Маргарита Владимировна, по-прежнему, вглядываясь в просвет между домами, - что у нас родилась такая больная девочка. С чего бы это? ” И ещё она думала о том, как уберечь Надю от дворовых мальчишек, которые только того и ждут, что Надя обманется, поверит им, и уж тогда они уволокут её в какую-нибудь подворотню… И вообще, как Надя будет жить, когда её, Маргариты Владимировны, не будет?!
Наконец увидев за окном Надю, Маргарита Владимировна поспешила к входной двери и вышла на лестничную площадку, ожидая внучку. Поднимаясь по лестнице, Надя громко с отдышкой дышала. Лифтом внучка не пользовалась, боялась. Кажется, это было единственное, в чём Маргарита Владимировна сумела убедить внучку.
Увидев бабушку, Надя радостно забасила:
- Всё, ба, хватит копейки считать. На работу устраиваюсь.
Надин громкий голос разносился по всему подъезду и какой-то мужчина, спускавшийся с верхнего этажа поначалу вздрогнул, а затем с ухмылкой посмотрел на неё, явно оценивая вдруг обабившуюся соседскую девчонку...
- Да, кто ж тебя инвалида возьмёт? - спросила Маргарита Владимировна и, схватив Надю за руку, втянула ее квартиру и захлопнула дверь.
- Халид с рынка. Буду у него выпечкой торговать. - Надя протянула бабушке руку, согнутую в локте, - Пощупай какие у меня мускулы.
Потом она взволнованно-радостным голосом рассказывала Маргарите Владимировне о том, как зашла на рынок и стояла там возле выпечки. И как к ней подошёл мужчина и спросил, любит ли она булочки. Потом дал два пирожка и предложил поработать у него продавцом...
- Вот они, я их с собой принесла! Будем чай пить!
Побледнев, Маргарита Владимировна как всегда спокойно сказала:
- Надюша, он, наверное, пошутил.
- Да ну тебя, всегда ты так, - обиделась внучка, и по её лицу вдруг прошла судорога.
Маргарита Владимировна знала, что её слова теперь будут только раздражать Надю, поэтому после чая с пирожком, который в горло не лез и был для Маргариты Владимировны хуже отравы, она удалилась в свою комнату, там легла на постель и заплакала.
Она слышала, как за стеной шумел чайник, и Надя что-то весело напевала…
Маргарита Владимировна проплакала всю ночь. Она понимала, что не сможет теперь уберечь Надю от беды. Именно беды, которая и есть эта нынешняя жизнь – напористая, циничная, вечно голодная до людского горя, сломанных судеб и отравленных душ. Она давно смирилась со своей долей, с тем, что уже десять лет живёт без мужа, дочери, с больной от рождения внучкой, что раз в год ей приходится идти в органы опеки и выкупать Надю у инспекторши, грозящей упечь Надю в интернат или детский дом, вкладывая в карман исходящей праведным гневом инспекторши очередной конверт с деньгами. Что осталось У Маргариты Владимировны в этом мире? Только Надежда, которая была в её жизни всем - и любовью, и надеждой, и верой в то, что Господь убережет, не оставит внучку на растерзание этому веку…
В ту ночь Маргарита Владимировна так и не смогла уснуть. Она слышала, что у Нади опять почти до утра работал телевизор, слышала пьяные крики с улицы, шум проезжающих под окном машин, лай собак, грохот мусорных бачков, плач детей, которых родители тянули в детские сады. Она всё думала и думала о том, что теперь делать, как не пустить внучку на рынок к Халиду: напугать? умереть?
Утром она все же забылась, и как ей показалось, всего на несколько минут, но когда проснулась, испугалась зловещей тишины царящей в квартире. Тут же бросилась в комнату Нади и увидела лежащее на полу одеяло, разбросанные фантики от конфет, огрызки яблок.
“Не удержала!” – почти простонала Маргарита Владимировна.
Не зная, что теперь делать, Маргарита Владимировна ходила босиком по квартире, то и дело заглядывая в Надину комнату, словно надеясь увидеть ее там. Ее взгляд, слегка безумный, скользил по стенам, занавескам, старенькой мебели, пока вдруг не остановился на фотографии, к которой на неё смотрел улыбающийся муж в военной форме . И тут ее словно осенило.
Она принесла из кухни табурет, на него поставила стул и, держась за стенку руками, вскарабкалась на эту пирамиду. Открыла дверцу антресоли и принялась скидывать на пол какие-то свёртки, коробки… Наконец, нашла то, что искала.
Прижимая к груди небольшой сверток, пошла на кухню. Развернула пожелтевшую газету со Сталиным в траурной рамке. Взяла в руки небольшую белого металла коробочку, доверху заполненную некогда бесценными, а теперь никому ненужными иголками для швейных машинок. Свадебный подарок мужа. Открыла и тут же закрыла ее, погладила гладкую поверхность, потом наудачу поискала на металле клеймо, однако так и не нашла его.
“Она точно серебряная!”, - пыталась убедить себя Маргарита Владимировна.
Взяв с подоконника свежую газету, одну из тех, которые запихивают в почтовые ящики вместе с рекламными листками, увидела лицо решительного мужчины с какими-то равнодушными глазами, прочла “Голосуйте за Навального!” и завернула в газету коробку.
До рынка было недалеко. Обычно Маргарита Владимировна доходила до него минут за пятнадцать. Но сегодня ей понадобилось около часа, да и то она едва не задохнулась от быстрой ходьбы…
Она была уже возле рынка, когда мимо неё, заполняя собой всю проезжую часть, проехал чёрный автомобиль. Из машины вышел приземистый губастый мужчина средних лет, и Маргарита Владимировна почему-то подумала, что это и есть Халид. Сказав что-то шофёру на своем вороньем языке, он вразвалку вошёл в здание рынка.
Маргарита Владимировна вдруг ощутила такую слабость, что не могла и шагу сделать. Однако сделать этот шаг ей все же пришлось.
Когда она вошла на рынок, то сразу увидела внучку. Та стояла за одним из прилавков, и рядом с ней какой-то парень лет восемнадцати, непристойно громко смеясь, пытался схватить её за грудь. Надя отталкивала его и что-то сердито кричала. Увидев это, Маргарита Владимировна была готова уже броситься внучке на помощь, но вместо этого решительно направилась к стоящему тут же Халиду.
Почувствовав на себе чей-то напряжённый взгляд, тот занервничал, втянул голову в плечи, потом все же обернулся. Однако, увидев возле себя лишь старую женщину, облегченно выдохнул и сказал:
- Чего тебе?
- Вот, возьмите, - прошептала Маргарита Владимировна. Голос у нее куда вдруг пропал. - Это у меня от мужа осталось. С войны привез, трофейная, с иголками… Она серебряная. Только я клейма не нашла, а так серебряная. Больше у меня ничего нет. Это за Надю. Не обижайте её, прошу...
Брезгливо развернув сверток, Халид вдруг побледнел, осторожно открыл крышку:, перед ним лежали завёрнутые в тонкий пергамент иголки. Точно такие когда-то доставала его мать из такой же металлической коробки. «Вот, Халид, смотри, отец с войны привёз! Трофеи!» – любила повторять мать и всегда смеялась. И Халид вдруг почувствовал запах свежей лепёшки, аромат печного дыма, увидел, как мать, уже состарившаяся, сидя у окна, держит на коленях эту коробку и, смотря вдаль, улыбается чему-то нежно, и слезы текут из ее глаз. И Халид увидел высокое голубое небо, рыжую гору над аулом, в одной из пещер которой теперь покоились его отец и мать….
Когда Халид наконец вернулся к действительности, пожилой женщины уже не было рядом. А ему так хотелось сказать ей, что всё будет хорошо, что она не должна беспокоиться за внучку, потому что он, Халид, и бабушка Нади, они вместе, они почти родные люди, просто жизнь обманула их и развела по разные стороны поля, на котором каждый день идет безжалостный бой за лучшую, сытую, комфортную жизнь, где кто-то должен обязательно отдать свою, свою жизнь, чтобы тебе, победителю, стало еще лучше, еще удобней, еще вкуснее… Но они-то ведь почти родные, а он, Халид, не даст своих родных в обиду. Он любого, кто только посмеет, зубами разорвет!
Так думал Халид, глядя как его племянник возле прилавка с выпечкой все ближе подбирается к грудастой некрасивой девочке в зелёном платье, и у которой все меньше сил отталкивать настойчивого джигита от себя...