- Когда же мы, наконец, прибудем в этот треклятый Париж! – в который раз вздохнул граф де Бражелон.
Он уже не единожды пожалел о том, что поддался минутному порыву, вообразил себя молодым, отправился в этот самый треклятый Париж, где не был уже лет 15 и нисколько об этом не жалел. И что на него нашло?
Он ехал из Берри, путь был трудным, здоровье то и дело подводило его, приходилось задерживаться. Но он не повернул назад, ведь когда он вернется к себе в Блуа, то уже никогда его не покинет. Так что это последнее путешествие в его жизни, пожалуй, стоит потерпеть.
В дороге было довольно времени для размышлений, и он размышлял, думал, вспоминал.
Конечно, на него подействовало общество племянника. Именно рядом с ним он воспрял духом, проникся его молодостью, энергией, счастьем и вдруг решил съездить в Париж, в столицу! Оливье был так мил, что предложил остановиться в своем доме. Он послал необходимые распоряжения, отрядил слуг и сказал, что дядюшка может оставаться, сколько ему будет угодно. Бражелону было неловко, он чувствовал, что Оливье благодарит его за неоказанную услугу, но соблазн был так велик… Он согласился.
Оливье… какой он счастливый!
Граф с удовольствием вспоминал месяц, проведенный у племянника. Хорошо, что все так закончилось. Когда он получил письмо от графини де Бросс, удивлению его не было предела – что должно было случиться, чтоб она вспомнила о его существовании и даже написала! В свойственной ей безапелляционной манере истеричная графиня требовала, требовала и требовала. Что именно, понять было затруднительно. Бражелон понял только, что граф де Ла Фер влюбился и графиня рассчитывает на его, Бражелона, влияние. Она, видимо, полагала, что Бражелон все бросит и помчится в Берри.
Граф даже не стал дочитывать письмо до конца – уж племянник написал бы ему, если б было о чем.
Влюбился? Как бы не так! Скорее всего, графиня в очередной раз пыталась его женить, а он, чтоб отвязались, заявил, что уже влюблен. Со страстью графини устраивать браки родственники давно смирились, Бражелон прекрасно помнил, как в свое время ему самому пришлось отбиваться от настойчивости графини, донимавшей его предложениями. Собственно с тех пор их отношения и стали натянутыми. Ему тогда пришлось в открытую заявить, что она зря старается, после чего графиня «забыла» о нем на добрый десяток лет. И тут это письмо. Видно Оливье изрядно ее разозлил, раз она решилась написать в Бражелон. Тем более, что собственно дядей его назвать было нельзя – степень их родства была более дальней.
Родня всегда не понимала их отношений, им казалось странным, что видевшиеся считанные разы они так близки друг другу, гораздо ближе, чем те, кто находился с виконтом, а потом и графом бок о бок.
Это действительно могло показаться странным, но уже с первого знакомства оба прониклись искренним интересом друг к другу, безошибочно почувствовал родственную душу. Впервые граф де Бражелон увидел 13-летнего племянника, когда тот прибыл вместе со своим кузеном бароном дю Валь в Блезуа для решения безотлагательного вопроса связанного с наследственными правами. Если честно, Бражелон так до конца и не понял, почему надо было лично приезжать, зачем нужна была его подпись, да и в обстоятельствах дела он не очень-то пытался разобраться. Речь шла о крохотном, без права титула именьице, которое мог получить племянник, и формально необходим был его, Бражелона, отказ от наследования.
Дела всегда утомляли графа де Бражелон, он знал, что не силен в этих вопросах, ему гораздо больше нравилось проводить время за интересной книгой с бутылочкой хорошего вина – вот в этом он знал толк. Племянник не разделял его увлечения вином, зато библиотека привела его в восторг. Он практически там поселился. А вот барон дю Валь, наоборот – к книгам он питал искреннее отвращение, зато знатоком вина был отменным. Так что Бражелон провел прекрасные две недели – попивая вино с бароном по вечерам, а дни проводя в библиотеке с молодым Оливье де Ла Фером. Вот тогда они и обнаружили удивительное сходство интересов и вкусов, даже изрядная разница в возрасте осталась незамеченной.
Кроме сходных интересов у них нашлись и общие знакомые - старый приятель бабушки Оливье, епископ Невэрский, частенько гостил в ее поместье. Узнав об этом, Этьен улыбнулся – теперь понятно, откуда у Оливье такая великолепная латынь. Несмотря на неудобства для окружающих, Эсташ дю Лис принципиально говорил только на латыни, считая, что это дисциплинирует ум и укрепляет дух. Французский он оставлял для общения со слугами. Впрочем, если человек знает десяток языков, то его право выбирать, на каком он желает общаться.
Бражелон латинский знал и очень любил, но разговорная латынь всегда его затрудняла. Оливье же имел достаточную практику, говорил он очень легко, следуя за своей мыслью и ни разу не споткнувшись о сложности грамматики. Его голос, глубокий и несколько низковатый для подростка, прекрасно гармонировал с чеканными, совершенными по форме латинскими фразами. Лицо его становилось строгим, словно латынь требовала от него не только собранности ума, но и серьезного выражения лица.
Черты его лица еще не обрели окончательного рисунка, щеки хранили остатки детской пухлости, но линия носа была прямой и четкой, подбородок прекрасной формы. Глядя на него, Бражелон подумал что племянник и сейчас хорош, но мужчиной будет просто красавец – настоящая античная красота. Это было ребячеством, но Бражелону нравилось представлять, что он беседует с настоящим римлянином.
Правда сейчас, пока дядюшка рассуждал о древних философах, этот «римлянин» подняв брови и приоткрыв рот смотрел в окно: под окном прогуливались две милые девушки, дочери фермера, который привез на кухню продукты для гостей Бражелона. Разряженные в пух и прах, они, видимо, напросились с отцом посмотреть замок, и теперь радостно и смущенно подталкивали друг дружку и с восторгом глазели по сторонам. Этьен дернул себя за ус - они тут на латыни философствуют о высоких материях, а стоило появиться паре хорошеньких девушек, и парень аж рот открыл, смотрит не отрываясь.
Оливье почувствовал взгляд дяди и смущенно оглянулся. Залившись краской, хрипло выдавил:
- Я… смотрел… там статуя… у Вас… красивая очень.
Бражелон прикусил губу, чтоб не засмеяться – единственная статуя, которую можно было разглядеть из окна библиотеки, давно заросла плющом и видна была только выбеленная дождями макушка.
- Да статуя…- Бражелон давился смехом, - статуя ничего себе… Но живые лучше, поверь мне, Оливье, живые – лучше! - и он поспешил выйти из библиотеки, не желая еще больше конфузить и без того бордового подростка.
Его позабавило смущение племянника. Какой он милый и смешной! Дяде вдруг захотелось сделать Оливье что-нибудь приятное, чем-то его порадовать. Ему нравятся дядины книги – пусть сам выберет в подарок, какую захочет. Бражелон вернулся в библиотеку, но Оливье там не было. Племянник был у себя в комнате. Он что-то сосредоточенно писал, время от времени вздыхая. Потом внимательно перечитал, легко дотронулся до листка, словно погладил, снова вздохнул и перекрестил письмо. Аккуратно сложил… и вдруг порывисто прижал к губам что-то неслышно прошептав. Бражелону стало неловко, он вовсе не хотел подглядывать и потому тихонько удалился.
Позже Оливье спросил, может ли он отправить письмо с дядиной почтой. Письмо было адресовано графине де Ла Фер, его матери.
Вечером, распивая вино с дю Валем, Этьен поинтересовался, нет ли и у того писем, чтоб отправить вместе с письмом Оливье. Тот только хмыкнул:
- Писал матери, конечно?
- Да.
- Ну-ну.
- А что такое?
Дю Валь оживился – для сплетника нет большей удачи, чем свежие уши.
- Вы не знаете? Историю про короля? Жила-была знатная девушка, красоты неописуемой. И увидел ее добрый король Генрих, и понравилась она ему без меры. Да только не видела она чести в том, чтобы принадлежать королю, и, в конце концов, склонил король голову перед добродетелью девушки. И был у короля дорогой друг, вдовец с двумя малолетними сынами на руках и решил король, что добродетель девушки делает ее достойной чести стать женой дорогого друга - новой графиней де Ла Фер. Сделал ее король статс-дамой самой королевы. Так была вознаграждена добродетель.
- Что это?
- Это придумал Оливье, он рассказывал эту историю своим сестрам и уверял, что это легенда, сродни тем, которые они читали в книгах. Он так часто ее рассказывал, что ее уже наизусть выучил весь Берри, да и Пикардия впридачу.
Бражелон, конечно, слышал эту семейную байку о том, как будущая графиня отказала королю, но сильно сомневался в ее правдивости. Хотя брак родителей Оливье и правда устроил сам Генрих IV, но там был простой расчет и старая дружба.
- Отец – Юпитер-громовержец, мать – неприступная Диана, чего еще ждать от ребенка, у которого голова забита только латынью?
Бражелон улыбнулся, вспомнив дочерей фермера:
- Слава Богу, не только!
Чем дальше, тем больше приятности находил Бражелон в обществе племянника. Оливье очень нравился дядюшке, он был таким, каким граф всегда сам хотел быть, но, полагая, что хочет слишком многого, смирился со своей посредственностью.
А этот мальчик был живой и настоящий, словно воплощение его собственных юношеских мечтаний. Красивый, даже слишком, ловкий, раскованный, умный. Двое взрослых мужчин только хлопали глазами, когда он разбирался с бумагами – барон, как оказалось, тоже был не силен в делах. Как-то вечером за традиционной бутылкой он признался, что чувствует себя ребенком рядом с этим подростком.
Бабушка, у которой жил мальчик, всегда все дела вела при нем и считала, что учиться никогда не рано. Ребенок оказался очень понятливым, и, надо признать, уроки пошли впрок. Впрочем, что ему еще оставалось, ведь все на что он мог рассчитывать – это бабушкины милости. Он был шестой ребенок в семье, младший сын от второго брака.
Наследник титула с рождения находился при отце, вместе со вторым братом. Сам Оливье был в Ла Фере только в раннем детстве, а потом его вместе с сестрами отправили в Берри. До него, младшего, у отца не доходили руки и последний раз они виделись лет 5 назад, не считая короткой встречи перед поездкой в Бражелон, когда графу де Ла Фер было угодно посетить Берри.
Старого графа де Ла Фер Бражелон в свое время неплохо знал, правда они уже давненько не виделись, однако сейчас, глядя, как Оливье слегка хмурит брови, разбирая бумаги, как при этом выражение его лица становится застывшим и серьезным, он ясно видел Ангеррана. Оливье изо всех сил старался подражать отцу, хотя значительность, так впечатлявшая в довольно крупном и уже немолодом графе, выглядела несколько забавной, когда ее напускал на себя изящный, юный Оливье.
Об отце он говорил, замирая от восторга, в его глазах тот был кумиром. Бражелон знал, что у графа довольно тяжелый характер, и живи Оливье рядом с отцом, вряд ли он сохранил бы такое трепетное восхищение. Но виделись отец с сыном редко, а производить впечатление граф де Ла Фер умел, это Бражелон когда-то испытал на себе. Ему тоже долгое время казалось, что этот человек не знает сомнений и колебаний, что он почти всеведущ и практически всемогущ, просто олицетворение власти.
Для Оливье он и сейчас был таким и когда Бражелон сказал, что он очень похож на графа де Ла Фер, мальчик не удержался от радостной улыбки – для него не было большего счастья, чем быть как отец.
Так началась их дружба, они сразу стали понимать друг друга почти без слов, слишком сходны были их мысли и мнения. Оливье нельзя было назвать говоруном, в подражание отцу он старался говорить только по делу и ничего лишнего, но им порой довольно было просто обменяться взглядами, чтоб сказать больше, чем в самой пространной беседе.
Зато дю Валь говорил за двоих, особенно после четвертой-пятой бутылки, так что граф де Бражелон поневоле оказался весьма информированным о делах своего семейства, от которого последние годы он старался держаться подальше, ибо весьма ценил покой и уединение.
После той встречи его уединение стало довольно часто нарушаться письмами от Оливье. Впрочем, граф был только рад этому. Своей семьи у него никогда не было, да он и не стремился к этому - слишком много хлопот. Оливье словно стал его семьей, но без обременительных обязанностей. Будучи в курсе всего, он был избавлен от необходимости участвовать в делах и принимать решения. Оливье писал ему обо всем: о поездке в Англию для учебы морскому делу, о том, как неожиданно, за какой-то год он остался единственным ребенком в семье, когда старший брат скончался в результате несчастного случая на охоте, а второй брат погиб на глупой дуэли. Сестры умерли еще в детстве, поэтому он в одночасье стал главным объектом семейных забот. Отец увез его в Ла Фер и, похоже, был им весьма доволен. Впрочем, Бражелон не сомневался, что Оливье из кожи вон лезет, чтоб удовлетворить немалые требования отца. Об этом виконт не писал, но Бражелон умел читать и между строк.
Так что на письмо графини можно было наплевать, Оливье написал бы ему, если бы оно того стоило. И действительно, через неделю после письма от графини де Бросс, пришло письмо от Оливье - это было приглашение на свадьбу. Оливье хотел, чтобы граф де Бражелон был свидетелем. Там же была приписка: «Прошу Вас – как можно быстрее!».
Этьен де Бражелон усмехнулся, не иначе графиня добилась своего, бедный Оливье! Ну, в конце концов, это должно было случиться, почему бы не сейчас? К тому же, графиня хоть и бесцеремонна, но невест подбирать умеет, кого попало она в семью не введет.
Бражелон отправился почти сразу, вот только быстрее не получилось – сердце в который раз подвело, на добрых две недели пришлось задержаться во Вьерзоне, пережидая приступ. Дата свадьбы была указана приблизительно «через месяц», Оливье явно давал ему время на поездку, так что Бражелон тешил себя надеждой, что все же не опоздает.
Дорогу в имение он нашел не сразу, пришлось расспрашивать, так что к дому он подкатил, когда уже стемнело. Слуга отправился доложить. Ждать пришлось довольно долго, что удивило Бражелона. Неужели тут уже все спят? Время, конечно, позднее, но не настолько!
Еще более его удивил вид племянника, его явно подняли с постели. Он как-то смущенно улыбался, хотя был очень рад видеть дядюшку. Граф полагал, что они поужинают вместе, посидят, племянник все ему расскажет. Однако Оливье явно тяготился обществом и, сославшись на то, что дяде надо отдохнуть с дороги, предложил отложить разговоры до завтра.
Ужин Бражелону подали в комнату. Несмотря на усталость, спать гостю не хотелось. Он устроился в кресле и стал раздумывать, что бы могло значить такое странное поведение Оливье.