Последний раз они виделись по весьма печальному поводу – на похоронах Ангеррана де Ла Фер. Оливье как никогда был похож на отца – он был безупречен, все было устроено безукоризненно и великолепно. Любители церемоний были в восторге. А поздним вечером, когда новый граф де Ла Фер, наконец, остался один, он прошел в библиотеку, сел в кресло, откинул голову на спинку, и сидел так до самого утра. Бражелону достаточно было беглого взгляда, чтоб понять, что граф не хочет быть один, хотя тот ничего не сказал. Этьен просидел рядом всю ночь, иногда дремал, время от времени прохаживался или бесцельно перелистывал книги. Они так и не произнесли ни слова. Бражелон осторожно, стараясь не побеспокоить племянника взглядом, искоса поглядывал на него.
Бедный мальчик! Он так хочет быть похожим на отца, но по силам ли ему быть каменным идолом? Будь на его месте Ангерран, он бы никого не позвал, ему никогда не была нужна ничья поддержка, ему всегда было довольно собственной гордости, но Оливье не такой, неужели он сам не понимает?
Этьен чувствовал, что больше всего Оливье сейчас хочется зарыдать, хочется, чтоб его обняли, утешили, дали понять, что разделяют его горе, но единственная уступка, которую он себе позволил, было молчаливое присутствие дяди.
Когда рассвело, бледный и осунувшийся, но с сухими глазами, племянник, наконец, покинул библиотеку, по дороге слегка коснувшись дядиной руки – это была благодарность.
Почему же сейчас, когда у него радость, он не желает разделить ее с дядей? Неужели так трудно было сказать хоть пару слов – он бы понял, они всегда отлично понимали друг друга! За этими размышлениями Бражелон незаметно уснул.
Хотя утром он проснулся гораздо позже обычного, в столовой еще никого не было. Накрыто было на него одного. Бражелон продолжал недоумевать. На его вопрос слуга ответил, что граф де Ла Фер еще не вставал и вообще, не велел себя утром беспокоить. Это было совсем не похоже на племянника – такое нарушение приличий!
Дядя решил пока пройтись по саду, рано или поздно все разъяснится. Бражелон прогуливался уже около получаса, когда в конце аллеи увидел стройную фигуру племянника. Тот шел легкой, танцующей походкой и сиял улыбкой. Он рассыпался в извинениях за утреннее отсутствие и замялся, как будто хотел что-то сказать, но не мог подобрать слов. Они продолжали прохаживаться, дядя молча ждал, а племянник покусывал губы, тщетно пытаясь принять серьезное выражение. Но улыбка никак не желала покидать его, эта удивительная улыбка, сразу делавшая его похожим на мать, настолько чарующая, искренняя, что вы невольно начинали улыбаться в ответ и без боя сдавались в плен его обаяния.
Наконец Оливье решился. Он жестом предложил дяде сесть на скамью, а сам остался стоять. Коротко вздохнув, он сказал, что очень рад приезду дяди, хотя, к сожалению, тот не сможет быть свидетелем на свадьбе, поскольку венчание было два дня назад. Но он надеется, что дядя останется погостить, и обязательно познакомит Бражелона со своей женой… но позже.
Он опять замялся и Бражелон увидел удивительную картину: говоря о жене, граф де Ла Фер залился румянцем, какого трудно было ожидать на его всегда таких матово-бледных щеках. Запинаясь, он проговорил, что графиня еще изволит почивать, и тут уж порозовели щеки Бражелона, до него, наконец, дошло, почему вчера вечером так долго не могли дозваться племянника, и почему утром он распорядился себя не беспокоить.
Ведь они женаты всего два дня… Какой же он болван, а еще воображал себя умным и проницательным!
Желая как-то смягчить возникшую неловкость, Бражелон сказал, что намерен посвятить сегодняшний день визитам и если племянник не возражает, то они увидятся за обедом. Губы племянника опять разошлись в улыбке – он никак не мог с собой справиться.
Первый визит был, конечно, к графине де Бросс. После ее письма у Бражелона просто не было выхода: графиня узнает о его приезде очень скоро и все равно пошлет за ним, так что ждать не имело смысла. К тому же она, пожалуй, расскажет, что тут произошло: впервые в жизни граф де Бражелон не знал, как говорить с любимым племянником и был бы рад, если бы кто-то его просветил.
Мадам де Бросс просветила, да так, что Бражелон только рот открыл. Сначала она осыпала его упреками за то, что он опоздал. Граф удивленно поднял брови – ведь все равно Оливье женился на ее протеже, разве не этого она добивалась? Графиня выкатила глаза, чуть не задохнувшись от возмущения, а громкость, с которой она высказалась в адрес Бражелона и графа де Ла Фер явно была чрезмерной.
Этьен ничего не понимал.
Положение спас мрачный граф де Бросс. Он быстро привел супругу в чувство, и выпроводил ее, навязав какое-то неотложное дело. После чего налил по бокалу себе и гостю, потом повторил и молча пил, пока бутылка не опустела. За второй бутылкой он рассказал то, что его жена пыталась прокричать на всю провинцию.
Да, его жена нашла великолепную партию, но Оливье заупрямился. Она настаивала, граф вспылил, и огорошил их заявлением, что его сердце занято. В то время он начал волочиться за одной девицей, как говорили, специально, чтоб позлить графиню, которая и впрямь слишком его донимала.
Если бы они знали, чем все закончится!
Глупая интрижка быстро перестала быть таковой. Граф стал вытворять такое, что всем стало ясно, делает он это уже не для того, чтобы досадить назойливой родственнице.
Проще говоря, он потерял голову, девица свела его с ума. Кто только ни пытался на него влиять, даже епископ лично вправлял ему мозги – бесполезно.
Каждый день он ездил к ней, не скрываясь, на глазах у всех. Всего лишь за намек в адрес девицы чуть не вызвал на дуэль барона де Тардье. Ходил как чумной, ничего не видел, не слышал, не соображал, на родственников смотрел, будто впервые их видит.
Вот тогда-то графиня в отчаянии и написала Бражелону, они тут просто уже не знали, что делать. Кое-кто даже предлагал обратиться к королю – граф-то явно спятил! Тетушки грозили публичными проклятиями. Происходящее казалось невероятным, ведь кто-кто, а граф де Ла Фер всегда был исключительно внимателен в соблюдении приличий. Даже о его личных делах мало что было известно, поскольку в отличие от других, он не только не стремился хвастаться своими победами, а наоборот, тщательнейшим образом скрывал любые свои похождения, о которых если и становилось известно, то только благодаря чужой болтливости.
Он всегда был непроницаем, спокоен и предельно вежлив, проявление любых чувств никогда не переходило известных границ, потому в это умопомешательство никак не могли поверить. Готовы были приписать его чему угодно – от пьянства до порчи.
А потом… потом он известил их, что девица стала его женой, их обвенчал в приходской церкви брат невесты, местный кюре!
Бражелон растерянно посмотрел на хозяина дома: тот криво ухмыльнулся. Да, да! Неизвестно откуда взявшаяся девица теперь графиня де Ла Фер!
В полном молчании они опустошили еще одну бутылку. Бражелону хотелось узнать что-нибудь об этой таинственной девице, но спросить было неловко. Однако хозяин дома понял незаданный вопрос. Рассказал, что девушка исключительно красива, красивее он лично не видел за всю жизнь. Вела она себя очень скромно, графа не поощряла, поводов для сплетен не давала.
Но не это главное. Есть в ней что-то необъяснимое, какая-то колдовская сила, что кружит голову, опьяняет, и вы уже не хотите избавляться от этого наваждения. Графиня де Бросс снизошла до того, что говорила с ней два раза. Просила отказаться от Оливье.
Но эта девица как вода, когда смотришь и видишь отражение девственных небес, но это только отражение, и ты не знаешь, что там, в глубине. Оливье смотрит на нее и думает, что видит ангела, но это только его собственное отражение в ее глазах.
Кто она? Этого никто не знает.
Граф де Бросс поинтересовался, неужели Бражелон еще не видел ее, ведь нет сомнения, что он остановился у племянника. Этьен сухо пояснил, что еще не имел чести быть представленным графине. Ответом ему была насмешливая улыбка: граф де Бросс не сомневался, по какой такой причине у графини не нашлось минутки, чтоб представиться гостю. Разговор принимал не совсем приличный оборот и граф де Бражелон предпочел откланяться. Кроме того, ему надо было собраться с мыслями. Похоже, он переоценил свою проницательность в отношении племянника.
Когда за обедом в столовой он опять оказался один, Бражелон начал хмуриться – со стороны Оливье это уже неприлично. Но он не успел, как следует, разозлиться, потому что в дверях появился, наконец, граф де Ла Фер. Исключительно внимательный к гостю, вежливый и обаятельный – тот Оливье, которого он знал. Извинился за отсутствующую графиню – она нездорова.
Обед прошел прекрасно – манеры графа были безупречны, его светские таланты на высоте – Бражелон чувствовал себя самым дорогим и желанным гостем.
После обеда Оливье почти официально пригласил дядю пройти в свой кабинет. Разговор получился совсем не таким, каким видел его Бражелон после визита к де Бросс. Он приготовился упрекать, сетовать, качать головой, словом, играть роль старшего, который распекает натворившего глупостей юнца.
Но перед ним стоял не юнец, перед ним был Ангерран. Это было его отстраненное дружелюбие, которое располагало к себе, но не позволяло приблизиться. Его спокойная, взвешенная уверенность в собственном решении, изменить которое не может никто и ничто. Его доброжелательное выражение лица парадоксальным образом сочетавшееся с высокомерным изгибом бровей. Как когда-то давно, перед Ангерраном, так сейчас перед Оливье, Бражелон почувствовал себя младшим. Ему сейчас все объяснят и расскажут, он просто должен молча и внимательно слушать.
Но все же, Ангерран никогда не стал бы обсуждать свои личные дела с кем бы то ни было, равно как и объяснять, почему поступил так, а не иначе.
Все-таки, Оливье не отец, и, слава Богу. По мнению Бражелона, Оливье был талантливее и разностороннее отца. Но отец так и остался для сына кумиром, идеалом, если не идолом. Совершенным человеком, без страстей и слабостей. Они слишком мало общались и так и не успели по-настоящему сблизиться. Вернее, Оливье так и не узнал, что быть близким с Ангерраном де Ла Фер было почти невозможно. Им хорошо было восхищаться со стороны, таким безупречным, цельным, настоящим рыцарем, для которого честь превыше всего. Вот только как холодно могло быть рядом с этим рыцарем знали немногие, слишком ограничен был круг тех, кто мог бы назвать себя друзьями старого графа.
Бражелону было досадно видеть, как смешливый, порывистый и ласковый мальчик старательно возводит вокруг непроницаемую стену – не для других, для себя. Как кует себе ледяные доспехи, которые гасят его природную пылкость, которая прорывается порой в виде приступов бешеной ярости, и тогда окружающие, ничего не понимая в его натуре, говорят, что он вылитый отец. Того тоже было трудно довести, но если уж кому удавалось… Вот только единственной причиной, которая могла вызвать такую бурю в Ангерране, было противоречие его воле, это было то, чего он не терпел ни от кого.
Даже странно, как внешне – лицом и манерами – Оливье похож на отца, и как все-таки различны их натуры. Жаль, что Оливье не хочет этого понять и тянется за идеалом, которого никогда не достигнет, не потому, что хуже отца, а потому что он совсем другой.
Сейчас тоже, Этьен де Бражелон смотрел на молодого человека, так похожего на того, кого он знал много лет назад и одновременно, совсем другого, обсуждающего с ним такие вещи, о которых его отцу и в голову бы не пришло говорить.
Граф де Ла Фер без лишних подробностей рассказал про знакомство с будущей женой и последовавшее венчание – то, что Бражелон уже знал. Через некоторое время он собирался вывести жену в свет. Он предлагал дяде свое гостеприимство, если тому будет угодно остаться до официального представления графини.
Бражелон усмехнулся, да, Оливье не отец. Ему нужна поддержка, пусть он никогда не попросит об этом прямо. Но они по-прежнему прекрасно понимают друг друга, и, конечно, он останется, и будет рядом, не оставит Оливье на растерзание родственникам.
Вот только графиня, сумеет ли она быть на высоте? Задавать этот вопрос не пришлось, довольно было взгляда, чтоб Оливье ответил: «Да, она справится, Вы сами увидите, как она великолепна». И в этот момент, когда граф говорил о жене, Этьен увидел его настоящего, не Ангеррана – Оливье. Счастье в его глазах было безмерным, в голосе было все – и любовь, и восхищение, и обожание. Перехватив вопросительный взгляд дяди, Оливье ответил: «Да, я ее люблю» – сказал так, словно благодарил мир за то, что в нем есть она, за то, что ему позволено было жить, чтобы встретить ее.
Спрашивать о чувствах графини не имело смысла, конечно же, она тоже любит его, остаться равнодушной к такой любви она не могла, это бесспорно.
По крайней мере, тогда это казалось бесспорным.
Граф де Бражелон пробыл в Берри чуть больше месяца. Он познакомился, наконец, с графиней, был на ее первом официальном приеме, разделил с супругами триумф. Он с растерянностью убедился, что его присутствие оказалось не так уж необходимо, графине поддержка была не нужна, родственники и так были посрамлены.
Ледяные доспехи Оливье растаяли без следа, его больше не волновало, что есть его любовь – слабость или сила, насколько идеальным и безупречным рыцарем он выглядит в глазах света. Все, что его волновало – счастье любимой, теперь это был единственный идеал, которого он всеми силами старался достичь.
Немного позже он поделился с дядей своими планами: скоро они переедут в Ла Фер. Пусть за такой короткий срок там успеют подготовить только самое необходимое, но он не намерен откладывать переезд – его королева должна, наконец, вступить в свои владения. Вот тогда, слушая взволнованного Оливье, Этьен вдруг решил поехать в Париж, ему тоже захотелось какого-то праздника, куда-то ехать, предвкушать удовольствие встречи и потом сполна ею насладиться.
Выехали они одновременно, и даже часть пути проделали вместе, но молодые спешили, а он просто хотел получить удовольствие от путешествия. Однако возраст очень быстро напомнил о себе, так что останавливаться пришлось уже не из прихоти, а по необходимости. Пришлось помахать молодоженам рукой и расстаться.
В Париже супруги пробудут недолго, так что вряд ли он их там застанет, но так или иначе, Оливье уверил, что граф нисколько его не стеснит, даже если поселится в его парижском доме на веки вечные.
Однако, достигнув Солони, Этьен с трудом поборол желание плюнуть на Париж и свернуть на Блуа, домой. Но ведь по распоряжению Оливье в Париже его будут ждать, он сам напросился. Да и, похоже, это последнее путешествие в его жизни, еще раз он такое не переживет. Так что уж потихоньку…
Выходило и впрямь, потихоньку. Каждый день он начинал и заканчивал одной и той же фразой: «Когда же мы, наконец, прибудем в этот треклятый Париж!».
Когда он произнес ее в пятидесятый раз, оказалось, что они прибыли.