Собраний на моей памяти было много. Я их терпеть не могла. На некоторых прорабатывали меня – скверное чувство.
Помню и такое собрание. Третий пункт: исключение из КПСС директора литфонда, бывшего подпольщика, коммуниста с 30-летним стажем. Похоронив жену, Топпенберг едет к детям в Израиль.
Старик волнуется. Вера Львовна, парторг, деликатно объявляет собранию тему третьего вопроса. Собрание молчит. Парторг даёт слово отъезжающему. Тот встаёт и говорит, что был, есть и умрёт коммунистом. Что делать, если дети зовут его к себе.
Старик рыдает и садится на место не в силах говорить.
Пройдёт немного времени и большая часть присутствующих коммунистов, без слёз расстанется со своим билетом. Добровольно. А многие и со злорадством.
Собрание единогласно голосует за исключение из рядов КПСС. После собрания многие подходят к нему, прощаются, утешают. Все знают – это был порядочный, честный, хороший человек. Настоящий коммунист. Сама Вера Львовна подходит к исключённому и желает ему здоровья.
Его соратник, бухгалтер литфонда, тоже бывший подпольщик, коммунист Львович как-то был включён в комиссию – проверить работу буфета. Наша расторопная буфетчица уже ждала нас за богато накрытым столом – шашлычки, коньяк. Все мы легкомысленно выпили – за здоровье! Но Львович попросил документы.
– Нет! Вы посмотрите на него! Не ест, не пьёт, хочет только проверять. Львович, будь человеком!
Но Львович, в очках минус пять, не выпив за здоровье ни капли, уткнулся в документы. Мы переглянулись. Нам стало стыдно за свой конформизм. Львович вывел-таки буфетчицу на чистую воду.
Я благодарна этим людям, которых нет уже на белом свете. Они в разгар сезона достали курсовку в Алушту моей маме, которая была больна. А ведь я ещё не была членом СП, а только начинающей поэтессой. Эту путевки они достали в профсоюзах, обменяв на путёвку в Дом творчества.
Люди, прошедшие войну, лучше понимали чужое горе. Я храню о них благодарную память.
* * *
В Союзе писателей Молдовы гостила делегация переводчиков советской литературы из Югославии, Японии, Польши и других стран. Прошла официальная часть и вот банкет. Поели, сказали речи и запели. Даже японка – профессор, милая и молодая ещё женщина. Югославы затянули партизанскую песню, подхватил её поляк – тоже партизанил в войну.
Встаёт переводчица с польского языка – русская женщина и рассказывает:
– Шли бои, тяжёлые бои, уже в Германии. Сразу после боя мы вошли в дом немецкого генерала. А на патефоне лежала пластинка. Мне вдруг страшно захотелось узнать, что он слушал. Поставила лапу патефона и вдруг услышала – пела Шульженко ленинградскую песню «Я и моя тень». Это было удивительно. Наша советская песня вошла даже в дом немецкого генерала, на нас повеяло родиной.
В момент её рассказа я ощутила глубокую нежность к этой русской женщине, она показалась мне молодой и так просто рассказывала о таком, что на глаза навернулись слёзы. Я представила её, молодую женщину, нет, девочку, входящую в чужой дом, дом врага.
– Когда нам было трудно, нечего есть, или после боя, после утрат, мы пели, – сказала она.