Глава одиннадцатая
ЛАГЕРНЫЙ ОТЕЦ
Прошло 14 лет. Семья у Аксиньи не выходила из пяти человек.
Поэтому, считала Полина, она так и не могла найти друга. Годы казались лучше, в 1948 году жизнь стала легче. Но когда в семье нет работников, а только едоки, хорошего мало.
То, что она «дочь врага народа», и поэтому может лишиться не только женихов, но и друзей и знакомых, она не думала.
Квартирант Мотя взял бы Полину в жены. Сам признался.
Сосед Мотя долго жил на Огаревой улице. Он сам ушел от жены, она спилась. Аксинья всех жалела, и пустила его в спальню, так как все везде было занято. А сами спали абы как. Боре нравился шофер Мотя, но Полине он не нравился.
Мотя стеснялся Полины. Уважал ее искренно. Но Полина не могла его уважать, больно уж простоватый был у него вид, с полным ртом металлических зубов. Он был работягой. Да к тому – очень жадный, как все «фараоны». Он – черепашенский (Черепаха – районный поселок в Астраханской области).
Мотя как-то признался:
– Ты, Полина, лучше всех своих сестер. Я был бы рад, если бы у меня была такая жена.
Он старался помочь Полине по хозяйству, где что прибить, где починить.
Мотя долго жил у Черновых. Боря стал звать его папой. Не понятно, почему. Может быть, привык к мужчине, который относился к нему по-доброму. Полина сказала, что папой называть Мотю нельзя.
Боря сочинил стихотворение, чуть ли ни первое в своей жизни
Прибежал малыш из парка
И вопрос он задал прямо:
– Мама, что такое папа,
Я не знаю, мама… Мама!
В этом году Полину многие сватали. Аксинья принимала ухажеров, как могла. Матвей еще жил в спальне, угощал гостей и говорил:
– Может, еще придете, а может, и нет, – и смеялся.
Он сказал как-то моей матери, лежа на кровати:
– Ты, Полина, никогда не выйдешь замуж.
– Почему? – насторожилась мать.
– Кто тебя хочет, того ты не хочешь…
Потом Моте дали квартиру. Он поселился недалеко от дома Черновых. Долго не женился. Хорошо оделся. Не пил. Потом женился на хорошенькой женщине с ребенком. Она привезла все свое приданное, а его вещи, наверное, продали. Но жили они недолго. Жена уехала, и все свое забрала.
Полина с Олей были у него. И видели, что в его квартире почти ничего не было. Мотю разбил паралич, отнялся язык. Он что-то пытался сказать Полине, но понять было нельзя. И заплакал при прощанье. А вскоре Мотя умер.
Полина с горечью повторяла иногда подружкам: «Никто меня не брал замуж из-за этой хевры. Как увидят пять ртов, всех нужно кормить, а в конце войны и после военных лет было несладко. Это кто в Торгсин золото нес, те еще как-то жили. А за нас унесли все: Елизавета, Лада, Ленька. Так что жили только на мою зарплату. А из школы ничего не унесешь, кроме двоек».
А, может быть, в Торгсин Аксинья и сдала на общий хлеб некоторые подарки, которые ей когда-то дарили Филимоновы за службу у блюда. Но все исчезло из дома. Аксинья сказала Полине в сердцах:
– Всю меня растащили. Бог им судья.
Конечно, дети растащили. Полина хоть не видела, кто воровал украшения, но знала наверняка.
А семья Аксиньи так и жили плохо. Аксинья по-прежнему ходила в ломбард, закладывала отцовские две шубы, а, как поджимал срок, выкупала. Порой даже прибегала к Полине за деньгами в школу, за получкой. А просрочишь выкуп, и останешься без шуб. Корова давно издохла. Теперь молоко покупали на Больших Исадах, но редко, денег не было.
Однако как-то выжили, только здоровья не спрашивай. Все грыжи, которые потом пришлось Полине вырезать на операционном столе, – отголоски тяжелой жизни. Но Полина часто забывала про эти грыжи, хватала тяжести не под силу. Такая была жизнь. Ведь кроме нее работников никого не было. Полина, наваливала тяжести на себя.
Тетя Шура с мужем Петей, вернувшись с Сахалина, жила у мужа на квартире, это еще когда Полины не было в Астрахани. А потом они разошлись, и Шура в 1948 году второй раз завербовалась и уехала на Сахалин. Она там вышла замуж за Виктора (инвалида войны) и три года там работала.
Родственники жили мирно, – любила повторять Полина, что, кстати, выявляло ее учительский навык, – все годы жили дружно, как товарищи. Решали все вместе, друг другу подсказывали, соглашались или уступали, соответственно тому, на чьей стороне правда. Никогда не было ни ругани, ни окриков. Боялись друг друга обидеть. А сама Полина была всегда сторожем и заступницей. Сторожем – даже единственному мужчине, Леве.
Однажды Леву, больного, два варлыгая – любовника соседки Полюси (варлыга – праздный шатун) чуть не убили. Полина выскочила, как зверь, из дома и давай их со двора гнать, вцепилась в грудь одному мужику и изо всех сил выталкивала его из ворот. Аксинья увидела, что Полину убивают, выскочила из коридора во двор и с криком за волосы стала вытаскивать Полину из этой кучи. Смех, да и только. Аксинья Полине сделала даже больнее, чем эти пьянчуги, но зато «спасла». А бедный Лева еле отдышался. Оказалось, что он заступился за дворовую собаку Полкана. Пьяные мужики схватили цепь, на которой сидел лающий пес, подняли на ней пса и стали душить, чтобы не лаял. Худой, как рентгеновский снимок, Лева побежал к ним с крыльца и, отгоняя их, махал руками. Пьяницы в него вцепились. Тут и выскочила Полина. Вот и получилась свалка. Но все остались живы, слава Богу, хоть напугались до смерти.
Так и жили дружно, как товарищи. Так, по крайней мере, казалось учительнице Полине. А в жизни все сложнее. Для Полины, из-за отсутствия мужа, ребенок – и сын, и муж, и товарищ. Она считала это хорошо, а сын превращался в бабу, и не мог потом семью завести и сохранить. В бабьем царстве сын не видел опыта семейной жизни мужа с женой, потом поняла Полина. Так же прилежно он – жил и с бабушкой молодой. Они любили сидеть за большим самоваром пить чай, с одной конфетой на несколько стаканов. Любили вместе петь. У Аксиньи был хороший голос, и она пела с внуком дуэтом. Раз Аксинья поехала к своей подруге, дальней родственнице, в Соленое Займище. Так этот дуэт покорил все село своим пением. Боря даже позже сочинил стихотворение на эту тему.
* * *
Давай, как в праздник полагается,
С тобою, бабушка, споем.
Пусть колокольчик заливается
В высоком голосе твоем.
Про очи ясные влюбленные
И две гитары за стеной,
И про стаканчики граненые,
И ямщика в степи глухой...
Душа, нуждою не осилена,
И радость выплеснет, и грусть.
Твои, Аксинья-свет Васильевна,
Все песни знаю наизусть.
И кажется, ты где-то рядышком,
Звенишь незримым соловьем.
Давай споем с тобою, бабушка,
Давай веселую споем.
Боря рассказывал, что, когда читал это стихотворение на своем вечере в клубе газовиков Аксарайска, некоторые женщины плакали.
А в детстве Боря выступал по местному радио, и там, сказал, между прочим, о том, что поедет с бабушкой в Соленое Займище, собирать гербарий.
Он и раньше выступал на праздниках. Пел и довольно прилично: «Ой, сторонка моя дорогая…». Декламировал на сцене драматического театра имени Кирова стихотворение «Про Гаврюшу», как Гаврюша штыком галушки помешивал. Сцена большая, а он там, как гномик. Стоит, руками размахивает, и ничуть не волнуется. Но это Полине так казалось, что Боря ничуть не волнуется. А на самом деле, его даже замутило от страха перед выходом на сцену, так волновался. Но взрослые артисты подсказали: «Смотри на рампу, тогда людей не будешь видеть, потому что она слепит глаза ярким светом». Театр был полон людей, но Боря смотрел на рампу и зрителей не видел.
Полина определяла активность Бори в школе, незаметно от него. Договорилась со знакомыми учителями, чтобы он пел на сцене в школе, как пел с бабушкой дома. И некоторые учителя его любили. Школьная врачиха называла его «морковкой» за курносый нос, потому что Полина часто обращалась к ней за советом о его здоровье. А у него были частые ангины, головные боли, и ныло в правом боку не известно по какой причине. Когда он смеялся, врачиха повторяла ему с улыбкой: «У тебя закрываются глаза, когда смеёшься, наверное, потому что кожи не хватает. И глаза черные, потому что плохо их моешь». А Боре было еще больше смешно от этих слов.
Мать контролировала поведение Бори и на улице, выбирала ему «порядочных» друзей, с которыми он потом несколько лет дружил, или водился. Боря дружил с ребятишками по двору, Димой и Поздняевым. Всегда между собой спорили, и Боря старался брать верх. Его противный хвастливый голос был слышнее других голосов на улице, и Полине это не нравилось. Она останавливала Борю: «Не хвались! Не зазнавайся, а то с тобой никто дружить не будет».
Боря любил бабушку «старенькую» (прабабушку Пелагею), которая рано умерла, и бабушку «молодую», Аксинью. Учился Боря в начальной школе очень хорошо. Его даже выбрали председателем совет пионерской дружины.
Любил Боря ходить на базар за овощами и в магазин за хлебом. И мороз его не сдерживал. Только раскраснеется. Стал здоровенький. Ничем не болел, кроме каких-то приступов. Раз ему стало плохо, когда он сидел на крыльце с Левой. Полина переполошилась, побежала с ним к профессору, который жил недалеко. Лычманов посмотрел его тщательно и сказал, что «ребенок плазматичен». Все пройдет, нужен покой.
А о своем здоровье Полина узнала, когда с учителями своей школы проходила диспансеризацию. Врачиха направила ее на рентген в поликлинику на улице Яблочкова. Полину осмотрели. И старушка-рентгенолог ее спросила:
– Вы не болели туберкулезом?
– Нет, – испугалась Полина.
– Давайте проверимся.
И дала Полине направление в тубдиспансер. Там Полину тщательно посмотрели, и на другой день врач спрашивает:
– Вы, Полина Алексеевна, наверное, всю ночь не спали?
– Да, – тревожно призналась Полина. Боялась, что ей, туберкулезной, запретят преподавать в школе.
–Так вот, это у вас были очаги Гона когда-то, лет десять тому назад, осеменение левого легкого. Но все это зацементировалось. Вы лечили?
– Нет.
– Значит, сам организм справился.
Полина рассказала, что ела жареную рыбу, когда работала в Рыбсбыте.
– Вот-вот, это – как сварка. Больше они не воскреснут. Но если будет причина, могут рядом возникнуть. А сейчас у вас ничего нет. Работайте спокойно. Вы – здоровый человек.
Так Полина уверилась в том, что она сама себя вылечила.
А у Бори болел правый бок много лет. Каких только диагнозов врачи не ставили. И каждые школьные каникулы он лежал на обследовании в больницах. В том числе лечили и от туберкулеза – стрептомицином. У него стали даже руки трястись. А во рту все время чувствовался вкус печенья, которое приносила мать ему в больницу. На большее денег не было.
Дошло до того, что признали мальчишку симулянтом.
После окончания мединститута сестра Настя уехала в Магадан на работу. Видимо, она решила давно распределяться после института туда, куда отправили ее отца в заключение на десять лет. Но десять лет кончились в 1944 году, а отец из Сибири не вернулся.
Полина все время разыскивала отца по просьбе Аксиньи, да и по велению сердца. Писала в разные инстанции. Однажды ей ответили в НКВД, что Чернов Алексей Тимофеевич умер от сердечной недостаточности в 1944 году. Совпадение смерти со сроком отсидки настораживало. Полина шла домой из НКВД и всю дорогу плакала. А потом вспомнила: после войны отец прислал из заключения свою фотокарточку, где написал «1945 год». «Пятерка» ей, учительнице, врезалась в глаза. Полина пришла домой, и лихорадочно стала искать эту фотографию, потому что карточку получили нелегально и хорошенько запрятали. Нашла. Отец сфотографировался там, на Колыме. Пополнел. Хорошо одет. Полина решила написать ему письмо, и дождалась ответа. Но Боре об этом Полина никогда не говорила.
Боря знал, что его дедушка живет далеко. Все старались даже близким не говорить, что они – семья «врага народа», так боялись за свое будущее.
Это и надоумило Настю после окончания мединститута собраться на работу в Магадан. Настя приехала в Магадан молодым специалистом, врачом. И такая проныра, все-таки нашла отца на поселении.
Алексей Тимофеевич отсидел-отмучился десять лет заключения. А потом его оставили на поселение там же, в Магаданской области. Согласия не спрашивали.
Он жил уже с другой женой, с эвенкийкой. Она помогала своему сыну, а о детях отца не знала. Да Алексей Тимофеевич никогда не позволил бы себе явиться к детям с пугающим тавром «врага народа», чтобы своим появлением не испортить им карьеру и всю дальнейшую их жизнь. Хотя они этого, наверное, не понимали. Бедные люди.
А с Настей, наверное, отец договорился о молчании до гроба. Но дал дочери пять тысяч рублей, а 200 рублей, якобы выделил остальным детям. А Полина даже допускала, что Настя не поделилась поровну с семьей большими деньгами. И только 200 рублей дала Полине. Боре купила костюм вельветовый, а Полине с Аксиньей купила крепдешину на платья. Полина решилась сфотографироваться с сыном, и пошла в фотоателье на главной Советской улице. Боря был в новом темно-синем вельветовом костюме и новой фуражке, а Полина в демисезонном пальто цвета кофе с молоком, как новое платье, и в черной широкой шляпе. Фотограф велел им немного прижаться головами с сыном. Получилось очень хорошо. Как же они похожи, особенно глазами. И видно на фото одинаковый вырез ушей.
Настя сказала, что призналась отцу о семье: пять человек с Аксиньей. А он сказал второй жене, что она умерла. Позже отец прислал Аксинье 2000 рублей. Ей, конечно, был еще один удар. Она совсем сникла от того, что ее муж Алексей Тимофеевич не вернулся в семью. И не вернется никогда. И надежды больше нет. «За что же это, Господи?» – заплакала Аксинья.
Только много позже, когда можно стало говорить вслух о ГУЛАГе, Боря рассказал Полине, что пережил дед Алексей Тимофеевич в заключении. Узнал о Дальстрое из каких-то газет.
Боря рассказывал, что поселок Ола расположен на берегу Тауйской губы Охотского моря, в 30 километрах к востоку от Магадана. Как же далеко пришлось Насте ехать от Магадана к отцу в поселок Ола, на собаках не добраться, наверное.
Это один из старейших на Охотском побережье поселков. Он стал первым центром освоения Золотой Колымы. Название поселка объясняют так. Ранее река Ола была известна как Кола, что по-эвенски означает «ковш», о чем напоминает изгиб реки у селения.
В 1928 году на территории этого района высадилась первая Колымская экспедиция под руководством Юрия Билибина, с которой началось великое освоение Северо-востока. А в 1934 году бедного отца 12-ти детей Чернова погнали сюда в цепях «осваивать» эти безлюдные холодные просторы.
В 1937 году здесь организован совхоз «Ола». Может быть, давая тюремный срок, насильно заселяли район рабочей силой из заключенных.
Постановлением Совета труда и обороны СССР 516 был организован Государственный трест по дорожному и промышленному строительству в районе Верхней Колымы — Дальстрой. Этому тресту были поручены разработка, поиски и разведка золоторудных месторождений. На золотые разработки, отца, конечно, не посылали.
Район деятельности Дальстроя неоднократно расширялся постановлениями СНК СССР. А подразделения Дальстроя обслуживались заключенными Северо-Восточного ИТЛ (СВИТЛ), находившегося с момента организации в подчинении Дальстроя. СВИТЛ по вопросам, касавшимся работы лагеря, был подведомствен ГУЛАГу. Лагерные подразделения, расположенные на территории соответствующих производственных управлений, были не самостоятельными лагерями, подчиненными непосредственно Дальстрою, а лишь частями единого Северо-Восточного ИТЛ. Функция ГУЛАГа сводилась фактически к выполнению спущенных вышестоящим органом разнарядок на отправку определенного числа заключенных в распоряжение СВИТЛа. Значит, точно, Чернов Алексей Тимофеевич с 1934 по 1944 годы был узником ГУЛАГа.
В войну поселок перешел на самоснабжение. Вылов рыбы увеличился вдвое. Отец мог участвовать в лове рыбы. Он раньше, на воле, был мастером обработки рыбы. Настя говорила, вроде, что отец умел хорошо коптить рыбу, и коптил ее там для лагерного начальства.
И в каких же страшных условиях он жил? УНКВ Колымы производило массовые аресты среди вольнонаемного населения, в частности, были произведены однажды аресты большой партии инженеров и техперсонала. Основанием к аресту послужило отставание в выполнении плана. НКВД силой добывало показания от арестованных. Вызывали на допрос и задавали один, похожий на утверждение, вопрос:
– Вы изобличаетесь в том, что являетесь участником контрреволюционной группы.
Затем, несмотря на все отрицания, ставили второй вопрос:
– Состоя в контрреволюционной организации, вы проводили активную контрреволюционную агитацию среди заключенных.
Потом силой заставляли подписать протокол допроса. И этого уже было достаточно – протокол допроса и обвинительное заключение поступали на рассмотрение Тройки УНКВД, а у нее решение одно: расстрел. И проверять никто не будет.
Кошмар! Мало того, что отец невинно отсидел 10 лет. Он мог быть также опять репрессирован заново за «невыполнение плана». Отец такой огромный, здоровяк. Сколько его надо было бить, чтобы сломить? Опять, как говорила Настя, «ему приходилось крутиться», чтобы выживать.
Если человек вдруг заболел, его обвиняли как отказчика. Даже если был осужден за уголовное преступление, он мог стать политическим. Приписывали контрреволюционный саботаж, и за это по новому закону стали расстреливать. Отца ведь приговорили сразу к расстрелу по 58-й статье, потом помиловали. А могли, значит, и после 10 лет отсидки расстрелять. «Боже Праведный! Царица Небесная!» – крестилась, узнав об этих ужасах Полина.
В период, необычайно жестокий во всей истории Севвостлага, 9 мая 1935 г. в 1 час 30 минут по местному времени были расстреляны на Магаданском кладбище воры-рецидивисты, осужденные за побег из-под стражи, за совершение террористических актов и за хищение социалистической собственности. Настоящая кровавая операция развернулась на Колыме в начале осени 1937 г. Она была связана с проводимой НКВД широкомасштабной акцией, целью которой являлось физическое уничтожение потенциальных политических противников и пополнение лагерей ГУЛАГа новой рабочей силой. Она проведена по решению Политбюро ЦК ВКП (б) в четырехмесячный срок.
Тогда, наверное, по рассказу Насти, без вести пропал родной брат Аксиньи – Андрей Константинов. Единственное, что могла сообщить Настя Аксинье, что отец передал о слухе, будто бы Андрюша собирался бежать с несколькими зеками в Америку. Судя по всему, Насте эту новость надо было нести с закрытым ртом. Если бы отец попытался что-то узнать об Андрюше, сразу был бы расстрелян. «Бежать – смерть, и не бежать – смерть», – тихо сказал Насте отец.
В пятидесятые годы строилась капитальная дорога Магадан-Ола. Поселок Ола становился ведущим по вылову и переработке рыбы. Ольский рыбокомбинат включал несколько рыбозаводов и две плавбазы. На поселении отец работал на одном из этих рыбозаводов. Об этом и узнала доктор Анастасия Алексеевна Чернова.
Ола – административный центр самого южного приморского аграрного района Магаданской области, – рассказывала Настя. – Этот рабочий поселок городского типа с населением около девяти тысяч человек. В районе были нужны квалифицированные учителя и медицинские работники. Вот Настя и воспользовалась тем, что здесь были нужны врачи, чтобы найти отца. Можно было бы и Полине работать там учительницей, тоже увидела бы отца. Если третья часть населения дети – то учиться там должно три тысячи детей, подсчитала сразу Полина.
27 марта 1953 года, всего лишь через три недели после смерти И. В. Сталина, Президиум Верховного Совета СССР принял Указ «Об амнистии» для всех заключенных ГУЛАГа, чей срок не превышал пяти лет. Но эта амнистия не распространялась на заключенных, осужденных на 10 - 25-летние сроки за бандитизм, умышленное убийство, за контрреволюционные преступления и за хищения социалистической собственности в особо крупных размерах. Чернов под амнистию не попадал. И оставался на поселении.
Однако, позже, после встречи с Настей, он смог все же уехать из Сибири с женой эвенкийкой и ее сыном на родную Волгу, под Саратов, к дальней родне. Неужели Настя не переписывалась с отцом, поселившимся под Саратовом? Боялась сказать Аксинье? А кто-то из родни пропавшего без вести Андрюши виделся с Алексеем Тимофеевичем и прислал письмо тете Шуре, что Чернов объявился под Саратовом.
Полина, только после таких подробностей о ГУЛАГе, поняла, каково было Насте поехать и три года работать в этом аду. Настя могла рассказать только о том, как боялась делать операцию ребенку одной эвенкийки, от лечения которой отказался даже шаман. Она делала операцию под пристальным наблюдением аборигенов и самого шамана, ждущими момента, чтобы ее растерзать, если ребенок на «операционном столе» в большой юрте помрет. Однако Настя смолчала про то, что сотрудник НКВД мог ее просто расстрелять «за халатную работу» или отправить в заключение в местном Северо-Восточном исправительно-трудовом лагере ГУЛАГа. В тот лагерь, который десять лет терзал, и десять лет держал под надзором ее отца. Вот когда Настя стала замечательным врачом. А сколько медиков, работавших в Дальстрое, затем были репрессированы и расстреляны!
Не знала Полина (старалась не догадываться), что уже тогда Настя близко общалась по секретным делам с мужем Полининой подруги по рабфаку Клавдии. А дела эти были связаны с работой НКВД в Астрахани. Боря однажды сказа Полине, что сам подсмотрел, как Настя с Александром Александровичем закрывались в спальне в доме Аксиньи. Это, наверное, и помогло Насте съездить к отцу в лагерный поселок Ола и живой вернуться от туда домой. А у Полины с Клавдией дружба потихоньку затихала. И не случайно.
После встречи с Настей Алексей Тимофеевич Аксинье больше не помогал. Видимо, эвенкийка, его жена, не давала, помогала только своему сыну.
В том далеком 1950 году Боря радостно бежал в новом вельветовом костюмчике по Набережной 1-го Мая реки Канавы в начальную школу № 8. Его выбрали председателем совета отряда, и сегодня он поведет школьный отряд пионеров на торжественную линейку на областной пионерский слет в обкоме комсомола. Правда, ему не нравилось, что брюки не длинные, а застегиваются чуть ниже колен. Он давно мечтал о длинных брюках, да подаренных Настей денег не хватило. Потом он рассказывал Полине, как звонко отчеканил рапорт председателю совета областной пионерской организации, закончив словами: «Рапорт сдан». Но забыл дождаться ответа: «Рапорт принят», и пошел к своему отряду в актовом зале. Но все обошлось хорошо.
Не смотря на то, что Настя приехала из Магадана через три года, с работы ее не отпустили, считали, что она должна вернуться в Магадан. И устроиться на работу в Астрахани Настя поэтому не могла.
Полина решила ей помочь, хотя, конечно, боялась строгости властей. Она поехала поездом в Москву. Там нашла Министерство здравоохранения. Пробралась к министру, без разрешения, напролом. И у него всё же добилась разрешения, чтобы больную гипотиреозом Чернову Анастасию Алексеевну отпустили из Магадана в Астрахань к больной раком матери.
Только тогда Настя устроилась на работу в Астрахани, и вскоре вышла замуж за Пашу.
Многое для ребенка должно быть покрыто тайной в семье, считает Полина. И порой, до конца жизни ему неизвестно, или известно в искаженном виде. И Полине приходится с этим мириться, чтобы не навредить своему Боре. Да потом, и просто неудобно сыну говорить матери о своих женских проблемах.
Так, покрыты тайной для Бори редкие встречи Полины с Василием Васильевичем. Она познакомилась с ним в Саратове, на учебе в Институте усовершенствования учителей. Полина туда приехала в 1949 году, и занималась на факультете по физике. Василий Васильевич приходил в гости к Черновым. Он, как-то говорил, что в Институте усовершенствования учителей понял, что физику не знал. А был хорошим физиком. Он был маленький, жилистый, черный, весь собранный, крепкий мужичок. Лицо умное, приветливое. Видимо, он ухаживал за Полиной. Но тайно, будучи женатым, будучи отцом кучи детей, он приходил в гости к Полине, как друг, считал Боря. И Боря его очень уважал. Он научил его решать любые задачи по физике с помощью закона сохранения и превращения энергии.
Были и другие женские тайны от сына.
Борю все время надо было спасать от разных болезней. Видимо, Семен это предвидел, сказав, что Боря маленьким ребенком умрет. Сколько детей умерло в годы войны. Сначала Полина заглушила Борину диспепсию сульфидином. Потом залечила рыбьим жиром рахит – ножки стали выпрямляться, а живот уменьшился. Может, одна болезнь давала начало болезни следующей. Теперь у Бори постоянно болело в правом боку.
И выглядел сын Полины в детстве маленьким старичком, давал всем советы, и достаточно разумные. Так назвала его учительница Алина Ивановна, когда возила Борю со своим сыном Бражкиным Петей и другими детьми в санаторий на Черное море в Геленджик. Это было во второй раз. А в первый раз Полина по путевке из школы отправила Борю в Геленджик на Юг с другим учителем, мужчиной, когда Боре было 6 – 7 лет. Оттуда через Волгоград они вернулись в Астрахань пароходом. Полина встречала сына на пристани. Боря увидел ее в толпе встречающих, и так был рад, что было слышно на берегу, как он кричал, бегая по палубе:
– Вон, вон моя мама! Мама!
Неподкупная наивность. Штанишки держит. То ли похудел, то ли пуговица оторвалась, но он бегал по палубе, держа их, и кричал:
– Это моя мама, моя мама.
А когда обнялся на пристани, и Полина привела его штанишки в порядок английской заколкой, Боря оживленно стал рассказывать:
– Мама, я там выступал, пел. Тянул-тянул, как Лемешев.
Но боли в боку не проходили. Иногда поднималась высокая температура, до 42 градусов. Бежит – и присядет. Полина несколько раз клала Борю в больницу, там ставили разные диагнозы. Настя, врач, подсказывала Полине:
– Ты – мать, настаивай в больнице, чтобы сделали рентген.
Полина попросила сделать Боре рентгеновский снимок живота, а врач ответила:
– Мы не делаем.
Полина тогда решительно сказала:
– Я не возьму сына до тех пор, пока не сделаете рентген. Я знаю, что рентген делают.
И врачи дали Боре выпить барий и сделали рентгеновское обследование живота ребенка. Ничего не нашли.
Боря даже запомнил, как стоявшая рядом хромоножка детский врач попросила:
– Давайте посмотрим ниже.
И посмотрели, и увидели большое пятно – камень правой почки, он уже был у мочеточника. Камень двинулся, стал ранить, и появилась в моче кровь. Полина забрала Борю домой, чтобы показать специалисту.
Тогда врачи больницы забегались. Пришли к Полине домой за соглашением делать операцию Боре, в июле месяце – в самую жару в Астрахани:
– Мы его переводим в Александровскую больницу на срочную операцию.
Но Полина им уже не доверяла, и подписала отказ от лечения. Так из-за этого больница даже не дала ей выписку о состоянии здоровья и диагнозе больного ребенка, побоялись скандала.
Настя привезла домой врача-светило Лычманова. Он посмотрел Борю, его рентгеновский снимок и авторитетно сказал:
– Камень большой, как чилим. Сам не выпрыгнет. Надо делать операцию. Везите ребенка на поезде в Ленинград. Там прохладнее, а у нас сейчас астраханская жара. И самолетом не надо лететь – большая нагрузка может навредить. Осторожно езжайте на поезде.
Настя нашла друга-сокурсника, который знал профессора Смирнова в Ленинграде. Друг написал маленькую записку: «Женя, сделай все, что от тебя зависит». Но нового адреса профессора сокурсник не знал.
И Полина поехала в этот же день в Ленинград, так как была в отпуске. По приезде в Ленинград обратилась в адресный стол по бывшему адресу.
– Адресат выбыл, – ответила ей девушка. – И неизвестно куда.
У Полины сердце «упало». Но в справочной такая милая девушка, стала расспрашивать ее, сколько лет профессору. Однако у Полины были скудные сведения о профессоре. Ему примерно 60 лет, и все. Девушка долго искала и нашла. Обе обрадовались. А Боря в это время рядом гнулся от боли – камень сигналил.
Где остановиться в Ленинграде? В гостинице очень дорого. Еще в Астрахани, Полина узнала, как найти квартиру бывших знакомых Кьянских, которые жили с семьей у нее в доме квартирантами в 1934 году. Эта высланная семья Кьянских жила бедно, но дружно. Две девочки и муж с женой и братом. Пять человек в одной комнате. Их реабилитировали, и они вернулись в Ленинград. Благодаря помощи добрых людей, Полина их быстро нашла. И сейчас у них была одна комната 9 квадратных метров. Девочки выросли. А вот брат, прекрасный человек, умер во время блокады. На лето к ним еще приехала погостить сестра мужа из Киева с двумя малышами. Конечно, негде было остановиться. Но они Полине все же не отказали. Она оставила у них чемодан и побежала с Борей с гостинцами искать профессора по полученному адресу.
Подошла к указанному дому. Двор-колодец, четыре стены восьмиэтажных домов. Полина оставила Борю во дворе. И пробегала по многим этажам, не знала номер подъезда. Потом стала искать по табличкам с фамилиями жильцов – и вдруг удача. Она нажала на звонок с замиранием сердца – вдруг пусто. Дверь открыла жена профессора. Он еще не ушел на работу. Рано.
Полина сказала, что она из Астрахани. Подала скромное письмецо. Профессор провел Полину в свой кабинет. Она мельком оглядела комнату – кругом картины, шик и блеск. Блязно. Но профессор сразу развеял скованность Полины своим признанием:
– Я ведь тоже из Астрахани.
И нервы не выдержали – Полина заплакала. Он стал успокаивать ее и сказал:
– Не плачьте, а идите по маршруту, – он написал номер автобуса и название Академии имени Вишневского. – Поезжайте девятым автобусом, он там, у больницы останавливается. Входите в приемную и ждите, когда вас вызовут. Я позвоню.
Полина поблагодарила. Оставила на кухне осетра и три килограмма черной икры и побежала, подхватив сына, к автобусной остановке. А Боря часто останавливался, хватаясь за бок, как старичок.
Полина быстро нашла Военно-морскую медицинскую академию имени Вишневского.
Она невольно сравнивала отношение людей в Астрахани и в Ленинграде. Это было небо и земля. В Ленинграде каждый, к кому она обращалась, подробно объяснял, а другие даже вышли из транспорта, чтобы показать дорогу в Военно-морскую академию.
Полина увидела огороженный парк и в глубине его – многоэтажные здания. А с улицы вход в приемную. Полина выполнила все, что сказал Смирнов.
Прошло не более 10 минут, и открылось окошко. Назвали фамилию: «Чернова». Полина подбежала. Сказали:
– Проходите и ждите в здании на углу.
Так Полина с Борей попали в регистратуру.
Там спросили:
– Вы к кому?
– К Евгению Васильевичу, – ответила Полина.
Вскоре профессор показался со свитой врачей. Полина его даже не узнала в халате и белой шапочке. А он сказал всем:
– Этого мальчика нужно положить. – И ушел.
Борю сразу увели, вымыли и переодели.
А Полину стали спрашивать, чем Боря болел. Всё записали.
Спросили:
– Что у вас есть? Направление?
– Мне не дали, – испугалась Полина.
Ее успокоили:
– Но ничего. Сейчас мы заведем карточку.
Расспрашивали корректно, уважительно. Полина и не знала, что подумать. Она была молодая, видная, прилично одетая, с косой вокруг головы. Вдруг что подумают плохое про профессора!
В регистратуре всё сделали за считанные минуты, без всяких затруднений.
А в коридоре Боря, в белом халате до пола, как попенок, увидел Полину и крикнул:
– Мама, меня положили.
На нем длинный халат, потому что маленького не было, ведь там лежали только взрослые.
Десять дней его обследовали. Видно было, как он переживал, лицо его обычно улыбающееся, помрачнело. В палате, где он лежал, были все взрослые мужчины. Все 10 дней Полине сообщали о самочувствии сына. И за это Полина была очень признательна. Ей понравился лечащий врач, очень симпатичный ассистент. Через 10 дней он организовал Полине встречу с профессором Евгением Васильевичем.
Профессор сказал Полине Алексеевне:
– Операцию буду делать я сам. А вести его будет опытный ассистент. Водичка ваша дала о себе знать. Вот и образовался камень.
Полина решила послать с Борей ассистенту в конверте 100 рублей. Но тот подошел с Борей к ограде и вернул конверт со словами:
– От вас я этого не ожидал.
Полина вся вспыхнула. «Конечно, мало!» – подумала она.
И все же после операции послала ассистенту по почте 300 рублей, большего не смогла. Она даже не смогла купить больше одной помидорины больному Боре в день, которая стоила три рубля штучка.
Две тысячи еле собранных рублей перед отъездом из Астрахани Полине чуть хватило на эту операцию сыну.
Полина жила у Кьянских в Ленинграде целый месяц, повезло, что все они уехали на дачу, а ее оставили одну в квартире. Может, так решили уехать, пожалев Полину? Вдруг к ним в квартиру пришел интеллигентный мужчина. Полина открыла дверь, гость спросил Василия Ивановича Кьянского.
– А вы кто? – спросила Полина, пригласив его пройти.
Гость оказался чудным собеседником, знающим хорошо своего друга. И Полина проболтала с ним целый час. Он рассказал о себе много смешного. Смеялись от души оба. Как они с профессором хвалились уловом, когда ходили на рыбалку: «Поймали вот такую рыбину, – размахнул гость руки. – Тащим – крестим». А на самом деле поймали малька. Полине было очень приятно поболтать с таким обходительным человеком. Угостить его она не могла, потому что ничем в квартире не пользовалась, а ела в кафе. А вернее, ничего почти не ела. Но гость от души был рад слушательнице. Полина поняла: чем ни выше человек, тем он проще. Как будто знакомы с ним целую вечность.
А много позже Боря сказал ей: «Может быть, это проверял тебя кто из НКВД»…
С сыном Полина встречалась каждый день. Пустили мать к сыну и в день операции. Она ждала внизу, и ей мужчины из Бориной палаты сообщали, в каком часу его взяли на операцию и когда привезли. Был он в операционной четыре часа. Потом показался сам Евгений Васильевич и сказал Полине Алексеевне:
– Пока все благополучно. А там видно будет. Идите в палату, посмотрите, какой он розовенький лежит.
Полина влетела в палату, а Боря еще не проснулся.
Наконец, он открыл глаза, поводил ими по комнате, и вдруг увидел ее, наклонившуюся над ним.
– Мама!
Какая радость на лице. И благодарности полны его глаза. Полина все время была вообще невменяемой, и с той лишь минуты стала постепенно оттаивать. Сделал операцию сам профессор.
Но Боря на другой день стал задыхаться, дышал кислородными подушками. Потом ему полегчало. Камень был большим, твердым, с шипами, как астраханский чилим (водяной орех). Не разобьешь молотком. Но после хранения камень весь рассыпался.
Конечно, Полина отблагодарила профессора Смирнова. И хранила эту большую благодарность всю жизнь. За то, что сделал операцию очень удачно, а главное, по совести. И посоветовал уезжать Боре из Астрахани от волжской воды.
На прощание сказал:
– Тридцать лет, обещаю, что камня не будет.
И не было, слава, Тебе Господи.
Все же Полина за этот месяц в Ленинграде успела увидеть многое. Посещала Эрмитаж четыре раза, и только один раз с Борей. И все попадала в разные комнаты, новые, красивые, не забываемые. С Борей съездила в Петергоф. Была поражена этой сказкой. А Боре, видимо было еще не до красоты, или не понимал еще красоту Самсона и фонтана Шутиха. Обычно Полина была на дворе до 11 часов ночи, читала книгу. Когда спросила сидящих поодаль соседей:
– Сколько времени?
Ей ответили:
– Одиннадцать.
– Это что, утро? – удивилась Полина.
– Нет, это – белые ночи.
Народ ленинградцы – незабываемый. Но его, говорят, испортило время, а не война. Люди в войну спасали не только себя, но и красоту и ценности до последнего издыхания.
Через десять дней после операции Полина с Борей уже поехали в Астрахань на поезде. И благополучно возвратилась домой через Москву.