Сатиры

               
               
                Сатиры.    

                Сатиры (греч. satyroi) –                в мифологии лесные божества,сопровождающие Диониса;                                отличались неиссякаемой похотливостью.



           - Противопехотные мины предназначены для минирования местности против живой   силы противника, - диктовал преподаватель. – По поражающему действию подразделяются на фугасные и …
В дверь постучали, она отворилась, и на пороге возник молодой человек в клетчатом пиджаке и белоснежной рубашке, контрастно оттенённой чёрным галстуком.
          - Товарищ полковник! Студент товарищ Петров! Извините за опоздание. Можно?
          - Какой ты мне, епи ма, товарищ, студент Петров? Гусь свинье… А можно... можно Машку на «гражданке»! Обращение к старшему по званию – «разрешите».
          - Товарищ полковник! Разрешите Машку на «гражданке»?
Заржали. Группа парней четвёртого курса занималась минно-взрывным делом. На военной кафедре будущие инженеры готовились стать лейтенантами. Один день в неделю они получали наименование взвода и надевали хаки.
         - И Машку, и Дашку, и Наташку… У нас всех можно, епи ма. Почему одет не по форме?
         - Дома не ночевал, товарищ полковник. У невесты.
         - У него под каждым кустом невеста, - сказал кто-то.
         - Понятно.  Йоп-парь - перехватчик! – произнёс полковник. –  Займи своё место, епи ма!
Полковник не ведал, что его знаменитая присказка стала заменителем имени собственного. Колюня Петров частенько смешил народ, но клоуном не стал, он ясно понимал место, время и грань шутки. Полковник был доволен жизнью и посему позволял массам дозированное веселье - с должностью старшего преподавателя после двадцати лет в войсках он вновь обрёл чувство юмора.
  Не то, что та дурочка-ассистентка, которой весёлый студент пару лет назад пытался впарить курсовую работу по малым архитектурным формам. Сокурсники битый месяц чертили и отмывали акварелью разнообразные беседки, павильоны и киоски. У Колюни изготовление продукта заняло один час семнадцать минут. Со своим шедевром он надеялся проскочить на арапа - ассистентка лишь в прошлом году перетекла со студенческой скамьи на кафедру, благодаря свёкру, директору проектного института. Колюня присел рядом с приёмщицей и развернул перед ней большой лист ватмана. Новоиспеченная преподавательница растерялась и ярко покраснела - у натуральных блондинок сильные эмоции всегда вызывают приливы краски к физиономии, а толстые очки на невнятном носике запотели. Ассистентка смотрела на чертёж, Колюня на ассистентку. Его мучил вопрос, спит ли она в очках, либо в постели их снимает. В его глазах действие было единственным, способным вызвать у +мужа слабый намёк на желание.
          - Что это? – спросила она.
«Ты ещё и тупая!»
          - В штампе написано. Домик сторожа.
«Домик сторожа» имел размеры метр на полтора и два метра высоты. Сумма изображений занимала одну восьмую бесконечного ватманского поля, которое Колюня попытался закамуфлировать насыщеностью окружающей среды. В качестве среды доминировали потёки и густые разводы зелени травяной; само  сооружение он выкрасил в цвет прелой листвы – других красок у него не нашлось. Окна у домика отсутствовали, их заменяла прорезь в дверном полотне. В виде сердечка. Именно с таких объектов начинается освоение шести соток. Сортир!
          - Я не могу это принять.
          - Почему? – искренне удивился Колюня и придвинулся поближе к ассистентке.
Он пояснил, что объём работы соответствует всем требованиям: план сооружения, разрез, три фасада, перспектива и ведомость материалов. Применённый автором материал значился как доска необрезная и руберойд. А уж то, что сторожка - малая архитектурная форма… Никаких сомнений и быть не может! Куда уж меньше? Аргументацию под столом подкрепляла полемическая правая нога, которая с короткими интервалами прижималась к бедру блондинки. Невзначай. По лицу ассистентки плыли красные волны, её смущал настойчивый и симпатичный студент.
          - Мне надо посоветоваться с завкафедрой. Зайдите завтра.
Заведующий кафедрой, маленький большеголовый дед, был маститым архитектором и ценителем анекдотов. Колюне повезло. Его произведение высшая инстанция расценила как анекдот. Дед посмеялся, назвал вещь подобающим именем и велел студенту внести существенное дополнение – прорубить в убогом сортире «очко».
           - Как Пётр Первый в Европу? – серьёзно осведомился студент, чем вновь развеселил старика.
            - ... В Европу прорубить «очко»? - задумчиво перелицевал дед строчку «Медного всадника». - У вас оригинальный тип мышления. Одним словом вы превратили просвещённый Запад в выгребную яму. Нашей Родины. Патриотично!               
Мастер махнул рукой и нарисовал  на ватмане крупный «трояк» за патриотизм.

 … Студент Петров не соврал - он, действительно, провёл ночь у невесты. Настоящей. Усевшись на место, он задумался, но вовсе не о электродетонаторах и ширине зоны сплошного осколочного поражения. Он думал о том, что ему нужно выпросить у папашки денег. На свадьбу. Да! Но прежде папашку предстояло отловить!

  Папа Колюни был профессиональным ходоком. Нет, конечно, не к Ленину, потому как мумия вождя уже с полвека маялась на сцене нескончаемого шоу; да и позабыли уже тех несчастных, что пёрлись из необъятных весей к Самому Человечному за землицей и отеческим советом. Если вообще не являлись мифом...
К расцвету социалистического бытия термин «ходок» в народных устах имел только один смысл и единственный приличный синоним. Бабник. Папашка появлялся дома редко, он постоянно пропадал то на работе, то в командировках, возвращался затемно и с обязательным букетом. С детства Колюня частенько засыпал под напряжённые ночные разговоры на кухне, но наутро мать выглядела повеселевшей с лёгким налётом счастья. Однажды отец пропал на неприлично длительный срок.
             - А где папа?
             - Папа жить с нами больше не будет, - уведомила мама.
«А меньше?» - хотел спросить Колюня,  но понял, что юмор неуместен, и промолчал. Мама же выставила папу после очередного похождения и амурных подробностей, услышанных от сочувствующих подруг, которые соболезнующе заложили друг друга. Подругами руководила месть и личная обида на любвеобильного папашку - тот не отдавал предпочтений, а последовательно-параллельно переспал со всеми. Мать не стала городить легенды о героических разведчиках и первопроходцах, сгинувших во имя светлого завтра, а сообщила, что они с отцом «просто разлюбили друг друга». Колюня огорчился, но переживал молча, он перешёл в восьмой класс и ощущал себя взрослым, так как ему случилось уже целоваться с девочкой. В пионерском лагере. Мать отстаивала права трудящихся в верхах областных профсоюзов и потому изрядно баловала Колюню летними поездками на черноморское побережье. Мимолётное увлечение отправилось в далёкий город, и воспоминания о нём поначалу тревожили мальчика куда чаще, чем о папашке.
 Типичные последствия безотцовщины Колюню миновали – он не угодил в дурную компанию, которая на дворовых скамейках баловалась дешёвым портвейном, ходила драться за три квартала с чужой шпаной и систематически подсаживалась на нары. Портвейн Колюню нисколько не интересовал, его занимали девочки. Ему нравилось наблюдать за ними, особенно за движением бёдер и ног, а ещё милые пустяки вроде гримасок кокетства и надутых губок; ему нравились повадки другого мира, с которым желалось соприкоснуться.
Учился он прилично и занимался спортом – бег, настольный теннис и полуофициальное каратэ. Виды выбирал индивидуальные, ибо по характеру сложился из Колюни не командный игрок, а типичный индивидуалист, пусть и обаятельный, и с приветливой широкой улыбкой, и с массой приятелей, но без настоящих дружеских привязанностей. Спорт разнообразил встречи с девочками, с которыми он отправлялся в кино, на танцы или в праздничные компании, а девочки разнообразили спорт и друг друга. Они менялись. Часто. Колюня не отличался постоянством.

  Первая мало-мальская дружба, точнее, клуб по интересам, возник на первом курсе. Уже в сентябре Колюня составил сообщество с Зеной,  с ним он обнаружил похожий интерес.
            - Пора по бабам?
            - Так расскажите мене за тех лялечек, шё мы ещё здесь?
            - Зена, еврейская морда, хватит косить под Одессу!
На «еврейскую морду» Зена не обижался, он обижался на «Зиночку», его полное имя  значилось как Зиновий. Зену с Сахалина, где человеку с «пятой графой», судя по его нытью, невпротык было поступить в вуз, принесло в Нечерноземье к дальней родне.
            - Черта оседлости, - говорил он. – Промежностная остановка.
Для получения высшего образования. Он был высоким чуть сутуловатым красавцем с ленивыми мягкими движениями, и брился перед зеркалом в общежитской умывальной с обязательной присказкой:
            - Да! Красивый я хлопец! На испанца похож.
Намыленная рязанская ряха в соседнем зеркале с готовностью соглашалась и просила три рубля до стипухи. 
Зену сильно тянуло на всамделишный Дикий Запад. Товарищи разъясняли, что путь до Америки с дальневосточного побережья был в разы короче. Зена отвечал, что имеет желание высадиться на Манхэттене, а не наоборот в Лос Анжелесе. Ага, и Статуя Свободы вас встретит радостно у входа… Окружающие воспринимали звёздно-полосатую мечту за пустую болтовню. Какие к хренам Штаты, когда и соцлагерь открывал двери со скрипом! Ну, Израиль, куда ни шло – первая волна эмиграции уже набежала на брег земли обетованной.
А, между тем, Зенина иде-фикс укоренилась серьёзно и успела пустить ветвистые побеги. Произросли они на почве газетных вырезок бабушки Фиры, натуральной одесситки и пламенной большевички, которая, невзирая на десять лет Дальлага, воспитывала внука в духе марксизма-ленинизма.    
            - Не делай морду страданий, - подсовывала она Зене «Как закалялась сталь». – Читай! А то зямой* вырастешь.               
Зена предпочитал Павке Корчагину «Тысячу и одну ночь», Апулея и «Декамерон», но терпел. Рассказы о героях и любви к Отчизне подкреплялись периодикой. Разбирая после     бабусиной кончины пожелтевшие листки, внук наткнулся на статью о героической четвёрке солдат, которых носило по волнам на игрушечной барже с заглохшим дизелем. Сорок девять суток! Зиганшин, Поплавский… В шестидесятом Зене исполнилось лишь шесть, но  *  Зяма – не только уменьшительное от Зиновия, но и нытик, неудачник, убогий человек.

из памяти сразу вынырнуло:      
             
                Как на Тихом океане            
                Ходит баржа с чуваками!
                Чуваки не унывают,
                Рок на палубе кидают!

Чуваки съели ремни с сапогами, едва не погибли с голоду, но их спасли американцы. В старушкиных анналах обнаружилась «Сан-Франциско кроникл», что в портовом городе не являлось редкостью. Зена к десятому классу не очень-то шарил по-английски, но текст был легким: … тысячемильный дрейф…  русские герои…  crazy boys… авианосец «Карсадж» приходит на помощь… гимнастёрки разодрали на сувениры… beautiful! Но больше всего Зену поразили репортажные фото. В отличие от советской прессы, где фигурировали дубоватые фейсы из личных дел, в штатовской газете по трапу корабля спускались широкоплечие короткостриженные супермены в двубортных костюмах с подкладными плечами, им в лица ревела раскрытыми глотками восторженная толпа. «Вероятный противник» нёс на руках героический советский стройбат. «И шё у них в заднице горели пионерские костры вернуться до хаты?» Зена не вернулся бы. Из-за одного двубортного костюма. Уроки патриотизма лопнули пузырём жвачки, мальчик бережно припрятал газету и сильно захотел в ту Америку.

           ... - Ну, - говорил Колюня, - пора?
               - Я вас умоляю! Таки уже дважды пора.
И всегда были они в одной поре, и хождения их были неустанны...

  Местом блуда логично избрали факультетское общежитие, тем более, что Зене там выделили койку - его родня таки оказалась очень дальней. Не то, чтобы волнующий аромат разврата поселился в длинных коридорах... Скорее, устойчивый запах пельменной, достававший с первого до пятого этажа. Но соседство трёх сотен молодых людей от восемнадцати до двадцати пяти, покинувших родительскую опеку и отчий кров для обучения в областной столице, осеняла не только тяга к знаниям. Случайное прикосновение бедром, быстрый взгляд, невзначай положенная на плечо рука... и проскочила искра, из которой обязательно и всенепременно возгорится. Любови вспыхивали и угасали, множились измены, игрались свадьбы и рождались дети. Впрочем, появлялись они и без свадеб... Общага!
               - Нельзя доверяться случайностям. Мы будущие инженеры и должны базироваться на прочной научной платформе, - провозгласил Колюня.  - Открываем новое учебное заведение. МУСО.
               - Перестаньте этих глупостей. Шё за мусо?
               - Международный Университет Сексуальных Отношений. Я буду ректором.
               -  Николай, не давите понты. Я не имею вас за ректора. У меня вже опыта больше.
И они стали спорить. Об опыте, который успели приобрести.  Колюня оставил невинность под чёрным небом Гурзуфа. В последнее школьное лето мать спроворила половозрелому ребёнку путёвку в «Артек», и пятую ночь он встретил на пионерском пляже. С вожатой, студенткой из Харькова, проходившей педагогическую практику.

                Орлята учатся летать!
                Им салютует шум прибоя...

Бойкая загорелая девчонка с короткой стрижкой и веснушками на вздёрнутом носике положила на смуглого симпатичного парнишку глаз, а следом, собственно, парнишку на самое себя. Колюня был хорошо сложен, сиял белозубой улыбкой, уловил флюиды и отдался в опытные руки. Море переливалось звёздами, тихая волна шуршала галькой, трещали цикады, и в кипарисах путался лёгкий бриз. Сердце то плясало, то замирало, но не романтика трогала Колюню - его трогала вожатая. И были те прикосновения возбуждающе  легки в неведомой доселе ласке. И даже заставляли забыть о локте, в горячке первого свидания разодранном до крови о некстати вылезший гвоздь деревянного лежака.
Вожатскими нежностями Колюня пресытиться не успел - разнообразие педагогических приёмов удовлетворило бы и более искушённого знатока, но исподволь поглядывал на ровесниц. С умудрённым видом.
             - Я к тебе приеду, - шептала она на ухо. – Шесть часов на поезде. Ты будешь ждать?
             - Я? Буду. Конечно, буду.
Правило первое: не оставлять следов. На прощание он записал вымышленный адрес.
             - Там оказалась женская консультация. Совершенно случайно! - рассказывал Колюня. -   Я пахал, как трактор. Всю смену! Учительница первая моя. Я бы ей за практику "пятерку" поставил. Старше на четыре года.
            - Моя - на шесть. Она уже кончила на врача.
После недолгих препирательств Зену тоже назначили ректором. Подотчётного института с абревиатурой  ВИПС. Всесоюзный Институт Половых Сношений!

        ... - Элементарная арифметика. Четыре коридора по двадцать  комнат. В комнате по четыре человека. Женского пола процентов на десять больше. Сколько?
            - Шибко сильно много, - сказал Зена, ведя подсчёт на клочке бумаги. - Почти двести. Не делайте мене смешно! Мы протянем ноги.
             - И ещё ротация!
             - Вы хотели иметь оральный секс?
             - Его тоже. Но ежегодно пятьдесят относительно невинных девочек занимают койки драных коз. Получивших дипломы. Ежегодно!
Общеизвестного употребления «тёлки» ещё не существовало. Колюня делил особей противоположного пола на три категории: козочки в собственном соку, натуральные козы и козы драные. Первые планировались к жертвоприношению, следующие находились в процессе, а последние знаменовали бывших в употреблении.
            - Как нам жить на такую прорву?
            - Методом исключения.
Отбросили страшных, как атомная война. Потом просто страшных. Потом некрасивых. Следом уже ангажированных, беременных и честных. Последние по совпадению принадлежали к первым двум категориям, хотя… К пятому курсу и таковых не оставалось.

                Но отвечают пожарные дружно:
                - Девочка в здании не обнаружена!

 В подбитом остатке требовались две симпатичные покладистые девчонки.
           - Они мечтают нам отдаться, - сообщил Зена. - С чётвертого курса. В триста семнадцатой. Аля и Валя.
А потом Света и Вера. И ещё Оля и Машенька, а за ними Вика и Зоя, потом снова Света, но   совсем другая, и, конечно, Людочка... И даже Иветта.  Но всё началось в триста семнадцатой.

   Конечно, ошибочно отождествлять студенческое общежитие начала последней трети двадцатого столетия с домом свиданий. Здесь коллективно лепили курсовые и дипломы, передирали конспекты и расчётки, менялись «шпорами», одеждой, давали поесть, взаймы и поглядеть глянцевую зарубежную порнуху. Лишь в общаге можно было получить на ночь «Мастера и Маргариту», перепечатанную на машинке из журнала «Москва» неизвестным подвижником. Или Веничкины «Москва – Петушки», или «Зияющие высоты».
Но нравственность трещала! «Моральный кодекс строителя коммунизма» был никудышным сторожем, и на вахте восседала суровая тётка с всепроникающим Соколиным Глазом; подспорьем ей являлись набеги команчей - комсомольских стукачей-активистов с обшариванием комнат в поисках посторонних лиц и лиц нетрезвых, запрещённых напитков и пустой тары из-под них. Далее – собрание, бичевание, выселение. Вплоть до прощания с альма матер. И крались ночным коридором тени, и тихо скрипели двери и кровати, а водосточные трубы служили кратчайшим путём до приоткрытого ожиданием окна - заменителя веронского балкона. И по фигу было ромео и джульеттам, что лазурный горизонт не расчерчен верхушками пиний, и диск полной луны не разрезан чёрным силуэтом шпиля романского собора, а полночь не доносит дурман азалий и рододендронов. Через улицу сутки напролёт чадил «Икарусами» автовокзал, на задах пылило вытоптанное поле институтского стадиона. И сплетались юные тела, а прерывистый благодарный стон сливался с дребезжащим голосом: «Через пять минут отправляется автобус по маршруту...»
         - От скоты! Устроили тута публичный дом! -  привычно бубнила вахтёрша. 
Отнюдь. Здесь отсутствовала стоимость удовольствия, её заменяло обоюдное желание. Тело советской студентки не продавалось!
Громкое подтверждение аксиоме прокатилось по институту спустя три года, благодаря сокурснице Колюни. Сокурсница довела его либидо до немыслимого пика. Фигура без изъяна. Нет, без намёка на изъян! Ноги, достойные подиума, и раскосые татарские глаза. Она и была чистокровной дочерью татарского народа.
       - Гиперсексуальна! - делился он с Зеной. - Ты видел её попку?
В это время суток Зена был тускл. Он отстал от приятеля уже на два курса и с трудом заканчивал второй. К лени присовокупились тяготы ночной жизни. Когда общежитие возвращалось с занятий, Зена лишь просыпался. К тому же, он был озабочен нежданной (а кто её ждёт?) гонореей, каковую врачевал  известный подпольщик по прозвищу Бициллин Сто.
        - Шё мне на её попку глаз натянуть?  Достань уже курсовую по термеху. Горю!
Горение являлось его обычным состоянием.

  К чести Колюни, история произошла позже печальной кончины его вожделений.  Красавица Налия вела насыщенную и разнообразную жизнь: чем-то заведовала в комитете комсомола, служила комиссаром стройотряда, проводила собрания, субботники и бесконечную череду унылых мероприятий к датам и юбилеям. Ответственно и с неподдельным энтузиазмом. Её энергия казалась неиссякаемой.
       -  Темперамент, какой темперамент! Куда я смотрел!? Нет, ты мне скажи, куда я раньше смотрел? - страдал Колюня. - А грудь? А глаза? Зена, я возжелал.
       - Не вздумай с ней Мендельсона лабать, - зевнул Зиновий. - Клиент, ваш номер восемь!
Если бы восемь! Счёт шёл на десятки... Потрясающая естественностью доступность. По-товарищески, по-комсомольски... Она отказала лишь однажды, но как!
   Водились, водились в сфере высшего образования истинные гурманы женской плоти. Нет, не те похотливые старцы, норовившие ухватить под экзаменационным столом круглую коленку Сусанны в мини юбке и удовлетворённо засеменить под бочок к своей профессорше. Старческий лепет не тянул даже на лёгкий петтинг. Девочки терпели и относились к лепету с пониманием - аттракцион приносил в зачётку требуемый балл.
Настоящий учёный доводит эксперимент до логического завершения. Укладывание в преподавательскую постель характеризовалось примитивно грубым приёмом, но желанные плоды сыпались с дерева, стоило лишь тряхнуть его.  «Куртизаны – исчадие порока!»
   Стабильным усердием выделялся некий кандидат наук, взрощенный на кафедре политэкономии, небрежно-усталый сорокалетний баловень в дорогих фирмовых шмотках. Был он холост, обладал трёхкомнатной квартирой, а на лекциях идентифицировал себя козлом перед бескрайним капустным полем, интеллекту мерещились какие-то ван гоговские  огороды. Или виноградники. Семестр посвящался нагуливанию аппетита, намечались места выпаса. Древний инстинкт подгонял самца экономических наук к сессии. Лососёвые идут на нерест! Да, преподаватель при желании мог «завалить» любого студента, с условием, что тот не будущий Нобелевский лауреат. А в столь мутной воде, как политическая экономия... «Деньги - товар – деньги» - всё, что осталось в инженерных извилинах после годовой пытки прибавочной стоимостью. Набить преподавательскую морду собирались из года в год, напутствия на благое дело передавались от старших младшим, но мешала элементарная боязнь последствий.
    Налия училась на «хорошо» и «отлично» и за политэкономию не волновалась - женский мозг способен недолго хранить фрагменты постулатов основоположников. Она без запинки отбарабанила вызубренный билет. Преподаватель не слушал. «Хороша сучка!» - думал он и натурально набрасывал будущую прелюдию. После бокала лёгкого вина под хороший джаз. Оскар Питерсон? Коулмен? Для неё сложновато… Дэйв Брубек? Пожалуй, подойдет. Потом он будет неспешен, нежен, но требователен.
          - За счёт какого фактора одинаковые по величине капиталы приносят различную прибавочную стоимость? – закинул он для начала сущую безделицу.
Студентка споткнулась. Кандидат предвкушал добрый урожай.
         - В чём состоит критика Марксом теории основного и оборотного капиталов Смита?
«Во попала, етить твою мать!» - поняла грядущую участь студентка.
    - А физиократов?
    - А Рикардо?       
Потом преподаватель  ещё пару раз потряс ствол и не получил ни одного вразумительного ответа. Плод упал.  Кандидат наук вздохнул.
        - Ведомость я сдаю завтра утром, - с прозрачным намёком произнёс он, не внося в эту ведомость «неуд».
К чему тратить время на уговоры, когда имелась отработанная бессловесная методика - в зачётную книжку конспиратор вкладывал записку с назначенным временем пересдачи. На вечер. И домашним адресом. И номером телефона на всякий случай. Система работала безотказно. А то! Кому охота торчать семестр без стипендии? Дурных нема.
Но случается на старуху проруха! «Нет, козёл! Это ты попал!» - злорадно решила Звезда Татарии и отправилась к секретарю парткома. С уликой и почти искренним возмущением. Она имела на это полное право, ибо тоже была кандидатом. В члены КПСС. А уж изощрённый насильник, как и любой преподаватель общественных наук, являлся членом партии в обязательном порядке. И здесь они были равны.
Секретарь парткома заиграл желваками и созвал бюро. Не стая ль воронов слеталась? О! с каким наслаждением они клевали падаль злополучного сластолюбца! Растление, совращение, использование служебного положения!
          - Попытка, - робко подал голос прелюбодеец. – Попытка совращения
С него слетел фирменный лоск, а снисходительный взгляд с лёгким оттенком превосходства превратился в заискивающий. Его уже обмазали смолой и изваляли в перьях.
          - Чья бы мычала! – секретарь мог позволить себе грубость с мерзавцем. – Как там в судопроизводстве? Свидетели обвинения? Найдём, не сомневайся! И потерпевших тоже. Статья висит. Из УК. Так что… попал в дерьмо – не чирикай!
Повесить? Четвертовать? На дыбу! И очистили они от развратного негодяя свои незапятнанные ряды. И отрыгнул ректорат стахановца клубнички из институтской утробы. «И докторскую свою забери, на хрен она кому нужна, можешь ею… Свободен!» Откосил Ясь конюшину. Налию же приняли в партию немедленно, сократив кандидатский стаж.
             - Сучка! - резюмировали девушки, в особенности те, кому довелось побывать в трёхкомнатной квартире. – Пробы же ставить негде!
             - Ведь были люди в наше время! – восхитились парни, чьи права ущемлялись правом сильного.
Новообращённая коммунистка получила высокое звание Честной Давалки. Касательно злополучного экономиста злые языки передавали, что тот от нервного потрясения пришёл в полное расстройство половой сферы и весьма продолжительно восстанавливал былые кондиции у столичных сексопатологов за нехилые мани.

…Через два дня Колюня уже отчитывался перед руководством ВИПС. Без употребления научной терминологии.
             - Деревяшка! Бревно! Я её так и не распилил.
             - Доктор на больных не обижается. Спрашивается вопрос, где тот пар, шё в свисток ушёл?  Полный комсомольский съездец! – поставило очевидный диагноз руководство.
С Зеной они встречались всё реже, Колюня переместился на территорию нового заповедника, приятель же не тратил лишних сил и удовлетворялся привычным ареалом.
             - Никакой конкуренции! - убеждал поначалу Колюня.
Последние полгода он резвился в педагогическом институте, четыре раза обещал жениться и шесть раз познакомить с мамой. Девочки из райцентров были доверчивы.

Потом… Потом появились ножки. Очаровательные девичьи ножки. Были они умопомрачительно длинными. Через разрез юбки в распахе бежевого плаща в Колюнин взгляд упёрлась восхитительная коленка. Взгляд находился с коленкой на одном уровне краткое мгновение, когда распахнулась дверь троллейбуса. Потом ножки грациозно спустились на тротуар, и Колюня забыл, куда собирался поехать. Зелёные глаза скользнули мимо, взмах густых каштановых волос, и тонкие каблучки светлых туфелек заспешили по весеннему солнечному асфальту. Он пошёл за туфельками. Таких стройных существ Колюня ещё не встречал. Он шёл в десятке шагов, и во рту сохло от невиданной походки – эти ноги не ведали параллельного перемещения, они по очереди изящно обвивали друг друга и строили перед собой безупречную прямую. И тонкая талия под поясом плаща, и воздушный шарфик, летящий по ветру в лёгком аромате чего-то терпкого… Вокруг текла обыденная серая лента прохожих в изделиях Зажопинской фабрики массового пошива верхней одежды, огибая пришелицу из мира ненаучной фантастики. Разум покинул его. Он забыл, начисто забыл, как знакомиться на улице! Дальнейшие собственные действия вспоминались туманно, кажется, тут же на углу он купил цветы... эти ... как их... да, нарциссы!
            - Я этим не страдаю, - произнёс он и протянул букет.
            - Чем? - зелёные глаза широко распахнулись и прикончили дарителя.
            - Нарциссизмом.
Она взяла букет, кисть была узкой с тонкими пальцами, и окинула Колюню взглядом. Тот был, как всегда, безупречно чист и отглажен. И всё чистое и отглаженное отдавало несоветским происхождением.
            - А чем страдаешь?
«Тобой!» - хотел воскликнуть Колюня.
            - Ничем. Корью болел, краснухой. В детстве. И ногу сломал. Когда с велосипеда упал.
«Что я мелю? Идиот! Ещё про триппер расскажи!»
Она рассмеялась негромким колокольчиком и спросила, не ударился ли он вдобавок головой. Потом Колюня отправился провожать её «по делам» и помнил только то, что говорила она. Ей было девятнадцать, на три года моложе, иняз, подрабатывает манекенщицей. Термин «модель» ещё не родился и употреблялся только по отношению к самолётам и кораблям, которые школьники увлечённо клеили в кружках Дворцов пионеров. Откуда, откуда взяться манекенщице в провинции, пусть и принадлежит эта провинция ближайшему окружению столицы? Только там, в Доме моды на Кузнецком, могли водиться лакированные красотки с обложки журнала «Силуэт». А здесь… Да, здесь находился какой-то зальчик с красно-зелёной ковровой дорожкой. В задроченном Центре быта меж химчисткой, точкой ножей, починкой утюгов и парикмахерской… Ага! Там она и демонстрировала продукцию местной трикотажной фабрики. Её звали Миленой! Имя превратило Колюню в абсолютный кисель, редкие имена его непонятным образом манили. Кроме Иветты вспомнились Эрика, Алиса, ещё Снежана... Да, Ванда (о, Ванда, любовь моя!) и Карина. Но! К новой знакомой простое арифметическое действие не подходило. Плюсовать её к списку предыдущих пассий Колюня не желал. Он влюбился.
               - С ума мозгами двинулся! – сразу понял Зена. – Я с твоего вида дурею.
Обалдевший вид Колюня сохранял месяца четыре, такая дистанция отделила встречу от брачной ночи. Козы всех видов были безжалостно изгнаны с пастбища. Он болтался под её окнами, встречал по утрам, провожал вечерами, дарил цветы и конфеты, водил в театр и в ресторан – стипендии хватало на три посещения. Для пополнения бюджета - просить у матери деньги на развлечения было не по-мужски, разгружал вагоны. Мест для быстрого заработка страна предоставляла немного. Где-то – порт, где-то – станция, здесь таким местом являлся сахаро-рафинадный завод. Вагон на пятерых, по двести сорок мешков о пятидесяти кило на каждого; платили наличными по окончании работы - двенадцать рублей в одни руки. Чаплин, «Новые времена». К семи утра у ворот, за которыми виднелись постройки тёмно-красного кирпича времён последнего царя, собиралась небольшая толпа, разделенная на две социальные части. Большую представляли потрёпанные личности в полушаге от статуса бомжа, их разбавляли зреющие мозги государства, его будущая опора – студенческая молодёжь. Из ворот появлялся зазывала.
              - Тридцать человек! Сегодня «сотки»!
Толпа разочарованно уменьшалась – сто килограммов похмельному организму не в подъём.
Колюня уставал зверски, утешаясь жертвой любви и растущей мышечной массой. Вечерами пел под шестиструнку «О, Баядера!», «У берёз и сосен», «Yesterday» и «Never Marry a Railroad Man» из репертуара «Shocking blue». Пел Колюня хорошо. Он не ждал ответных признаний, он жаждал обладания. Она сдалась.
В ЗАГСе, когда подавали заявление, его настиг сюрприз. В паспорте обожаемой невесты значилось совсем другое имя. Антонина!
              - А где Милена? – отвесил челюсть Колюня.
              - Псевдоним. Для дела.
Он проглотил маленькую ложь и навестил папашку, который обзавёлся новой семьёй. Мачеха была старше Колюни всего на три года и одарила его братиком, тот радостно гугукал и писался во все стороны. Денег на свадьбу папа выделил.

         … - Вы имеете себе представить, шё нас больше не оба два? – спросил Зена, лишь у Колюни на пальце образовалось обручальное кольцо.
Зену назначили в свидетели. И шё вы себе думаете? В конце вечера этот сам себе шмаровоз таки умыкнул подругу невесты в кущи чудесных наслаждений.

       ...  - Тоня! – кричала из кухни тёща. – Вставай! Хватит валяться!
Он перебрался к родителям жены - дочке не хотелось расставаться с мамой. Ещё бы! Мама готовила, стирала, убирала. И дома, и замужем. От «Тони» Колюня первоначально вздрагивал. Милена поднималась с постели не раньше одиннадцати, полдня сидела у зеркала с расчёской – ей казалось, что волосы черечур вьются. Она их выпрямляла! Потом что-то щипала, красилась, мазалась и делала ещё массу малопонятных процедур, от длительности коих муж уже через месяц приходил в полное исступление. Он днями напролёт наблюдал, во что обходится красота, потому как торчал дома над дипломом. С тестем не сложилось, общий язык можно было найти только за бутылкой, но Колюня не пил.
           - И на кой мне этот зять? – услышал он как-то из-за кухонной двери. – Ни посидеть по-нормальному, ни поговорить.
           - Не последний, - пробурчала тёща.
Тёткой она была невредной, но женским чутьём угадала в зятевых штанах компас, стрелка которого замерла  временно.

   По распределению Колюня попал в СМУ номер шесть треста ТяжПромХрен её знает какой Индустрии. Мастером монтажного участка. Через три зарплаты он убедился, что месить сапогами грязь и материться с гегемоном об оплате простоев - удел избранных. К  коим себя  не относил. А ещё: ненормированный рабочий день - процентовки - наряды - планёрки - совещания - материальные отчёты - пожарная безопасность - охрана труда и, тьфу-тьфу, производственный травматизм. Герои-монтажники после обязательного приёма перцовки споро вершили трудовые подвиги на пятнадцатиметровой высоте. На узкой плоскости подкрановой балки и без обязательных поясов. «Надевать? Вот эту херню с цепями? Чё, я не мужик?!» Колюня замирающе следил за эквилибристикой поверх окуляра нивелира и чувствовал неприятное щекотание в области гениталий.
           - Не ссы, Евгеньич! После стакана ещё никто не падал!
Колюня отправлялся на работу в семь утра и возвращался к программе «Время».
           - Сходим куда-нибудь? - спрашивала свежая, как бутон, юная жена.
           - Куда?
Список развлечений в полумиллионном городе конца предпоследнего десятилетия советской власти был скуден, как зарплата молодого специалиста. А конкретная зарплата уходила на дорогие прибалтийские тряпки, которые привозила Тоньке подруга с грустным лицом лошади. "Не имейте вы, девчоночки, подруженьку-красавицу", - напевал Колюня после её ухода.
           - В гости, например.
Мужу хотелось поесть и лечь в койку. С бутоном.
           - Мне рано вставать.
Милена дулась, Колюня пресмыкался, но к полуночи затаскивал её в постель и мирился до будильника.
 Он напросился на аудиенцию к начальнику управления в сопровождении бутылки армянского именного коньяка «Ахтамар» и обещания облсовпрофовской путёвки в Карловы Вары. За десять процентов стоимости. Для матери услуга не составляла труда, она  идеально вписалась в быт профессиональных союзов и добралась до персональной "Волги",  просторного кабинета и секретарши. Секретарша, миленькая миниатюрная девочка с вызывающим бюстом явно чужого масштаба, постреливала на сына начальницы улыбчивыми   глазками. Колюня был не прочь присоединить её к своей «коллекшн», хотя бы из-за пикантных размеров.
          - Не смей! – запретила мать, заметив, что отцовский преемник уже слюнявит наживку. – Даже не помышляй.
Известие о грядущей свадьбе она встретила с облегчением.

… Начальник соображал быстро, иначе не был бы начальником. И сразу понял, что Колюнина стезя пролегает совсем в иных пределах. Конкретно, в отделе снабжения треста, где имелся недобор обаятельных жуликов. Точнее, их полное отсутствие. Он замолвил словечко Управляющему, и через три дня бывший мастер обзавёлся собственным столом, телефоном и с удовольствием сменил телогрейку на привычный костюм.
  Снабжение! Мутная вода распределения, лимитов и фондов. Где-то в недосягаемых высях государственного планирования облечённые мужи вершили судьбы великая и малая отраслей народного хозяйства. Прокат, уголь, цемент, транспорт и мазут дозировались министерствам, которые, в свою очередь, дробили целое на крохи и «спускали» низшим ступеням. Иди и возьми! Если бы… За тем, что имелось на бумаге и тем, что поступало на конечный склад сооружались надолбы и контрэскарпы, рвы и минные поля. Их преодоление и было единственной обязанностью снабженца. Но недаром Колюня получил две инженерно-сапёрные звёздочки, он находил удовольствие в преодолении полосы заграждений. В суть въехал быстро, и скорость выполнения заданий вызывала зависть тёртых коллег. Коллеги были похожи друг на друга фиолетовыми прожилками носов и трепетом передних конечностей по утрам. Две замотанные разведённые тётки постепенно приобрели мужские повадки.
               - Кто я, спрашивается, баба? Нет, не баба! Конь с яйцами, вот кто! – частенько повторяла одна.
Несчастную так и нарекли.
Методика! Всё дело в методике. Матёрые работали по старинке – с часовыми сидениями и замусоленными накладными в руках перед кабинетами, унизительными просьбами в этих кабинетах и  финишной попойкой с кладовщиками разнообразных баз. При благополучном исходе. Как правило, потуги заканчивалось отказом в первой инстанции, которая спущенное сверху перераспределяла согласно собственному мировоззрению – «на местах виднее». Колюня посредников исключил! Русло министерского ручейка превратилось в полноводную реку и образовало изгиб. Изгиб миновал территориальное управление   материально-технических ценностей, и широкое устье изливалось в водоём треста. И уже Сам Управляющий жал руку Николаю Евгеньевичу и вносил его фамилию в премиальные списки.
               - Эх, ещё бы пару таких ребят, - говорил он, - и остальных дармоедов разогнал бы. У тебя на примете никого?
Колюня пожимал плечами, он хотел остаться эксклюзивом.
               - Как? Как он это делает? – в лёгкой истерике вопрошали сизоносые.

   Для решения поставленной задачи необходимо оценить потребные силы и средства. Сил имелось невпроворот, а начальные средства он изыскал среди матушкиных подношений, коими полнилась финская стенка - то благодарные путешественники везли благодетельнице презенты из сказочных вояжей. Для первой московской командировки с материнского позволения Колюня выбрал пару коробочек духов. Да не ядовито-болгарского "Сигнатюра" или бедуинских "Джи-джи". Ив Сен Лоран - аромат №24 и «Мажи нуар». Париж в натуре, то есть натюрель!
В министерстве Николай Евгеньевич не рвался к начальству, его краткое паломничество закончилось у стола секретарши самого нужного босса. Секретарша с причёской сессон, как у Мирей Матье, была такой недоступно красивой и невероятно ухоженной, что даже не вписывалась в козьи ранжиры. Правило второе - спать так с Королевой! Она недовольно дрогнула тонкими бровями над сине-фиалковыми глазами - опять эти провинциалы! Откуда? А, понятно! Сейчас начнёт совать коробку с большим пряником, чтобы влезть вне очереди. Слиплось уже от этих пряников! Но молодой человек вынул из «дипломата» и аккуратно поставил на стол упаковку, надпись на которой убеждала и более избалованных дам. Секретарша слегка зарумянилась.
          - Зачем же? Это - лишнее, - сказала она вполголоса, чтобы не услышали потные пузатые дядьки с портфелями на коленях, рассевшиеся вдоль светлого шпона приёмной.
           - Для такой женщины? Лишнее? - тоже вполголоса удивился Колюня.  - Приятное дополнение. Маленький штрих. К причёске.
И возникла меж ними тайна, недоступная толстым дядькам, которые исподлобья следили за молодым пронырой. «Интересно, какие у неё ноги?» - прикидывал Колюня, он не верил в полную гармонию, но думал, что здорово повезло. Что на этом месте запросто могла оказаться костяная яичница в роговой оправе и с накладным шиньоном.
А секретарша думала,  что в свои тридцать два она - ещё полный  вперёд, и что шеф уже прекратил свои обещания на ней жениться, и что ребёнка она отвезла вчера к маме, а в квартире бардак... И ещё она думала, о чём же попросит этот молодой... на сколько он моложе? ... лет на шесть? … неужели на восемь?! ... человек, от которого пахнет чем-то приятно незнакомым. Во всяком случае, не одеколоном «Саша» фабрики «Свобода». Но молодой человек ничего не просил, он улыбался и спрашивал, где она обедает.
         - Где? Да здесь же, в нашей столовой. Перерыв короткий, и готовят неплохо.
Ноги Колюня классифицировал по высшему уровню. Идеал? Он не искал идеалов. Они вместе обедали, свободно перешли на «ты», Колюня болтал обо всём, но не распускал хвост и не хлопал крыльями по бокам. Правило третье: скромность – учтивость – вежливость.
           - Когда ты уезжаешь?
Командировку выписали на два дня. Матье жила на Соколе, двадцать минут на метро.

… «Милена… Милена?» - проверял себя Колюня, лёжа на широкой кровати. Угрызения совести отсутствовали. Он смотрел на обнажённый женский силуэт в открытом окне. По кроне старой липы прошелестел июньский дождь, непрерывно и глухо шумела ночная Москва. Она курила и думала, что погорячилась. Какой там «полный вперёд»?! Для него она …как бы помягче… слишком взрослая, сколько на неё осталось пялиться мужикам? … пять лет, не больше. Одну пятилетку… Какая сейчас пятилетка? Пятилетка качества!
        - Всё было качественно, -  сказала она.
        - Было? Всё только начинается.
Она улыбнулась, он ей нравился. "Пришёл, увидел, уложил!"
Мудр, ох, не по годам мудр и нетороплив был Колюня и утром за кофе дождался вопроса.
        - Что ты хотел?
        -  Ничего. Тебя.
        - А трест? Показывай бумаги! Заслужил.
И тут Колюня в меру обиделся - не допил кофе и начал собираться.
        - За кого ты меня принимаешь?
        - Извини. Я не верю в любовь с первого взгляда. Но всё равно – прости.
 «Отлично! Теперь, хоть верёвки вей!» И он стал вить из неё верёвки.
Трест получил три автокрана, которых ждал годами, полтора десятка самосвалов, микроавтобус и даже «Волгу». Чёрную! Кастовый цвет.
       - Вам пора сменить машину, - сказал Колюня Управляющему.
       - Как достал?
       - Работаем.
Работа не стоила выеденного яйца – невинные фокусы с цифрами на пишущей машинке «Ятрань» в приёмной, и отправлялись в адрес треста шестнадцать километров кабеля вместо шести, семнадцать тонн солярки вместо семи и пятнадцать грузовиков вместо … Скромная единичка становилась десяткой, нужная бумага всегда лежала сверху, шеф подписывал, не вникая. Да, дядьки из Подхвостьевска и Сучьегонска уезжали с пустыми руками… Что ж! Распределение при социализме не подвластно марксовым закономерностям! Матье познакомила Колюню с многочисленными шестерёнками министерства, которые и крутили настоящее дело. Он благоденствовал. Любимчику начальства выдавались неподотчётные суммы на «представительские расходы», продолжительность рабочего дня сделалась приятно неконтролируемой, и торная дорога к креслу начальника отдела – тот готовился на пенсию, пролегла перед ним. А к жизни на два дома, разделённых тремя часами электрички, он адаптировался. Легко! «Минимум усилий - максимум удовольствий». Кредо?
     Но злобный завистник в тёмном углу всегда норовит изменить цвет белой полосы. Для Колюни избыток чёрной краски нашёлся у маляров из военкомата.
      - Тебе повестка, - сообщила мать.
И оплошал, оплошал Колюня! Сказать бы матери, чтобы задействовала связи, или попросить Управляющего… Так нет же! Самонадеянно попёрся с бутылкой коньяка к начальнику третьего отделения. Капитан бутылку взял, офицер запаса успокоился. До медкомиссии, куда был вызван следующей повесткой. Он рванул к капитану.
      - У меня план, - брезгливо отчеканил тот. - Послужишь, ни хера тебе не сделается!
Мама, мама, спасай, не хочу в Афганистан! Матери сказали, что раньше надо было суетиться, что документы у областного военкома, к нему нет подхода, через два дня -мандатная комиссия.
      - Два года! - жаловался он Зене. - Я жадный? Не жадный! Но не хочу отдавать Родине два года в казахских степях. Всех на Байконур. Оптом!
Зена таки передвинулся на пятый курс. В обычном полулежачем состоянии.
      - Я понял без второго слова. Дешевле утопиться. Бежи по-быстрому до главного, бей хвостом по полу и давай бабки до другой станции. А шё? Нормальный ченч!
Так Колюня перестал быть сапёром и … оказался в автомобильных войсках. И где? В Ницце и Монте-Карло, на Ибице и Акапулько рядового гражданина Страны Советов. В Сочи! Море ему нравилось с детства.

Но прежде была Милена... или как её там? Нет, красивая жена по-прежнему тешила самолюбие, с ней приятно было потолкаться в компании и пройтись по улице. Зависть ласкала. И всё! Она считала, что рожать рано, а в койке только и заботилась, как бы не залететь. Он вспоминал, сравнивал, и аргументы в пользу жены стремились к нулю.
        - Проверь на вшивость. Или  не видал кино за Штирлица?
        - Зена, ты мудр как раввин.
 Просто как мычание, как дважды два.
       - Мы едем служить, - сказал он.
       - Куда?
       - В армию. Служат только в армии и на театре. Театр пропускаем.
       - Ты серьёзно?
       - А то! В Казахстан.
Всё как он ожидал.
Нет, ей ещё два года учиться и на заочный она переводиться не станет. Надо было отмазаться! Там жарко летом и холодно зимой, там грязно и мухи, и вообще - феодализм, спроси у отца - он служил в тех местах. Когда? Почему при царизме? Как выпьет, так буровит про армию, уже тошнит от этой армии. Слышать про неё противно! Фильм «Офицеры»? Агитка для олигофренов. Пусть не обижается. Ничего, ничего, в жизни бывают трудности, главное, она его любит, а он приедет в отпуск. Ведь ему дадут отпуск?
      - Дадут.
И потом он сказал, что пошутил, и сказал, что получил совсем другое назначение. И показал проездные документы с пунктом следования. Волшебное изменение милого лица - она превратилась в жену декабриста и решила немедленно следовать за мужем. Колюня терпеть не мог конфликтов - всё решится само собой. Конечно, когда устроится с жильём, то пришлёт телеграмму. И будет писать. Непременно.
Три дня перед отъездом Колюня провёл на Соколе.

 «... живу в казарме. В комнате ещё двое. Комбат – злобная скотина, двухгодичников ненавидит. Думаю только о тебе».
«…Зенончик, всё классно! На третий день снял квартиру на Орджоникидзе. Комбат оказался не то, что земляком, а вообще окончил нашу школу. Я его, конечно, не знал, он постарше. Вспомнили учителей, спрашивал о городе и т.п. Определил в снабжение. Лафа! Да, по дороге попал в вагон с Кировским театром. Балерины рвали на части. Мальчишки-то у них - исключительно педерасты. А девчонки ничего, только костлявые».
« …Посылают на два месяца строить трассу где-то в горах. Пока не пиши. Крепко целую».
«… Если бы ты видел, какую козочку я снял вчера в Дагомысе! В собственном соку! Мисс  Тарту или Пярну, я их путаю. Сегодня придет в гости. Зена, сынок! Ты когда-нибудь ставил пистон в крепости двенадцатого века? В самшитовой роще? То-то!»
И не только в роще. Странно, но комбат определил Колюню точно, как давешний полковник с военной кафедры. Йоп-парь - перехватчик.
        - Тебя нельзя выпускать на Приморскую. Другим девок не достанется.
И новая жизнь вскоре сделалась привычной, и полоса вновь поменяла цвет.

Комбат дал недельку погулять - Колюня удачно толкнул два новеньких движка от «шестьдесят шестого» знакомому абхазу, председателю мандаринового колхоза.
       - Кто не рискует… - поговаривал командир, он не сквалыжничал и делился по-братски.        – Спишем.
И списывали! К офицерской чести будь сказано, имущество автотранспортной службы министерства обороны доблестно служило в окружающих отраслях народного хозяйства не только на карман, но и на общее благо. «Баш на баш» ещё не пришло в голову назвать «бартером». Битум, щебень и горюче-смазочные менялись на мясо, масло, молоко и прочие фрукты с овощами. Свежести ассортимента солдатской столовой мог позавидовать Кремлёвский полк.
От дарёной недели минус дорога оставалось четверо чистых суток, дома Колюня не был почти пять месяцев. Жена... Он лежал на верхней полке с закрытыми глазами и вспоминал её возбуждающую походку. Походка не возбуждала. Возбуждал бюст миниатюрной секретарши, выглянувший из закоулков памяти. По приезде Колюня счёл возможным за давностью нарушить материнский запрет и на три ночи закатился с пикантной малюткой. А Милена? За отсутствием детей их быстренько развели. Оба были совершено спокойны.
      
    … - Пиши рапорт, - предложил комбат, - на двадцать пять. Годика через два квартиру получишь. А звёздочку и того раньше.
Колюня размышлял. Сопоставлял плюсы и минусы. Плюсы упорно перевешивали. Даже бесконечные мероприятия, проверки и учения под солнцем Кавказа выглядели приятной забавой. Качели воспарили в небосвод. Он согласился с командиром. Знать бы, где упасть! Комбат получил повышение и отправился в столичный округ, а новая метла стала мести с пакостным злорадством. И были бывшие любимчики гонимы, и отправлены в строй, и стали привыкать к жизни на голое жалованье. Полбеды!
         - Вам выпала честь исполнить интернациональный долг, - вскоре торжественно провозгласила метла. – Продолжить службу в рядах ограниченного контингента советских войск. Поздравляю!
Сопредельное государство Талибан толкало каталку дряхлеющей страны мимо реанимации, позже этот период назовут ведением активных боевых действий. Колюня и ещё двое экс-приближённых дружно гавкнули, что служат Советскому Союзу. Всё! Синекура окончательно слиняла, качели рухнули вниз. Полосы личного хамелеона знали лишь два цвета, и Колюня не желал, чтобы траурный превратился в рамку вокруг фамилии. Вечером он впервые напился, напился до утраты сознания, чтобы притупить страх.
«Что делать?» - судорожно петлял мозг на подлёте к Ташкенту и не находил ответа. «Заболеть бы…» Никакой зацепки - бычачье здоровье. И на хрен он выделывался на кроссах? А ещё первое место в дивизии по сраному пинг-понгу. Мозг не хотел пересаживаться на борт до Термеза, не хотел служить в бригаде материального обеспечения и заниматься эксплуатацией дороги Хайратон – Кабул – Пули-Чахри. Ка-те-го-ри-чески не хотел!
И был услышан. Не ангел ли в обличье тюбетеечного чурека подбросил эту корку от сентябрьско-сладкой мирзачульской дыни? Он поскользнулся в двух шагах от трапа, что-то больно хрустнуло в лодыжке, полетел в сторону чемодан… «Мало!» - мгновенно скорректировал мозг, и упал Колюня неловко, расслабленно, не сгруппировавшись… Рухнул навзничь на глазах сослуживцев и притворился мёртвым.
        - Скорую!
Колюня затрепетал веками, лишь когда его грузили на носилки.
       - Нога…               
       - Лежите, лежите! Тошнит?                               
       - Немного.
       - Что с ним? – уловил он в голосе сослуживца неприкрытую зависть.
       - Перелом и, видимо, сотрясение. В госпиталь!

… Даже Зене Колюня никогда не рассказал бы всех подробностей косьбы от действующей армии - как вначале имитировал головокружение, лёгкое заикание, жаловался на боли в висках и бессоницу. Кость-то срослась как на собаке.
       - Не мочитесь под себя? – спрашивал военврач, глядя в карточку. – По ночам?
А в карточке уже было зафиксировано, что – да, мочится. Нечасто, но всё же… Терпеть такое унижение! Через три месяца комиссия отписала Колюне вольную.
       - Воздержание! Терпел полгода, – пожаловался бы он Зене.
Но Зиночка покинул черту оседлости, и что вы себе думаете? Начал натурально дрейфовать к тому Манхэттену. С вызовом из Беер-Шевы. Где он находился в настоящее время, Колюня не знал, но твёрдо был уверен, что до Гудзона уже недалеко.

  … - Ты видела, кого он привёз? – спрашивали друг друга козы. – Чурка с глазками! Припёрся с ней на Новый год и что?
       - Что?
       - За столом слова не сказала. Только «здрасьте» и «до свидания». Сидела и на него смотрела. Влюблённо. Глаз не сводила. Угнетённая женщина Востока. Чурка! А ещё Анжелой зовут... И, вообще, кто их приглашал?
Да, Колюня к трём больничным месяцам воздержания добровольно прибавил ещё столько же. Он старался: ослепительно улыбался, играл на гитаре и пел «О, Баядера», «У берёз и сосен»… И женился! Узбекская свадьба была многолюдной и шумной, с дорогими подарками; а какие могли быть подарки, если замуж выходит дочь уважаемого человека? Директора всея столовых и прочая ресторанов. Он обнимал зятя и обещал помогать молодой семье в меру скромных возможностей.
      - Сам понимаешь, человек я небогатый, - щурил тесть и без того узкие глаза.
«Пилят – курфа - морда нерусский», - улыбался тестю Колюня.
Роза Востока традиционно сохранила себя для мужа, и муж оказался хорошим садовником.
      - Где ты её нашёл? – интересовались экзотикой бывшие сокурсники.
Капля ли прозрачной росы скатилась счастливой слезой по бархату лепестка? Радостно ли запела утренняя птица в цветущем саду? Или осторожная лань средь благоухающих трав пугливо вскинула гордую головку? Не молодой ли месяц дамасским клинком прошёл сквозь чадру облака, дабы узреть твой чарующий лик? И я, и я буду смотреть бесконечно  на тонкую талию и дивный стан, схваченный шелками, и плавный всплеск тонких рук, и миндальные глаза с поволокой… И войду в тебя, и познаю тебя. И сяду пред кувшином доброго вина слагать рубаи. И превзойду слогом своим жалкие вирши хронического алика Омара!
       - Не поверите. На рынке.
       - На невольничьем?
       - Дебилы! На ташкентском базаре.
Она покупала виноград. Девушка-сон, девушка-мечта! Померкли и растаяли далёкие звёзды, сгорели кометы прошлого, и канули в летописях их галактические имена...  Иветта, Эрика и Ванда (о, Ванда, любовь моя!), и Милена, и мисс Пярну (или Тарту?)... И даже прелестная ночная фиалка Матье.

Анжелу научили жить для единственного господина, и, хотя была она младше на десять лет,  умела всё. Она спрашивала, что ему приготовить на завтрак и на обед; какую рубашку он хочет надеть завтра и доволен ли своей женой в общем, и прошедшей ночью в частности. Она не выходила из дому в одиночестве, не спорила, не капризничала и слушала свекровь. «Этого не может быть!» - балдел Колюня. Он ходил баем - властвовал и помыкал.
В тресте произошли лёгкие перемены – в начальники отдела произвели Коня с Яйцами. В стране изменения были серьёзней. Последний коматозник переехал на лафете из-за Кремлёвской стены к её подножию, за стеной же завёлся деятельный говорун. На голову свалился хозрасчёт, в подчинённых управлениях пошли брожения.
       - Кончится большим борделем, - мрачно изрёк Управляющий. – Три квартиры выделяют, одна - твоя. Первый этаж, не кривись. Выносить легче будет, - он держался за сердце. - Скоро и этого не станет.
Успел шеф отплатить добром, ибо рассыпался Трест Хрен её знает какой Индустрии, и самой индустрии не стало. И много чего исчезло из привычного обихода государства. Еда! Взялось народонаселение за лопаты и тяпки, принялось еду сажать и окучивать. Колюня не принялся, он проживал остатки и перебивался от случая к случаю перепродажами разнообразного промышленного барахла. Иссякли щедрые переводы из Ташкента – загребли боком московские следаки уважаемого тестя для массовости хлопковой посадки и пару нычек с цацками золотыми и камушками в гараже нарыли.
  Когда спящий проснётся! Вынула Роза Востока диплом специалиста гостиничного хозяйства и сообщила, что не за калым получила высшее образование; а школу, между прочим, закончила английскую, my darling, с золотой медалью; языком владеет не хуже пижонов из МИМО, а Борхеса, которого он даже не открыл, всего прочитала! Между стиркой и плитой. И отправилась в лучший отель города – пятиэтажный постоялый двор с прогорклым рестораном. Её взяли! За красивые глаза или точёные ноги Колюня не ведал и ведать не хотел. Жена быстро росла по службе

 ... Ни хлебом единым. Соседка! Ах, эта соседка, исполненная волнующих форм итальянского неореализма, синьора, нет, синьорита... Она так юна. Муж? Дружить домами, праздники встречать за одним столом, да и просто, по-соседски, выпить чаю… Жёны ворковали о тряпках, мужья играли в шахматы. Колюня проигрывал - его мысли затягивала бездна соседского сексапила. Её фигура... Точно! Джайв и ча-ча-ча по телевизору. Как у тех ослепительных танцовщиц с бальных конкурсов, длинноногих партнёрш субтильных мужичков. С голыми спинами до копчика и круглыми попками без балетной измождённости и дохловатости моделей. Как им удаётся держать эту остросексуальную грань, за которой таится полнота?
Колюня начал обаять баритоном и шестистрункой. «У берёз и сосен»… Забодал уже!
… Karra mia, ты же весь день одна, ребёнок в детском саду, супруг допоздна заколачивает бабки в своём тупом кооперативе. И сам он тупой, не знает, что нужно такой женщине! Ты достойна шедевров Феллини, Антониони, на край - Висконти. Я сгораю, ma belle, один поцелуй, только один, per favore! Анжела? Твоя подруга? Тебе стыдно перед ней? Не надо стыдиться порывов души. Я тоже не изменял жене. Ни-ког-да! Пока не узнал тебя. Как с этим жить дальше? Хорошо, хорошо жить, amore mia. Завтра утром, в десять. Жду. Ciao!
Их разделяло три этажа. «С доставкой на дом», - улыбался Колюня. Шла неделя за неделей, месяц сменял другой, наступал следующий год. И стало тайное явным – среди дня вдруг зарулил муж, ну, мимо проезжал - пописать захотелось. А когда писал, повернулся ключ в замке, и вошла в квартиру молодая жена в коротком халатике. Хрен бы с ним, с халатиком, но что-то в её лице заставило бывшего кооперативщика, а ныне владельца передового капиталистического предприятия, насторожиться.
       - Где была?
       - У Анжелки.
Правдоподобно? Вполне. Если бы, стоя под светофором, не заметил случайно тупой муж в зеркале заднего вида, как Анжелка юркнула в серебристый пассат. За четырнадцать кварталов от собственного дома. Десять минут назад. Он ещё пожалел Колюню и подумал, что не Цветок Пустыни привёз тот, а джина в поллитровке. Зря пожалел! И начал жену колоть. Бить не бил, но зарыдала она, хватала за руки и умоляла простить - бес, мол, попутал.
       - Знаю, какой бес! – сказал муж и вышел.
А Колюня пребывал в приятном расслаблении тела и дремоте мозга. Он принял душ и варил кофе, когда раздался звонок у входной двери. «Вернулась?» - нейтрально шевельнулось в голове, и свежевымытый хозяин в белом махровом халате до пят распахнул дверь. Не сработали реакции прежнего каратиста, не сблокировал он летящий в лицо хорошо поставленный кулак с переносом в удар веса корпуса! Тело ощутило острую боль, сделалось призрачно лёгким, настолько невесомым, что описало идеальную траекторию нокаута. Через всю длину коридора. И рухнуло! Затылок глухо бухнул о дверь ванной, и  свет померк.
  … Нет, Анжела приходила в больницу, ухаживала за ним и ничего не обсуждала. До тех пор, пока не исчезли у мужа головокружения, немного поутихли головные боли, отступила бессонница. Лёгкое заикание осталось. Колюня мученически вздыхал и принимал происшедшее возмездием за былую симуляцию.
      - Мочитесь ли по ночам? – спрашивал врач.
      - Н-нет.
Потом она заговорила.
       - Я бы уехала домой. Немедленно. Тем более, что отца выпустили. Но я на третьем месяце и могу иметь только одного ребёнка.
Когда он вернулся из больницы, в двери был врезан новый замок.
      - Ключи не получишь. Чтобы днём духу твоего здесь не было! - сверкнуло злое басмаческое око.
И стала она властвовать и помыкать.

   Заикаться Колюня прекращал, когда пел. Его приняли на клирос в кафедральном соборе. Он и сейчас там поёт, лениво размышляя, не спутаться ли с новой регентшей. Раза на два. Или с той прихожанкой-шатенкой, что появляется по воскресеньям? Но размышляет скорее по инерции, для проформы, потому что внутри давно лопнула какая-то пружинка, или неизвестная шестерёнка соскочила с оси. "Паки и паки миром Господу помолимся ..." Он вытирает мятым платком вспотевший лоб и крупные залысины, поёт и думает, что зимы сделались нескончаемо длинными, и куда-то исчезли тёплые дожди...
Вечером, когда засыпает дочка, он читает последнее Зенино письмо. Тот вже перестал сколачивать ящики под апельсины за семь гринов в час, а служит в солидной строительной компании. В Нью-Йорке! Дом, автомобиль, десять минут до океанского побережья... Живёт второй год с негритянкой. А до этого... до этого была у него пуэрториканка и ... конечно! филиппинка. «К-классная тёлка!» - восхищается на новый лад Колюня, разглядывая губастенькую шоколадку на фотографии. Он думает, что - да, Зенончик его обставил, и пора уступить должность. Должность ректора МУСО - Международного Университета Сексуальных Отношений.
Колюня стал хуже видеть, но очки принципиально не надевает, а щурится на фото и растягивает мизинцем уголок глаза.
    - Э-эх, дела н-наши б-бесконечные. В-ведь в дочери г-годится. Сат-тир! В-вылитый сатир! – бормочет он.
А поседевший сутуловатый Зена в светлом двубортном костюме глядит на приятеля с матовой бумаги снимка и, кажется, говорит:
     - Шё ты за мене? За себе скажи!
                Декабрь 2009.