Больше, чем это

               

 Дождь шёл не переставая. В открытую форточку врывались холодные капли, образуя лужицы на кухонном столе. Каллиопи рассеяно наблюдала за тем, как разрастаются лужицы.
 Надо было закрыть форточку. Но Каллиопи было не до этого. Она была страшно занята разговором по телефону.
- Значит, ты окончательно решила развестись с ним? – как раз спрашивала её в тот момент Евгения.
- Ненавижу толстяка! – капризным детским голосом проговорила Каллиопи. – Видеть его не могу!
- Хочешь совет?
 Но нет! Каллиопи не нужны были советы. Ей нужно было только ухо, которое не уставало бы её слушать. И все эти годы, Евгения и была этим ухом.
 Когда-то они вместе учились в Академии художеств и вместе смотрели влюбленными глазами на великого Гаити, преподававшего им свободную композицию.
 Потом, когда Каллиопи вышла замуж за итальянского князя и уехала жить во Флоренцию. Ну а Евгения встретила своего Янниса, который так никогда на ней не женился.
 Сначала, Евгения чувствовала себя счастливой и вне брака. Но прошло немало лет. Ситуация не менялась. Евгения даже начала волноваться.
 И чего она тогда не делала, чтобы заставить Василиса жениться! Даже водила к психиатру. Но Василис только смеялся и говорил:
- Я к браку пока не готов!
 Врач беседовал с ним целый час. Но под конец потерял терпение с необычным больным. Вызвал в кабинет Евгению и сказал ей в присутствии Василиса:
- Советую вам оставить его прямо сейчас, пока вы еще молоды. Иначе, этот господин испортит вам жизнь.
  Но Евгения врача не послушалась. И напрасно! Ибо Василис так на ней и не женился. Прошло много лет. Евгения уже  разменяла пятый десяток. Но надеяться не перестала.
 Вообще, наперекор всему, Евгения чувствовала себя счастливицей. В отличие от неё, Каллиопи всегда находила повод пожаловаться на свою судьбу.
 Муж-князь её утомлял. Дочь-подросток выводила из себя. Финансовое положение её не устраивало. У неё было всё. Но хотелось большего.
 Вообще, Каллиопи могла разговаривать только на одну тему. А именно – о себе самой. И интересовала её на белом свете только она сама – Каллиопи. Ей и в голову-то не пришло спросить когда-либо подругу:
«А счастлива ли ты? Хорошо ли тебе живется?»
 Вот и сейчас, поджимая свой сухонький, старческий подбородок, она лепетала:
- Сейчас, именно сейчас, мне надо быть свободной. Надо иметь возможность распоряжаться собой. Ну а толстяк путается у меня под ногами со своими дурацкими капризами.
- Да, но он – твой муж, - напомнила ей Евгения.
- Мне, может в последний раз в жизни, предоставляется возможность быть любимой, - и Каллиопи прижала к груди левую руку. -  Вот только…
 «О, я была уверена, что есть ещё это – «вот только»! – подумала Евгения. – Это так характерно для Каллиопи». Но вслух ничего не сказала.
- Только я не могу рушить чужую семью! – и голос Каллиопи зазвенел театральным драматизмом. – Не могу разрушить семью своей кузины. Это неправильно! – и словно уверяя себя саму, повторила, - Неправильно это!
  Кого пыталась она уверить этой пылкой тирадой: Евгению или себя?! Верила ли она сама в то, что только что произнесла?
- Что же мне делать?! Что мне делать?!
 Было ли это вопросом? Кто знает?
- Объяснись с ним! – предложила Евгения. – Бросить мужа ты всегда успеешь. Может, этот Михалис вовсе не разделяет твоих чувств…
- Он любит меня! Я вижу! Я чувствую! – поспешно уверила её Каллиопи. Может, слишком поспешно?
- Объяснись с ним! – повторила подруга. – Я бы не стала бросать мужа ни за что, ни про что.
- Легко сказать: «объяснись», - пожаловалась Каллиопи, - Роза, моя двоюродная сестрица, караулит его день и ночью. Курица! Настоящая курица! Спуститься из дома в офис в ночной пижаме. Поверх пижамы – накинута шуба из искусственного меха. Деревенщина!
 Она так разволновалась, что даже вскочила со стула. Схватила кухонные бумажные полотенца, судорожно вытерла стол. Выбросила. Захлопнула форточку. И снова села. Дождь сердито застучал по окну.
- Мне даже стыдно, что она моя кузина, - продолжала она. – Но боже! Где у мужчин глаза?
- Там же, где у женщин! – сухо отрезала Евгения. – Что же касается объяснения… Найди минутку, когда вы останетесь вдвоём. Это ведь не трудно, когда работаешь в одном офисе. Ну, а если не хочешь объясняться в его кабинете, то предложи ему прогулку.
- Увести его не сложно. Сложнее решить, где и как с ним говорить. В каких словах объяснить ему, что я к нему испытываю? Возможно ли это объяснить ему это в машине?
- Заведи его к себе. Придумай какой-нибудь предлог и заведи.
  Повесив трубку, Каллиопи ещё долго смотрела на струи дождя, стекающие по окну, на ветви лип, прогибаемых ветром, на облака, уцепившиеся за Ликавитто.
А её горячечный ум уже обдумывал детали решающего свидания. Критическим взглядом окинула она свою квартиру. Нет, для Михалиса ей хотелось бы необычного интерьера.
 Хотя Михалис был неимоверно богат, но вкуса у него не было. И квартира Каллиопи должна была показаться ему сказочной.
 Действительно, многие хотели бы иметь такой декор, такую обстановку, такие картины, как у Каллиопи. Но у одних не имелось на это достаточных средств, а у других – вкуса. В этой квартире изящность сочеталась с практичностью, а дороговизна – с хорошим тоном.
 «Надо бы только добавить несколько деталей, - судорожно соображала Каллиопи,оглядывая своё гнёздышко, - чтобы придать квартире более интимный характер».
 И она тут же принялась менять местами картины. Собрала ковры. Открыла книги на тех местах, которые по её мнению, могли показать заглянувшему в них её интересы.
 Расставила на столе серебро. Накрыла шкурой зебры свой любимый диван. Повесила в ванной длинный белоснежный тюль.
 И, наконец, взялась за спальню. Ах, не было в её спальне и ноты эротики!Надо было как-то это исправить. И побыстрее! Ну, да Каллиопи не жалела для своей любви ни денег, ни фантазии.
 Купила десятки метров материала. И вот, на кровать легло тёмно-бордовое бархатное покрывало. А прямо с потолка спускались шелковые полотнища из трёх оттенков бордового. Теперь комната напоминала место действия из "Тысячи и одной ночи".
- Что здесь делается? – недовольно спросил её муж, увидев перемены. – Ждём в гости принца? Может, нас решил навестить твой первый муж?
- Да нет! Жду в гости богатого клиента. Он как раз собирается менять дизайн на своей вилле, и кто-то порекомендовал ему меня. Не хочется перед ним ударить лицом в грязь.
- Если для каждого твоего клиента мы будем обновлять декор нашей квартиры, то вскоре разоримся, - визгливо закричал Никифорос. – Вспомни, только полгода назад мы потратили миллионы на отделку этой квартиры. Как мы сможем выплатить банку проценты, если ты только тем и занимаешься, что тратишь деньги?!
 Он побагровел. Синие жилочки покрыли его толстое лицо. И щёки затряслись в праведном гневе.
- Боже мой! Что я терплю от этого жмота! – всплеснула руками Каллиопи. – Ты что же, хочешь, чтобы я жила в нищете?
 И заплакала. "Михалис никогда бы не поступил со мною подобным образом, - подумала она. – У него – возвышенная душа и полный карман".
 Ей было обидно. Так обидно, что хотелось закричать на всю Вселенную. Но тут, она вспомнила, что все эти приготовления делались во имя её любви. Вспомнила о предстоящем свидании. И перестала плакать.
 Весь следующий день она думала о Михалисе, планируя соблазнение… Но, в приятные мысли эти, прокрадывались мысли о муже. Каллиопи снова позвонила Евгении.
- Я не могу принять Михалиса у себя, шептала она в трубку. – А вдруг толстяк вернется раньше и застукает нас?
- Хочешь, я уступлю тебе свою квартиру?
 С минуту Каллиопи обдумывала эту возможность. Ей даже представилась сама квартира. Но нет! Никуда квартира Евгении не годится! Нет в ней эротики. И шика тоже нет. В такой квартире нельзя обольстить мужчину!
- Кажется, у меня есть идея получше! – вскричала Каллиопи. – Как раз арендовщики освободили квартиру моей сестры. Конечно, её надо немного покрасить, купить кое-какую мебель, поменять кафель в ванной комнате… - понесло её. -  Кровать я принесу из дома. Та-а-к…
- Каллиопи! Не безумствуй! – В ужасе закричала Евгения. – Тратить столько денег только на то, чтобы переспать с мужчиной! Я тебя не понимаю!
- Это не просто мужчина! Во-первых, он богат. Во-вторых, красив. А в-третьих, я его люблю.
 И как раз это «Во-первых» больше всего и убедило Евгению.
- Если бы я тратила столько денег только на то, чтобы переспать с мужчиной, я бы разорилась, - хохотнула она.
- Ты никогда ничего мне про это не рассказывала!
- Ты никогда и не спрашивала.
- Расскажешь мне… как-нибудь… А сейчас я должна приготовить что-нибудь для толстяка.
 Положив трубку, она, однако, не пошла на кухню. А набрала лондонский номер телефона сестры.
- Бросишь толстяка? Вот и замечательно! – вскричала в восторге та.
Она недолюбливала зятя.
- Новый-то кто? Замуж что ли выйдешь? А он красив или как?
- И красив. И богат. Только… как бы это получше выразиться… не выгулянный.
- Ой, что, как собака, что держат дома на привязи?
- Приблизительно. Видела бы ты, как он на меня смотрит! Взгляд его скользит от кончиков моих волос, до кончиков пальцев. Как будто видит перед собой нимфу.
- Да ты и есть нимфа! Да что нимфа – богиня! Таких женщин как ты, даже в светской хронике не часто увидишь.
- Не читает он журналов. Да и в светскую хронику вряд ли заглядывает.
- Чем же занимается этот не выгулянный и не читающий?
- Владеет представительством «Тезы».
- Это что? Яд для тараканов?
- И для муравьев тоже.
- Каллиопи!!!
- Но он красив, как бог. И богат. Не забывай этого.
 Так Каллиопи получила разрешение безвозмездно пользоваться квартирой сестры, делать там ремонт, и вообще всё, что ей вздумается.
 И Каллиопи заторопилась, побежала по магазинам и по мастерским. Вскоре в её «золотой» карте-визе появились цифры с шестью нулями и с минусом впереди.
 Через месяц квартира была готова. Каллиопи была в восторге. В салоне из щёлочек в потолке падал мягкий белый свет на изящные диваны.
 Кровать, убранная как невеста, ждала любовника. На сером мраморе, украшающем умывальник в ванной комнате, стояли синие флаконы. Кухня… кухня была просто произведением искусства.
С тены в квартире были окрашены в белый цвет, колонны – в охру, а потолок – в золотисто-жёлтый. Теперь здесь можно было принимать желанного гостя. Хотя, надо было ещё получить некоторую свободу от мужа.
- Я так устала в последнее время, - пожаловалась она Никифоросу. – Нервы совсем сдали. Мне нужен отдых.
- Поезжай в Канны, - участливо отозвался муж. – Или в Ниццу.
- А как же работа? Упустить из-под носа столько денег!
- Разве я не содержал тебя всегда как принцессу?
 Это было совершенной истиной. Спорить было невозможно. Она кивнула, соглашаясь.
- Сколько тебе надо? Бери и езжай!
 Она подумала немного. Предложение было заманчиво.
- Ах, я очень бы хотела! Но надо закончить начатое. Это дело чести, в конце концов. Профессиональной чести.
 Она не врала. Она действительно жаждала закончить строительство этого дома. Ведь она строила его для своего милого! Ей так хотелось, чтобы он смог жить в настоящей роскоши!
 Причём, сделать это было достаточно трудно. Ведь как убедить человека без вкуса, что ты предлагаешь ему лучшее из того, что имеется в продаже? А Михалис был просто царем безвкусицы. Да к тому же, и торгашом…
 Но Каллиопи любила его. Она жаждала его поцелуев. Хотела спать с ним. Учить его тому, что знала. Выбирать ему одежду. Советовать, что прочесть.
Словом, этакий вариант Пигмалиона в юбке. Только вот настоящему Пигмалиону  не надо было топить в крови близких свою любовь…
- Нет, я не могу бросить эту работу незавершённой, - повторила Каллиопи мужу. – Но может быть ты смог  бы мне помочь…, - и тут она страдальчески сжала виски сухонькими своими ручками. – Может, если бы ты предоставил один день в неделю. Целый день – в мое собственное распоряжение.
- Не понимаю…
- Я бы рисовала… Или пошла бы в кино с подругами… Всякие, знаешь, невинные радости.
- Почему бы и нет! – растеряно отозвался Никифорос.
 Он, конечно же, понял, что с его женой происходят странные вещи. Но не знал, как он должен на это реагировать. Он всегда был хорошим мужем. И только надеялся, что понимая это, Каллиопи не оставит его.
 В общем так или иначе, Каллиопи выиграла свободу передвижения. И теперь оставалось ей только одно: завоевать этого странного мужчину по имени Михалис.
К её удивлению, он не отказался от предложения "выпить чашечку кофе" у неё дома. И они поехали. Но уже в машине Каллиопи овладела нервозность, от которой дрожали поджилки на ногах и ломался голос.
 А когда Михалис – большой и нелепый, как медведь – уселся на диван перед её новым полотном, изображающим двух любящихся бабочек, она и вовсе растерялась.
- Будешь пить кофе? – спросила она.
- Буду. Разве мы не приехали сюда пить кофе?
 Вообще-то она ждала другого ответа. Ждала, что события будут развиваться иначе. И была разочарована.
 «Может, надо его расшевелить? – думала она. – Может, именно от меня он ждёт первого шага?».
 Засыпая кофе в кофеварку, она заорала ему прямо из кухни:
- Ты любил кого-нибудь в жизни?
- Что-что? Я не слышу тебя! – всматриваясь в четырехугольный проём, соединяющий кухню с залом, крикнул он.
- Я спрашиваю: ты любил когда-нибудь? – решительно повторила она, высовываясь из проёма.
- Да.
- Это было давно?
- Да.
- А сейчас ты влюблён?
- Да.
- В меня?
- Да.
- Что же мы будем делать? – крикнула она, и голос её оборвался на последнем слоге.
- Разве обязательно надо что-нибудь делать? – пожал он плечами.
- Я думаю: да.
 Ноги её затряслись так, что ей пришлось сесть на табурет. Сейчас она видела лишь его ширококостную голову.
- А почему?
- Потому, что я люблю тебя! – взорвалась она. – С ума по тебе схожу!
 Когда она поставила перед ним поднос, на котором был расставлен дорогой английский сервиз, Михалис источал враждебность.
 «Всё я сделала не так! Надо же было выпалить про любовь из кухонного окна! Столько приготовлений пошло чёрту под хвост… Надо было сесть с ним рядом, взять за руку, поцеловать…»
 Ей показалось, что даже стены смотрят на неё осуждающе. Она наполнила чашку Михалиса кофе. Положила ему кусочек сахара.
 Каждое движение её было полно элегантности. Но даже и эти невинные движения показались ей излишними.
 Оба молчали. Он сидел на краюшке дивана и смотрел в пол. «Тик-так, - простучали большие часы. – Тик-так». Михалис поднял голову и уставился на картину.
- Чем это они занимаются? – спросил он, от неловкости сжимая руки на коленях. – Ну, эти… пчелки, - и он кивнул в сторону полотна. – Чем они занимаются?
- Любовью.
 И она глубоко вздохнула. Грудь её дёрнулась. И по-старушечьи затряслись щеки. Она избегала смотреть ему в глаза. Правой рукой она теребила дорогое ожерелье. Ум её трещал и взрывался, пытаясь найти решение.
- Я не понимаю, - сказал он.
 И в самом деле, эта женщина казалась ему инопланетянкой. Одевалась невероятно. Говорила странно. Михалис никогда раньше не встречал подобных женщин.
 С его женой всё было иначе. Она говорила то, что думала. И он мог сказать ей всё. «Ну, а вот Каллиопи… как скажешь ей, что у тебя на сердце? Где найдешь нужные слова?» – думал он, глядя на неё краем глаза.
 Когда он познакомился с Каллиопи лет двадцать назад, она тоже была несколько странной, но молодой и непосредственной. Сейчас же она изъяснялась совершенно непонятно.
 Будто говорила на иностранном языке. Однако, наперекор всему, его всё-таки влекло к ней. Но эта страсть была занозой в его душе. Совсем не такие чувства он испытывал к своей супруге.
- Ты весь, как изо льда, - прошептала Каллиопи. И жадно схватила его руку.
- Ну, что ты! Что ты! – сказал он, высвобождая руку.
- Люблю тебя! Люблю! – прерывающимся голосом проговорила она. – Неужели ты не хочешь… - и краем глаза указала на полотно с пчёлками.
 Он побагровел от стыда.
- Я не могу! – прорвало его. – Я люблю свою жену!
- Я тоже люблю своего мужа! Но ведь это совсем другое!
- И вовсе – не другое!
 Воротник сорочки душил его. Он провел пальцами по потной шее и прошептал:
- Ты уж меня извини, - и оттянул воротник. – Я не могу сделать… этого… У тебя, может быть, проблемы с мужем. А у меня с Розой все хорошо. Лучше не бывает.
И он неловко вскочил с канапе. И тотчас заторопился к двери.
- Прости, ради бога! – закричал он уже в дверном проёме. Отворил дверь и бросился вон.
- Какой стыд! – прошептала Каллиопи.
 И тупо взглянула на яркие спинки пчёлок на картине. Коснулась, чисто механически, цветов в хрустальной вазе. Уставилась на кофейный сервиз… И, наконец, взгляд её остановился на нетронутой чашке.
- Напрасно! Всё напрасно! – зарыдала она.
 Так хотелось вырвать боль, засевшую в сердце! Вырвать, хотя бы вместе с сердцем. Но тут, какая-то мысль пронзила мозг, и она закричала ему вслед:
- Невежда! Деревенщина! Неуч!