Мозаикаокончание

                .
.    М о з а и к а  (окончание)

    56. г. Певек. 1977 г.   Во времена советские в общегосударственном масштабе внедрялась совершенно дурацкая затея, именуемая: «соц. соревнование». Так называемые «вожди пролетариата» объявили в первые же годы советской власти, что это – единственный стимул для повышения производительности труда, потому соревновались все: рабочие меж собой, бригады, предприятия, заводы, районы, области – все. Но всё это – только на бумаге, практически-то об этом вспоминали раз в год, перед концом его – чтоб назначить победителей да наверх об этом доложить. Вот и наш Чаунский административный район соревновался с соседним Билибинским, раз в год районы обменивались делегациями – для так называемого подведения итогов. Мероприятие это выливалось всегда в грандиознейшую пьянку, каждый первый секретарь райкомов КПСС набирал в свою делегацию приятных ему людей (желательно – чтоб там примерно половину бы составляли дамочки не слишком строгих правил, так называемые «комсомолочки») – чтоб загуливать на государственный счёт.
    Вот и на этот раз к нам в Певек пожаловала делегация Билибинского района, в неё в виде особой милости был включен и директор нашего электросетевого предприятия Кашаев. Уж он доволен этим был – сверх меры, решил расстараться: угощение устроить для начальства (в моём кабинете служебном и накрыли столы, основной тут упор – на количество бутылок водочных). Народу много набралось («на-шару»-то, за чужой счёт – почему ж и не выпить), в том числе и оба первые секретари райкомов: нашего Чаунского Шевцов, Билибинского – Криворучко.
    А с начала ещё года нищета государственная докатилась и до нас. На материке-то давно уж отвыкли от того, что мясо есть в продаже свободной (там в магазинах даже мясные отделы позакрывали), постепенно оно и на Северах стало исчезать (но хоть в достатке было мясных консервов). А тут в нашем районе и с консервами сложности начались – их продавать стали только по специальным талонам. Но это – только у нас, в соседнем Билибинском районе свободно продавали – вот и попёрли банки оттуда, кто только мог (и я в том числе – я часто в Билибино бывал в командировках). Вот за столом после подпития изрядного и зашёл об этом разговор. Секретарь Билибинского райкома Криворучко (старый партаппаратный зубр, прошедший школу и хозяйственного руководства) нашего спрашивает Шевцова (уж этот – чисто аппаратный «выкормыш», в кабинетиках обретаясь – «высидел» он должность себе. Начинал же он с должностей инструкторских, заповедь ихнюю соблюдая неукоснительно – задницы всем вылизывать):
        - Слушай, чего это ты своих трудящихся голодом моришь? Они уж на мой район навалились – волокут оттуда, что только можно. Не по-соседски это. Талоны-то зачем ты ввёл?
        - А помнишь – в прошлом году на совещании в Магадане такой-то вот (назвал он какие-то имя-отчество) предупреждал: с продуктами туго в стране, экономьте всемерно. Вот я и..
        - Но это – так только, разговоры. Прямых-то указаний не было. А ты уж сразу – и талоны (то-есть, мысль завуалированная проскользнула: заставь дурака молится – он и лоб разобьёт).
        - На всякий случай. Потребуют – а я уж вот он, успел. Первым доложусь.
        - Зря ты так-то, зря. У меня теперь тянуть будут.
    Выходит, в магазинах народ в очередях давится потому только, что вот это говно партийное так решило – из шкурных своих, карьерных соображений. А Билибинский район после этого с год, кажись, продержался ещё без талонов (мы, чаунцы, так и волокли банки оттуда). Но дальше и в Билибино талоны ввели – докатилась и до них нужда.

    57. г. Ростов-на Дону. 1977 г. С образцом тогдашнего аппаратного управления я случайно познакомился в этом городе, где я отдыхал летом по приглашению приятельницы своей.
    Чтоб соединить приятное с полезным – я заранее организовал обмен письмами между РЭУ «Магаданэнерго» и «Ростовэнерго», явился в местное электросетевое предприятие и попросил ознакомить меня (практически) с постановкой кабельного дела у них (у нас в Певеке по этой части – завал был полный). Направили меня в кабельный электросетевой район, познакомился я там с коллегой-начальником – и выезжал потом периодически с разными бригадами, опыта набирался. Как-то в пятницу в конце дня сидим с начальником в его кабинете, глянул он на календарь настольный – и заспешил сразу, уходить собрался (и мне объяснил – куда уходит).
    Оказывается – на заседание так называемого «штаба перехода». Город Ростов пересекается центральным Будённовским проспектом, в связи с реконструкцией сетей водоснабжения понадобилось перекопать проспект поперёк глубоченной траншеей – а там в земле вдоль проспекта чего только нет: и силовые кабели гражданские, и какие-то секретные военные кабели, кабели связи, кабели сигнализаций всяких – чего там только нет. И вот все эти «нитки» должна пересечь траншея – уж тут ювелирная работа требовалась, согласований перед началом работ – куча целая. Учитывая особую важность всех этих коммуникаций – городские власти и решили организовать штаб перехода (куда вошли представители всех ведомств). Штаб собрался, обсудили там все вопросы на самом высоком уровне. Экскаватор, траншею копающий, как раз в пятницу вплотную уже подошёл к Будённовскому проспекту – и его к вечеру остановили. Решили работы с понедельника возобновить под наблюдением всяческих представителей, чтоб на месте решать, где и как копать: где – ковшом загрести, где – вручную лопатами, где – и маленькими лопаточками (непосредственно вокруг кабелей). Решили вопросы, довольные – разошлись.
    А в пенедельник я с утра пораньше явился в контору кабельного района (так мы раньше договорились – чтоб успел я с бригадой выехать). Во дворе и в мастерских – тишина, никого нет. В конторе – тоже. Только в своём кабинете начальник у телефона сидит (измотанный – до предела). Видно, что настолько устал человек – толкни его, упадёт он – да и уснёт (знакомое мне состояние). Я с расспросами к нему – а он уж и языком едва шевелит. Оказывается, в субботу после обильного обеда экскаваторщик, поддавший крепенько, решил трудовой подвиг совершить – добровольно в выходной день поработать. Вот и начал он ковшом действовать, и все кабели, вдоль проспекта проходящие – перервал грубейшим образом. В том числе силовые электрические: кабель напряжением 35 кв., два кабеля – 6 кв. Целый микрорайон без света остался, шум тут, крики и свара – и пришлось им в аварийном порядке устранять повреждения (муфты соединительные монтировать, прочее всё). К утру только понедельника включились полностью, он распустил всех – теперь вот докладывался по начальству. А потом и уснул тут же , в кабинете.
    Вот тебе и «штаб перехода»: обо всём поговорили – а вот экскаваторщика  забыли предупредить. И тенденция эта всеобщей тогда была: что-то там решают наверху – исполнителей же непосредственных забывают знакомить с решениями. Вот и получается – каждый сам по себе действует, кто во что горазд. Итог – налицо, так сказать. 

    58. г. Астрахань. 1977 г. Мы отправились из Ростова в круиз речной: по Дону – по каналу «Волго-Дон» - по Волге. На какой-то день (уж и не помню) доплыли до Астрахани. Стоянка здесь на весь день – но здесь уж не до экскурсий, здесь – только «запасаются» туристы. Уж про арбузы знаменитые астраханские я и не говорю, их на каждой пристани волжской продают. Здесь же, на родине, так сказать, арбузной – прямо на пристани горы навалены (покупай – задешево). Конечно же – все каюты и забиты были арбузами.
    Но главное-то тут другое: Астрахань – и рыбная ведь столица. В чём мы и убедились с утра с самого: подкатила на пристань машина, замелькали картонные коробки – сушеная вобла. Знающие люди подсказали: хватайте, в магазинах не бывает её. Что ж – ухватили ящик (отдали за него 40 руб.). Дальше – балыка бы добыть осетрового, икры чёрной – а где? В Астрахани имеется специальный рыбный рынок – но он на ремонте сейчас, не работает. Разбрелись наши туристы в разные стороны – на поиски.
    Мы же с приятельницей изловили такси, предупредили – надолго. На центральный рынок вначале проехались, прошлась моя спутница по рядам – нет ничего даже похожего. По магазинам потом проехались – и там нет ничего. Ходит по магазинам моя спутница, я с водителем остаюсь (уж запаслись кое-чем – охраняю в машине). Покуриваем с водителем, пытаюсь выяснить у него – где запретный «товар» добыть (осетриной да икрой – только браконьеры тогда торговали). Водитель мнётся – мол, кто ж его знает, дело – тёмное, мы не вмешиваемся в него. Ну, ладно тогда – сидим. Из очередного магазина вернулась безрезультатно спутница моя, водитель же присмотрелся к нам, понял – народ мы не милицейский. Говорит: ладно уж, отвезу вас в нужное место. Рыбный рынок хоть и не работает – но рядом с ним постоянно толпа грудится. Что люди там просто так толкутся, будто и не торгуют ничем – то пусть вас не смущает, потолкайтесь и вы – и вас сами найдут нужные люди.
    Подъехали – и точно, толпа – человек в 200 (стоят, ходят – а в руках ничего нет). Мы на краю встали, водитель отошёл от нас в толпу – и сразу почти нарисовался возле нас самого подозрительного вида мужичина (морда опухшая,расцарапанная, небритая). В руках у него старенькая сумка кирзовая, поманил меня, открывает, показывает – надо? Заглянул – осетрина провесная, на аккуратные доли разрезанная, сразу я определил – не застарелая, в самый раз. Но мало её, говорю: нам килограмм с десять надо. Сей момент, будет – и мужчина растворился в толпе. Подходит потом с другой уже стороны, манит нас – пойдёмте. Отошли в переулочек, открыл он вторую ещё сумку, показывает: вот – десять килограмм, с «походом» даже. Прикинул я на руке, согласился с ним – расплатились, забрали. Спрашивает: может, ещё что-то надо? Надо – икры бы чёрной, банки три-четыре литровых.
    Мужик с уважением даже на нас глянул (покупатели – состоятельные), показал место у толпы – стойте там. Отнёс я сумку с балыком в машину, вернулся – и тут же старушка древняя к нам подошла, говорит – за мной идите. Пошли – да что-то далековато, квартала за два отошли, в переулке глухом оказались – возле церквушки какой-то древней. Я уж забеспокоился, посматриваю – где из забора кол поувесистей выломать можно (всё оружие – в случае чего). А тут и старушка шмыгнула в какую-то щель – и исчезла. Мы уж назад было направились – окликает бабуся: куда вы, вот – принесла я. Точно – три литровые банки с икрой. И в руках у старухи самодельная ложечка с длинной ручкой, даёт её нам – пробуйте. И – прокалывайте содержимое до самого дна (потому и ручка такая длинная), убеждайтесь – там только икра (оказывается, как бабуська нам пояснила, некоторые хитрецы-торговцы делают так: банку наполняют какой-либо дрянью, по цвету схожей – и только сверху чуть-чуть слоем икры замазывают). Но бабуська – не такая, она честно торгует – пробуйте, убеждайтесь. Прокололи мы одну банку, попробовали – икра. Расплатились с бабуськой (кое-что и «сверху» накинули – за честную торговлю). И – на такси быстрей (чтоб не изловили с запретным товаром).
    На пристани с таксистом рассчитались – по максимуму, поблагодарили за помощь. Открытием своим с другими туристами поделились – и толпой они целой бросились такси ловить, ехать – запасаться продуктом сверхдефицитным. А мы сразу по приезде осетрину попробовали: нет, не обманул амбал тот подозрительный, рыбка приготовлена – со знанием дела  (так и тает во рту, вкус – изумительтный). Решили – не всё съесть в Ростове, надо половину и для Певека оставить – чтоб угостить там деликатесом друзей избранных.

    59. Канал «Волго – Дон». 1977 г.   Из обратного пути один случай мне запомнился – прямо-таки анекдотический.
    Как-то на закате, после ужина уже, подплыли мы к очередному шлюзу, вошли в него. Я на верхней палубе был, залюбовался: так-то добротно, соразмерно-красиво выглядели все шлюзовые сооружения, особенно как бы арка-башня своеобразной конфигурации (где и сосредоточено управление шлюзом). Как обычно, вошли мы в шлюз – и открылся слив нижнего створа, теплоход наш медленно-медленно опускаться стал, полностью скрылся меж стенок бетонных (даже темновато стало). Но народ с палуб не расходится: сейчас откроют гигантские створки – и выплывем мы из шлюза в канал, опять светло станет и видно по сторонам. Но что это: ждём-пождём, уж минут с десяток внизу стоим – а не открываются створки. Наоборот – будто покачнулся теплоход, вверх опять – по стенке это видно – подниматься стал. Народ на палубах заволновался, шепоток уже пополз: авария, в этом шлюзе – и застрянем мы.
    Выше, выше, вот уж опять наша вторая палуба выше парапета бетонного стала – далеко отсюда видно. И видно: из помещения-башни человек вышел, с трудом оседлал велосипед (явно – пьяный), вихляясь – вдоль шлюза погнал, по дорожке – и к нашему теплоходу. Нижняя палуба наравне с парапетом, перескочил он через него, к капитану направился. И тут же по корабельной трансляции объявили: «Буфетчица – подойдите к своему рабочему месту». Дальше мужик опять через парапет перепрыгнул, ухватил велосипед, с трудом оседлал его – назад погнал. Весь теплоход наблюдает за ним, гадает: упадёт – не упадёт. Не упал – скрылся в помещении, сразу – качнулся наш теплоход, медленно вниз оседать стал. Уж теперь до нижней точки только дошли – и открылись створы, выплыли мы в канал. На нижней палубе народ комментировал событие, отмечали: две бутылки, гад, взял.
    Прав сатирик современный, Михаил Задорнов, утверждающий: только в России вы можете наблюдать явления, не подвластные ну никакому объяснению ни с точки зрения логической, ни – с противоположной. Случай этот со шлюзом – ярчайший тому пример. Это вот представить только: сидит на дежурстве, на ответственейшем посту, человек. Управляет шлюзом, не только створки закрывает-открывает – но и командует: сколько кораблей, в каком порядке в шлюз входить-выходить будут. Командует – да прихлёбывает, прихлёбывает из бутылки. «Загнал» очередную группу в шлюз, включил слив из него, хотел рюмку очередную набулькать – а бутылка пустой оказалась. А теплоход, что в шлюзе, уйдёт сейчас – когда теперь следующего дождёшься. Значит (по анти-логике российской) – задержать надо теплоход, не выпускать. А чтоб до буфета добраться – надо теплоход опять вверх поднять, наполнить опять шлюз. Своя рука – владыка: так и сделал. И уж как он там дальше командовать будет – трудно и представить.
    Долго мы ещё на палубе догадки строили – но разошлись тем успокоенные: нам-то обошлось, благополучно шлюз проскочили. Так вот и поплыли – и уж до Ростова больше не было приключений (на следующих шлюзах уж не брали с нас дань бутылками).

    60. Чукотка. 1978 г.   Отправился я по весне с контрольным осмотром по трассе ЛЭП-110 кв. «Угол 19 – Комсомольский». Одновременно и два трактора с санями с собой прихватил (сани бочками с бензином-диз. топливом наполнены – выгрузим их в определённых местах). Караваном так и движемся – но при подъезде к реке Угаткын мы на вездеходе вперёд вырвались (пока трактора пробьются туда по глубокому снегу – мы уж там и ужин приготовим: поужинаем сразу – и на отдых уляжемся. Мы – в вездеходе, трактористы – те прямо в кабинах своих тракторных).
    На льду реки остановили вездеход, полез я наверх в коробушу к ящику с продуктами – но вмиг скатился оттуда, кричу вездеходчику: срочно мне ружьё подай (а ружья – всегда наготове у нас). Подал мне вездеходчик, и сам с ружьём выскочил, спрашивает: что и где. А вот – показываю – чёрное нечто к вездеходу катится (издали – на росомаху похожее). Но всмотрелись – нет, не росомаха (уж она бы, наоборот - удирала бы от вездехода) – собака это громадная.  К нам прямо бежит – вид вездехода, выходит, не только знаком ей, но – и привычен. А следом из-за острова, выше кустов снегом заметенного, по руслу ледяному – и караван показался: с десяток оленьих упряжек, одна за одной привязанных. И только на передовых нартах чукча сидит – на остальных груз какой-то.
    Ради такой встречи, по обычаям тундровым – чай надо кипятить, пока караван подъехал к нам – на примусе уж и чайник забурлил. Пригласил я чукчу в вездеход, в салон. Посредине там, в качестве столика, ящик стоит с продуктами (теми, что на мороз не надо выбрасывать) – открыл я его, хлеб –сахар- масло сливочное достал, печенье – к чаю. Там же – и несколько бутылок перцовки стоит (уж не знаю, по какому случаю – но в прошлую навигацию завезли к нам достаточное её количество, у наших мужиков в ходу она особенно была – так-то хорошо прогревала с морозца). Ясное дело – увидел чукча бутылки, видимо огорчился – почему не достал я ни одной. А мне-то не жалко, я б с удовольствием ему и свою долю отдал (мужики за каждым ужином по стакану опрокидывали, я же – воздерживался, как всегда. Хотя и вносил при закупке провизии равную со всеми сумму) – так ведь при деле человек, караван целый оленей у него, пьяный – попрётся не туда куда-то.
    Потому – только чаю крепкого наливаю ему, расспрашиваю: что, куда. Оказывается – из бригады, от стада, едет он на перевал. базу, везёт оленье мясо (а уж оттуда вывезут его вездеходами в Усть-Чаун). К весне они постоянно делают выбраковку в стаде (разбивая наст снежный в поисках ягеля – многие олени ноги повреждают о снег слежавшийся – вот их и забивают весной). Я всегда жизнью ихней дикой интересовался, при всех встречах случайных расспрашивал «за жизнь» - и с ним было беседу затеял. Но он на другое разговор свернул, жаловаться стал: вот, у него жена в Усть-Чауне – заболела она, давно в тундру к нему не приходила. А раньше часто-часто приходила, и всегда – перцовку приносила ему. Я – так он закончил – шибко-шибко перцовку люблю. Даже – больше всего на свете именно перцовку любит он. После такого «тонкого» подхода как тут удержишься – пришлось достать бутылку, налить ему полную кружку. С таким-то блаженством вытянул он её – аж глаза от удовольствия зажмурил.
    И дальше уж беседа по кругу пошла, о чём бы я ни спрашивал – ответ в конце-концов к одному сводился: к горячей любви собеседника моего к перцовке. Мне ж эта тема неинтересна, потому чай допили, предложил я – давай-ка наружу, там – перекурим на свежем воздухе. Вылезли, говорит он: подкормлю сейчас олешек – дальше потом поеду. Я заинтересовался – чем же он кормит их? Развязал он поклажу на своих нартах, достал галеты в пачках больших (у нас они тоже во всех вездеходах имелись – вдруг хлеб закончится, они – на замену). Вот ими и начал он оленей кормить: передовому оленю, что в первые нарты запряжен – аж шесть штук скормил, остальным – по три. Говорю ему: мало ведь, я тебе ещё галет дам, подкорми. Нет – говорит – это норма для них, они – помалу едят. Теперь – дойдут до перевал. базы (примерно 18 км.). И уж с каким удовольствием олени хрумкают эти галеты – аж смотреть приятно.
    Накормил их чукча – бросился нарты одни рассупонивать (мол- должен он нам мяса дать). Я едва остановил его, отказался. Он тогда говорит: я много мяса дам – а ты мне ещё стакан перцовки нальёшь. Вижу – не отстанет, налил ещё пол-кружки, дал – пей. Выпил – и вконец окосел, за нож, что на поясе, хватается – немедленно чтоб зарезать оленя, мясо нам отдать. Едва-едва уговорили (мол, мы с собой много мяса взяли, больше – и не надо нам. Не скажешь же ему, что мы только-только перед этим завалили двух оленей – куда нам больше-то). Усадили-таки на нарты его, распрощались – тронулся караван по следу нашему (он – совпадает до р. Чаун и с его маршрутом).
     Вездеходчик ужином занялся – а я уселся на кабину сверху, бинокль взял, понаблюдать решил – не свалится ли с нарт на ходу гость наш. Но ничего, держится пока, лежит на нартах. Навстречу трактора наши – он съехал с колеи, остановил караван свой в сторонке – а сам на колее встал, руки – крестом (остановитесь – значит). Что-то там потолковал он с трактористом передовым – а потом забегал что-то, засуетился чукча. Трактор тронулся – так он ещё и вослед ему пробежался. Но ничего, прошли трактора, уселся он-таки на нарты, дальше олешки побрели (не падает с нарт – я долго ещё наблюдал за ним).
    Трактора подъехали, из первого трактора вылазит тракторист, ко мне со смехом: чего это ты, начальник, моей перцовкой распоряжаешься. Как, что?  Да вот что: остановил трактор чукча, говорит мне на полном серьёзе: вот там начальник ваш, он сказал – чтоб ты мне стакан перцовки налил. Мне смешно стало, решил: ладно уж – налью. Выпил он, пристал – возьми мяса кусок ( в те времена чукча любой органически даже, нутром всем – не мог обмануть кого-то. А уж если пошёл на обман – должен компенсировать убыток). Отказались – но он всё равно достал пол-туши оленьей, догнал на ходу уже сани последние – и закинул на бочки мясо (ведь набрался как-то сил – хоть и пьян уже). Пришлось останавливаться последнему – чтоб мясо с бочек снять (провоняется ведь – пропадёт).
    Развеселил он нас – не жалко и перцовки. Вот и наших бы людей к тому приучить: надул ежели ближнего – придумывай компенсацию взамен. Но, думаю – не получится так-то, не такой мы народ.



    61.   Сочи – Ленинград.  1980 г.  Надоело мне на одном месте отдыхать – решил в декабре в Ленинград съездить по тур. путёвке. Чтоб не скучно было – взял я и вторую путёвку, уговорил хозяина (где я комнату снимал), Василия Петровича. Тур. поездка по жел. дороге, стали в вагон усаживаться (купе – на четырёх человек), тут повезло нам – соседями оказались знакомые Василия Петровича (как и сам он – ветераны военные. Сам Василий Петрович – майор запаса, сосед – подполковник-танкист, жена – воен.врач). Так что беседа в купе завязалась самая оживлённая. А тема тогда самая горячая была в среде вояк бывших – обсуждение вождя тогдашнего Леонида Ильича Брежнева. Он к тому времени полностью впал в старческий маразм, действительность уже почти и не воспринимал. По слабоумию старческому понравились ему церемонии награждения – вот на него прилипалы всяческие околоруководящие и вешали, как на манекен, всё , что можно только было (даже – что и нельзя). Народ, конечно, роптал – но потихоньку, в своём только кругу, с оглядкой (вдруг донесут – и дело пришьют политическое: покушение на авторитет вождя). На эту тему поговорили спутники мои – потом на знакомых перешли. Василий Петрович спрашивает у собеседника (тот в райкоме КПСС числился пропагандистом – потому знал всё и вся): мол, не видно что-то в последнее время полковника (и фамилию назвал). Раньше он при любых мероприятиях с участием ветеранов всегда в президиумах красовался – и вдруг исчез (не приболел ли?). Оживился тут подполковник, говорит: я вот только, на-днях, беседовал с ним по поручению райкома КПСС.
    Оказывается, полковника того настолько возмутили все эти действа вокруг Брежнева, что не выдержал он, послал запрос в ЦК КПСС: объясните мне, ветерану-фронтовику, за какие-такие заслуги присвоено Брежневу звание Маршала Советского Союза, какими-такими он  массами войсковыми командовал? Ответ вежливый пришёл, разъяснили непонятливому полковнику: звание Маршала присвоено в порядке выслуги лет. Войну Брежнев полковником закончил, при увольнении в запас чин получил генерал-майора, дальше – по восходящей, через все ступени – и до Маршала дослужился. Тут полковник ещё сильней взъярился, второе письмо в ЦК сочинил. Написал: не вешайте мне лапшу на уши, не пытайтесь дурака из меня сделать. Коль Брежнев по возрасту стал Маршалом – почему ж я тогда, боевой полковник, не стал им, никакие чины так и не посыпались на меня? И другое ещё вы мне объясните: за какие-такие заслуги вручен Брежневу Орден Победы? Он что – битвы грандиозные выигрывал, исход войны предрешившие? Командовал Брежнев всю войну полит. отделами (то-есть, по фронтовым-то понятиям – был официально-разрешённым бездельником), в тылу (хоть и близком) посиживал с удобствами – когда мы в окопах на передовой кровь свою проливали. И ему вот – орден Победы? Профанация это полнейшая – вот что! Даже Сталин вначале наградил орденами Победы Маршалов Жукова да Василевского – потом уж себя. Вот уж они – заслужили, войну жесточайшую выигравши (пусть и – чрезмерно-дорогой ценой) – и награду получили выдающуюся. Так вот объясните мне, фронтовику, в боях израненному – какие битвы политотделец этот выигрывал, за что он сам себе «Победу» дал – на смех всему миру цивилизованному? Теперь уж ничего ему из ЦК не ответили, бумажка же раздражённая из ЦК в райком КПСС пришла с указанием: провести с полковником этим сварливым разъяснительную работу, ясность внести: он что – во стан вражеский переметнулся, устои дисциплины партийной подрывать начал?  Так у государства есть способы защитить своих руководителей – так вот и разъясните правдолюбцу этому ненормальному. Вот подполковнику (как активному общественнику) , и поручили в райкоме проведение столь ответственной беседы (другого-то, не фронтовика бывшего, полковник ведь может и пинками выпроводить – мужик он крутой). Вот и пошёл он по поручению – посидели, чайку попили, былое повспоминали – да и разошлись. Но подполковник «галочку» в своём отчёте проставил – выполнил, мол, поручение. А что дальше – то уж не его забота.
    И это вот – единственный раз я упоминанье услышал о том, что кто-то активно выступил против тогдашнего разгула мракобесия. Выходит – находились и тогда люди, гражданское мужество имевшие – да мало их только было (и я, к сожалению – не в их числе).

    62. Годы восьмидесятые прошлого века. СССР. Являясь убеждённым антикоммунистом – я со злорадным чувством наблюдал за тем, как изменяется отношение к партии этой зловещей – КПСС.
    С первых дней захвата власти, с 1917-го года, метод правления этой партии один был: страх, террор, расправы жесточайшие со своим собственным народом. Но постепенно (хоть и медленно-медленно) – страх уходить стал. Эти изменения лучше всего можно проиллюстрировать с помощью анекдотов (на Руси состояние умов издревле анекдотами характеризовалось. Хоть и назывались они по-разному: байки, присказки, притчи, бывальщины, басни). Те, что я записываю, несколько «сальные» по содержанию – но только такие вот и бывают особо выразительными, дух эпохи отчётливо передают. Так вот:
    Анекдот 60-х годов прошлого века (из серии «чапаевских»):
    «Окончилась война Гражданская – и Василия Ивановича «бросили» на сельское хозяйство, назначили директором совхоза (верный Петька – в помощниках у него). В сельском хозяйстве оба они – профаны, развалили скоренько производство, совхоз – отстающий самый. Руководящий визит к ним нанёс первый секретарь райкома ВКП(б), увидел всё это безобразие, говорит: хоть ты и герой, Василий Иванович – но всё одно меры мы обязаны принимать. Не наладится у тебя в хозяйстве в ближайшее время – вынуждены будем на «Бюро» тебя вызвать. С тем и убыл руководитель разгневанный. А Василий Иванович призадумался: что ж это за «бюро», чем грозит ему вызов туда. Непонятно пока. Выход один: послал он хваткого Петьку на разведку: езжай в райком, выясни тишком-молчком – что там и к чему.
    Приехал Петька, походил скромненько по коридорам, нашёл кабинет с вывеской – «Бюро». Присел возле, наблюдает. Сидят несколько человек перед дверью, волнуются, бледные все. Из двери вдруг выскакивает мужичок-толстячёк, красный весь, распаренный – даже по лысине пот течёт. Побежал вниз по лестнице, приговаривая: «Ну – затрахали совсем. Ну – затрахали!». А-га, всё понятно – отстал от него Петька, сразу – домой. Докладывает: на «бюро», Василь Иваныч, сношают вашего брата, руководителя. Тот не поверил, твердит растерянно: да что ты, не может быть, как это, я герой – и вдруг..  Нет, не может быть. Но Петька убедил-таки: сам я слышал, мужик говорил – который оттуда вырвался.
    Пригорюнились тут оба – думают. Первого Петьку осенило, предлагает: Василь Иваныч, пока самого тебя не вызвали – давай-ка мы сами попробуем, «бюро» у себя организуем. Вдруг – да и пойдут дела у нас. Василий Иванович обрадовался – всё какой-то выход. Телеграмму отправил тут же сослуживцу, которого после Гражданской в Армению заслали на руководство (а почему-то все прочие нации именно армян считают наиболее склонными к мужеложеству) – и он вскоре прислал к ним двух здоровенных, с носами-грушами, армян. Откормили их говядиной, на краю посёлка домик им оборудовали, вывеску повесили: «Бюро». И первого, по предложению Петьки, заслали туда заведующего автогаражом (даже директору ездить не на чем – вся техника стоит). Через два дня выскакивает он оттуда, за штаны держась – бегом в гараж к себе. И заработал – земля под ним горит, неделя – и всё на ходу у него, гремит и ездит. Следующего – Петька предлагает – главного зоотехника туда, пьянствует только он да по бабам бегает – а скотина дохнет от бескормицы. На три дня его на «бюро», выскочил – и забегал с бешеной скоростью: рационы составляет, корма выискивает (только, если услышит слово «бюро» - вздрагивает сразу, бледнеет – и за штаны хватается). Дальше – главного агронома на «бюро», главного инженера, прочих руководителей. И заработал совхоз – на удивление всем: планы перевыполняет, с «доски Почёта» не слазит.
    Заинтересовался этим первый секретарь райкома, опять к ним едет – теперь уж опыт перенимать. Спрашивает: как же ты, товарищ Чапаев, высот-то таких достиг? Да как, очень просто: «бюро» у себя организовал – и рассказывает. Секретарь возмутился было: да что ты, Василь Иваныч, мы ж коммунисты – нельзя так-то. Ты давай-ка, распускай своё «бюро». Подумал чуть потом, поправился: но ты не сразу распускай, не сразу. Я к тебе завтра своего второго секретаря подошлю (зануда он, кляузник и бездельник) – так ты его дней на пять в своё «бюро» затолкай..»
    А вот анекдот 70-х годов:
    «Вызвали одного мужика на бюро в райком – завалил он работу руководящую. Обсуждают его, склоняют – как хотят, во всех смертных грехах уличают – а он сидит, молчит, руками только шевелит: то так ладони сложит, то – этак. Перевернёт – и по другому складывает. А дружок его в членах бюро, шепчет он остальным: вы уж полегче, полегче, гляньте, как волнуется он – и рукам места не найдёт. Закончилось бюро, какой-то там выговор записали страдальцу – выходят. Член бюро спрашивает у него: чего ж ты так-то волновался, смотрю на тебя – ты и рукам места не найдёшь, так и так складываешь – мне аж жалко тебя стало. Тот и говорит: а, это вот – руки..  Так я сидел и думал: как же ёж с ежихой сношаются – колючие ведь они оба. И так прикину, и так – всё не то, всё колючки мешают. А что вы трепались там – я и не слушал..».
    Нагляднейшая иллюстрация: в 60-е годы сохранялся ещё страх, бюро ещё всесильным было, ужас нагоняло на коммунистов. А вот в 70-е годы уже не то, страх совсем уж ушёл, снисходительно даже к репрессалиям партийным стали относиться. Ну вызовут на бюро, ну – выговор дадут. Так и что: ежели «без занесения» - тут же и забудут, ежели «с занесением в личное дело» - через год и снимут (такой порядок существовал). С иронией даже относиться стали руководители-коммунисты к угрозам: на бюро, мол, вызовем. Ну и вызывайте – коль вам делать больше нечего.
    А уж в годы восьмидесятые отношение к партии этой разительно переменилось – на обратный знак, слово «коммунист» в среде работяг как бы ругательным даже стало (особенно на Северах – туда народ отборный ехал, уровень образовательный выше был общесоюзного). А уж у нас на Чукотке, в Чаунском районе, и вовсе коммунисты оказались в ложном положении. Самым крупным предприятием в районе был Комсомольский ГОК, организация там коммунистическая многочисленной была – потому у них был штатный освобождённый парторг. На словах-то он избирался коммунистами, на деле же кого райком пришлёт – за того и голосуют (как же – партийная дисциплина, пресловутый «демократический централизм»). Вот и прислали к ним незнакомого совсем человека, откуда-то приехал он по направлению вышестоящих парт.органов – за него и проголосовали. А ему по должности кабинет отдельный положен, машина даже служебная (легковой УАЗ) – вот и пользовался. Но замечать скоро стали – всё вокруг него мальчишки крутятся, друзья его сына (а сын – десятиклассник). Поедет парторг по участкам горным – обязательно мальчишку какого-то с собой берёт, объясняет горнякам: вот – к делу приучиваю молодёжь, опыт передаю – смену вам готовлю. И в кабинет по вечерам тоже молодые захаживали – да всё как-то этому внимания не придавали. Потом одна женщина случайно подслушала разговор её сына со своими друзьями. Обсуждают они: завтра в школе «вечер танцев» (слово «дискотека» не вошло ещё тогда в обиход) – так надо бы припасти к вечеру одну-две бутылочки со спиртным. Денег ни у кого не оказалось карманных, решают они вслух (думая – одни они в квартире): один должен из них (по жребию) с парторгом этим прокатиться. Подтрунивают друг над другом: мол, выпадет кому жребий – и удовольствие он получит, и – две бутылки водки впридачу (таковы были расценки за предоставляемые секс.услуги). Так вот услышала мамаша, заинтересовалась, допрос умело провела – и сознался сынок. Оказывается, парторг этот – «голубой», и настолько, что день-два он не может выдержать, чтоб кто-то штаны с него не снял, не выступил в роли «папы». Вот он подростков и приспособил для этого (мол – накапливайте опыт – он вам и с женщинами пригодится). А тогда мужеложество уголовным считалось преступлением, только мамаша раззвонила по посёлку о своём открытии – парторг спастись решил, удрать под крыло какого-то покровителя своего высокого. На свой УАЗ (он сам всегда за рулём ездил) – и в Певек (по единственной дороге, там имеющейся – в аэропорт). А уж позвонили – и арестовали его в аэропорту. Судили, три года дали (по слухам – его вскоре в лагере забили насмерть).
    И уж коммунистам нашим после этого – хоть и в людях не показывайся, у каждого спрашивает кто-нибудь: правда, что вас ежели в райком вызывают – то для того только, чтоб штаны снять да «оприходовать». Да ещё выяснилось: первый секретарь райкома, на Комсомольский наезжая, с парторгом тем вдвоём сауну посещали всегда. Уж тут – и вовсе домыслы пошли. Я и то не удержался, спрашиваю как-то секретаря нашей парт. ячейки: скажи по секрету – действительно ли вас в райкоме принуждают к противоестественной связи. Тот возмутился, за голову даже схватился – ну никакой жизни не стало, сплошные издевательства. За кого вы нас принимаете?  Так за тех – говорю – и принимаем, что заслужили вы: за тварей бессловесных. Вам присылают неизвестно кого и неизвестно откуда – а вы голосуете за них послушно, в вождях своих утверждаете. Так вот ваш «демократический централизм» в действии проявляется – с позорными даже итогами. Он что-то в ответ лепетать начал (мол, всё это – во имя счастья всенародного, во имя единства Партии) – но я его тут же добил своими доводами (уж меня-то ни один коммунист переспорить-переубедить не мог – я отлично историю знал. И общую новейшую, и то всё, что партии ихней касается: РКП(б) – ВКП(б) – КПСС. В истоках же – РСДРП): возникновение, становление(полууголовное), захват власти противозаконный, практика удержания власти ценой миллионов жизней, ценой потери ценнейшего российского генофонда. Так что я его скоренько замолчать заставил – и такое в масштабах всей страны происходило: отвыкла эта партия от дискуссий, на одно надеясь – на приказ да принуждение.
    И так вот – бесславно – и прикончилась власть КПСС. Страх ушёл перед партией, уважения же и доверия – не заслужила она. Потому от одного только толчка (путч печально-знаменитый 1991 года) и развалилась она (колосс-то оказался – на глиняных ногах, без опоры надёжной). Сейчас только осколки жалкие остались от неё, и лидера подходящего выбрали бессменного  (вполне в традициях своей партии). Так-то вот – безжалостно – и распоряжается История действительностью, ложные кумиры не выдерживают проверки временем – рушатся.

    63. Те же годы восьмидесятые. Тогда порядок такой установился: на должности руководящие выдвигался человек не по деловым своим качествам (хоть и это учитывалось – но главным не было), а – по причинам: знакомства подходящие имел, покровительство чьё-то, язык – хорошо подвешенный. Умел чтоб начальство своё лизнуть – во-время и в нужное место. Главное же самое – чтоб был он своим идеологически человеком, членом партии правящей – КПСС. С такими качествами мог он в «номенклатуру» попасть – и уж до конца дней там удерживаться на руководящих каких-то постах. И тогда в среде администраторов таких анекдот бытовал, отражающий суть момента:
    «Выдвинули мужичка одного на должность директорскую, рад он – но и сомнения возникают (справится ли). Прошлого же директора, работу завалившего, перемещали на менее ответственную должность (на культуру тогда таких бросали, на искусство – там завал попозже всегда обнаруживается). Но он и здесь долго продержался, потому новый назначенец и совета у него испросил – как же надолго зацепиться здесь. Тот и говорит: ладно уж – помогу. Вот я три пакета запечатываю, кладу в сейф. Прижмёт ежели – открывай по очереди.
    Поработал мужичок – окончательно дело завалил. Решил – пора, открыл первый пакет. Там написано: «Вали всё на предшественника».  А что – мысль, стал он во всех выступлениях плакаться: мол, наследство досталось ему – дряннейшее самое. Работа с кадрами запущена, средь руководства мала партийная прослойка. Соц. соревнование плохо организовано было, тех мало было – кто за звание боролся «Ударник социалистического труда». Наглядная агитация не совсем и была наглядна: «Доска Почёта» мала была по размерам, лозунгов мало было развешано. И прочее, и прочее – продержался он на этом с год. На производстве же – завал прежний, начальство недовольство высказывает. Пора, кажись, и второй пакет открывать. Вскрыл, читает: «Затевай реконструкцию». Что ж, можно: во дворе стали ямы копать, оборудования всякого накупили – свалили кучей на видном месте (чтоб сразу в глаза бросалось начальству заезжему). Совещания пошли одно за другим, обсуждались там в основном структурные вопросы: кто, кому и в какой мере подчиняться должен. Инструкции все должностные менялись – печатались во множестве экземпляров. Планы грандиозные, на века вперёд, обсуждались, проекты смелые составлялись. Год так прошёл, два – ямы завалилсь уже мусором всяким, оборудование разворовали (на винтики-болтики разобрали). И проектов громадьё поднадоело уже начальству – опять оно недовольно, орг. выводами грозит. Пора третий пакет вскрывать – иного нет выхода. Вскрыл, написано там: «Готовь три пакета».
    Вот так-то и руководили тогда – большинство, подчиняясь этому вот правилу «трёх пакетов». «Бросят» человечка на сельское хозяйство – завалит он там дела (там туфту гнать трудновато – продукция-то учитывается. Хотя и там мудрецы находились). Перебросят какой-нибудь конторой «Загот. сырьё» руководить – и там у него завал. Тогда уж на культуру его задвигают, или – на профсоюзную работу – там можно и до пенсии досидеть и ничего не делать при этом (главный там соблазн – чтоб не спиться от безделья-то). Потому с каждым годом и ввысь, и вширь расползаться стали симптомы болезни аппаратной: безответственность, равнодушие к делу порученному, очковтирательство явное и наглое, полнейшее отсутствие инициативы. Под таким-то грузом и рухнула вся система, удививши весь мир: так-то легко то развалилось, что незыблемым казалось всем. И мы, времена те пережившие, до сих пор одуматься не можем и смириться с тем, что кумиры, которым поклонялись – в прах рассыпались, без остатка. Мир праху их.

    64.  г. Певек. Конец 1980-х г.г.  Меня постоянно интересовало тогда: откуда в тогдашнем партийном руководстве такие люди укореняются, специально будто по какому-то порочному стандарту изготовленные: серые, безликие, без индивидуальных каких-либо особенностей (казалось – отбери фамилию у них – и уж не отличишь одного от другого). Так откуда ж берутся они (так-то меня интересовало), где их штампуют?  Случай помог в этом разобраться.
    В местном управлении «Певекстрой» уволился гл. энергетик по какой-то причине. И замена ему будто б и на месте находилась – бригадир электромонтёров «Коля-Хохол» (кличка. А вот фамилию – ну никак не могу вспомнить). Мужик будто знающий и опытный – да вот загвоздка: диплома у него нет ни о высшем, ни о среднетехническом образовании (а тогда порядок утвердился: на должности любые ответственные назначать людей только со специальным образованием. Будь ты хоть и дурак-дураком, но диплом имеешь – и путь тебе открыт). Потому Колю-бригадира не назначили гл. энергетиком – а аж из Москвы прислали специалиста (трест ихний «Арктикстрой» там располагался).
    Вот и прибыл в Певек недавний выпускник институтский со странной фамилией «Бухта» - и к работе приступил. И сразу выяснилось: относился он к категории редких в общем-то людей – не способен он ни к чему. Ни самому что-то сделать, ни организовать дело, покомандовать – ну ничего у него не выплясывается. Как раз «Певекстрой» тогда сложный период переживал: кроме строительства плановых объектов прежним энергетиком затеяны были масштабные работы по модернизации всей системы энергоснабжения собственной базы производственной, тут крутиться-вертеться надо – а у него ничего не получается. Никак не получается. Есть вот такие индивидуумы: с детства с самого ведут их по жизни папа с мамой, приходит время в жизнь самостоятельную вступать – а не готовы они к этому, тонут сразу в пучине житейской.
    Так вот и Бухта этот: смеются над ним в глаза электромонтёры, ему подчинённые, издеваются всячески над ним (предлоги – один за другим подкидываются). С вопросами со всеми производственными – только к Коле-бригадиру обращаются, его только указания выполняют.
    А на меня в то время в электросетевом районе обязанность была возложена – руководить развитием электросетей городских, потому – постоянный у меня контакт был со всеми энергетиками предприятий (а уж строительных – особенно). К тому времени опыт у меня немалый уже накопился общения с «туфтачами»-строителями, обмануть меня в мелочах даже не удавалось никому – потому взаимоотношения наши строились по принципу: зажми меня в рамки безысходности – вот тогда только и закручусь я. А Бухту этого и зажать не получалось вначале: наобещает он – кучу целую, проверять начинаю – а ничего и не исправлено (мол, вот – своевольничает бригада, не слушается меня). Тогда я так ему заявил: для решения всех вопросов возникающих приходи ко мне только вместе с Колей-бригадиром. Так он и стал поступать, придут они ко мне – и мы с бригадиром решаем вопросы. Бухта же – только присутствует при этом (без права голоса даже). Ко мне он относился с подобострастием заметным (встречаясь – шагов ещё за пяток чуть ли не кланятся начинал да руку тянул для рукопожатия. А уж начальник тогдашний электросетевого района Уксеков да гл. инженер Пойдин казались ему чуть ли не небожителями, пророками как бы электротехническими – уж настолько он уважал их и заискивал пред ними.
    Но однажды приходит ко мне для решения очередных вопросов Коля-бригадир – один, без сопровождения привычного. Спрашиваю: и куда ж твой шеф драгоценный подевался?  О, - Коля отвечает – теперь не достать его, большим человеком он стал – перешёл на работу в райком КПСС, инструктором в промышленный отдел. Как: этот вот «нуль без палочки», пустое это место, ничтожество – и инструктором?  Вот тут – Коля мне ответствует – ошибаешься ты. Хоть и нуль он – но с палочкой. И с палочкой с надёжной: папаша у него где-то на Украине пост какой-то важный занимает в партийной номенклатуре – вот он и продвинул сынка. Там, на Украине у себя, не мог он этого сделать – могли в семейственности обвинить. А вот такой финт – и прошёл у них, в порядке оказания взаимных услуг – и смог он пристроить сыночка.
    Что ж – посплетничали мы с Колей на эту тему, перешли к обсуждению нужных вопросов. А через месячишко, наверное, захожу я зачем-то в кабинет к начальнику Уксекову. Там же и Пойдин присутствует, и внимают они поучениям посетившего их с деловым визитом инструктора райкома КПСС товарища Бухты. Меня он – на приветствие моё – даже кивком не удостоил, продолжал поучение. И голос такой-то солидно-басовитый прорезался у него, и речь даже сама преобразилась (неторопливой стала, с акцентами – молчанием).
    Через час где-то должно было в кабинете Уксекова состояться отчётно-выборное партийное собрание, и Бухта им выговаривал (он – в качестве «наблюдающего» прислан сюда райкомом): не вижу серьёзной подготовки к мероприятию ответственейшему – и регламент не оговорен, и выступающие не проинструктированы (о чём говорить). А у них и парт. группа-то вся – чуть более десятка человек, какие тут «выступления»?  Но – партийцы дисциплинированные покорно внимали инструктору. А вот приход мой помешал тут. За спиной у Бухты я от его как бы имени кулак показал Уксекову с Пойдиным (вот, мол, насколь грозен начальник пришлый – с грязью может вас смешать). Вот тогда уж Пойдин не выдержал, прорвало его – и высказал он Бухте своё мнение о нём (говно ты ешё – чтоб нас, производственников опытных и партийцев со стажем – поучать так-то пренебрежительно). Пререкания тут начались – а я сразу и скромненько удалился: не присутствовать же мне, беспартийному – при дискуссии по вопросам парт. строительства.
    Вот пример этого Бухты и разъяснил мне многое из действительности тогдашней: необъяснимые на первый взгляд назначения в аппарате партийном. В первый ещё год пребывания на Чукотке работал в нашей организации некто Добровольский – инженером по технике безопасности. А надо сказать – инженеры по Т.Б. занимали тогда на производствах особое положение, на должности эти назначались обычно люди нерасторопные и пассивные от природы (чем меньше он работает – тем меньше помех для администрации создаёт)(. Так вот Добровольский даже из таких вот лодырей общепризнанных самым ленивейшим был, он вообще ничего не делал – ни-че-го. Только что на работу изволил приходить – а дальше подрёмывал в своём кабинетике да зар. плату регулярно получал. И вдруг (уж для всех – неожиданно) в райком КПСС его на работу пригласили на должность инструктора в какой-то там отдел (сам он проговорился потом по-пьяне: папаша его в центральных где-то районах страны нехилую какую-то должность партийную занимает – вот и организовал протекцию сыночку). А дальше, через пол-годика, и ещё ступенька – направление на учёбу в ВПШ (высшая партийная школа) – уж дальше тут нет помех в карьерном росте. Потом – секретарь парт.кома крупного горнодобывающего предприятия, перевод в обком КПСС (инструктором в промышленный отдел). Но дальше – провал в карьере, алкоголиком он стал («профессиональная» болезнь всех тогдашних парт. работников). Дальше – на хоз. работу перевод и смерть преждевременная (болезнь – всё на той же почве).
    И примеров таких я ещё бы мог несколько привести – и только из поля моего зрения (а ежели прикинуть – в масштабах всей страны?). То-есть – должности в аппарате партийном тогдашней КПСС наследственными как бы стали. А уж воспитанники эти аппаратные об одном только и помышляли – как тут вот, в номенклатуре, удержаться. И постепенно, в годы 1980-е, преобладать стали в парт. руководстве такие вот типы: безликие, серые, ничтожества сплошные, винтики бездушные и покорные механизма управленческого (скажут-толкнут сверху, чтоб что-то вот свершили – и изобразят деятельность. Не скажут – ничего и не будут делать – в кабинетиках посиживая, наслаждаться будут в полной мере положением своим начальственным: в эти годы в моду даже вошло – чтоб секретари партийные обязательно чтоб любовниц имели. Не отставали от них и председатели райисполкомов).
    Вот такие-то и довели до распада свою КПСС – ни один ведь не бросился, фигурально выражаясь, грудью на амбразуру, не выступил напористо и громогласно в защиту вскормившей их партии (рассыпалась-развалилась она с пугающей даже быстротой).
    И что самое неприятное – нынешняя КПРФ (осколок жалкий от бывшей КПСС) деятельность свою выстраивает -  пользуясь теми же порочными принципами. Руководство, как и прежде, несменяемое: как уселся товарищ Зюганов (ярчайший представитель и воспитанник той самой «номенклатуры» пресловутой) в кресло руководящее наверху – так и сидит, никак не отодвинуть его. Соответственно, предположить можно: он и окружение себе подбирает из бывших «аппаратных» (согласных на роль «винтиков» безмолвных).
    У ж чего, кажись, проще: ну выставил Зюганов в первый раз свою кандидатуру на пост президента, «пролетел» на выборах – так заменяй же ты его, партия. Явно, «непроходной» он (за бывшего штатного аппаратчика голосовать могут только люди недалёкие – а они не составляют большинства средь избирателей) -  так другого кандидата выдвигайте на следующих выборах, более достойного. Но – нет, как же можно – «вождя» обидеть, толкают его и дальше (с тем же итогом).
    И ведь даже идеология нисколь не изменилась в наследовавшей КПСС партии – так старые штампы и используют. И не находится средь руководства ихнего разумного человечка – подсказал чтоб: не с того мы, братцы, начинаем. Не с того : вначале мы покаяться должны, повиниться пред народом: простите, люди добрые, за то нас, что опорочили мы сами идеи коммунистические, практически – ну уж никак их не воплотивши. Как начал первый наш вождь Ульянов (Ленин), потомок «выкреста» еврейского, крушить всё и ломать, лучших людей своего времени изничтожать – так-то мы и продолжили во все 70 лет господства нашего. А уж преемник ленинский, товарищ Сталин – идеи вождя первого расширил, пластами целыми стал народонаселение переводить. И ведь при том уничтожалась-то – элита в основном (те, кто от рождения воспитывался в понятиях «Честь имею»: интеллигенция, офицерство, дворянское сословие, духовенство, крепкие хозяева деревенские («кулаками» обзываемые).
    В лагерях сталинских гибли, конечно же, и простые работяги – но не в таких ужасающих количествах. Посадят, например, колхозника в лагерь исправительно-трудовой (так тогда именовались заведения эти мрачные), осмотрится он – а ничего, жить можно и здесь. Что работа тут от зари и до зари – так он и в колхозе так же вламывал. Рацион скудноватый – так в колхозе, бывало, и пожиже ещё похлёбка была. Одежонка – так в лагере она получше даже (расползётся совсем – так другую дадут, не надо и заботиться). Вот колхозничек и приспосабливался (вспомните солженицынского Ивана Денисовича), выживал и в лагерях. А вот для прочих категорий, и к труду физическому, и к быту жёсткому непривычных – гибельными были лагеря те, пропадали они там повсеместно. Вот и повывели-уничтожили самых достойных (ценнейший генофонд нации), теперь вот – плоды пожинаем (страшное самое, что сотворили коммунисты за годы своей диктатуры – испортили они сам НАРОД).
    Вот в этом покаяться должны они вначале. И заверить: уж опыт этот печальный учтён нами будет в дальнейшем. Вот, в подтверждение, программа наша на первые же годы (ежели к власти мы придём).
    Главное там, в программе, «затвердить»: отказывается партия – раз и навсегда – от «Вождя» (с беспрекословным ему подчинением), уж далее – возглавлять её «Руководитель» выборный будет (принятие важных решений при этом – только коллегиально). А буде у власти окажется партия: все важнейшие законы-установления – только через референдум, после всенародного утверждения.
    Следующий пункт важнейший: отказывается партия на все будущие времена от призывов ленинско-сталинских ко взаимному истреблению, вместо лозунга: «Или – мы их. Или – они нас» иной постулат утверждается: «Вместе – к счастливому будущему» (где инакомыслящих убеждают – но никак уж не уничтожают).
    И с основным направлением определитесь, расставьте, так сказать, вехи на пути в это самое будущее счастливое – но без «скачков» чтоб всяческих да «рывков», поступательное чтоб просто, эволюционное развитие на основе законотворчества всенародного.
    В программу свою впишите и в жизнь (хоть – и сейчас прямо) в виде догмы затвердите постулат: «КПРФ и Церковь (любых конфессий) – едины!». Цели-то конечные – построение счастливого будущего через нравственное самосовершенствование и соблюдения ограничений моральных – совпадают. Тогда – и действовать практически вместе и надо. Ведь, по сути-то, любой верующий в душе и является коммунистом (в широком смысле этого слова). Вот – и надо объединятся, отдельные «силы» - в одну мощную собрать.
    А главное самое: действовать надо, действовать!  Партии все оппозиционные одним только пробавляются сейчас, на одной основе толпятся: на критике действий властей существующих (все усилия на том только и сосредоточивши). Так ведь главное-то – не это, не это. Вы путь практический обозначьте – да подтвердите его опытом. Для КПРФ, например: «загибается» наша деревня российская, в конвульсиях последних содрогается – вот там вы и поработайте. Организуйте под своим руководством коллективные какие-то хозяйства (пусть даже для начала – как объединение фермерских хозяйств) – пусть даже по одному всего для каждой области. Докажите (успехами своими) – вот путь единственно-верный (во всём ведь мире цивилизованном сельское хозяйство успешно развивается только на основе кооперации – в разных мерах. И автор теории этой: наш мужик, русский, Чаянов по фамилии). Попутно – и в морально-этическом плане «приподнимите» деревню (внедряя в жизнь советы А. И. Солженицына). Для начала восстановите в деревне (как при «царях» было) неформальное самоуправление: объединили десяток домов – и избрали жильцы их «десятского» себе (который без вмешательства властей, силой авторитета – разрешать будет споры возникающие, объединять усилия по решению общих задач бытовых). Для сотни домов – «сотский» избирается, для тысячи – «тысяцкий». Вот уж это – надёжнейшая опора и для власти будет, и для самого-то населения (уж тут общественное мнение – решающим станет фактором).
    Вот преобразовалась бы КПРФ таким-то образом, занялась «живыми» делами (как когда-то, до революции ещё, партия «эс-эров»так называемых) – и скоренько увеличила бы число сторонников своих, на выборах на всех – на реальное тогда большинство претендовала бы. Я и сам бы, например, за такую-то КПРФ побежал бы тогда голосовать (ещё – и по причине врождённой оппозиционности к властям действующим. А они, нынешние – ну никак восторга не вызывают у «электората», к ухищрениям всяческим прибегают – чтоб власть не потерять).
    Но ведь любые преобразования, практические шаги -  это ДЕЙСТВИЕ. Крутиться надо, работать, хлопотать. А вот на это-то желающих и не находится в той же КПРФ (от КПСС к ней традиции перешли: вместо действия – имитацию их демонстрировать). Чего ведь проще: заполнили нишу соответственную в жизни общественной (История которую предоставила) – и теперь посиживать можно в кабинетиках (пусть и в скромных – уж тут кто и где приспособился), бумажечки какие-нибудь пописывать – да на митинге иногда выступить. Кормёжка обеспечивается как-никак, прочие блага – вот и наслаждаются моментом (уж на баррикады их, при нужде-то – и палками не загонишь, животики объёмистые мешают уж им).
   Потому, видать, ни наше поколение, ни два-три последующих и не доживут до того, когда в стране настоящая КОММУНИСТИЧЕСКАЯ партия появится – да и поведёт за собой народ к счастливой жизни (на «твёрдом» основании построенной).
    А мы, что ж мы?  Мы – «потерянное» поколение.

    65. пос. Макарак. Кузбасс. Годы шестидесятые. Из рассказов моей бабуськи. К тому времени народ стал более зажиточно жить (во всяком случае – уж хлеба-то всем хватало). Да и с прочим продовольствием стало полегче – да и скотинку разную стали держать в хозяйстве. А уж спец. переселенцы-немцы – и вовсе про нужду недавнюю забыли, народ они хозяйственный и трудолюбивый, при первых возможностях – стали они крепкими хозяйствами обзаводиться. Вот и в Макараке немец один местный, имея хозяйство нехилое, решил как-то летом боровка заколоть да на колбаску половину мясца пустить. Во дворе у него печка летняя, в котле там забурлило – колбаски варились. Готовые вынимались – развешивались рядом (чтоб остыли). Аромат тут – на всю улицу, соблазнилась соседская дворняжка Жучка, подкралась незаметно, хап – и отгрызла пол-колбаски. Сразу тут возмутилась натура немецкая законопослушная: коль ворюга проявилась – надо наказать её примерно (да и всё равно ведь колбаску надгрызенную выбросить придётся). Взял он её в левую руку, в правую – палку здоровенную (за спину её спрятавши), принялся приманивать собачку голоском вкрадчивым и обманчиво-ласковым (а по-русски он плоховато изъяснялся):
       - Шучка, Шучка – на кольбас. Сзади палька нет у нас. На, Шучка, на..
Не стерпела Жучка (аромат-то какой!), бочком-бочком – да и приблизилась. Выхватить колбаску попыталась – а взамен полкой по рёбрам получила пребольно (завизжала обиженно).
    А чего обижаться-то – заслуженно получила: не воруй, закон соблюдай.

    66. Годы восьмидесятые прошлого века. По мере укрепления власти режима тогдашнего коммунистического литература в СССР преображалась, такой-то пресной и бесконфликтной становилась – читать неинтересно стало (кроме разве – самому автору). Процесс «зажима» хоть и медленным – но планомерным и неуклонным был, постепенно из литературы изгонялось всё то, что и делало её интересной – отображение реальной жизни. И постепенно каноны установились незыблемые: власть критиковать даже в мелочах – нельзя, строй существующий общественный – только восхвалять каждый обязан без меры даже (маслом каши не испортишь: лучше перехвалить – чем недохвалить). Все коллизии жизненные сводятся к производственным только отношениям, вне коллектива – ничего не должно быть личного у людей. Страсти всяческие неуправляемые шекспировские – целиком отсутствуют у люда советского. Ежели любовь – то под контролем общественности (никаких там сверхстрастей вулканических). Секса нет в стране – и упоминать даже об этом неприлично. Вражда какая-то личностная – только в рамках соц. соревнования, только на производственной основе. Преступности крупномасштабной нет в стране (так только – отдельные проявления пережитков капитализма, влияние проклятого прошлого). Самое же непререкаемое, в ранг религии возведенное – власть партии, власть КПСС (и её вождей кретинистых). Всё это вплеталось густо в произведения литературные, к восьмидесятым годам абсурд уж и апогея достиг, читать нечего стало – серость сплошная, заскорузлая  и оголтелая пропаганда. Скука над любой книжкой ли, журналом – аж скулы зевотой сводит (за немногими, конечно, исключениями: писатели-диссиденты, Астафьев – и ещё несколько фамилий). Но вся эта преснятина и скукота выдавалась как несомненное достижение строя существующего, именовалось весомо и с претензией на научность: «социалистический реализм».
    Вот тогда в среде советских интеллигентов-полудиссидентов и бытовал такой анекдот:
«Сошлись интеллигентики (на кухне – как тогда принято было: чтоб не подслушали), рассуждают о текущем моменте. Один говорит: я, мол, писатель начинающий, творческой личностью считаюсь – но до сих пор вот не пойму: что за явление это – «социалистический реализм». На каждом шагу слова эти слышу – а суть словосочетания не могу никак уяснить. Не улавливаю: «социалистический реализм в искусстве»  – что ж оно такое? Второй тут, человек бывалый, отвечает: я тебе, братец, на примере объясню – и сразу ты всё поймёшь.
    Вот, например, прихожу я к редактору, читаю ему рассказик (в надежде – напечатают):
        -« А не испить ли нам кофею – сказал князь графине (и поимел её на подоконнике».
Редактор выслушал, оценил: мол, хорошо – остро и оригинально. Но – где же современность, где действительность наша советская, где будни трудовые?  Нет – не пойдёт, доработать надо. Хорошо – доработаю. Прихожу через неделю, читаю:
      -  « А не испить ли нам кофею – сказал князь графине (и поимел её на подоконнике). А за окном шумела большая стройка».
Вот – получше уже (редактор говорит). Дыхание современности чувствуется. Вот ещё бы роль рабочего класса отобразить – и всё бы в каноны соц. реализма вписалось. Доработайте. Доработал, прихожу опять через неделю, читаю:
       - « А не испить ли нам кофею – сказал князь графине (и поимел её на подоконнике). А за окном шумела большая стройка. Голос слышался старого и мудрого рабочего Семёныча: бросай на хрен, Ванька – завтра доделаем. Пол-литру уж принесли – разливать щас будем».
Выслушал редактор, обрадовал: вот теперь – всё, теперь – и в печать пойдёт».
    То-есть ко всему, что ты пишешь, ты должен обязательный (пусть и неуместный) «хвост» подцепить: диктатура пролетариата, передовой наш рабочий класс, партия – как ведущая и решающая сила. Это вот и будет «социалистический реализм» (не кто-нибудь – а «буревестник революции», писатель М. Горький придумал термин этот, в оборот включил идеологический. А сам, создавший когда-то «Песню о соколе» - жизнь заканчивал в унизительном качестве «содержанки» при Сталине).
    Вот и появлялись тогда такие «шедевры» поэтические:
       « - …Золотые от зрелости
            - Ценности современности..»
Уж тут – точно язык об такой стих поломаешь. Для сравнения – строки Велимира Хлебникова, например:
        « - …У колодца
                - Расколоться
                - Так хотела бы водица..»
    Или Есенина строки:
       « -..Неужель он не знает, что в полях осиянных
          - Той поры не вернёт его бег
          - Когда пару красивых, степных россиянок
          - Отдавал за коня печенег..»
Уж тут – прямо-таки «звенят» слова, сами на язык так и просятся.
    Или вот ещё (но тут – одна «политика» сплошная). Строки из Э. Багрицкого (поэма: «Дума про Опанаса»):
       « - ..В хате ужинает Коган
           - Молоко хлебает
         - Большевистским разговором
         - Мужиков смущает..»
Разговор большевистский об одном тогда бывал: выпытывал он у мужиков, кто и сколько десятин под хлеб засевал прошлой весной – чтоб знать, сколько и с кого  затребовать-обобрать можно (выгребали тогда дочиста закрома у мужичков – безвозмездно – в пользу пролетариата). И далее:
        « - ..Так пускай и я погибну
           - У Попова Лога
           - Той же славною кончиной
           - Как Иосиф Коган..»
Так чем же славна-то его кончина: явился этот Коган в деревню в сопровождении так называемого «прод. отряда», грабить начал мужиков безбожно – вот они бошку ему и свернули. И поделом, заслуженно: а не грабь, не грабь народ свой. Привези ты, например, в ту же деревню гвоздей ящик да «штуку» ситчику – и мужики сами тебе  на обмен зерно принесут, ещё – и «Спасибо» скажут. Так нет же, самый «дуболомный» способ избран (с риском для исполнителей) – грабёж в общегосударственном масштабе.
    А вот – «лучший и талантливейший» (по определению товарища Сталина) поэт той эпохи, В. Маяковский, в возвеличивание того дня, когда свершился в Питере Переворот большевистский (позже переименованный в Великую Октябрьскую Социалистическую революцию) – 7 ноября (25 октября – по ст. стилю):
       « -.. По Невскому
                - Дули
                - Авто и трамы –
                - Уже при социализме..»
То-есть никаких тебе процессов перестройки сознания, «притирки» ко власти экспериментальной (что обычно на столетие даже затягивается: не штаны ведь сменяются – а формация общественная, мировоззрения даже: что было белым - то чёрным стало). Грубей всё и проще: захватили почту, телеграф, банк, дворец Зимний, объявили: всё – наступил социализм.
    Вот такие-то личности ума недалёкого и верховодили тогда в литературе (а некоторые  прикидывались только недоумками – чтоб из общей среды не выделяться). Они-то и создали (поддерживали далее) то, что именоваться стало: «социалистический реализм).
    Верно – уж действительность иногда занятней и «круче» бывает всякого вымысла.

    67. Чукотка. 1981г.  Собрались мы как-то на очередную рыбалку – целиком наша бригада эл. монтёров-кабельщиков (кроме меня – ещё двое: Эдик Гавричков да Коля Дежаткин, их я и обучал – практически – «кабельному» делу). Заказали, как обычно, вертолёт на нужное число (имели мы такую возможность) – полетели. С высоты прямо наметил я место подходящее (возле переката явного на основном русле), высадились в верховьях р. Пучевеем.
    Скоренько  две палатки натянули (одна – для жилья, вторая – чтоб вещи туда сложить сопутствующие), расположились, по традиции – тут же за стол (только что из досок сколоченный) уселись. «Обмыли» крепенько прибытие благополучное, опять-таки по традиции – пальбу из ружей затеяли (бутылки опорожнённые выставляются за 70 шагов, соревнование начинается: кто первым же выстрелом «достанет» какую-либо). Попалили вдосталь, бутылки в мелкие стекляшки-осколки превративши, скомандовал я – хватит (ежели есть зверьё в окрестностях – все уж поразбежались). И меня что-то после выпитого в сон потянуло – решил отдохнуть. А сам-то думаю: ведь не успокоятся «коллеги» мои, уж очень им понравилось – и ещё пальбу продолжат, все патроны порасстреляют. Надо – решил – спрятать их. А – куда? Мы обычно, палатку натянувши, сразу там и печку металлическую устанавливали. А тут день жаркий выдался (припекает солнце июльское), решили не ставить её пока что, в сторонке она под кустами валяется – вот я все патроны (и ракет ещё с десяток) в печку и запихал, какими-то щепками-бумажками замаскировал. И со спокойной совестью – опрокинулся набок в палатке.
    Сквозь сон слышу: бабахает что-то рядом со мной. Мысль полусонная: это ж они, мерзавцы, нашли патроны – вот сейчас и забавляются. Окончательно надо проснуться, прекратить безобразие – так не могу никак изо сна выдраться (выпито ведь – немало). Но тут как начало бабахать – очередью, раз за разом, аж палатка – казалось – подпрыгивать начала. Открыл я глаза, глянул – и будто ветром меня с постели сдуло: в углу палатки, на месте обычном, печка установлена, дым из неё валит – и бабахает в печке беспрерывно. Дверцу у печки вышибло первым же взрывом, а возле отверстия топочного Эдик на коленях стоит, заглядывает туда: что ж это, почему там бабахает. Я – скачком – к нему, за шиворот – отволок от печки. И – во-время: бабахнуло – очередью – ещё раз, и палатка напротив отверстия топочного в решето превратилась (дробью посекло её). Секунды бы какие-то – и дробь бы эта Эдькину физиономию бы «разметила»(уж глаза бы – точно повыхлестало). А сейчас я – мимо печи, наружу, с криком: «Патроны там!». Хорошо – рядом с палаткой ведро оказалось с водой – принялся я заливать её в трубу. Зашипело, пар из трубы повалил – а я к речке сбегал, ещё зачерпнул ведро – вылил туда же. Ещё чуть пошипело – и затихло, пар даже валить перестал.
    Спрашиваю: «Идиоты, зачем вы печку-то в такую жару разожгли?» Эдька молчит – икает только (уж настолько-то пьян – и язык не подчиняется). Коля мне разъясняет: мол, затеялся Эдик рыбу жарить. Пошли к перекату, побросал он спиннинг, выхватил пару хариусов (сам-то Коля – в первый раз на рыбалке – вот Эдик его и инструктирует). Коля было костерок стал разжигать – но Эдик заявил: по настоящему рыба на печке только жарится. Вот и затащили печку в палатку, разжёг её Эдик, удивился безмерно – что-то там бабахать начало.
    Выгреб я из мокрой печки всё, что осталось, проверил содержимое – а там и проверять-то почти нечего. Часть патронов да ракет «выстрелила», часть – повреждена огнём да водой потом залита (тоже  – непригодны). Нетронутой осталась одна пачка (10 патронов) с дробью №5 (самой мелкой, так называемой – «бекасинник»), да две ракеты (чуть подгорели сбоку – но вода не попала вовнутрь). Вот и все наши «боеприпасы» - а мы ж и охотились иногда, да и – с крупным зверем возможны встречи в тундре. Но уж тут – ничего не поделаешь, будем тем обходиться – что осталось. Завернул я оставшееся в мешочек целлофановый, сказал – не трогать, когда надо – сам только стрелять буду.
    При выездах таких на рыбалку обязательно я один раз угощал подельников своих «коронным» блюдом – зайчатиной тушеной (она у меня – отменной получалась). Сам я к охоте охладел к этому времени – потому обычно Эдик на добычу выходил (всего и делов-то – с пол-часика пройтись по кустам приречным, там – сами на выстрел зайцы набегают). А в этот вот раз – и ходить даже не пришлось.
    Всегда при вылетах в тундру мы прихватывали с собой и дровишек несколько поленьев: вдруг дождь, намочит валежник в кустах – и печурку нечем подтопить в палатке. И на этот раз десятка с полтора полешек доставили, лежали они чуть в сторонке от палаток – не успели ещё прибрать. И сразу странность тут обнаружилась: только уйдём из лагеря, или уснём ночью (хотя ночь в июле – понятие условное, полярный день, не заходит Солнце) – и тут же к поленьям этим зайчишки устремляются, грызть их начинают. Присмотрелись – а древесина-то какой-то особой оказалась, на цвет – красноватой (похоже – и вкус достойный имела, коль зайцам так понравилось). Так что – сама дичина в лагерь к нам являлась.
    Решился я на приготовление блюда коронного (муторное дело и долгое, но коль в традицию уже вошло – соответствовать надо), сказал ребятам – и в первую же ночь Коля Дежаткин разбудил меня, шепчет: «Пришли!». Взял я ружьишко (походная моя одностволочка калибра 16 – точнейше била), прицелился из палатки прямо – завалил одного зайчишку (а их – трое было). Коля поднялся, убрал добычу. Только легли, ещё и уснуть не успели – а Коля опять шепчет (а он и не ложился – выглядывал из палатки): «Пришли!». Ещё мой выстрел – и второго зайца прибрали (а больше – и не надо нам).
    Утром ободрали добычу, тушки в воду холодную бросили – чтоб отмокли (всегда так-то зайцев я к употреблению готовил). На следующий вечер приступил я к священнодейству: поразрубал тушки топориком, выбрал самые «сочные» куски. В кипятке чуть отварил, на сковородку потом (для этой именно цели имелась у нас громадная чугунная сковородка – приобрёл я пару таких в магазине «Уценённые товары», берёг теперь – как зеницу ока) – и долго, часа с полтора, «томил» потом блюдо на медленном огне. Компоненты некобходимые у меня всегда с собой: так называемые «хмели-сунели» в пакетике, лаврушка, перец чёрный горошком, чеснок. В конце готовки ещё масла сливочного туда же в достатке – готово блюдо деликатесное.
    За столик, бутылочку по сему случаю распечатали – и приступили. Блюдо получилось – бесподобнейшее по вкусу (аж уши у нас заходили – от старания-то). Особенно Коля старался – он в первый ещё раз угощался «творением» моим, мы уж закончили и перекуриваем – а он всё челюстями работает. Но всё не доел-таки и он – осталось на сковородке несколько кусков. Побазарили мы несколько, ещё одну бытылочку распечатали – но в конце-концов на отдых отправились. А тепло – даже в мешки спальные залезать не надо. Сквозь сон слышу – трясёт меня Коля, шепчет возбуждённо: «Ты глянь-ка, глянь!». Выглянул я из палатки, враз проснулся окончательно – но уж и глазам своим не верю. На столике, у сковородки, зайчище сидит крупный – и наворачивает.. зайчатину. Да так-то смачно – так и обгладывает косточки. Да что ж это такое-то!  Ведь тут – каннибализм в чистом виде, он ведь сородича своего пожирает. Так-то возмутился я, рявкнул в проём палаточный: «Пошёл вон, мерзавец!». При первых ещё звуках голоса моего – скачок со стола гигантский (метров на пять – не меньше), и удрал каннибал ушастый в кусты ближайшие. Мы ж обсуждать принялись только что виденное, завозмущались было. Но я тут же и оправданье нашёл для зайчишки: обильно ведь приправ всяких добавлено было – вот они и отбили напрочь запах заячий, не насторожили сородича. А вкус, вишь, понравился ему (губа, выходит – не дура). Пришлось Коле подниматься, прикрыть сковородку крышечкой (не то – и на завтрак нам ничего не останется). Ещё чуть посмеялись мы – да и опять на отдых опрокинулись.
    Порыбачили несколько дней – а там дождь на целые сутки зарядил, переполнилась в момент река, вода мутной (аж коричневой) стала – тут уж со спиннингом не порыбачишь, бесполезно. А у нас же – «норма» ещё не выполнена (при таких выездах мы всегда наготавливали по бочке на каждого засоленной рыбы, да ещё одна бочка – «на раздачу»: экипаж вертолёта угостить надо, ещё кое-каких людей нужных). А тут – половина только наловлена у нас, мы уж было и затосковали, от безделья – в карты играть засели. Но тут – вертолёт загремел в небесах, подсел к нам. Оказывается, наш мастер ЛЭП Булгаков за чем-то в Билибино летел (с осмотром ЛЭП плановым – попутно). Переговорил с экипажем – решили по пути к нам завернуть , рыбкой чтоб свежезажаренной полакомиться. А вот уж это – кстати: они нас могут на другую речку перекинуть, на Омрелькай (уж там – точно мы доловим до нужного количества). Пока я, костёрчик ожививши, рыбку жарил для гостей (уж эту операцию ответственейшую я никому не доверял) – ребята наши подсобрали всё, палатки свернули, с помощью экипажа – погрузили всё по-быстрому в вертолёт. Только поленья лакомые решили у зайчишек не отбирать – пусть уж до конца их догрызают (к этому времени от самого толстого полена – осталась только палочка тоненькая, со всех сторон обглоданная). Уж и обнаглело зверьё: поняли, что мы не стреляем в них, чуть отойдём от палаток – а их штук пять-шесть выскакивают сразу из кустов, сходу прямо – в поленья вгрызаются. Что ж, - решили мы – расстанемся друзьями. Мы из племени ихнего сожрали двоих – так взамен поленья вкуснющие оставляем.
    На Омрелькае наметил я место для высадки – возле обширного, для рыбалки удобного, плёсика. Как обычно, решил я на косе галечной высадиться, средь кустов (чтоб – в затишке). Вертолёт уж на посадку пошёл – и тут будто что-то подтолкнуло меня: показал я командиру -  не на косу, а вон там присядь (на противоположном берегу обрывчик метра в три, вокруг – тундра там голая). Так, как чукчи обычно размещаются (чтоб кругом всё видно было), решил и я расположиться, вспомнивши: у нас ведь патронов-то нет для того, чтоб пальбу открыть в лагере, разогнать зверьё всяческое окрестное. Там мы и высадились, с Булгаковым договорились – через три дня прилетит он за нами.
    Коль на короткий срок разбиваем лагерь – то уж вторую палатку не стали натягивать, сложили все вещи кучкой да прикрыли просто палаткой. И сразу – за спиннинги, разошлись по плёсам. Вечером сошлись, у каждого полная сумка хариусов, хорошо поймали – сразу ещё одну бочку заполнили. Довольнёхонькие – спать улеглись после ужина. Утром я, как обычно, раньше всех проснулся, костерок развёл, чайник вскипятил. Хотел уж окликнуть рыбачков своих, «к столу» позвать. Обернулся к палатке – а как раз Эдик раздвинул полы палаточные, наружу вылезть хотел. И вдруг – рожа у него такой-то испуганной стала, показывает он мне пальцем: оглянись – туда вон глянь. Оглянулся – да и я тоже замер. На той стороне, метров в сотне от нас, громадный медведище появился. Уж тут подтвердилось мнение охотников бывалых – что у медведей зрение остротой не отличается. Вот и он – не видит нас. Чуть прошёл, обрывчик там с метр высотой, он не спрыгнул с него, а – неуклюже так-то, как баба растолстевшая, задом повернулся и сполз с обрывчика. Что-то там приметил, лапой под кустом покопался – в пасть что-то затолкал. И – дальше побрёл.
    А я заметался сразу. У меня всегда наготове фотоаппарат был – а тут он в вещах где-то, в кучке под палаткой. Я было туда метнулся – но остановился, мысль обожгла: какие тут фотографии, дело-то нешуточное может воспоследовать. Мы ведь – практически-то – беззащитны перед зверем. Те патроны наши с дробью-«бекасинником» - бесполезны, эта дробь даже шкуру медвежью не пробьёт. Топор да лопата – вот и всё наше оружие (но с такими «орудиями» в единоборство с медведем вступать – поистине надо богатырём быть). Нет, тут – один выход: издали зверя напугать. Ружья у нас всегда наготове, заряженными в палатке лежат (у Эдика – двустволка, у меня – одностволка. И ещё – ракетница с заложенной уже ракетой). Схватили мы оружие, я Эдику показываю: подожди, не стреляй, надо посмотреть – куда он пойдёт (может – по тому берегу он мимо нас и прошествует). Но – нет, прямо к нам он правится (выходит, знает – перекат тут, можно свободно на эту сторону перейти). Речка тут шириной метров в 30 всего, чуть не дошёл он до воды, крикнул я: «Пали!». И – сам выстрелил (три выстрела – один за одним). А дальше: если б сам не видел – рассказу бы об этом не поверил. Будто бы медлительная, на вид громадная туша – но какова реакция: только звук первого выстрела – и будто торпеда тёмная промелькнула меж кустов. Секунды какие-то – и нет медведя на берегу. Метрах в двухстах обрыв («коренной» берег реки), на него он вымахнул, повернулся к нам, вставши на задние лапы (ну уж – и громадина!). И всматриваться стал: что ж напугало-то его? Только обернулся – а я из ракетницы выстрелил по направлению к нему (ракета зелёная попалась – так-то эффектно дугу описала). Но мишка и паденья-то её не дождался – опять в бега припустился. И уж теперь и не останавливался больше, километра через три (в бинокль я за ним наблюдал) скрылся в дальних кустах.
    Мы же, чуть поуспокоившись, за чаепитье принялись (пока не остыл ещё чайник). И я говорю ребятам:
        - Вот так-то, братцы – и попробуй не верить после этого предчувствиям. Ведь если б там вон мы высадились, на той вон косе, куда медведь вышел – всё могло б и трагично закончится. Он бы – незаметным – прямо на нас бы и вывалился из кустов, дальше – натура б его звериная проявилась: сразу бы он на кого-то из нас и набросился. А там, глядишь, и прочих бы подавил. Выходит: у кого-то из нас надёжнейший ангел-хранитель имеется, пусть каждый в душе и помолится ему, возблагодарит за спасение.
    Ещё посидели, порассуждали: что делать?  Ведь зверюга-то и вернуться может. Так что – у палатки сидеть?  А что толку: нападёт он ежели решительно – и тут нет нам спасенья. Потому решили: а – будь что будет, рыбачить попрежнему будем – хоть и с оглядкой. Разделили оружие: Эдик взял три патрона, я – два. Коле ракетница досталась (с последней ракетой). И – пошли рыбачить (хариус же, будто в награду за решимость нашу, так и хватался за блесну – успевай только вытаскивать).
    Скоро как –то, при такой-то рыбалке азартной, и про медведя забылось. Надо сказать, Эдик (хоть и городской бывший житель) несерьёзно как-то ко встрече этой отнёсся – отделился сразу от нас, далеко ушёл (и в ту именно сторону, куда медведь убежал). Ему уж ранее приходилось с медведем сталкиваться (и при этом нос к носу в кустах, в руках – одна только удочка была), благополучно всё обошлось (мирно разошлись), потому он и теперь надеялся – по-хорошему с мишкой договориться. Но уж Коля – этот от меня ни на шаг, так головой и вертит по сторонам – нападенья опасаясь. И по ночам он так-то беспокойно спал, всё из палатки выглядывал (уж тут мы с Эдиком – не компания ему, после дневных-то устатков как влезем в мешки спальные – так до утра и похрапываем беспробудно).
    Но не пришёл больше медведь к нам. Нарыбачились мы – вдоволь, все бочки заполнили. По возвращении в Певек о встрече той рассказали мы нашим эл.монтёрам-«линейщикам» - они через несколько дней для работ выехали на вездеходе ГТТ в те как раз места. В первый же день пошныряли на вездеходе по кустам вдоль Омрелькая, но – нет, не обнаружили медведя. А могли бы и не искать – он через несколько дней сам к ним припожаловал. На пересечении нашей ЛЭП с р.Омрелькай домик у нас имелся – там бригада «линейщиков» и обосновалась. Как-то с утра разбрелись все со спиннингами, в лагере остались вездеходчик да один из эл.монтёров – вездеход они заправили, поподтягивали что-то там. А он – вот он, мишка-медведь: так сквозь кусты к ним и прётся. Ружья похватали, в вездеход – и за ним (взревел двигатель вездеходный – и наутёк мишка пустился). Но уж от ГТТ – не уйдёшь, загнали несколько зарядов в зверя на ходу – и свалился он, лапами задрыгал. Завалили-таки, удивились сразу – ну и громадина (тундровые медведи покрупнее обычных таёжных).
    Ободрали добычу, всей бригадой медвежатинкой угостились. А дальше – комедия воспоследовала: не могли охотники шкуру медвежью поделить. До драки уж дошло, в конце-концев «соломоново» решенье приняли (всей бригадой) - надвое разрезали шкуру (оба тут – довольны). Так вот и скончались дни зверюги тундровой – в котёл он пошёл для бригады линейщиков. И поделом ему – а не пугай тружеников-рыбаков, не являйся в гости – без призыва.

    68. с. Фёдоровка – Чита – Хабаровск. 1983г.  Нам в том году с братом Михаилом удалось даже еврея в предприимчивости обойти.
    Получилось же так. В 81-ом году мне было предоставлено право на внеочередное приобретение автомобиля (а автомобиль тогда предметом роскоши признавался. И мне такое право не так просто предоставлено было – а после награждения меня орденом Дружбы народов). Автомобиль я получил прямо на заводе в г. Ижевск (Москвич-ИЖ-Комби), с племянником Петей перегнали его своим ходом в Фёдоровку – там я пока и оставил его (на Чукотке он мне не нужен: у него гусениц ведь нет, по тундре тамошней не разгонишься на нём). А в 83-ем году прилетел я в отпуск во Владивосток к брату Михаилу (он там к тому времени укоренился), решили мы с ним: машину надо во Владивосток перегнать (чтоб вволю попутешествовать на ней по краю, разнообразием природы славящемуся). Как решили – так и сделали: прилетели в Фёдоровку, родичей проведали (а ещё и отец жив был) – в обратный путь пустились на автомобиле уже.
    Двигались  со множеством приключений – тогда автотрассы сплошной через Сибирь практически-то и не существовало. За рулём почти всё время Михаил восседал (я почему-то острое отвращение питаю к управлению автомобилем. Потому  сбоку в основном сидел – да матюкался громко на каждом ухабе). Добрались в конце-концов до Забайкалья. Там нас самое трудное ожидало: и согласно карты («Атлас автомобильных дорог СССР»), и согласно рассказов людей бывалых – от Читы и дальше на Восток, до г. Благовещенск, дорог никаких практически не имелось. Докатили мы до Читы, на р. Ингоде днёвку сделали (чтоб сил поднабраться). Отдохнули, порыбачили, уху сварили – полнейшая идиллия.
    Утром пораньше – в г. Читу въехали, сразу – на ж.д.-товарную станцию направились. А там уж стоят несколько машин легковых, поговорили со владельцами их, выяснили: да, тут – грузят машины на ж.д. платформы. Заняли мы очередь, пошли обстановку выяснять в служебное помещение. В зале большом вывеску нашли: «Дежурный начальник товарной станции», в разговор попытались с ним вступить. А он и говорить не желает, показал: на стенке вон «бумага» - читайте . Читаем: приказ Министра путей сообщения СССР. Содержание его: на территории СССР запрещается (ввиду перегруженности подвижного состава) перевозка частного автотранспорта на ж.д. платформах. Исключение: перегон между станцией Чита и станцией Свободный (ввиду полного отсутствия там автотрассы). Спрашиваем начальника: а до Хабаровска нельзя на платформе прокатиться?  Нет, никак нельзя – приказ вот этот запрещает. Только – до г. Свободный. И время вы тут не теряйте: идите к диспетчеру, он организует погрузку вас на платформу. Потом сюда опять придёте переезд оплатить – и поедете дальше. Всё нам понятным стало – ушли.
    К вечеру подогнали к эстакаде погрузочной платформы – началась погрузка (уж тут – Михаил старается, выруливает – ему, водителю-профессионалу, и это не в новинку).
    На нашей платформе установились три машины: два «Москвича» (наш – и ещё Васи с Сахалина) да «Жигуль» (тоже в Приморье перегоняет мужик). На соседнюю же платформу загнали две стареньких «Волги» (тогда !Волга» пределом мечтаний была каждого автолюбителя, на них – высокое только начальство разъезжало). Загоняют «Волги» два мужика типично-иудейской внешности (вишь, исхитрились – добыли где-то дефицит). Погрузились, закрепились, сошлись – беседуем. Вася-сахалинец делится с нами (он и в прошлом году проезжал здесь): в г. Свободный нас выгрузят, дальше же, до г. Благовещенск, практически нет дороги (так только – колеи накатанные сквозь тайгу заболоченную). Потихоньку (километров по 20 в сутки), все силы напрягая, доберёмся до Благовещенска – а там нас сразу схватят пограничники (там – погран. зона, въезд в неё – только по пропускам). Дней с десяток пропуска эти будем оформлять, потом уж дальше тронемся по отвратительнейшей грунтовой дороге. И так – до самого Хабаровска. На платформе бы перегон этот проскочить, да вишь – не получается, приказ этот злополучный мешает.
    Один из евреев с соседней платформы (вид у него – сугубо деловой) даже фыркнул: ну, мол, даёте вы – приказа какого-то испугались. Любой приказ всегда обойти можно, уж вы как знаете – а я до Хабаровска сразу оформляться буду. С тем и отошёл к своей машине, переоделся (галстук даже нацепил) - отправился к дежурному начальнику станции. Под мышкой у него пакет: рыбина-балычина завёрнута, хвост демонстративно из пакета торчит, аромат копчения – шагов на десяток кругом чувствуется. Отсутствовал долго, вернулся (приметили мы) назад с пакетом этим пахучим (не взяли – выходит).
    Дальше диспетчер объявляет: идите, оплачивайте проезд – я вас ночью и отправлю. Еврей опять пакет ухватил – и первым ушёл. Вернулся минут через двадцать, матерится – муха не пролетит. Возмущается: мол, разбогатели все, подлюки – и брать ничего не хотят. Впустую все старания – до Свободного только бумагу выписали (её диспетчеру надо отдавать). Мы теперь платить втроём пошли (Михаил да жена Васи-сахалинца на платформе остались – ужин начали готовить на всех на паяльной лампе). Заходим в служебное помещение – а там смена как раз происходит, новый начальник товарной станции на дежурство заступает. Вася-сахалинец говорит негромко: надо попробовать, к новому начальнику толкануться – вдруг повезёт. Подошли все втроём к начальнику (он – за барьером восседает), поочередно убеждать принялись: сделайте исключение, отправьте до Хабаровска. Он оглянулся (кроме нас – никого больше в зале), говорит кассирше: ладно уж, оформи вот этих до Хабаровска. Только – нам уже – вы не слишком-то распространяйтесь об этом. Горячо заверили: конечно же, мы – молчок. Оплатили, поблагодарили – ушли. Поужинали на платформе совместно, на радостях и бутылочку распили – да и спать в салонах улеглись. Ночью в путь тронулись, не шибко-то скоро (товарняк ведь – не пассажирский) – но вперёд и вперёд стремились. Добрались до Свободного, к эстакаде разгрузочной подтолкали нас. Евреи свои «Волги» согнали с платформы, мы же – лампу паяльную раскочегарили, чай греем. Еврей этот проныристый – к нам: а вы почему не выгружаетесь?  Нам ещё рано, - говорим – мы до Хабаровска едем. Он захохотал было: шутите, ребятки, коль уж мне не удалось – куда уж вам. Но тут тепловоз маневровый подпятил, ихние пустые платформы отцепили – а нас к эшелону потащили, что на соседнем пути формировался – туда и перецепили. А еврей этот что вытворял при том – того и пером не описать. Как он матерился – как виртуоз настоящий! Проклятия на наши головы призывал – почему не сообщили ему об удаче своей (как же – держи карман шире. Сам-то, когда с балыком в руках ходил – уж никак не о нас хлопотал, о себе только). Тронулись мы – он ещё метров с 200 рядом бежал, костерил нас – на чём свет стоит. Но мы потешались только, довольнёхонькие – в кои-то веки удалось еврея обойти в погоне за благами жизненными.
    И позже частенько-таки вспоминали мы с Михаилом случай этот, убеждаясь: есть-таки Бог на небеси, всё он видит – и наказывает иногда хитромудрых некоторых индивидуумов.

    69. г. Певек. 1985 г.  Как-то приятель мой, Пойдин Е. И., историю одну рассказал из своей жизни. Нас с ним судьба на производстве свела, а вскоре – и подружились мы. Основой тут было – книголюбие наше неуёмное. Надо сказать, за всю жизнь свою не сталкивался я с людьми, такое же количество книг «проглотившими» - как я вот (с пятилетнего возраста – я каждую минуту свободную чтению посвящал). Потому – и не находил себе равных (я имею в виду людей своего круга, «технарей» - но никак не тех, кто профессионально литературой занимался). А вот с Пойдиным – равными мы оказались (чему и удивились оба).
     Вот он и рассказал мне. До выезда на Чукотку проживал он в г. Стаханов (ныне ему прежнее название вернули – Кадиевка. Это – на Украине). Работал он на вагоностроительном заводе (а он только назывался «вагоностроительный» - половина продукции там выпускалось для оборонного ведомства). Соответственно – на заводе имелась многочисленная партийная (КПСС) организация, учитывая многочисленность её – частенько к ним наведывались и крупные партийные чины (мода всегдашняя партийная – изображать связь с массами).
    Вот однажды по какому-то случаю собрали парт.актив заводской – и прибыл туда сам секретарь обкома КПСС. Естественно – первым он и сделал доклад. Доклады ж такие строились тогда по единому образцу, первым делом докладчик многословно обрисовывал международную обстановку (кругом – одни враги, со всех сторон – звериный оскал империализма). А тогда уж к делам текущим переходил: мол, в такой-то обстановке – должны мы всемерно производительность труда поднимать (для чего – повсеместно соц. соревнование организовывать). Ну и прочее всё – обычные, наизусть всем известные штампы пропагандистские. А тут докладчик, международное положение освещая, надолго зацепился почему-то на положении темнокожего населения США, так-то красочно описал: как страдают те от голода и холода, как дети ихние мрут от истощения (как мухи). Очень у него прочувственно получилось, жалостливо.
    Евгений же Иванович явился на «актив» этот в изрядном «поддатии», слушал-слушал докладчика – и прослезился даже. Расчувствовался. Так-то жалко ему чернокожих стало – невтерпёж прямо. Потому только закончился доклад – а он руку вверх потянул, слова попросил. Выступали ж тогда на таких мероприятиях строго по списку, заранее согласованному, его же – в списке нет. Но секретарь парткома заводского – давний (ещё со школьной скамьи) приятель Е.И, разрешил тому говорить, подумал – реплику он какую-то прямо с места подаст (не смог на расстоянии-то определить – приятель-то его «поддатый», и – крепенько).
    Вот Е.И. и погрёбся на трибуну, взгромоздился там – и речь горячую выдал. Мол, что же это такое – братья наши темнокожие гибнут в США от голода, мы же – ну никакой помощи им. Предлагаю я: немедленно, прямо сейчас вот, «сброситься» (кто и сколько может), закупить вагон пшеницы – и отправить в адрес народа угнетённого. Со своей стороны я – вот, десять рублей выкладываю (и бумажник достал, стал копаться в нём – червонец искать). Но секретарь парткома (мужик битый уже и опытный) сразу, что называется, «схватил» обстановку, перебил выступающего. Мол, вопрос этот необходимо предварительно – и тщательно – проработать в рабочем порядке. Это и будет впоследствии сделано – а сейчас выступление ваше закончилось уже, пройдите на своё место. Чуточку обидевшись – пробрался Е.И. в свой уголок, задремал там благополучненько.
    Думал – на этом всё и закончилось. Ан – нет, на другой же день вызвали его в партком. Там секретарь на полном серьёзе разнос ему устроил (хоть и подсмеивался сам-то). Говорит:
      - Так-то вот, Женька , вляпался ты в дерьмо – по самые уши. Сам секретарь обкома тебя на заметку взял, пообещал: поинтересуюсь я у соответствующих органов – откуда тут ветер дует, откуда антисоветчиной наносит. Скажи-ка: что это за тип вчера на трибуну вылез, червонцем своим тряс? Он что – идиот совсем? Информация сейчас по разным каналам расползается, дурак даже любой знает: безработный американский (независимо от цвета кожи) пособие получает – поболее наших зар.плат жалких. А он – с червонцем своим вылез. Он что – дебил?  Вот уж нет – я говорю – мужик он грамотный и начитанный, чересчур даже. Интеллект – уж явно выше среднего. А-га, вот что – сразу секретарь за слова мои зацепился. Тогда – он просто-напросто над моим выступлением надсмеяться решил, поюродствовать публично. Так вот ты вызови его завтра же и разъясни: я такого «умника», как он – как муху могу прихлопнуть. Он у меня очень скоро в психушке окажется – и баланду там больничную очень долго будет хлебать. Так вот и передай – пусть попридержит язычок свой острый, не то..  Вот – и передаю я тебе предупреждение начальственное. И себя при том упрекаю – как же я, зная тебя досконально, не расшифровал сразу – что крепко «заряженный»ты. Чего ради ты так-то набрался средь бела дня?
       - Да вот – так уж получилось. Приехал один тип из торговцев за кислород договориться (а Е.И. кислородной станцией заведовал), коньячок хороший пятизвёздочный прихватил – вот и приложились основательно. Теперь вот – с последствиями расхлёбываться надо. Но для начала – одна бутылка коньяка уцелела у меня из подношения того, давай стаканы – в голове у меня звон стоит, подлечиться надо.
   Подлечились, и вспомнил ещё секретарь: а ведь секретарь обкома приказал референту своему фамилию твою «на карандаш» взять – а вот это уже – нехорошим пахнет,могут и репрессии воспоследовать. Так что – закончил – поберегайся, дружище.
    А что тут поберегаться – открылась вдруг возможность на Чукотку перебраться, вот Е.И. ей и воспользовался (стребанул на самый край света). И уж дальше – ни-ни, никаких воззваний: чтоб чернокожее население США нашей пшеничкой кормить.

    70. Украина. 1950 г. Ежели бы классик события , ниже описываемые, осветить вздумал – он бы опус свой назвал: «Ночь в полях близ Кадиевки» (это ведь и от Диканьки недалеко?). Рассказал же мне эту историю опять же Е.И. Пойдин.
    В школьные ещё годы посещал Е.И. кружок спортивный в Доме Пионеров городском – занимался велоспортом (уж как-то выкрутился отец его – скопил деньжонок, купил велосипед отпрыску своему – что ой-ой как непросто было в те голодные времена). Соответственно – старался Женя изо всех сил, скоро очень и в лидеры выбился – стал во всех соревнованиях участвовать. Вот весной как-то и попал он в команду – на какие-то межрайонные соревнования отправлялась она. Из пяти человек состояла команда: инструктор, юношей двое, две девицы ещё ихнего же возраста.
    Накануне объявил им инструктор: в целях тренировочных – на соревнования поедем своим ходом, на велосипедах. В пути одна ночь нас застанет – так ночевать в палатках будем (уж где он добыл две палатки двухместных в пору тогдашнего всеобщего дефицита – то Бог весть. Но уж очень нужны они были для него – вот и расстарался).
    Выехали утречком, на две группы сразу разделились: инструктор с одной из девиц (слухи были – у него с ней связь предосудительная наличествовала, чтоб насладиться общением – и затеял инструктор велопробег-то этот), юношей двое – в «кольцо» вторую девицу взяли, всячески пред ней молодечество своё демонстрируя (надеясь каждый – его выберет девица в партнёры предполагаемые ночные). На ночлег остановились в чистом поле, на берегу озерца-«ставочка». Палатки натянули, костерок развели, чайку вскипятили (продукты кое-какие каждый из дому прихватил). Чуть закончили чаепитие – и инструктор с девицей своей в палатке одной уединились, затихли там. На оставшихся, конечно же, уединенье ихнее возбуждающе даже действовало (каждый ведь про себя представлял – чем именно занимается там парочка эта). Потому – острей ещё стало соперничество меж парней (уж и угрозы – втихомолку – в ход пошли). Но досидели – пока костерок потух, тоже – в палатку переместились (втроём все). Спор тут же затеялся: каждый так расположиться хотел – чтоб девица с краю легла, он – рядом с ней, посерёдке (чтоб телом своим отгородить её от соперника). Но девица, пререканья ихние не дослушавши, зевнула сладко, сказала: я посредине ложусь меж вами. И – без баловства: спать я хочу.
    Улеглись. Полежал Женя, дождался – затихли все. Сон, ясное дело, не шёл, возбужденье одолевало, представивши только (но – приблизительно, опыта подобного не было ещё) – чем в соседней палатке занимаются сейчас. Потому полежал-полежал Женя – и поближе к соседке придвинулся. Ещё чуть полежал, решимости набираясь – и на животик ей руку положил (а ничего – не отбросила. Может – и не почувствовала?). Потом потихонечку, пальцами перебирая, под кофточку к ней проник, принялся ласкать-поглаживать животик (ощущения же при этом – сверх даже волнительные, кожица-то девичья нежная – так теплом и обдаёт ладошку). Поглаживая – пониже стал спускаться, к пупочку. И тут – сопротивленье обозначилось, и девичья рука появилась рядом. Будто и препятствовала она – но странно как-то: так-то ласково погладит руку Жене, отведёт чуть в сторонку (но не отбросит, нет – ласково так переместит). Что это значит?  А вот то и значит – для вида только препятствует она, фактически-то – поощряя даже его. Понастойчивей надо. Понастойчивей – и дальше, дальше попытался Женя проникнуть.
    Вот и пупочек – так-то нежно пощекотал его пальчиком Женя. Ниже, ещё ниже – и до трусиков уже добрался. Но и сопротивление усилилось – настойчивей стали руку его отводить (но всё так же – с поглаживаньями ласковыми). А возбужденье – предела уж достигло (кровь, похоже, не просто кипит – бурлит внутри). Невтерпёж стало, решил уж он: а – будь что будет, ухвачусь сейчас за трусики – да и рывком грубым и сдёрну их. А уж тогда..
        Не успел. Не выдержала девица, захохотала, изрекла сквозь смех:
       - Идиоты! Уберите лапы свои с живота моего. Ишь, нашли место для борьбы, небось – всё пузо мне исцарапали, ёрзаете там. Уберите, и – спать. Иначе – инструктора я позову.
    Вмиг – отпрянули оба от неё. Ежели б не темнота, видно бы было: не просто покраснели – побагровели оба. Что ж это получается-то: друг другу, выходит, мы руки-то поглаживали. Уж тут – позорище полнейшее. То-то подумалось сразу – крупновата будто для девицы рука, которую ласкал. А оно – вот что..  Стыдоба-то какая – что ж теперь делать?  А что делать – спать надо, сделанного – не исправить ведь. И (дело-то молодое, сон – крепок) – в небытиё Женя провалился.
    Утром, чуть свет – мы оба уж снаружи оказались, принялись костерок разводить (друг на друга и смотреть-то избегаем, оба ведь – свидетели позора взаимного). Дымком потянуло – и из соседней палатки парочка показалась (у этих – всё в порядке, воркуют – как два голубка). Потом и наша девица нарисовалась (глянет на нас – и фыркнет, глянет – и фыркнет, смех едва сдерживая). Потому мы, и чая не дождавшись, ухватили по кусочку хлеба – и укатили (заявивши: мы – авангард). Так весь день и ехали – друг с другом за всю дорогу и словом не обмолвились.
    Обратный путь, после соревнований, мы уж на попутном автотранспорте проделали. И в Кадиевке у себя кружок сразу ж посещать перестали. Дошли слухи: раззвонила девица о поползновениях наших неуклюжих на весь Дворец пионеров, появись там – засмеют насмерть. Потому оба мы и оставили спорт. Так вот и не состоялся из Жени чемпион – хоть предпосылки для этого и были.
    Что ж поделаешь – не судьба, выходит. Ещё библейский мудрец верно изрёк когда-то: всё в мире нашем подлунном – суета сует, потому – не стоит всерьёз огорчаться неудачами случайными (всё ведь: суета сует).

    71. с. Прохладное – Приморье. 1986 г.  Там проживала сестра моей бабуськи – Александра. Вот однажды заходят к ней: сын, невестка, дети ихние (девочка – рождённая недавно, сын – пятилетний). Просят: принимай, бабушка, внуков, посиди с ними – пока мы в магазин сходим. И ушли. Александра же в это время шваброй орудовала, уборку делала в доме – так и продолжила. А девчоночка запеленутая  сразу плакать-пищать начала. У Александры же руки грязные и мокрые – потому и не берёт она на руки чадо (ничего – пусть поплачет, пусть голос развивает). А та и продолжает пищать надоедливо. Александра-то терпит, а вот братец её – никак. Надоело быстро, подбегает он к бабушке, советует:
      - Баба, баба – а ты шлаблой её, шлаблой..
Этакий вот: малыш – а уж свиреп чрезмерно (похоже – Чингиз-хан из него вырастет).

    72. пос. Горные Ключи – Приморье. 1991 г.  После длительных советов-обсуждений избрали мы местом жительства постоянного (после выхода на пенсию) этот вот посёлок (известный больше под другим названием: курорт Шмаковка). Переехали туда, освоились. А времена тугие тогда наступили: деньги обесценивались стремительно (наши «северные» многолетние сбережения – в нуль почти превратились), снабжение – на-нет сходило, мяса-масла не было уж в магазинах (на хлеб – и то талоны тогда ввели). Тут вся надежда – на подсобное хозяйство. Потому мы, кроме огорода, курей-гусей завели, свиней. При этом свиней я двух откармливал: и для себя, и для брата Михаила (во Владивостоке проживавшего). Но ничего, справился, к осени две солидные туши хрюкали в свинарнике (но колоть их можно было только в начале декабря – с первыми крепкими морозами, мясо чтоб сохранить). И тут тревога пошла по всему посёлку: воровать стали свиней, нагло и бесцеремонно (чуть не каждую ночь резали у кого-то да утаскивали). А мы-то на ночь уходим со своей «фазенды» - безнадзорным хозяйство остаётся.
    В одну из ночей на соседней улице двух сразу свиней уволокли – уж тут я всерьёз обеспокоился, решил ночевать в доме сельском, охранять. И во-время решил. Во дворе у нас овчарка Альфа, на ночь я её спускал с цепи – вот она после полуночи и зашлась бешеным лаем. Я сразу – наружу (в руках у меня ружьё заряженное, за пояс – ракетница заткнута). Да, точно – явились похитители. Соседний двор пустой, там не живут – вот они вдоль забора по тому огороду и перемещаются к моему свинарнику (он у меня – на отшибе, в самом конце огорода). Они перемещаются – и Альфа тоже: они с той стороны, Альфа – с этой на забор прыгает, лаем свирепым исходит. Подошли к свинарнику, остановились. Но ворюги не знали, что у меня к свинарнику (по забору незаметно провод проброшен) свет проведен, лампочки – и внутри, и снаружи. Вот я неожиданно свет и включил (выключатель общий – в доме у меня). Увидел: трое их стоят за забором. Отходить они медленно в темноту стали – и тут я из ракетницы выпалил, прямо над ними ракета зависла, огород весь соседний – на виду (а они наземь сразу попадали). Ракета погасла – а я из ружья ещё, наугад, поверх голов бабахнул (слышно – наутёк они, затопали громко). А мы с Альфой ещё с пол-часика побродили по двору – и спать я отправился, в уверенности – больше не придут. И действительно – так до декабря больше и не приходили (выходит – крепко я их нашарохал).
    В начале декабря решил я свою свинью ликвидировать. Сам я не специалист по этому делу (на охоте приходилось, конечно, дичину разделывать – но там другое дело). Порасспрашивал – посоветовали мне одного алкаша местного пригласить (уж по этому деклу он – спец). Таковым он и оказался, один удар – и свинка не ворохнулась даже (при разделке увидели – прямо в сердце попал он). Разделали тушу, сало засолили – и за стол, по обычаю – «свежину» обмыть надо. Соседей пригласили (а жена «резака» самого и незваной явилась). Пару сковородок мяса нажарили, напитки в достатке выставили. А резак-то ещё в процессе разделки несколько раз просил меня: «Налей, дядя, «соточку» мне». Наливал, и за столом он ни одной не пропустил, скоренько – и опьянел вконец. Но беседуем кое-как, я хвалить начал – умелец ты в своём деле, чётко у тебя получается. «Да ты что, да у меня всегда..» - и начал он хвастать с пьяной откровенностью. У меня – говорит – любая чушка в момент замолкает. Ежели ночью: подберусь я к любой, почешу её да поглажу – а сам пальцами щупаю, определяю – где сердце у неё. Потом нож меж пальцев, раз – и точно в сердце, хрюкнула раз – и замолкла, тащить можно.
     А тут жена его придвинулась поближе, услышала – ужаснулась, дёргает его, рот даже зажимает. Я его на перекур во двор вывел – и он наедине уж мне показывает: как он нож держит да как меж пальцев выцеливается. Понятным мне стало: вот кто, оказывается, промышляет здесь по ночам (остальные-то разговор наш не услышали – уж и до песен там дело дошло).
    Утром, протрезвевши уже, поразмышлял я, решил – открытием своим ни с кем из чужих не делиться. Тем более – с милицией (затаскают потом на допросы-опознания). Да и у алкаша этого детей куча, мал-мала меньше – с ними-то что без отца будет?  Пусть хоть таким способом – да прокармливает он их. А посадят родителей, а дети тогда куда – «по миру»?. Нет уж, тут – промолчать надо.
    Что я и сделал. Да после того дня и грабежи прекратились (или совпадение, или – вспомнил он об откровениях своих пьяных, поопасался дальше-то «работать»). И потом лет с десять (сейчас-то – в мир иной переселился тот алкаш) , где бы ни встретил он меня (пьян ли, не пьян) – обязательно раскланяется, вежливо этак и предупредительно.
    Что ж – всем жить надо, все мы ведь – не без греха.

    73. пос. Горные Ключи. 1993 г.   В это лето неудача постигла нас с братом Михаилом – из-за незнания особенностей местной фауны.
    Мы избрали Горные Ключи для проживания потому в основном, что река тут рядом, Уссури – рыбачить можно. Я-то  рыбак издавна заядлый, Михаил же до переселения сюда равнодушным был к рыбалке. А тут, для самого него неожиданно – и он этой страстью заразился (более даже, чем я – сверхзаядлым даже стал). Вырвется  на день-два из Владивостока, приедет сюда, сразу предлагает – поехали на рыбалку. А уж на пенсию когда вышел, тоже здесь поселился – уж тут мы каждый день свободный на реке проводили. Но река Уссури сразу разочаровала меня – не такой уж и рыбной оказалась (по сравнению с речками чукотскими, где за день на спиннинг десяток кило поймать – обычное дело). Но всё равно – рыбачили (главное тут – есть где душу отвести).
    Вот и в это лето так-то: срочные работы, прополку да окучивание, закончили в огороде – решили событие это отметить капитальной, на два дня, рыбалкой. Снасти собрали, парой бутылочек запаслись, бабуськи нас пропитанием снабдили. Кроме рыбалки, ночь у костра нас и другим привлекала – уж там мы всласть поспорить могли. Я – убеждённый антикоммунист, Михаил – «упёртый» коммунист, у нас всегда после первой же рюмки горячие споры возникали. Но обычно бабуськи наши вмешивались – не давали дискуссию в спор громогласный переводить. А на берегу, у костра – полный нам простор, можем так орать друг на друга (в основном – я, Михаил повыдержанней), что рыба, поди-ка, шарахалась в испуге от берега нашего. Потому мы в тот раз с удовольствием и собирались. Обычно-то мы на мотороллере ездили (я – за рулём, Михаил – в кузовке). Дороги же и вдоль реки, и меж озёр размыты все, яма на яме, частенько наш «Муравей» опрокидывался (я-то за руль при этом удерживался – а Михаил вылетал из кузовка). Потому на этот раз он решил: ты увози все снасти на своей «технике» сомнительной, я же – на велосипеде следом поеду. Так и сделали.
    Из Уссурки выехали – и на Гусево озеро сразу (за 7 км. от деревни). Палатку на берегу растянули, лагерь разбили (мы всегда основательно устраивались) – и за удочки взялись, донки-«закидушки» ещё настроили. На удивление даже – так-то хорошо карась клевать начал (до жары полуденной, пока клёв был, мы десятка по два выхватили). Можно бы тут и на ночь остаться, на закате (самый клёв когда) всласть ещё порыбачить. Так змеи нам покоя не дают (все местные рыбаки знают: именно на Гусевом озере их – великое множество). И точно – плывут они и плывут с той стороны одна за другой (понять бы – для чего?), куда ни глянь – извиваются они поверх воды (только головка злая вверх торчит). Подплывёт поближе, бросишь камень в неё – исчезает, вглубь ныряет. И больше не появляется на воде, значит – где-то рядом с нами на берег она выползла. Опасно – решили – на ночь тут оставаться: заползёт какая-то в палатку – спросонья-то может и «кондрашка хватить» с перепугу. Потому собрались к вечеру, на другое озеро подались.
    Это озеро мы потому выбрали, что мы вблизи него раза два или три видели полозов (а полоз – здоровенная, длинная да толстая змеюка). К полозам местные жители с пиететом относятся, никогда их не убивают: они и грызунов массу истребляют, и – что самое главное : где полоз обитает – там нет других уж змей, полоз их истребляет (в том числе и ядовитых щитомордников). «Кусачие» эти самые полозы – как собаки, полон рот зубов (хоть укус-то его – неядовит). Вот мы на этом озере и устроились: лагерь опять разбили, ужин сготовили – всё как надо. Но на этом озере карась слабо клевал, больше – на поимку так называемых «угрей» можно было рассчитывать. Хотя название «угорь» как бы условное, местное (по-научному он по-другому как-то называется). От классического угря, который где-то в Саргассовом море обитает и для икромёта к берегам Европы приплывает – отличается этот и формой, и образом жизни (больше-то на щуку он запохаживает – такой же злейший хищник). Уж как его учёные ихтиологи обзывают – не знаю, местные же угрем потому прозвали его, что умеет он как-то чудовищно изгибаться (даже если в мешок его поместить да завязать – он каким-то непостижимым образом и оттуда выберется).  Ловят его «на живца» при помощи так называемых «береговушек»: втыкается наклонно в берег крепкая палка, к палке кусок толстенной лёски привязан, крючок большой на конце – на него и цепляется мелкая рыбёшка-приманка.
    Вот мы и занялись сразу расстановкой таких «береговушек»: мелких рыбок-«гольянов» наловили, лодку резиновую накачали, поплыли вдоль берега – расставляя их в удобных местах. А ночь пришла – посидим с часик у костра – и с фонарём проплываем вдоль берега, проверяем снасти. Штук десяток сняли за ночь приличных-таки угорьков. Чуть рассвело – в последний раз решили проплыть, поснимать береговушки (чтоб с удочками устроиться – на карасей). К одной береговушке подплываем – а там вода прямо-таки бурлит, круги расходятся (крупное что-то плещется). К берегу, подбежали, схватил я береговушку (у меня опыт выводки рыбин крупных – побогаче), повёл-повёл вдоль берега, разогнал, используя инерцию – вымахнул на берег чудище целое, угря весом килограмм в 6-7 (я и не предполагал даже, что крупные такие здесь водятся). У нас от азарта рыбацкого аж руки-ноги затряслись, рассматриваем добычу – удивляемся. Я ему сразу «наркоз» сделал палкой по башке, у нас с собой мешок сетчатый крепкий, запихали туда «зверя», завязали тщательнейше. К палатке приплыли, в воду его – но мешок крепко привязали к кусту соседнему. Он очнулся, мощно так биться начал – да теперь уж никуда не денешься, не уйдёшь.
    С удочками посидели, карасей ещё половили – и жара началась, кончился клёв. Можно б и отдохнуть – но Михаил забеспокоился: как бы караси наши, ранее пойманные, не пропали (хоть и в воде они – так вода-то тёплая по-летнему). Решил он: съезжу-ка я домой на велосипеде, увезу улов – да и в холодильник его. Что ж, коль хочешь – езжай, собрали мы улов свой. У него на багажнике корзинка привязана металлическая – в неё и сложили рыбёшку. При этом я крупного этого угря так упаковал – и не ворохнётся, крепко мешок завязал. Уложили (а угорь тот не вмещается в корзине – хвост так и торчит сзади), поехал Михаил.
    Я же в палатку – да и спать. Просыпаюсь – а он уже вернулся, костёр разводит – чтоб чай вскипятить. Ну – думаю – ворчать сейчас будет: проспал я – даже и чай к обеду не согрел (а у нас с детских ещё лет сохранились семейно-домостроевские нормы: на бытовом уровне замечания мог делать только старший по возрасту)(. Нет, молчит – ну и ладно. Чай попили, ещё с удочками посидели, выдернули по паре карасей. Говорю я Михаилу: вот уж теперь наши бабуськи довольны будут, котлет рыбных наделают – на неделю хватит (у угря мясо жёсткое – только на котлеты идёт). А уж тем, громадным угрем – то-то мы их удивим. Того – Михаил говорит – нету уже, уплыл он. Как – «уплыл», почему – уплыл?  Не уплыл – потерял я его (и рассказывает).
    Поехал он, крутит педали, оглядывается иногда, проверяет – торчит ли хвост. Уж к деревне стал подъезжать, оглянулся – а хвост исчез, не торчит. Решил – он кольцом в корзине свернулся, весь там поместился. К дому своему подъехал – как раз сосед из калитки выходит (тоже – рыбак заядлый), спрашивает – как улов?  Да так вот – с гордостью Михаил отвечает – иди, глянь, ты поди-ка и не видывал таких. Подходит сосед, к корзине Михаил – а угря-то нет там. Прочая мелочь вся на месте – а крупного нет (и вместе с мешком сетчатым). На велосипед он сразу – и педали закрутил изо всех сил (дорога эта малолюдная, наверное – и лежит мешок посередь дороги). Но на выезде из села – мотоцикл «Урал» навстречу, на нём – трое. Михаил остановился, кричит: «Ничего не подбирали вы?» А те даже и не притормозили (ясно – угорь у них в коляске), загоготали только все трое, прокричал один с издёвкой: «Ищи, дед, ищи!». Что ж тут поделаешь? Догнать бы надо, рожи набить наглецам – так стар уж для этого (да их ведь – трое). Одно только остаётся -  поматюкаться вослед им, и – смириться с потерей. Потому Михаил и приехал притихший такой – жаль ведь добычу-то. Поохали мы с ним, поахали – а что поделаешь, что с возу упало – то пропало. Одно мы только понять не могли: как всё-таки сумел-то угорь с мешком вместе из корзины вывернуться, ведь упаковал-то я его – надёжнейше, он шевельнутся даже не мог. Пока горевали – подвода нас догнала, тоже рыбаки местные на реку нацелились. Поделились мы с ними горем своим – а те и не удивляются, каждый несколько историй рассказал – как улова так-то и сам лишался. Какими-то сверхстественными, что ли, способностями угри эти обладают, куда ни затолкай его – всё одно уйдёт. Один тут способ (и мы дальше пользовались им): в воду не помещать пойманного, завязать хорошенько – и на берегу оставить (он на воздухе скоро уснёт да успокоиться).
    Дальше уж таких крупных не попадалось нам – потому о пропаже долго жалели, вспоминали. И тут другое ещё поразило нас, не факт потери чего-то там(случайность – она и есть случайность, от этого никто не гарантирован). То нас поразило, что трое парней молодых (не чужих же – своих, деревенских) без зазрения совести присвоили то, что старый человек потерял. То-есть, получается, они и значение слова-то такого – совесть – забыли (вероятно – и не знали). Во времена нашей молодости такое-то просто-напросто невозможным было. Никто б не решился то присвоить, что стариком потеряно (таких «шакалами вонючими» обзывали, всеобщим они презрением наказывались).  А этим, вишь, весело даже стало (чтоб добыча ваша – падалью для вас обернулась). Измельчал народец наш, измельчал – да испакостился. И откуда только взялись такие-то?

                - х - х - х - х - х - х - х - х -
                - х - х - х - х -
   
      
.