Рецензия-предисловие к книге Владимира Миклавчича «Арка» (изд. «Русское эхо», Самара, 2012)
Роман «Арка» читал в канун и после тяжелой операции. Так что это не столько даже рецензия — для нее необходима бесперебойность и возвращаемость восприятия, — сколько воспоминания о близком. С автором я почти ровесник. И очень многое понимаю из написанного. Еще больше вспоминаю с ним и благодаря ему... Чтение не зацепило — заякорило, хотя ухватывалось кусочками, с большими антрактами. Между тем, роман «Арка» — это поток, требующий медленного, непрерывного усвоения. Один сбой — и ты что-то забыл, упустил, а возвращаться некогда. Но уж что есть...
О ЧЁМ?
О многом.
Это странности жизни.
Это — обретение гармонии между внутренним миром и внешним.
Это — скорбь по утекающему времени, которое олицетворяет старая Самара. Она узнаваема, хотя всё неэтимологическое применимо почти к любому старому городу. Гимн в картинках. Нет, я бы сказал, в символических арканах Таро личной судьбы(1).
Это детство шестидесятых-семидесятых, любовь и дружба, расплю-щенные о стену постперестроечного инферно, «песочницы» коего, в свою очередь, осыпались, как мальчишеская горка «чики». Была такая игра.
А, может быть, это лишь детское освидетельствование гранитными, мраморными и жестяными жетонами то ли прошлой жизни, то ли будущей взрослой небыли.
Это любовь сквозь арочные разводы мужского мировидения...
Это «новорусский бизнес»...
Это пыльное, как из бабушкиного сундука, счастье... Это... это... это... В общем, Арка...
ЗАЧЕМ?
Просто, видимо, пришло автору время осмыслить Всё. И времени нашлось, а терпения хватило на склейку разрозненных бисеринок в цельную мозаику.
Формулировать идею или пересказывать сюжет—дело неблагодарное. Тут ведь всё чудо — от чтения и наслоения впечатлений, от послевкусия, иногда даже мало воспроизводимого логически. Не вижу смысла городить образцово-показательные цитаты. Это как выжатая цедра из «царской солянки»: вне контекста не вкусить. Надо читать, не упуская мысли, авторских сигналов и отсылок. И читать только тем, кто готов оценить.
В романе нет персонажа однозначно положительного. А где он есть? Нет даже имени главного героя. Все ключевые фигуры анонимны. Повествование от первого лица ведёт... назовём его Рассказчик. Порядочный, по своим понятиям, человек, устроившийся в бизнесе. Внешне респектабелен. Лошадей с детства любил, а мечту осуществил лишь сейчас, обзаведясь Серым. Странная кличка.
Хотя отчего же? Серый для палитры, для радуги — тоже что-то вроде Анонима.
Главное богатство рассказчика — детство, откуда оловянными солдатиками и фарфоровыми принцессами наплывают все, кто был, ушёл, остался.
Рассказчик бытует в неуловимой, вневременной многослойности. Искусно блюдя фабулу, он держит читателя в не болезненном, но интригующем напряжении ровно в одну загадку-недосказку. Кажется, вот уже сейчас вылетит она, птичка. Чик — гунец взят, а рубль... отодвинулся. Дальше — больше. Опа! Рубль взят — трояк отпрыгнул.
Так и читается: пласт за пластом в поле вариантности с вроде бы и дозволяемой рассказчиком возможностью поиграть на клеточках последовательности и стыка пространственно-временных пазлов. И, тем не менее, до изюминки (или «сыра в мышеловке») добраться не дано. Это, видимо, сокровенное. Или просто игра?
Игра по имени жизнь, в которой никто не знает, что ждёт за, казалось бы, ожидаемым поворотом. Поэтому в игре не может быть (и не будет) стопроцентной отгадки.
«Игра в бисер». «Игра в классики»(2). «Игра в чику». Первые две известны многим, но больше — Им. Последняя — только Нам, русским.
Я не всё состыковал, честно. Ведь и Рассказчик задал интригу, не допустив разгадки. Автор в праве. И всякий раз перед тобой муаровая таинственность в неплотной вакуумной упаковке с завязочками полусекрета. Ты их развязываешь, но муар лишь отливает новыми точками и оттенками совсем иного узора, а тебе достается вакуум. Сложно? Но всё это цветочки на фоне авторской стилистики. В которой, пожалуй, истинный секрет притягательности и силы «Арки». Я бы назвал это «погоней за неуловимым». Автор озаглавил: «роман-интонация».
АРКА, ОНА И ЭФФЕКТ ОТСУТСТВИЯ
Для Рассказчика Арка не просто символ детства. Это простреливающий солнцем коридор из Вне и, может быть, даже обратно. Не зря же, осознавая обречённость старого города перед небоскрёбным вандалом, Рассказчик вывозит Арку в деревню. Куда сам уезжает из мегаполиса. И где отдаёт её сельскому батюшке. Арка и деревня — новый кентавр... Разве? Ведь русский Храм — это и погост. А арка — срез храмового купола или свода! Погост с Аркой. Рассказчик не убегает. Его отъезд — не прятки, а поиск своего места, своей жизни. Это — возвращение, безусловно, метафорическое и в тоже время реальное.
О Ней Рассказчик повествует только курсивом. Интерес обеспечен. Читатель насторожённо ждёт встречи с нею. С тем, как же она явилась в его жизнь.
Жизненные линии Рассказчика и Её пересекались трижды: в раннем детстве, в юности (заочно и позже—на станции «Сортировочная») и теперь. Можно сказать, что знакомы? Вроде бы, да. Почему «вроде бы»? Когда люди общаются день-два, пусть месяц и разъезжаются на десятилетия — вряд ли, столкнувшись вновь, узнают друг друга. Однако ощущение повторения неких жизненных переживаний, образов, обстоятельств вполне вероятны, а взаимное притяжение, постижение человека, и вовсе могут приоткрыть истину. И тогда приходит знание.
«Её Странным образом нет... Когда я вижу её вновь — я сразу чувствую, как мне не хватает её отсутствия»...
Присутствие отсутствия — общая аура «Арки». Ведь что есть Арка? Два основания с общим сводом. Два разно-заряженных полюса. Два столпа: из одной жизни в другую. Две судьбы, сходящиеся в небесном своде. От мысли к действию. От знания к силе. Из сердца в душу. От Инь к Ян. Без минуса нет плюса. Без одного из столпов нет и Арки. На одном столпе она просто рухнет. Понимание этого и есть принятие отсутствия, которое заставляет нас Присутствовать, ибо отсутствие присутствия — уже ничто, коего по мере сил пытается избегнуть ВСЁ.
Без Арки для автора нет и жизни. Как пространства вне времени. Как времени вне памяти. Как памяти вне тебя, меня, его — Вне Разума. Без памяти о прошлом нет будущего. Лишь одно сплошное настоящее. А такое, как сейчас... это хуже, чем Ад!
Пастушка. Продавщица сигарет. Баба Настя. Принцесса-Цыганка. Образы реалистические и вместе с тем за каждым из персонажей фольклорно-мифологические тени. Пастушка—образ, стоящий особняком, могучий и магнетический. Она, как невидимый град Китеж, обладает надвременным притяжением. Поэтому Она (Деревня-Пастушка) и подана, как мифологизированная уходящая Всадница. Пастушка на своей кобылке Варваре кажется заоблачной, возвышенной. При всей её грубоватости, отзывчива и глубоко переживает разлуку с дочерью. Продавщица из табачного киоска визуально соединяет земную и небесную твердь. Мечтает о материнском, женском. Обе они открывают главному герою маленькие истины, которые, по сути, являются основой жизни.
Такова и деревенская баба Настя, столь же реалистичная, сколь и фольклорная, как сказочная Баба Яга, угощающая ритуальной едой, являет собой образ помощника: и посоветует и одарит. И гламурная принцесса-цыганка отказом-признанием возвращает Рассказчика на землю, проницательно вскрывая его заблуждения и неприкаянные метания. В этих женских образах — православная твёрдость, земная правда и языческая младость. В них — спасение, им — мольба.
МЕТОД НЕРАЗГАДКИ
Манера... Неторопливая, почти эпическая. Автору есть, что сказать, и есть время для этого. Он не спешит, не сжимает, не разбрасывает, а, при возможности, тщательно мерит и искусно дегустирует прежде, чем предложить. Но предлагая, не позволяет лишкануть... В общем, снова и снова поманивает и соблазняет. Только не искусительным, а искупительным.
Всё продуманно: Рассказчик разворачивает свое состояние в поэтический сказ, а временами и — мелодекламацию. Но каждый перепад и переход синхронизированы с настроением, созвучны определённому чувству. Мысль и текст сплетаются в сложный узор, невообразимый без сочетания взаимовложенных компонентов. Поэтому архаизм может вклеиться в англицизм и сковырнуться, не нарушив резьбы, на научную штамповку. Но, в целом, всё органично, по крайней мере, не режет слух. Это и есть строй арок, вернее, аркада с отдельным космосом зеркал и двойников.
В неразгадке, недоговорке, нераспутке нитей, пружин, тайн и загадок — залог читательского любопытства, интереса и очарования (но, увы и ах, потребительского разочарования) «Аркой».
Особого внимания заслуживает метафористика. Тем, кто любит лёгкое, не перешагнуть через первую же «баррикаду». Другие прельстятся, запутаются, и тоже приестся. Зато истинным гурманам дико интересна именно вязь и то, как вяжут, затягивая в паутину мистерии мужской мысли, фантазии, философии...
Роман, буквально, полон просящихся на экран кинематографических эффектов. Например, Рассказчик, танцующий чечётку на скале в испанской глубинке и «заправляющий бензином» свой карман... Или романтический сеанс его сближения с цыганкой. Арт-эксцентрика «на потребу»... гурманам.
И еще одна редкостная особенность письма: логика западных умопостижений, плюс ментальное своеобразие «новых русских» — и всё это на старом, традиционном, чистом и красивом русском языке. Равно как и обратное: неразгаданная русская душа — в сродной западному интеллекту эклектической сплавке. От экзистенциалистского потока сознания до утончённой кортасарской «игры в классики» на обдуманно смешанных автором клетках композиции. Но всё это опять же столь мастерски дозировано, гармонично свито, что не забивает одно другого (а главное — идеи автора), и есть надежда: будет воспринято, как «своё», что «русской душой, то и «западным сердцем». И в этом ещё одна магнетическая арочная ипостась книги: изогнутый литературный мостик со-понимания между двумя ино-читающими мирами.
«ИГРА В ЧИКУ», КАК ФИЛОСОФИЯ
Философии особой нет. По крайней мере, лукавый Рассказчик старательно и регулярно утверждает, что аполитичен. А ещё он далеко не во всём и не всем симпатичен. Этакий русский симбиоз личного «богоносительства» с бытовым ницшеанством. При этом он запросто может заехать в ухо заносчивому «профессиональному мыслителю-критику», а потом долго рефлектировать в поисках баланса «можно\нельзя» по части терпимости к «гадам» или милости к падшим...
Согласитесь, для бизнесмена это уже что-то? Соглашусь, есть и некий накрут, перехлёст в его то античных, то трущобных похождениях. Раз — Самара, два — Париж... Но не забудем: это «новорусская былина»! Ввиду чего, сюр натурально вламывается в реал, порою магический. Здесь еще только венгерские танцы, а там уже испанское болеро с цыганкой-миллионершей. Еще парочка «па», затем обалденный кувырок и вот уже перед потрясённым читателем — почти мистический проброс со смертоносным мальчишеским галопом вдоль железной дороги к забытому сараю, в котором, как в точке соприкосновения миров, можно пожелать счастья и оно — сбудется.
На грани сюра и реала, греховности и святости — всё, что связано с Гуней(3), самым колоритным и, одновременно, удивительно типичным персонажем, персонифицирующим «игру в чику». Гуню в самарском бытии мы встречали, поверьте, все. Каждый знает такого, своего, Гуню.
Гуня... Совесть и Мозг романа. Знак поверенности и проверенности для Рассказчика. Великий и... недостойный. Чистый и непристойный. Как, впрочем, каждый из нас...
Гуня из городских чудиков, вечно неприкаянных. Мотылёк не-прирослый (ни к одной эпохе) и в этой откоренённости обретающий хрупкий, но свой вечно-пролетающий стерженёк-одуванчик. Сродни гессевскому Кнульпу,
Гуня — вечный прожектёр, перекати-поле. И всё-таки есть подозрение: без гуниных прожектов не бывать и проектам.
Такие долго не живут. Над ними нет Арки — столь значимого для автора «внутреннего домика». Поэтому даже могила их — лишь эклектическая помесь материальных кандалов общества для всегда свободного духа одиночки.
ПСАРНЯ С ГОЛУБЯТНЕЙ
Среди безымянных, то есть Главных, Персонажей Рассказчик выделяет Компаньона. Вот уж кто понятен, конкретен и просчитываем. Не загружается лишним. Типичный «новый русский»... При этом, «следуя понятиям», надёжен. Есть такие. Компаньон, хоть и готов к атаке, но верен, как друг-пёс из детства.
Бойцовским собакам в усадьбе позволено больше, чем членам семьи, что напоминает уродливую модель мира девяностых, однако, показательно, что компаньон запирает их по приезду гостей.
Другим знаковым событием его жизни становится то, что он опять заводит голубятню, как ту, которая была в бесшабашной юности и от которой отказался, обретая материальный успех, в угоду общественному мнению. Теперь — это его Арка и возможность вернуться к себе.
ИЗ УРКИ В ТУРКИ
Бердяй же — типовой экземпляр в тираже криминальных политиков-бизнесменов «новой» России. Которые: «Из урки в турки». А вот до ферзя — вряд ли.
...Такие всех нас «в чику» и обделали. До начала 1990-х исполинская гора национального достояния высилась, прирастая общими трудами. Но нашёлся... нет, не Гуня, а то ли Бердяй, то ли тот, кто над ним. И покуда остальные примеривались да пересчитывали свои рубли, эти то ли с меткой «битой» (гунцом), то ли с битой бейсбольной прокрались к горе ближе других. И метнули гунчик с шаговой дистанции, после чего нагло и наглухо накрыли общую гору шапкой-маломеркой: «Моё». Правда, вышла «не по Сеньке шапка»: всю кучу растащить не удалось даже тьме тьмущей Бердяев. На том лет двадцать и стоим: сто с рублем, двести с шапкой, трое вкруг горы...
Так вот, Бердяя и главного героя сызмальства развело «в контру» чёрное пятно, которое наложилось на судьбу и имя Рассказчика, пропустив его даже через заключение. Есть в биографии героя и подробности той тайны, которые увезла с собой в южный город некая женщина, дружившая с его мамой.
Только та далёкая женщина имеет доступ к пружинам беды. И перед смертью она хочет поделиться тайной с Рассказчиком. Но не успевает.
Впрочем, есть ещё письмо, где — про ВСЁ. Но Рассказчик его сжигает. Логика житейская понятна: раз уж вместе — чего ворошить. Литературная логика — если это не детектив, где расставляются точки над i, — ничуть не страдает. Ибо сюжет, гармония и целостность текста лишь крепнут, не увязая во внеконтекстных подробностях. Важнее ведь…
...Когда-то, на заре юности, в затерянном домике случился соблазн на раз. И союз – на век! Когда (по умолчанию) зареклись и нареклись: он, Рассказчик, и она… Интонация…
…Важнее ведь Интонация романа. Когда она задана верно, Роман Интонации с Читателем гарантирован. А Интонация эта, что редкость сегодня, тёплая.
1 Арканы — в данном контексте: герметическое (тайное) знание.
2 Интеллектуальные романы Генриха Гессе и Хулио Кортасара.
3 Гуня (преимущественно у славян) — пелёнка, покрывальце, мешок, шкурка, сермяга, накидка и проч. Скорее всего, кличка Гуни — вольная этимологическая перекладка жаргонного «гунчика, гунца» — 10-копеечной монетки-битки
Февраль 2010 г.
Опубликовано также: художественно-публицистический альманах "Литературный факел", № 1, 2014, Москва.