Ватага казанских артельщиков недружелюбно поглядывала на пензенскую слаженную троицу. Они держались особняком, и тем самым вызывали раздражение. Казанцы начали цепляться к Зайнату:
- Что нас сторонишься, чай земляки. Давай к нашему шалашу.
Зайнат что-то ответил им по- татарски и пошел к своим «пензюкам». Они уже привыкли друг к другу, как-то незаметно распределив роли: Алексей был головой, Семен – воеводой, а ловкий и практичный Зайнат отвечал за харч и уют. Он был, почитай, министром внутренних дел их небольшой, но слаженной команды.
И вот однажды под вечер выходного дня Зайнатгутдин пришел в барак крепко избитый. Семен сразу встрепенулся, по его сильному телу пробежала дрожь нетерпения, он поднялся с коротким, как выдох, вопросом:
- Кто? – «Из-за девки иль бабы какой?» - молнией стреканула мысль.
- Казанцы, - ухмыляясь разбитым ртом, ответил Зайнат. Левое ухо было разорвано. Алексей взял чистую тряпицу и перевязал рану, сочившуюся кровью.
- Кастетом били, - определил батареец.
Семен снял воскресную рубаху, надел «потник», так называл он рыбацкую робу, и вместе с Алексеем направился к другой избе, к казанцам. Зайнат тоже порывался идти с ними, но Семен так посмотрел на него, что тот невольно осекся.
Едва они переступили порог, как им навстречу поднялось полдюжины крепких мужиков с недобрым блеском в глазах. Так блестели глаза у волка; на него наткнулся Семен на берегу замерзшей речонки, за околицей своей деревни. «Уркаганы» - определил он для себя их статус.
- Вы обидели нашего парня, - миролюбиво с порога начал Алексей. Артельщики зашевелились, у некоторых в руках появились финки. Семен заходил желваками; обладая недюжинной силой, не любил он этих блатарей, всегда старался держаться от них подальше. Не любил – это очень мягко сказано, он их едва выносил. Законы волчьей стаи ему были не по нутру. И вот пришлось столкнуться лицом к лицу.
Ему вдруг вспомнилась штыковая атака, где бились они с японцами. Но там было проще, там был враг, а здесь … Казанцы были дома, и поэтому наступали. Алексей схватил табурет, стоявший поблизости, а Семен только косил глазом на скамью, до нее было несколько шагов.
Первый выпад здорового рыжебородого мужика он отбил, но рукав окрасился кровью. Семен взревел во всю мощь своих легких, подбадривая себя (боль полоснула сознание) и правой здоровой рукой въехал нападавшему в грудь. Было слышно, как хрустнули кости. Тот выронил нож, и в каком-то, почти детском изумлении схватился за поломанные ребра и осел на пол. Семен схватил скамью, и айда сметать блатных на пол…
В понедельник утром приехал Аристарх Панкратович, извещенный о драке с вечера. Казанцы, поверженные в прах, дружно валили все на Семена и его друзей, изображая невинных агнцев. Купец негодовал: сорвана работа; чтобы замять это дело, пришлось давать полиции крупную взятку. Земский врач, чуя, что пахнет прибылью, пустился в пространные речи об эпидемии, что-то говорил про заражение. Пришлось давать и ему: за лечение и молчание. В общем, куда ни кинь, всюду клин, одни убытки.
Буренкова он вызвал на разговор последним. Знал, что гвардеец просто так руки марать не будет. Не та закваска.
- Что, Семен, али харчи у меня не по нраву, хочешь на тюремную баланду поменять. Сказывай, как дело было.
- Дак, Зайната Минниханова побили ни за что, вот мы с Алексеем и вступились.
- Ничего себе, вступились, пол-артели на больничной койке. Я уже все вызнал. Где Алексей бил – голова вдребезги, а где ты, Семен – кости напрочь. Да натворили дел. А что у тебя с рукой, ножом что ли?
- Да, Аристарх Панкратыч, ничего, до свадьбы заживет.
- Ладно, все улажу. За теми пройдохами давно грехи водятся, твою, на растопырку – он длинно и со знанием дела выругался.
- Подлечу немного и выгоню с удержанием за лечение. Будет баловать. А ты выздоравливай, доктора я подошлю нынче же. Дуй в город и набирай людей. Покалечил, помогай. Будешь у меня, теперича, артельным.
Так Буренков стал атаманом артели. Драки прекратились, да и кому охота иметь дело со старшиной, коль не убоялся он целой дюжины урок. Молва бежала впереди. Молва праведная.
Когда в артели завелся агитатор, Семен сразу вспомнил унтер-офицера Нечитайло из их роты. Вопреки фамилии, он всюду носил за собой сундучок с книгами. Бередил душу непонятными словами, призывал к свержению царя. За ним была слежка. Убили его в бою, на глазах у Семена.
Семен не хотел «бузы» в артели. Он не понимал, зачем раскачивать лодку, коль рыбой доверху наполнена она. Агитатора он нашел сам. Тот листал «Астраханский вестник», и напряженно ждал, что скажет старшина.
- Вот, что я тебе скажу, мы здесь не в бирюльки играем, а на заработках. Многие без документов, и полиция нам совсем ни к чему. Не уймешься, дойдет все равно. Мой тебе совет: прекрати, либо уходи. Оставишь людей без работы, они тебя не поймут.
На следующий день агитатор исчез.
В конце октября последовал долгожданный расчет. Было отчего вскружиться Семеновой голове, сроду не видевшим столько денег. «Отцу, копаясь в земле, столь не заработать», - мысль о честно заработанном грела душу и поднимала настроение.
- Семен, - прощаясь, сказал купец Кадочников, - жду тебя с артелью на следующий год. Ты поднаторел в нашем деле, и я в тебя верю.
Воодушевленные хорошими заработками, друзья пошли покупать подарки родным. Семен матери в подарок купил пуховую шаль тончайшей работы, отцу с братом по рубахе-косоворотке, снохе – (славная молчаливая Наталья, сирота из соседней деревни) перламутровые бусы, племяшам Саньке и Даньке – безделушки свистульки, маленькой племяннице – куклу-неваляшку, Настеньке – сестре любимой – сережки. Ну вот, вроде и все.
Вспомнил про Феню, мысли о предстоящей женитьбе не тяготили его нисколько. Он увидел ее до отъезда на посиделках у бабки Авдотьи, бобылихи, чью избу парубки снимали на гулянье. Девка была бойкая и ладная, выплясывала без устали; он же в своей двухметровой неуклюжести к танцам не годился, сидел на лавке с молодыми мужиками и слушал байки. Память о ней была приятной, и он долго и тщательно перебирал платки и полушалки. Нежно-голубой, с павлинами в райских кущах и стал его подарком.
Зайнату идти было некуда, и он увязался вместе с ними. Купил новую одежду и красивый платок, «авось пригодится».
- Буду пановать с вами, - шутил Зайнат, направляясь с товарищами в деревню Паны.
- Айда, - улыбнулся Семен, - пока у меня поживешь, до свадьбы. Глаза его еще долго светились радостью при воспоминании о Фене.
Пассажиров третьего класса на три персоны прибавилось. Станционный колокол пробил отправку, кисло запахло дымом, и паровоз напустил на себя туману. Застоявшиеся колеса ударились в пробуксовку, но песок, пущенный умелой рукой помощника машиниста, умерил их прыть. Поезд мягко взял разбег на север.
Зайнат впервые ехал на поезде, и всю дорогу глазел в окно. Он то и дело толкал Семена в плечо и что-то показывал. Семен посмеивался в отросшую бороду и только качал головой:
- Ты, Зайнат, прямо как ребенок, ей-богу, угомонись, дай вздремнуть.
Степенные верблюды, эти медлительно-гордые баркасы степей, занимали его не меньше, чем быстроногий заяц, на своих чуть подпружиненных лапках, рассекавший грудью необозримые степные просторы. Суслики беспокойно вглядывались вдаль, стоя на задних лапках; недовольно чихали от языка дыма, стелившегося по правую сторону от железного чудовища.
Вздремнуть, да еще сидя, Семену так и не удалось, и причиной был уже и не Зайнат, а он сам, его мысли.
То, что он был сильней всех в волости – это бесспорно, а вот еще хотелось потягаться кое с кем и в достатке. «Дом построю большой, рысака гнедой масти с санями расписными заведу, нет, серого в яблоках, как у барина Петрушевского, в Наровчате видал. Отцу плуг куплю, с сохой беднота пусть мается. А вот Настеньку бы ремеслу какому выучить или на учителку? А что? Девка смышленая, грамоте обучена».
Ему очень хотелось видеть сестру подальше от поденщины, от которой к тридцати годам руки будут как пятки, в мозолях и трещинах.
С каждым новым перестуком колес поезд подносил друзей все ближе к родной сторонушке, глаза лучились добром. Зайнат, напротив, пригорюнился.
- Вам хорошо, вы домой.
Друзья не ответили, протяжно загудел паровоз перед станцией, семафор давал «добро».