...Комната перед глазами плыла, раскачивалась все сильнее, а в голове гремел колокол… Звонил, отбивал слова: «Конец… конец…
Такое предательство прощать нельзя! Конец! Это все! Все! Да! Все! Конец!».
Зажженная страстью, она вся полыхала огнем, пока вдруг страшный ветер не раздул пожар до критической точки, — она вспыхнула и сгорела дотла. А после осталась одна. И вошло тогда в комнату, и утвердилось понимание: сегодня вечером она приоткрыла дверь, заглянула в свое будущее… в их общее будущее — и увидела пепелище.
Она раскрошила, расплескала, разлила всю себя — теперь не собрать.
Вот что значит жить в летаргии, с закрытыми глазами!
А теперь — нет ничего. Только черная пустота.
Страх — перед лицом прошлого, настоящего и будущего — явился снова и встал, как часовой на страже, за приоткрытой дверью. Только любовь — только его любовь, только их любовь — могла бы победить страх.
Но где она — его любовь?
И где она — ее любовь?
И — где их любовь?
Любить. Нельзя. Не любить. Невозможно.
Может быть, это и есть та самая точка невозврата?
Что-то сломалось в ней, наконец.
И не выдержав больше, она заорала — как ей показалось, во весь голос, но на самом деле, про себя, потому что из горла не вырвалось ни звука:
«А они все, там, они подумали хоть на минутку обо мне, о том, как мне-то жить дальше — без него?!»
Кто — они? Да разве и так непонятно — кто!
И вдруг молнией мелькнуло воспоминание, перед глазами вспыхнула, возникла картинка, ожила, заиграла яркими красками, зажглась разноцветными огоньками, ослепила, развернулась и пошла, побежала прямо ей навстречу, все время увеличиваясь в размере. В темной комнате стало светло, как днем…
...Вот весна, май, на деревьях уже вовсю распустилась листва, пышно цветет сирень, на улице жарко, как летом. Ранний вечер. Они с Олежкой спешат, торопятся, оба такие нарядные, оживленные. У Олежки в руке большой тяжелый пакет, и в нем объемный подарок (чайный сервиз, кажется), а она несет огромный - не обхватишь рукой! - букет. Они приехали на свадьбу к его приятелю, с которым она еще не была знакома. Вот они входят в тесную — не протиснуться — квартиру. Как сюда поместилось столько гостей — ведь большую часть маленькой двухкомнатной квартиры занял длинный праздничный стол. Они поздравляют жениха — белая рубашка, бабочкой, словно у эстрадного певца, строгий черный костюм. Рядом стоит невеста в длинном, до пола, белом со шлейфом — каскад капроновых рюшек, бантиков! — и пышной капроновой фате, нацепленной поверх замысловатой прически, уложенной какими-то колечками, тоже чуть ли не до пола. Торжественно вручают подарок, цветы. Олежка здоровается с женихом за руку и представляет ее молодоженам как свою невесту. А вот все гости уселись, еле-еле, тесно-тесно, просто не повернуться, за стол — и как только поместились! Да, не хотелось бы ей праздновать свое бракосочетание в таких условиях. (И, кстати, в таком платье и фате, как у невесты – ведь это просто пошло и безвкусно!)
Все гости сразу навалились на угощения и спиртное, будто из голодного края приехали. Ели свадебные деликатесы, которых просто так в магазине не достанешь, а можно получить лишь по отрывным талонам из специальной книжечки, которую выдают жениху и невесте в загсе при подаче заявления. Все пили, в основном, водку или портвейн, благо, весь свадебный стол просто уставлен бутылками.
А теперь все снова и снова кричат: «Горько! Горько!», и они кричат вместе со всеми, и новобрачные встают, целуются… Ой, как нестерпимо сверкают новенькие обручальные кольца! И в этот момент он обнимает ее прямо за столом, склоняется к ней, шепчет в самое ухо:
— А мы с тобой когда?.. Давай заявления подадим…
«...Если бы можно было вернуть прошлое, повернуть время назад, остановить... Но нет. Нет! Не хочу! Ничего не хочу! Хочу сейчас только одного — все забыть!»
Но упрямая непослушная память снова и снова отматывала время назад, и на глаза, помимо воли, как слезы, наворачивались все новые и новые картинки...
…Вот они сидят, обнявшись, на последнем ряду в их любимом зале «Рекорда», смотрят «Подсолнухи». Их души и тела переплелись, руки сомкнуты, губы уже болят от поцелуев... А на экране колышется, шумит на ветру луг… — нет! Переливается через край бесконечное желтое море подсолнухов, их тяжелые желтоглазые головы медленно раскачиваются при порывах ветра, и это море подсолнухов волнуется, и играет, и вскипает желтыми волнами... А с экрана льется чарующая, пронзительная, до боли ласкающая… аж мурашки по коже запрыгали… музыка...
Джованна и Анто’, Антонио — молодожены, и это их первая брачная ночь, продлившаяся семь дней и семь ночей. От страсти позабыли они все на свете, не выходят из комнаты и не знают, и не хотят знать, что на свете делается, а питаются — если вспоминают о еде! — одной только бесконечной яичницей... Ах, какая разница!
Вот счастливые!
А память все не унимается – подбрасывает еще и еще... и бьет прямо под дых.
…Он провожает ее домой... Весна, черемуха пахнет одуряюще, поздний вечер. Как разгорелась луна, как горят в высоком небе звезды! Она никогда не видела, чтобы звезды были такие! Они же просто не бывают такими яркими, живыми! Они не могут так гореть! И луна... Вот они идут по лунной дорожке, ноги наступают на лунный свет, и лунный этот свет поднимается до пояса, потом до самых плеч… А потом они тонут в нем, а лунный свет становится молочно-белым, плотным, мягким, как пушистый ковер... Они, захлебываясь, пьют вкусный серебристый лунный свет, и какое-то давнее, забытое, но очень счастливое воспоминание охватывает ее...
«Не надо больше! Не хочу!»
Она крепко-крепко, до боли, зажмурила глаза… Если б только это могло помочь! Но упрямая картинка бежит, наступает помимо ее воли, навязчиво…
…Вот они веселятся на дне рождения у любимой подруги, в старой квартире ее родителей на Малой Пироговке, неподалеку от Новодевичьего монастыря и Первого Меда. Все уже встали из-за стола, танцуют под «Восточную песню» и «Облади облада!» А она с радостью и удивлением наблюдает за тем, как увлеченно играет он с двухлетней подругиной племянницей... Девчушка повисла на нем, обвешала его, как, елку, своими игрушками… А он подхватил ее на руки, как-то неловко обнял, танцует с ней на руках, и это так трогательно… и тихонько что-то говорит ей... Играет музыка — это подруга-именинница завела пластинку их обожаемого Джанни Моранди "Star insieme a te non mi basta mai! ».
А всего час спустя она за что-то сильно обиделась, обозлилась на него, и вот они стоят друг против друга в большой, бывшей коммунальной, кухне, она орет на него, топает ногами... Прибегает подруга Майка, что-то кричит, отталкивает ее, хватает ее за руки, отталкивает… загораживает его, урезонивает ее. Потом на шум и крики приходит в кухню Майкина мама, невысокая полная темноволосая женщина. Майка быстро уводит Олежку в комнату, а Майкина мама, женщина положительная, несовременная, с несколько старомодными представлениями о любви, семье и браке, принимается успокаивать ее, вразумлять...
А из комнаты орет, гремит: «Синий, синий иней...»
И еще, еще... Не надо! Хватит уже! Она больше не выдержит!
…Вот они идут по улице подмосковного «Московского»… Раннее-раннее утро, оно только что проснулось, зевает, широко раскрыв рот, потягивается в своей кровати, отдохнувшее, свежее, умытое, краснощекое — и чувство невесомости, оглушительного счастья переполняет их.
…Вот они в гостях у Серого, и он нахмурился, злобно, волком глядит на своего друга: ему показалось, что тот как-то не так, по-особенному, посмотрел на нее, а Серый горячо оправдывается — вовсе он и не думал ничего такого!
Ревнивый мавр!
…Ранняя весна. Вечер. Подморозило. Они выходят из театра «Сатиры». «Обыкновенное чудо» — какая замечательная постановка! Они идут по улице Горького в сторону центра и горячо спорят: может ли мужчина сразиться со зверем в себе, победить рычащего медведя, если он любит по-настоящему?..
Как-то неестественно спокойно, отрешенно думала она сейчас о том, что же заставляет человека терять человеческий облик и становиться медведем.
…Вот жаркий день в начале июня, и они вдвоем в Лужниках, на берегу Москвы-реки, загорают, купаются, а вокруг музыка, смех... Вот они стоят в ее подъезде, прощаются — и все никак не могут оторваться друг от друга... нет! Невозможно расстаться! Он целует ее. Его руки, губы, глаза...
Вот его лицо склонилось над ней, дышит страстью и любовью, а зрачки огромные, и глаза потемнели от страсти...
Не надо больше! Пожалуйста… Не хочу! Не хочу, не могу больше!!!
Она крепко-крепко зажмурилась, пытаясь остановить этот убийственный поток воспоминаний... Но против ее воли горячие слезы текли, текли по щекам и моментально остывали, высыхая, и от них делалось то жарко, то холодно — и очень больно.
Любовь не желала умирать, но не хотела и жить. Она стала непроглядно черной, и невозможно было смотреть ей в глаза.
Горько. Больно. Больно. Горько.
Как больно — словно ударили прямо в солнечное сплетение!
Время содрогалось, оно стонало от мучительной боли. А потом разорвалось на части. Разбилось вдребезги. Раскололось и рассыпалось. На мелкие кусочки. Не склеить.
Прошлое взорвалось.
Все. Нет выхода. Безнадежно. Приехали.
Конечная станция. Поезд дальше не пойдет. Поезд следует в депо.
Все ее силы вылились на него, на защиту их любви — сил больше не было.
Но все ли она сделала, чтобы защитить их любовь?
Как больно: сухие-сухие — пересохшие глаза, а душа — она вся горит от боли.
…Потом лихорадка оставила ее, и пришло, завладело, обволокло ее всю странное спокойствие, сковало оцепенение. Она сидела неподвижно — и почему-то видела себя съежившейся на отцовском диване, будто со стороны. Сбоку или сверху, непонятно. Очень неприятное ощущение. Но страха больше не было: самое страшное, что могло случиться — уже случилось.
Штора в кабинете была задернута не очень плотно, но от этого не становилось светлее. Безлунная, беспробудная — бесповоротная — зимняя ночь. Черным-черно — и это уже навсегда? И в этой черной тьме опасно сверкала боль. Блестящая боль и свинцовое горе сжимали горло, не отпускали, затягивали в беспросветный омут, не давали вздохнуть, душили стальными руками с отталкивающим металлическим отливом, как сверкающие инструменты в хирургическом кабинете.
А потом… она не знала, сколько прошло времени… какая-то отстраненность от самой себя завладела ею. Всем своим существом она ощущала неприятную, очень опасную раздвоенность, словно два разных человека уживались в ней и все время пристально и враждебно следили друг за другом.
За окном шумно, настороженно дышала, наблюдала за ней безлунная мертвая ночь. Ночь долго, оценивающе смотрела на нее, молча уставившись бездонными, равнодушными пустыми глазами, потом решительно распахнула окно и шагнула в комнату. Спрыгнула с подоконника, ехидно хмыкнула, равнодушно пожала плечами, обдала ледяным дыханием, уселась рядом с ней на диван — да так там и осталась.
И одна пришла она в тот дивный сад
Вечной, верной, всепрощающей любви.
Там когда-то создал Он и Рай и Ад,
А потом еще и нас — из праха и земли.
© Лана Аллина
Отрывок из моего опубликованного романа "Воронка бесконечности".
Фото взято с сайта: