На горизонте продолжение

Дорогие мои читатели! Я  продолжил рассказ "На горизонте".  Получилось нечто вроде небольшой повести.


Гена захотел проводить меня на следующее утро до остановки. Мне необходимо было торопиться в то утро, чтобы забежать домой за документами, но я терпеливо ждал его, когда же он, наконец, наденет на непослушные ноги огромные ботинки. И не знал тогда, стоит ли ему помогать. Да и клюшка когда мы вышли на улицу и прошли несколько метров от дома, стала навязчиво привлекать к нам внимание. Шаткая походка убивала. Не столько было стыдно, сколько непонятно, почему он и я идем вместе в то утро. И я не знал, как вести себя правильно. Отказаться от «трудного»  общения, было бы проще всего, но я помнил о своем  обещании никогда его не оставлять. 
Мы договорились, что встретимся  через три дня. Да и в ванной я должен был навести порядок, как и обещал.
Я много думал о нем. Что я буду делать в его жизни и кем для него стану? Довольно грустно было оглядываться на  свою прошлую беспорядочную жизнь с ее бесконечными перепадами настроений. Желаниями, переполнявшими меня до края и жуткими приступами одиночества при всей возможности обратиться к бывшим друзьям, которые были всегда рады меня принять.
«Что заставляет человеческий организм испытывать влечение?» часто задавался я вопросом и выискал ответы из всевозможных источников. Интернет еще более задуривал мозг, лишая возможности дойти своим умом, подхлестывая меня заниматься собой до изнеможения. Эти сексоголические форумы, где каждый, зная ответ на задаваемый вопрос, ищет себе оправдания, заставляли в себя верить и делиться  своими необузданными желаниями с алчущей до этой темы аудиторией.
Как-то за чаем в его доме, я услышал то, отчего чуть не поперхнулся.
- Рамис, я хочу жить с тобой. Ты представить не можешь, как мне трудно без тебя.
- Конечно, хорошенький мой! – сказал я растерянно. Этого я не ожидал. Во-первых, необходимо было объясняться с его сестрой, во-вторых... а во-вторых, мне не хотелось этого. Я уже привык к спокойствию и однообразию, и ощущать постоянно возле себя чужого присутствия не хотелось
- Нинке я рассказал  о нас с тобой. Она только усмехнулась, думая, что это мои фантазии. Она не воспринимает меня всерьез. А ты меня любишь?
- Ты очень милый и приветливый паренек. Самый лучший из тех, кого я когда-либо встречал, - слукавил я.
- Пожалуйста, разреши мне каждый день смотреть на тебя, - взглянул он грустными глазками.
Я потом часто разглядывал себя в зеркале. Глядел на обычное скуластое лицо, соответствующее  своему этническому происхождению и силился понять, что же привлекло в нем Генку. Обычный туповато-прямой нос, болотные  глаза, шатен. Посмотришь на такого и сразу забудешь.
Но что-то со мной произошло в тот самый момент, когда он меня попросил об этом. И тогда я сильно задумался. Около месяца я уговаривал себя принять правильное решение, но что-то во мне говорило, что не нужно этого делать. Я немного привык и к его походке, и сутулой спине. От его рук я отводил взгляд всякий раз, когда скованность застигала его в самых неподходящих местах. Мы ходили с ним в кино. Как же он радовался. Чему больше не знаю. То ли фильму, то ли тому, что он не один. Я же глядя на него, умилялся его состоянию. И везде нас жалели. Эта всечеловеческая жалость навевала жуткое состояние, до того гиблое, что хотелось кричать всем, что мальчик нормальный и все у нас хорошо и не нужно нам чужого сочувствия. Мальчик, конечно, терпел многое. Он боялся показать свое состояние и лишь просился во время сеанса в туалет, но когда мы выходили и сдавали обратно 3D очки, он прохаживался мимо столиков в фойе и закуривал сигарету. Ему было необходимо двигаться. А я этого не знал. Да и откуда? Потом его пагубная привычка неизвестно как сказывалась на его здоровье. Он лишь усмехался мне в ответ, когда я предлагал ему бросить курить. И вот где-то через полтора месяца нашего с ним общения я все же отбросив здравый смысл, согласился перевезти его к себе. Но для этого  необходимо было многое поменять в квартире, кое-что выкинуть на свалку, перестелить полы, обзавестись термопотом, установить вентилятор, чтобы табачный дым рассеивался. Прикрепить, как и в его доме, поручни в ванной и туалете. И еще освободить место в спальне, чтобы разместить его немалых размеров ортопедическую кровать. С некоторыми вещами я справился, только очень много  еще предстояло узнать.

Пришло время отпуска, и я радостно вздохнул. Первый день я провел, ничего не делая. Лежал, мечтал, поглаживал себя, любимого и думал только о хорошем. О том, как будет здорово, если мы отправимся куда-нибудь с Геной на теплоходе. Одному плавать не хотелось, а друзьям, с которыми было «то самое», почему-то не хватало мужества и внутренних сил собраться и вместе поехать куда-нибудь. Я верил, что Генка не откажется от поездки.
Я имел неосторожность дать ему ключи от квартиры, он мог их потерять. Замки довольно непростые, и менять их нужно будет только с дверью. Свои вроде он не терял.
Я услышал поворачивающийся ключ в замке и понял, что это он, мой милый Генка.
Он осторожно зашел в зал, тихо прокрался в спальню, я притворился спящим, было интересно, что он станет делать. Кажется, он встал возле меня в нерешительности решая, как поступить. И тут я почувствовал, как он нежно коснулся моей щеки.
- Не притворяйся! – прошептал он и, не выдержав, я рассмеялся.
Я открыл глаза и схватил его за руку. И что было силы, потянул на кровать. Он не сопротивлялся.
- Мой первый выходной и я должен провести его с моим мальчиком. Никаких отговорок. - Я положил его рядом с собой и, повернув спиной, укрыл одеялом. Ты не против, если мы с тобой немного еще поспим или просто полежим вот так?
- Ха-ха, да ты что, я ботинки не снял, - хихикнул он.
Я держал в руках его хрупкое тело и блаженствовал. Миллионы нервных клеток отзывались на прикосновение к нему. Я умирал в нем, в этом маленьком создании, и меня, кажется, уже не существовало. Я был расщеплен на атомы, и было ощущение, что никогда больше не соберусь в единое целое.
- Ты хочешь меня?
Я не мог ответить. Язык был не послушен, да его и не было. Сознание говорило, что я здесь и слышу его, но еще каким-то другим понятием я не был еще в своем обычном теле.
- Тебе, наверное, хочется спать, - сказал он и постарался выбраться из объятий.
- М-м, - протянул я, не отпуская его. Оторвав его от себя, я бы, наверное, умер.
- Что с тобой? У меня такое ощущение непонятное, как будто мурашки по коже, как при скованности. Но как-то по-другому. У тебя тоже так?
- Да, - еле произнес я. Ни разу в жизни со мной такого не происходило. А может это и есть то, что люди называют половинкой. Неужели Вселенная даровала мне возможность воссоединиться со своим близким по духу существом?
- Я весь в тебе! Представляешь? – прошептал я ему на ушко.
- Мне это тоже нравится. Но можно мне попросить тебя об одной вещи. Я долго думал, то есть долго собирался. В общем, сделай, минет, - зажмурившись, произнес он.
- Иди сюда мой золотой, - повернул я его к себе. Я стянул его легкие летние брюки и осторожно дотронулся до маленького бугорка. Оттянув тугие плавки, я, наконец, дотронулся до маленьких яичек. И до органа, который пока ни на что не реагировал.
- Не бойся мой милый! – прошептал я.
Я спустился ниже  и впервые вдохнул запах его интимных частей тела. Пахло шампунем, видимо он очень хорошо подготовился. Черненькие волосики были кое-как сбриты электробритвой, мальчик постарался, прежде чем предстать передо мной. И тут вялый до этого маленький членик начал угрожающе подниматься. «Ого, подумал я. Не ожидал такого размерчика!» чем-то природа его наградила.
- Какой ты у нас! – подмигнул я Генке, но он не открыл глаз.
Я только хотел, было сделать привычную для меня манипуляцию, как он прошептал:
- Рамис, можно я повернусь набок, у тебя кровать слишком мягкая.
- Конечно, милый! -  Я ласкал его нежную кожу, розовую, неиспорченную никем. Язычок мой проделывал приятные для него штучки, отчего он стонал и его била мелкая дрожь.
- Стой, подожди! Я в ванную, - крикнул он и как можно быстро удалился из комнаты. Не было его где-то минут десять. Я даже заволновался, почему его нет так долго. Не дождавшись его, я осторожно заглянул в ванную и увидел, как он мастурбировал сидя в джакузи.
- Милый, можно тебе помочь? – спросил я.
- Нет! – крикнул он, сквозь шум воды.
Я отпрянул от двери.
- Если что-нибудь нужно, скажи мне, - прокричал я.
- Ничего не надо, - едва расслышал я.
Я сварил кофе, и стал готовить завтрак как, наконец, на кухню зашел одетый и весь раскрасневшийся Генка. Он был без палки, и первым делом, подойдя, крепко обнял меня. Ни малейшей скованности в движениях.
- Я сам привык кончать, - только и сказал он.
- Ладно. Кому как нравится, - сказал я. – Боже, как ты прекрасен. Мне так совестно, что ты, такой чистый, и со мной. То есть хочу сказать, что думал, как мы будем дружить, но секса у нас не будет. Когда есть секс, начинаются совсем другие отношения.
- Я всегда хотел встретить такого как ты, - ответил он, прислушиваясь лишь к своим чувствам.
И тут закрутилось, завертелось. Генка вошел во вкус и буквально принуждал меня доставлять ему удовольствие. И в нем однажды я увидел свои черты. Он сиял от радости и темные глаза буравчики смотрели приветливо и дружелюбно.
Радость мою омрачила как-то одна маленькая неприятность.
Возле своего подъезда я увидел одиноко стоящую женщину. Поравнявшись с ней, она пытливо заглянула мне в глаза, и спросила:
- Вы ведь Рамис? Я сестра Гены. Мне надо с вами поговорить.
 Этого я и боялся. Я предложил ей зайти ко мне домой, но она отказалась. В своей квартире я чувствовал себя хозяином, и она знала, что разговор может произойти не по ее сценарию.
- Я хочу объяснить вам, что я ему в этой жизни как мать. И никого у него нет ближе меня. То, что вы сделали, чудовищно! Вы хоть понимаете, какую ответственность берете на себя?
- Извините, но я, правда, сделал то, что он просил?
- Он? А у меня вы спросили разрешения? – жестко спросила она, выпятив свой сильный подбородок.
- Как-то не имел возможности, - ответил я нерешительно. Я терялся перед этой своевольной женщиной. Она пришла отстаивать свое право на человека, очень ей близкого.
- Он такой же человек. И хочет отношений. Вы не должны забывать об этом.
- С кем отношений? С вами? – презрительно окинула она взглядом меня с ног до головы.
Я весь внутри сжался. Что со мной не так? Передо мной стояла незамужняя женщина, кажется чуть старше меня. Единственной ее отдушиной в этом  мире был ее больной братишка, в котором она видела смысл своего грустного существования.
- Я про таких как вы слышала, да и по телевизору часто показывают, вот только никогда бы не подумала, что серьезный мужчина, интеллигент,  и такими делами занимается. Тьфу! – сплюнула она возле меня.
- Мы с  Геной мы познакомились на сайте знакомств для ребят, которые ищут такие отношения, - ответил я, не смея взглянуть ей в глаза.
- Да вы даже не представляете, как тяжело жить с больным человеком. Кто будет за ним ухаживать? – начала она снова.
- Вы ведь можете приходить и помогать по хозяйству.
- То есть?
- Я сильно занят, работаю на полторы ставки. Если вас, конечно, это не затруднит. Я готов платить, чтобы в доме были чистота и порядок.
- Да вы что? Я на работу к вам пойду и расскажу всем, какой вы! Еще издевается! Гад! – выкрикнула она мне в лицо, забрызгав слюной. Только сильный человек способен так смотреть в глаза. Видимо моя последняя фраза показалась ей такой оскорбительной, что она, обдав меня волной ненависти, повернулась и пошла, выкрикивая проклятия.
 Работать мне и, правда приходилось много, и оставлять одного без присмотра Гену, казалось кощунством. Получается, он переехал ко мне, а меня нет дома. Я стоял за кафедрой и мысленно возвращался к нему, воображая, что же он делает в мое отсутствие. И было досадно оттого, что все так нелепо в жизни. Я тоже стал испытывать к нему чувство. Я боялся этого слова, а уж чувства тем более. Меня тянуло к нему с каждым днем все сильнее и сильнее.

- Гена, можно тебя попросить об одной очень важной услуге? – спросил я его как-то за ужином. Готовить было до того сложно и утомительно после работы, что порой приходилось заказывать еду на дом.
- Ага, - кивнул он.
- Поговори с сестрой, пожалуйста. Нам ее помощь крайне необходима. Ты голодный весь день ходишь. В магазин ходить не приучен.
- Я могу если по списку! - воскликнул он.
- Ты вот уже второй месяц живешь у меня, а она, кажется, так и не поинтересовалась как ты. Или она справляется о тебе по телефону?
- Да, мы созваниваемся. Я езжу иногда к ней, когда ты на работе.
- Вот как! – удивился я.
- А что, запираю дверь, вызываю такси и еду к ней.
- Понятно. На такси короче денег она тебе дает. И как часто ты ездишь к ней?
- Через  день. Она мне как мама.
- Это понятно конечно, но ты мне ничего об этом не говорил.
- Ладно. Скажу, ты просил.
Надо же какой странный парень. О чем еще я не знаю? Оказывается, они ездили к врачу два раза в неделю, на лечебную физкультуру.
И так, Нина стала приезжать к нам. Как же она меня, ненавидела. И как мне хотелось завоевать ее любовь. Я дарил ей подарки, но сам их преподнести не мог. И поручал это непростое дело Генке, но не услышал ни слова благодарности от нее. Возможно, мои подарки за их ненадобностью отправлялись в мусорный бак, а может, и скапливались в каком-то месте.
Мне совестно было просить у нее денег. Гена, наверное, получал немаленькую пенсию, но иногда бюджет скручивало так, что я даже терялся от невероятного количества потраченных средств. Сначала она не дожидалась моего возвращения и спешно покидала квартиру перед моим приходом, но где-то месяц спустя мы все же с ней увиделись. Был ее день рождения, Генка мне сказал о нем заранее, и я приготовил для нее скромный подарок.  Она в тот вечер забрала к себе Гену, и я остался ночевать один. Утром, я  настроился на дружественный лад, в одиночестве позавтракал и поспешил на работу.

- Можно тебя называть Рома? – спросил он как-то утром.
- Ладно, крестник, называй, как хочешь, - поцеловал я его в ушко.
- А чем мы будем сейчас заниматься?
- Давай для начала встанем, приведем себя в порядок, плотно позавтракаем и поедем на речной вокзал.
- О, как интересно, - сверкнул глазками он. – Там пароходы?
- Ну конечно! Ты же наш капитан!
- А-а, - рассмеялся он, громко. Я уже стал привыкать  к его неожиданным эмоциональным всплескам.
Я чувствовал ответственность за него и волновался, принял ли он противоспастические препараты. Бывало, мы забывали об этом, и наша беспечность отыгрывалась иногда по ночам. Привести скованную спину в норму, действительно было нелегко, тем более, если это происходило часа в два или три ночи. Итак, я стал ухаживать за ним как за своим ребенком.

Как-то посреди ночи я проснулся оттого, что почувствовал рядом с собой присутствие близкого человека. Я открыл глаза, света из прихожей было достаточно, чтобы разглядеть Генкин силуэт.
- А? Что случилось? – встрепенулся я.
- Я хочу сына, - произнес он глухим от волнения голосом. – А ты что, не хочешь?
Хотелось выругаться, но я вконец проснулся, и этого не сделал. Меня ошеломило его признание. И то, что меня, будят…. Черт, сколько же время? Я включил ночник. Часы показывали пятнадцать минут третьего.
- Гена, ложись ко мне, - предложил я, откидывая одеяло, приглашая его прилечь.
Он повиновался.
- Ну что с тобой вдруг такое? Приснилось что? Все пройдет, давай полежим немного, скоро утро, мне на работу, - стал я проваливаться в сон. И даже начал создавать образы, которые уносили меня в нереальное пространство, как вдруг Генка меня снова разбудил.
- Ты не хочешь  понять. Я хочу сына, слышишь? – расталкивал он меня.
- Да, что ты ёшкин кот, спать мне не даешь! - взорвался я. Можно было бы сказать, что сон как рукой сняло, но я такого еще не видел. Хотел бы я поговорить с тем засранцем, кто эту фразу ввел в литературу.
 Генка зашевелился, пытаясь выскочить из моих объятий. Чтобы, наверное, пострадать в одиночестве.
- Куда пошел? – резко дернул я его к себе. Я был в тот момент именно я. Без всяких экивоков, без масок, без желания угодить, кому бы то ни было. С обычным человеческим желанием поспать определенное количество времени, чтобы потом снова ринуться в социальную среду и продолжать притворяться, улыбаться, и делать все, что от меня требуют.
- Нашел время такие мировые вопросы решать, - сказал я, уже взяв себя в руки.
Генка барахтался в моей мягкой кровати, пытаясь  выбраться. Но я притянул его к себе еще сильнее.
- Поговорим об этом завтра, - стал я снова обволакиваться сном. – Боже мой, какой ты славный у меня.
Последнюю фразу не то подумал, не то произнес я.
- Отпусти, я не хочу с тобой лежать в одной кровати! – завозился он снова.
Я встал, обошел кровать и помог подняться Генке. Видя хрупкое тело перед собой, конечно же, я не мог причинить ему никакой боли. Я взял его на руки, чтобы отнести в комнату.
Он обнял меня цепкими пальцами. Холодными. Что-то проявилось в нем. Не то чувство благодарности, не то чувство любви и нежности, которое было так мало заметно.
Я положил его на кровать, и, увидев, как он укрылся с головой под одеялом, все же решил выяснить до конца, что его беспокоит.
- Гена, милый мой человечек, скажи, что тебя так разволновало? Из-за чего ты проснулся среди ночи? Может, сходим завтра  к врачу и расскажем ему о  твоих ночных страхах?
Я блефовал. Мне совсем не казалось это страхами. Обычное  желание мужчины, иметь собственную мужскую особь, и именно своего производства.
- Нет! – закричал он. – Только не к врачам. Они снова меня положат в психушку. Однажды мальчишки так довели меня  детдоме, что я распсиховался, и меня положили как шизика в больницу, где одни идиоты.
И рассказал он о том, что видел в этом скорбном месте.
-  Нина приходила, и все время только плакала. Я хотел ей что-то сказать и не мог. Там такие страшные лекарства давали, я даже толком не жевал ничего. А на меня орали санитары и выкидывали меня из столовой. Я голодный был потом до обеда, а может до ужина. Не знаю. Там ведь на обед не зовут, только кричат «Кушать» и все срываются. А есть, опять не получается.
- Да ты что? – удивился я. – Как такое может быть?
- Пригласили меня на консилиум, и сразу же: «Так посмотрите на этого урода». Я начал протестовать, что я никакой не урод. Они попросили доказательств. Я станцевал им польку, прочитал стихотворение Ахматовой, рассказал о странах, которые хотел бы посетить. О Нильсе Борне немного. Они переглянулись и похвалили меня. Какой я счастливый ушел от них. Я ликовал весь вечер, что меня не считают дебилом. А оказалось, что это они проверили меня на вменяемость. И группу сняли.
- Получается ты сейчас без группы? – удивился я.
- Нет, сейчас благодаря Нине удалось ее восстановить.
- Дай Бог, все уладится, - приободрил я.
- А ты верующий? К нам поп с попадьей приходили. Она такая добрая была, как мама всех любила. Мы ждали, когда она придет.
- А Нина тебя навещала?
- Конечно! Приходила и плакала. Я ей так и сказал, если ты будешь плакать, то больше не приходи ко мне. Я тогда под лекарствами был. Она кушать мне приносила и сама тоже ела. Голодная была. Она тогда у тётки жила, та как напьется, гонит Нинку. И мать нашу вспомнит, что, мол, непутевая она, кукушка там и все такое. Эх, мне бы хоть одним глазком на нее взглянуть. Фотографии есть, а что толку, - тяжело вздохнул Генка.
- Понятно, - шмыгнул я носом. – Надеюсь, не часто приходилось тебе там лежать?
- А я тебе говорил, что у меня переосвидетельствование было, когда восемнадцать исполнилось. Отправили меня, короче, на все четыре стороны. Ни работы, ни группы, ни своего жилья. Тетка к тому времени уже померла, вот мы и стали жить с Нинкой вместе.
Я тогда всего боялся. Так много было предметов разных, непонятных. Микроволновки там разные, электромясорубки. Зонта страшно боялся, когда он раскрывался. Нинка от души хохотала, что я такой дикий.
Я немного оклемался, и началось наше хождение по разным больницам. И везде нам говорили: «Он адекватен, все нормально. Сам может себя обслуживать. Пусть поступает в ремесленное училище».  Нинка и в детдом ездила и судом грозила, только никто нас не испугался особо. Где покушаем, где нет. И заболела Нинка туберкулезом. Потом у меня нашли эту заразу. Нинку положили в нормальную больницу, а меня опять в дурку. Там же я лежал когда-то, значит у них на учете. А раз лежал в психушке, значит в нормальную уже нельзя. Я тогда и не знал, что тубик так долго лечится. Вот и поставил подпись, что согласен на госпитализацию. Такое там творилось, ужас просто. Мужики с бабами в общей палате. Перегородками только разделены были. Вонь стояла страшная. Еще  от этих противотуберкулезных препаратов крышу сносило. Я так и говорил, что крыша едет. Надо мной смеялись санитарки.
Как-то во время обеда на меня упал один больной, да так, что опрокинул миску с супом. Я взял трость и заехал ему как следует. Ой, что тут началось? Меня схватили, и давай мне руки выкручивать. Санитары здоровенные. Я кричу от боли, они меня к кровати привязали, и  начали колоть какой-то гадостью. Хоть бы врач меня проведал, мечтал я, все бы ему рассказал. Потом через несколько часов меня развязали, но я уже ничего не могу говорить. Мычал только.
На следующий день гляжу в замочную скважину, в отделение заходит представительный такой мужичок с портфелем. Я пытаюсь что-то крикнуть, но он меня не слышит. Заходит верзила санитар,  нагибается ко мне и в лицо, слюной брызжет и  спрашивает: «Чё те надо?» Я ему говорю: «С врачом поговорить надо». А он мне: «Я врач. И чё? Пикни только! Чуешь, чем пахнет? поднес он к моему лицу здоровенный кулак, сырой могилой, понял!» и счастливый уходит, увидев, что я сник. Мне так захотелось в тот момент его превратить в таракана и раздавить.
Нина по воскресеньям ко мне приходила. И увидев меня как раз после тех уколов, зажала рот рукой, чтобы не закричать. Меня к ней вывели в какой-то рваной рубашке и коротких застиранных штанах. Увидела синяки на руках от подвязок и как закричит?
- Что они с тобой сделали, сволочи?
Я ей все рассказал, только медленно так, чтобы ничего не упустить. Мы долго в тот день с ней сидели. Она покормила меня чем-то вкусным. Потом свитер свой сняла и на меня надела. Тепло так сразу стало, как дома.
Правда, он куда-то потом пропал. Очки отобрали, хотя они из пластмассы, а не из стекла. Короче, остался я без тапочек, которые мне подарила попадья и без средств гигиены.
А однажды ночью приключилось одно событие. Меня разбудил один дед и попросил принести ему крепкого чая. Я постучал в дверь. Открыла заспанная санитарка, готовая врезать если что.
- А можно у вас попросить горячего чая? – обратился  я как можно галантно.
- Чего? Чай? Да какой тебе чай, доходяга. Ляг и лежи.
- Это не для меня, - сказал я, но она уже захлопнула дверь и материлась от души.
- Какие же они сволочи, - запыхавшись, сказал дед. - Принеси мне хотя бы воды из бачка.
Я подошел к алюминиевому бачку и наполнил  кружку, чтобы отнести, но увидел, что она прикреплена цепью. В бачке было воды чуть-чуть, поэтому я спустил его на пол и потянул за собой. От грохота снова проснулась санитарка и как влепит мне сзади чем-то. У меня тут же кружка и выпала из рук. Все расплескалось. Я скорее доковылял до кровати и укрылся с головой под одеялом. Зубы стучали от холода. И страшно стало, что снова привяжут и начнут колоть дрянью.
На утро меня разбудил, сердитый голос:
- Сколько может продолжаться этот беспредел? Ты кто такой вообще?
Я открыл глаза не понимая в чем дело. Передо мной стоял тот представительный мужичок, которого я видел однажды в вестибюле. Теперь он был в накрахмаленном белом халате.
- А что такого? – спросил я.
- Ты, почему нарушаешь порядок? – зло сверкали его глаза из-под очков. – Почему ты чифирь просил среди ночи?
- Да вообще-то я не для себя. Меня вон тот дедушка попросил горячий чай принести, - показал я на кровать. Она оказалась застелена по-новому.
- Так это для него? – растеряно, спросил врач.
- Да. А где он? – я, кажется, не проснулся еще. – Его забрали домой?
- Верно, забрали, - грустно улыбнулся врач. – Надеюсь, ангелы.
- Так он что, умер? Блин! Вот почему он попросил чай! А я его так и дал ему. Что теперь делать?
- Не переживай так, ты ни в чем не виноват, - положил он мне руку на  плечо.
- И потом, разве это тебя как-то касается? - в то же мгновение изменился доктор.
Он дальше пошел по отделению, разглядывая больных. За ним увязался какой-то дурачок, который все время крестился, и начал ныть, как сильно  хочет домой. Тут врач строго на него посмотрел и сказал:
- Ты думаешь, мне хочется  держать тебя здесь? У тебя больные легкие. Обессилишь, и креститься не сможешь. А разве нужен Богу такой больной?
- Нет, нет, что вы, - сразу перекрестился мужичок. - Господи помилуй!
И пошел он дальше. И тогда я подумал, что доктора это БОГИ! Нет, правда, их все боялись. Они нажимали на звонок в своем кабинете и санитары со страхом шли на этот звонок, как на казнь. Больных же приглашали к себе по одному и не так часто.
После плотного завтрака за мной пришла санитарка и повела меня в ординаторскую. Усадила она меня на стул. До врача мне было метров шесть не меньше. Дом старый, дореволюционной постройки, потому кабинеты были огромные. И стул так далеко стоял для профилактики. Чтобы больные не заразили врачей.
Профессор Трубников, как было написано на  двери, попросил меня рассказать немного о себе. Я прищурился, на столе лежала большая папка. Я ее помнил с детства. Туда записывали всякие разные вещи обо мне.
- Гена, скажи, ты проявляешь интерес к мужчинам? – спросил он громко.
- Нет, а  с чего вдруг? – спросил я.
- Вот здесь написано: «Проявляет интерес к мужскому полу, неоднократно был замечен на взаимной мастурбации со сверстниками»
- Ну и что? Там все этим занимались! – вспылил я.
- Знаю! – крикнул он, так громко, что у меня в ушах зазвенело. Я даже вздрогнул. Стало до того обидно, что на меня так орут.
Он внимательно посмотрел на  меня, потом, кивнув, что-то записал себе в журнал. Потом спросил, какие книги я читаю. Какие авторы мне нравятся больше и почему. Когда я впервые попробовал курить и заниматься онанизмом. Что я испытываю при этом. Когда последний раз я занимался этим. Потом спросил, что я испытываю, когда у меня происходят вспышки гнева и помню ли я себя в те моменты.
- Понятно, но ты никогда об этом не рассказывал раньше. Ну, там, про онанизм и все такое, - заинтересовался я.
- А что, у нас никогда в детдоме это не было секретом. Все этим занимались.
Однажды к нам из колонии привезли ребят, такие они были плохие. Сразу стали придумывать какие-то порядки. За фрукты круглой формы не касаться руками и не есть их, за бананы там, огурцы тоже. Но недолго они с нами жили, их забрали к себе баптисты. А мы потом полгода не могли притрагиваться к этим фигурным штукам. Как нас ругали учителя, ты бы знал. Приходили в класс и заставляли каждого съесть перед всеми по банану.
Я рассказал врачу о том случае в столовой, как обжегся горячим супом из-за дурака, который на меня упал. Он слушал меня, отводя взгляд в сторону, когда я заговаривал о том, как издевается медперсонал над больными.
- А что беспокоит тебя лично? – спросил он строго.
- Ну, не знаю, - задумался я. – Хочу быть здоровым, выйти из больницы скорее. Быть кому-то нужным.
- Абстракцию на потом! – улыбнулся он. – Что тебе надо сейчас. В данную минуту?
- Я хочу нормально видеть. Мне нужны очки, мыло, зубная щетка, паста, которую у меня отняли. Матушка-попадья принесла мне мягкие теплые тапочки, а их кто-то украл ночью. И Нинкин свитер еще хочу, чтобы вернули.
Врач тут же нажал на звонок и попросил санитарку, чтобы зашла сестра хозяйка. Он спросил ее, что она знает о моей пропаже, та сказала, что ничего даже не слышала об этом.
- Так, садитесь, пишите заявление! – строго сказал он.
- Да вы что, я, правда, не знаю.
- У мальчика пропали вещи. Хорошо, если они сегодня найдутся. До прихода матушки Софьи. Я понятно выразился?
Сестра хозяйка стояла растерянная, не зная, что сказать. Кажется, хотела нагрубить врачу, но сдерживалась, как могла. Страшная она была бестия. Рвала и метала по отделению, заставляя по двадцать раз мыть полы в одном и том же месте. А однажды вынесла с мужем, который за ней приехал большой круг сыра из кухни. Мы даже его не попробовали. Там отделение с интенсивным питанием, туберкулезники же все-таки. Яйца иногда делили на половинки. Ну, это смотря, какая смена была. Некоторые всего брезговали и тогда мы сытно и вкусно питались  весь день.
Там Яшка был один, дурачок. Прятался ото всех, где темно и спал там. Все время спал. Улыбался всегда. Пришла его пенсия, к нему подходит старшая сестра, и говорит: «Ну, Яшенька, пойдем, покушаем. Клубничную газировку тебе купили, колбаски. Хочешь?» тот: «Да, хочу!» И улыбается. Его к себе в комнату, газировкой там его напоят, колбаски отрежут. Сыра там, конфеточек дадут. Вот и вся пенсия. А он счастливый ходит, ириски сосет.
А мне так было себя жалко, что у Нинки нет денег, чтобы часто приходить. Да и сама на больничном была. А у меня даже пенсии не было. Эх! – вздохнул он.
- Это уже позади, Гена, не волнуйся так. Я точно не позволю, чтобы все это повторилось. Обещаю! – сказал я, крепко его обняв.
- Ой, ты все сидишь на полу, а  я тут все говорю. Ты ложись ко мне. Включи кондишен на обогрев и сразу согреешься, - попытался он меня поднять.
- Пойдем,  что-нибудь пожуем. Я прошел на кухню, заслоняя рукой часы, чтобы не видеть сколько время.
Генка обогнал меня и с радостью нажал кнопку. Чайник хрипло заурчал.
- И что было потом? - спросил я налив каждому по чашке цикория. Чай взбодрил бы нас настолько, что о сне можно было забыть. А я еще надеялся урвать, хотя бы часика два.
- Потом после обеда, когда я лег спать, увидел под подушкой пакетик с моими вещами. Я так обрадовался тогда. Сразу надел свитер. А тапочки спрятал под матрас. Потом всегда так делал.
На следующий день ко мне стали как-то по-другому относиться. Меня в столовой посадили за самое спокойное место, там у нас рабочие питались. Ну, те, кто там бидоны с едой приносил и всякую тяжелую работу выполнял. И ко мне они тоже стали по-доброму относиться. Меня больше никто не выгонял из столовой. Хотелось выздороветь быстрее, чтобы выйти из этой больницы.
Профессор попросил меня, чтобы я позвал Нину к нему на разговор в будний день. И вот она пришла, они о чем-то долго беседовали. Помню, Нинка вышла из кабинета вся красная. И потом начала меня уговаривать, чтобы я собрался с силами и выдержал шесть месяцев. Оказывается столько нужно для пожизненной инвалидности. Я чуть не разревелся от обиды. Нинка уходила, и все время шмыгала носом, но уже больше не плакала. «Я к тебе каждый день буду приходить, Генка, ты только держись, говорила она. Принесу все, что хочешь, ты только скажи».
И началось мое привыкание к этим условиям. Врач часто вызывал к себе в кабинет. Рассказывал о своей любви к животным. Показал мне на большом ноутбуке красивый фильм про кошек. Приносил мне книги приключенческие. Я читал и ни фига не понимал. Только прочитаю одно предложение и сразу его забываю. Врачу не сказал, побоялся. С тех пор я вообще книг не читаю.
Нина потом договорилась с профессором, чтобы забирать меня на праздники домой. Вот тогда я от души мылся. Ты представить себе не можешь, какие там были помывочные дни. Фу, вспоминать не хочу. Так противно. Но все равно было интересно наблюдать за молоденькими ребятами. Они принудчики были. За разбой кажется. Я рот однажды раскрыл от удивления, когда их увидел. Такие красавцы.
- Слюнки потекли? Смотри, смотри, где еще увидишь! – рассмеялся один, глядя на меня. Я сразу отвернулся. Но потом все равно украдкой за ними поглядывал. Потом они, часто глядя в мою сторону, шептались и громко ржали. Но с обычными больными они никогда не общались. Только с медперсоналом.
Прошли, наконец, эти длиннющие полгода и меня, отпустили на свободу. Целый год мне потом снился этот дурдом. Так хотелось остаться одному. Ничего не делать и никого не слышать. Я Нинке так и сказал, что хочу жить отдельно. Она поехала к врачу о чем-то посовещалась. Потом нашла какую-то старушку неподалеку от нас и начала за ней ухаживать, а ко мне приезжала, чтобы прибраться и приготовить покушать.
- Рамис, ты что, спишь – начал он трясти меня за плечо. – Блин, я ему рассказываю, а он спит!
- Нет, нет мой золотой! – сладко зевнул я.
И я, все же набравшись храбрости, взглянул на часы. Время было полчетвертого утра. Можно было еще немного вздремнуть.
- Пойдем, покемарим немного, - обнял я Генку.
Мы устроились на его кровати. Я притянул его к себе и нежно поцеловал в шею.
- Спасибо тебе!  Мне так легко стало на сердце. Потом эти мысли. Зачем я живу на Земле, если после меня ничего не останется. В чем секрет моего существования.
- Теософию оставим на завтрак, - сказал я заплетающимся языком. Генка больше меня не мучил, а тихо и кротко уснул.
На следующее утро я старался не подавать виду, что у нас был долгий разговор. Да и нельзя мне было так сильно об этом думать. Мне предстояло провести шесть академических часов, а это немало. Я силился успокоить себя, что подумаю об этом чуть позже.

- Дорогой, будь умницей, у меня «окно» сегодня в двенадцать. Может, заскочу, - поцеловал я, уходя на работу.
Он резко отшатнулся.
- Ты как Нина, меня опекаешь. Вы сговорились! Не хотите оставить меня одного. Мне нужна свобода, понимаешь? Я хочу сделать себе кофе, выкурить сигарету, подумать о чем-нибудь в одиночестве. А ты каждую секунду стоишь надо мной. И Нинка тоже.
- Не понимаю  о чем ты! – удивился я. Вот это номер!
Оказывается, он хочет остаться наедине с самим собой. Действительно, это неправильно так поступать с живым существом. Какие же мы дураки. Какие бесчувственные в своем эгоизме. Мне стало ужасно стыдно, я покраснел и вышел на балкон.
Глядя на просыпающийся город, я задумался, а правда ли они с Ниной брат и сестра. Внешнее сходство было едва заметно, но если Нина скрывала внутри себя целый мир, полный трудностей и разочарований, то Гена был совершенно для меня недоступен. О чем он думал, когда возникало желание? И как оно у него возникало? Какие участки мозга работали более интенсивно, все это было сплошной загадкой. Да мне и не хотелось особо вникать в это его состояние, потому как он нравился мне, и чувство непомерной жалости порой переполняло меня. Понимал ли он это, не знаю.
Я часто спрашивал его, что если мы расстанемся. И тогда он снова переставал понимать, как это возможно. Проанализировать будущую ситуацию для него было почти невозможно. Угнетало все же одно, я не знал как себя вести во время его приступов негодования и то, как их можно предугадать.
Что касается секса, я не был достаточно удовлетворен. Мне не хотелось причинять ему боль, и я всегда прислушивался к его состоянию. Начитавшись всякой дряни о том, как ведут себя больные ДЦП во время секса, я  боялся пены у рта и прочей ерунды. И всегда удивлялся, что никаких подобных проявлений не было. Гена и, правда был физически крепок  и вынослив, он каждое утро в отличие от  меня занимался физзарядкой.

- Нина Васильевна, лето проходит, а мы так никуда и не съездили, - начал я разговор однажды.
Я смотрел на нее и силился понять, почему такая благовидная, сбитая тетка так странно относится к мужчинам. Светло-русые волосы были аккуратно собраны в хвост. Она хорошо следила за собой. Я был почему-то благодарен ей за это, но, ни разу не похвалил ее за опрятный внешний вид.
Несколько минут она упорно молчала, но когда пауза затянулась чуть дольше положенного,  все же произнесла:
- Мы с Геной уезжаем на дачу из города. В этом году вот  не захотел.
- Да вы что, правда? А он мне не рассказывал никогда об этом.
- Я ему не велела ни о чем таком говорить. Секреты он еще все выбалтывать будет…
«Всяким» закончил мысленно я за нее.
- Мы ездили с ним в лес, ему там почему-то не понравилось. А скажите, он давно занимается спортом?
- Гимнастикой вы хотите сказать? Это же разные вещи, вы, что не понимаете? – почти не разжимая губ, произнесла она.
- Ну, хорошо, пусть так! – сдался я. Разговаривать после такого занудства расхотелось, и я встал из-за стола, не забыв поблагодарить Бога за еду.
- Вы, что верующий? – удивилась она.
- Так приучен с детства, - уклончиво ответил я.
- Ммм, - протянула она, как-то совсем по-другому на меня посмотрев.
Она меня все также презирала, пытаясь уколоть как можно больнее. Зная, что я буду молчать, изощрялась в этом своем коварстве еще больше. Я понимал, что должен молчать, ибо это было похоже на провокацию с ее стороны. И  в который раз я убедился, что с женщинами не умею находить общий язык.
К Генке я стал относиться тоже как-то странно. В нем появились, а вернее проявились такие качества, которых я раньше не замечал.
Он делал все так, как ему было нужно, абсолютно не считаясь со мной. Если ему хотелось курить, то он закуривал прямо в том месте, где находился. А мои просьбы просто игнорировал. Просто делал так, как было удобно. Готовить и подавать на стол приходилось мне, укладывать его на ортопедическую кровать тоже. А еще надевать обувь и зашнуровывать ботинки перед тем, как идти  на работу. Генка привык вставать рано, потому угрызений не возникало, что ни свет, ни заря поднимаю его с постели. 
Я не просил секса. Только лишь по его выпуклому бугорку чувствовал, что он хочет разрядиться. Никогда я не чувствовал вину после секса с кем бы то ни было, но это чувство стало появляться у меня все больше и больше. И однажды я спросил его напрямую:
- Гена, скажи, ты живешь со мной ради секса?
- Не знаю, - ответил он, не вникая в суть вопроса.
- А если я не буду делать тебе минет?
- То есть как? Ты не хочешь? Я тебе не нравлюсь?
Услышав этот однобокий ответ, я немного успокоился. Но частенько просыпался среди ночи, с ужасом осознавая всю серьезность собственного поступка.
Чего ради я согласился перевезти его к себе? И долго ли будет продолжаться наш союз? А если мы вдруг охладеем друг к другу? Я ненавидел собственное непостоянство, всегда пытаясь дать ему объяснение.  То партнер не так сидит, то не так говорит, то боязлив до крайности, то ревнив без причины. И таким образом успокаивал себя, собственное эго, надеясь встретить кого-нибудь, кто достоин меня и будет любить до беспамятства.
Генка становился с каждым днем все более раздражительным. Ему все не нравилось. То подушка казалась ему холодной, то ему дуло из окна, то капал кран в ванной и он из-за этого не мог уснуть. Все это я воспринимал как само собой разумеющееся, и вставал посреди ночи, чтобы успокоить его. Порой сам перебирался на  жесткую кровать и, обхватив худую спину, шептал ему на ушко, как сильно его люблю.
Ему необходимы были успокоительные препараты, а я не знал какие именно. Я даже не мог спросить об этом Нину, потому что она всегда удалялась из дома к моему приходу.
А как-то вечером мне заявил:
- Я хочу тебя трахнуть! Прямо сейчас. Раздевайся.
И я подчинился. То ли потому, что долго этого ждал, то ли мне стало очень любопытно, как это произойдет. Понравилась его грубость. Передо мной стоял с пылающим взглядом вроде тот же Генка, но немного другой. Я впервые увидел в нем жгучее желание зверя.
- Извини, но мне надо привести себя в порядок, - сказал я, удаляясь в ванную.
- Если не появишься через пять минут, я приду и оттрахаю тебя прямо в ванной, – крикнул он.
О, как здорово! Надо же! Я не знал, как реагировать. То ли это его очередная блажь, то ли еще что-то.
Я не заставил себя  долго ждать и когда вошел к нему в комнату, увидел его лежащим на кровати. Он разделся, лучше бы он этого не делал. Он совершал такие поступки, которые нельзя было совершать. А учить его я не собирался. Потому тоже разделся и повернулся к нему спиной. «Чертовски жесткая кровать», подумал я, включая кондиционер на обогрев. Я не знал, что сказать, не я был инициатором этого процесса. Я ждал, что же будет дальше.
- Не бойся, я купил смазку, - сказал он, обжигая меня холодным гелем. И тут же ворвался. Я инстинктивно подался вперед, но он ухватил меня цепкими пальцами и вернул обратно, в удобное для него положение.
- Не дергайся! – зло произнес он.
Я старался не возникать, стало интересно, как долго это будет продолжаться и скоро ли закончится. Не кончалось. Прошло минут десять, мои чувства уже успели смениться. Кайф прошел, потому снова стал осязать окружающую обстановку. Я почувствовал, что Генка измотался, потому, повернувшись к нему, спросил:
- Может, хватит?
- Ещё немного! – прохрипел он. Я изловчился его поцеловать и даже язычком с ним встретиться, и почувствовал, какой он холодный.
- Давай повернемся на другой бок, - произнес он, подтолкнув меня в спину. Я повиновался. Встал, обошел кровать, и лег на другой бок. И продолжилось то же самое. Но вот в какой то момент почувствовал, что еще немного и Генка разрядиться.
-  Мм, - стонал он. Его била дрожь, он цеплялся за меня, оттягивая кожу на бедрах.  Я не мог понять скованность это,  или то самое проявление  оргазма, который он всегда так тщательно скрывал. Я постанывал ему в такт. Но спустя минуты полторы он успокоился.
- Ох, - откинулся он на подушку.
- Спасибо, - сказал я, поцеловав его в губы.
- Ты знаешь, я думал, умру от счастья, когда кончал. Ни разу в жизни такого не было.
- Это же здорово! – улыбнулся я. – Повторим как-нибудь?
- Обязательно! Прости, что я был таким грубым с тобой. Я так боялся. Все-таки первый раз.
- Я не в обиде, мой милый.

Я раскрывал перед Генкой душу, рассказывал о своих предпочтениях и желаниях. Он слушал, часто с отсутствующим видом. Он просто не мог еще привыкнуть к обычной речи. Что с ним кто-то разговаривает. Одиночество, в котором он находился так долго, уже внесло  изменения в его поведение. Часто мы смотрели ужасы нашей повседневной жизни по телевизору. И снова его не особо волновали чужие страдания. Он жил в каком-то ином мире, любил фильмы про животных, о разных путешествиях и странах.
Генка вошел во вкус и стал постоянно требовать от меня близости. Доходило до того, что начинал домогаться даже перед работой. Будил меня прикосновением крючковатых пальцев, слюнявил мочку уха и о чем-то шептал. Так я просыпался.
- Привет, милый! Ложись на бок, я хочу тебя! – говорил он уже громко, возбуждаясь.
Секс для меня всегда стресс, а с проникновением тем более. Генка выматывал меня подолгу. И чтобы не опоздать на работу, я умолял завершить это сладострастное по своей сути действие.
Оргазм его продолжался довольно долго и к этому я никак не мог привыкнуть.  Он бился около минуты, а то и больше, а  я ни разу так и не смог спросить, что он испытывает, когда так судорожно и долго кончает.
Я быстро ополаскивался, брился, вызывал такси, наспех перекусывал что-нибудь на ходу, обжигаясь, горячим кофе, и убегал, целуя своего друга на прощанье.
Генка мне почему-то никогда не помогал. Вернее не проявлял обо мне заботу. Ведь вроде благодаря мне, он получал удовольствие. И в то же время я понимал нелепость своего желания. Дело было даже не в плохой социализации, а в его моторике. Называть же его недееспособным я просто не имел права. Нельзя было обвинять его в сухости и безразличии. Он жил так, как ему хотелось. Без особого чувства благодарности. Так было изначально, только я этого не замечал, так как сам был зациклен на своих чувствах.
Чувство доброты и понимания другого близкого тебе человека необходимо прививать с раннего детства. Я понимал, что не составит большого труда учить Генку добрым поступкам. Возникло это желание после того, как он страшно разозлился, что я решил обнять его вечером, придя с работы.
Видимо пресытившись сексом, я становился для него на какое-то время не нужен. Поначалу я сильно обиделся, лишь потом, проанализировав ситуацию, понял, что реагирую так остро только из-за своего ЭГО, невероятно огромного.
Мы перестали разговаривать, и я понял, что обида привела к тупиковой ситуации.
В один из дней я вернулся после работы поздно вечером, отмечали День Рождения коллеги. Генка не спал.
- Где ты был так долго? – нарушил он молчание.
- А, привет! Мы вот тут погуляли, - весело ответил я. От шампанского кружилась голова, да и съедено было немало вкусностей.
- Мы так давно с тобой этим не занимались. Я хочу! – сказал он, приближаясь ко мне.
- Ой, подожди! Давай оставим на потом, мне что-то сегодня не хочется. Да и время позднее, завтра на работу. Генулик, иди спать.
- Нет, ты не понял. Я хочу тебя! – сказал он грозно. – Быстро!
Я испугался. Никак не мог понять шутит он или нет.
- Ты разве не понял, что я сказал? Я не хочу сегодня! – еще тверже объяснил я.
Мы стояли друг перед другом. Он в голубой футболке, невероятно худой с выпирающими ключицами. Это было особенностью его заболевания. И я, в костюме и галстуке, чуть выше его. Силы были неравные. И что это взбрело ему в голову настаивать и, причем в таком тоне?
Он впился глазами в узелок на галстуке. Я поспешил его снять.
- А на работе знают, что ты пидор? – пробуравил он меня взглядом.
- К чему это ты? – взял я его за руку. Контакт с ним  стал мне крайне необходим в тот момент.
- Просто спросил, знают ли твои коллеги, что у тебя есть друг, который остается на целый день и ждет тебя? – Для Генки это пространное объяснение тяжело давалось, но в тот момент он говорил чувствами. Он боялся, что не сумеет ясно выразиться.
- Мне иногда кажется, что под кроватью кто-то есть. Сидит и насмехается надо мной.
- А кто у нас там? А, ну давай выходи! – встал я, на четвереньки, залезая под кровать. – Ау! Где ты?
 Я вылез, отряхнул брюки.
- Может, он где-то в другом месте? – дурачился я.
- Ой, ну что ты, не надо так. Как в дурдоме, - побледнел Генка. – Помню, к нам одного парня привезли, он от армии косил. Ему змеи мерещились повсюду, черви разные. Подходит он однажды к Трубникову, встает на четвереньки и лает. А профессор задрал халат,  опустился на пол, и тоже давай на него лаять. Лаял, лаял, а тот парень как засмеется. Трубников хвать его за ухо и к себе в кабинет увел. Жуткое было зрелище.
- Понятно. Тогда не говори всякой ерунды. И еще, можно попросить тебя сделать одну вещь? – спросил я и, не дожидаясь его согласия, добавил: - Это касается наших с тобой отношений.
- Конечно! – сверкнул он глазками.
- Мне хочется, чтобы утром мы желали друг другу доброго утра и целовались, когда я ухожу на работу.
- Да? А зачем? – спросил он недоумевая.
- Мы любящие друг друга люди. Пусть так проявляются наши теплые отношения.
- Хорошо, я тебя выслушал, - выдал он дерзкую фразу, так сейчас распространенную в молодежной среде. И только после того как он ее произнес, я понял, почему  это высказывание приводит в бешенство многих родителей.
Эта его фраза заставила взглянуть на него по-другому. Генка легко одевался в одежду больного несмышленыша, хотя прекрасно владел ситуацией и нашел что ответить. Он также хорошо адаптировался к новой для него обстановке, перезнакомился почти со всеми соседями в нашем подъезде.


И все равно я ловил себя на том, что я счастлив. Студенты, глядя на мой сияющий вид, перемигивались между собой. Догадывались  ли они что, а вернее кто заставляет меня так сиять?
Друзей и приятелей я больше к себе не звал. Не знал я как им всем объяснить присутствие в моем доме молодого не совсем здорового человека. Если бы я, допустим, признался кому-нибудь о том, какой выбор я сделал, меня бы не поняли. Или же увидели в этом корыстный интерес. Хотя такая ли уж корысть, то, что я совершил? Фактически наплевав на собственную свободу, наступив на горло своему честолюбию, я претворил в жизнь, то, чего вряд ли кто делает.
Оскорбленная Нина, грозившая меня разоблачить перед руководством института, больше не шантажировала меня. Я силился понять, о чем она думала, глядя на наши отношения с Геной, и  не находил ответа. Мы были также далеки друг от друга, как и в первую нашу встречу. Генка мне рассказывал, как она подробно расспрашивает об отношениях со мной, а он, бесхитростная душа, кажется, все ей выкладывал.
Однажды Гена во время секса разошелся настолько, что выпалил:
- Открой рот,  сука! Глотай, тварь! Быстро! – пытаясь кончить на меня. И больно ухватил за волосы и притянул к себе. Билась, изливаясь во мне его плоть. Я чуть не задохнулся. Было так неожиданно, но все равно приятно. Несколько дней я ходил от этого под впечатлением.

Как-то я прилег отдохнуть после работы, и проснулся от громких разговоров. Речь говорящих была невнятной. И мне стало немного не по себе. Я не включая свет, решил дождаться, когда они уйдут. Долго я так лежал. И вот из кухни вышел трясущийся парень, поддерживая свою перебинтованную руку. Движения его были настолько неровными, и жутко тряслась голова, что я от страха зажмурился. Когда я их открыл, то увидел проходившую девушку в длинном платье, видимо, чтобы скрыть больные ноги. Она шла, держась за стену, оставляя  пятна на обоях. Они  потихоньку выплыли из квартиры. За ними следом вышел и Гена, не было его где-то минут пятнадцать. Я уже заволновался.
- Только что такси подъехало, мы там, на улице сидели, курили, - произнес он, увидев меня на кухне, как я мою за ними посуду. 
- Умоляю, избавь меня от этих «компрачикосов»!
- Что ты, они мои друзья.
- Мне неприятно их видеть. Мало того, что я живу  с тобой, так еще и друзей своих привел в мой дом. Чтобы такого больше не было.
- Тебе плохо со мной? – пытливо разглядывал он меня, силясь понять смысл моих произнесенных слов.
- Мне надоело слышать твое вечное недовольство. Я все делаю, чтобы тебе угодить. Ты не представляешь, как мне тяжело!– заорал я и с силой ударил сковородой по столу. Потом стукнул еще раз и еще. И бил до тех пор, пока рука не устала. На месте ударов образовалась вмятина, до такой степени я разошелся. Я оглядел кухню, Генки уже  не было.
Я заскочил в зал, но и там его не увидел. Заглянул в ванную, она была пуста. Подергал входную дверь, к ней никто не притрагивался, после того, как я ее запер. «Балкон!» - с ужасом подумал я.
Я осторожно открыл балконную дверь. На перилах одиноко свисала его куртка. Схватив ее, я стал вглядываться вниз, но тут почувствовал запах табачного дыма. В самом углу сидел как забитый зверёк Генка. Он докуривал трясущимися руками сигарету и со страхом ждал, что я стану делать.
- Пойдем в комнату, здесь холодно, ты простудишься, - сказал я, потрепав его по макушке.
- Не троооогай! – завопил  он.
- Что ты, что ты? Успокойся! Прости меня! Ну, хочешь, ударь меня. Только прости! - Я сел рядом с ним и начал его осыпать поцелуями. Его продолжало трясти. И все же мы поднялись и прошли в комнату. Я уложил его на кровать, скинул его большие ботинки и прилег рядом.
- Прости, мой хороший!– прошептал я, ища его губы. Трудно описать, что я чувствовал в тот момент. Сменявшиеся один за другим состояния слепой ярости на ужас потерять своего любимого друга, потом  облегчение и новая волна ужаса от его душераздирающего крика и этот такой удивительно-нежный поцелуй. 
- Я хочу умереть, - сказал он как-то отрешенно. – Вам сразу станет легче. И тебе и Нинке.
- Ой, не говори так! – обнял я его. – Не надо!
- Ты меня не любишь. Ты просто ухаживаешь за мной.
- Я очень люблю тебя, маленький мой! – я тщательно подбирал слова. Будь я со здоровым человеком, я бы и объяснялся по-другому. Его желание умереть, было отчаянием, до которого довел я, его близкий друг, его «вселенская» половинка. Какой же я гад, после этого!
Он запомнил нашу ссору. Я это чувствовал еще много дней. И если он даже улыбался и заливался веселым смехом, он теперь ждал от меня новой вспышки агрессии. И за это мне было совестно. Я буквально облизывал его, вымаливая, таким образом, прощения за свой недавний поступок.

- Сегодня в аптеке.… Это…. Ну….  Женщина говорит: «Погода то, какая, целую неделю жара стоит, а на  выходные опять дождь. Вот ведь что делают, а!» и все рассмеялись, я тоже.
- Не мешай, пожалуйста, я готовлюсь к завтрашнему дню, - ответил я автоматически. 
- А что ты всё готовишь? Это Нина приходит и готовит, а ты живешь тут на всем готовеньком! – зло произнес он.
- Это она тебе так сказала? – оторвался я от монитора.
Но Генка отвел глазки в сторону и промолчал.
- Мне действительно нужно подготовиться к завтрашнему дню. После поговорим, хорошо? Помолчи минут тридцать, прошу тебя. Мне необходимо сосредоточиться. Только и всего.
- Мне Лёнька вчера звонил, хочет прийти.
- Только не сегодня. Когда меня дома не будет.
- Ты их не любишь. Они меня теперь тоже не любят, - тяжело вздохнул он.
- Почему это? – откинулся я на спинку стула.
- У них нет секса, а у меня есть.
- Так ты им что, рассказываешь об этом? – у меня рот раскрылся от удивления.
- Не, они сами говорят, что я другой стал и на эти темы мало общаюсь. Они мне порнушку принесли, я ее так и не смотрел еще.
Я лишь поцеловал его от радости, за его открытость.
- Генка, миленький, иди на кухню, посиди спокойно. Или вот тебе деньги, купи наушники, ты, кажется, порвал свои недавно.
- О, так много! – обрадовался Генка, и его как ветром сдуло. Это мне как раз и было необходимо. В тишине я, наконец, с головой ушел в начатую работу. А когда все закончил,  решил разузнать о профессоре Трубникове. В интернете я наткнулся на один сайт, в котором он давал интервью одному центру для больных ДЦП. Потом позвонил туда по указанному телефону и вышел на него. Мы поговорили недолго, и он пригласил меня к себе домой.

Профессор был уже на пенсии. Жил в однокомнатной хрущевке, где-то на окраине. При входе в его квартиру резко ударил кошачий запах.
- Это самые близкие мои друзья, - сказал он, положив одну себе на голову. И тут же улыбнулся. – Очень лечат!
Я рассказал о проблеме с Геной, и он меня спросил:
- Кем вы ему приходитесь?
- Друг, - ответил я.
- Какой друг? Близкий? И насколько близкий?
И я признался, как с ним познакомился.
Профессор внимательно слушал. Кажется, ему нравилось, что с ним общаются. Было видно по его состоянию.
- Я сделаю все что смогу, обещаю. Ему необходима комплексная реабилитация и довольно по интенсивной методике. Положительная динамика наблюдается даже после двухнедельного курса терапии. Мануальной, психотерапевтической. Практикуют мои ученики. Сам уже никуда не выезжаю. Устал немного. А насчет Гены я похлопочу. Он вам не говорил, что ему незаконно сняли группу?
- Да, он мне рассказал, что ради этого ему пришлось пролежать целых полгода.
- Я и тогда много занимался с Геной. Это был мягко скажем дезадаптированный молодой человек. Первое время он спал укрывшись с головой. Потом я поставил ему ширму возле кровати, чтобы никто не нарушал его пространства. Аутическая форма поведения. И я понял, что если не помогу ему, то он пропадет как человек, как личность. Я научил его пользоваться компьютером. Меня тогда временно поставили  в то отделение. Скверное было место, скажу я вам.
- Он рассказывал мне, что там пришлось ему пережить.
- Да, забыл сказать вам, что кроме гомосексуальных наклонностей, у него также присутствует небольшой коэффициент садизма. Он проявляется как-нибудь? – внимательно поглядел на меня профессор.
Я слегка покраснел. Не мог же я признаться, что Генка иной раз принуждал к сексу. Причем догадывался, наверное, как это больно.
- А вы приезжайте с ним завтра.
- Постараюсь, конечно. Но не знаю получиться ли его уговорить. Он так боится врачей.
- Очень его понимаю. Но вы скажите, к кому едете. Он доверял мне раньше. Вы же не в психиатрическую больницу его везете.
Я лишь кивнул. Разглядывая этого пожилого человека, профессионала своего дела, я поражался, как богата наша страна такими людьми. Гена был одним из тысяч, кому он помог за всю свою трудовую деятельность. И как доживает свои дни этот умный человек? В однокомнатной квартире, с кошками, которые составляют ему компанию, скрадывая одиночество. На исхудалом лице читалось благородство, умудренность жизнью, чувство справедливости. Лукавить перед таким человеком было бессмысленно.
Придя домой, я все же решил поговорить с Геной о предстоящем визите.
- Гена, милый, - уговаривал я, - Пойми же, наконец, что тебе необходимо пройти интенсивную реабилитацию.
- А вдруг меня опять закроют?
- Не посмеют. Это не больница, а что-то типа санатория.
- А Нина возила меня однажды в Евпаторию. Какой там ужас. Такое было ощущение, что снова попал в детство. Вспомнил, как меня заматывали в гипс, он потом сох дня три. Потом этот тутор на ногу надевали на ночь. Опять эти злые колясочники, твердолобые медбратья и массажисты. Одной левой меня хватали и клали на топчан. Как же тяжело было доказать свою ДЦПшность. По документам только шиза выявлялась. «Привезите, говорят его историю болезни, чем он болел в детстве, тогда посмотрим». Нина умоляет  их: «Он история болезни, вы посмотрите на него. Я его история болезни!» потом снова врачу позвонили. Вроде и карта оформлена была как надо. А по документам я не проходил. Потом Трубников дал им нагоняй. На следующий день, когда мы снова пришли оформляться, сказали, что неправильно нас поняли. А ты думаешь, мне помогут с реабилитацией в этот раз?
- Конечно, Генка! Обязательно, даже не сомневайся.
- А ты поедешь со мной? – с надеждой поглядел он.
- Не получится, прости. Я пока весь загружен. Пашу на две ставки.
- Ты такой умный! Я Леньке говорил, что ты преподаватель.
- Зачем? – испугался я.
- Он тоже кандидат наук, юрист только.
Услышав это, я зажмурился. Гена не умел врать, потому я не мог не поверить ему. Каким недобрым словом я их однажды назвал. Так стало стыдно. Только бы Гена не проболтался.
Профессор Трубников принял нас на следующий же день. По случаю прихода редких гостей, как он признался, открывая нам дверь, он организовал небольшой стол.
- Гена, здравствуй! – благодушным и в то же время покровительственным тоном произнес он. – Ты вижу, вырос, окреп. Физкультуру, надеюсь, не бросил?
- Неа, ни за что ее не брошу. Так рад вас видеть! – обнял он свободной рукой. Даже трость от растерянности не отложил в сторону. Он меня никогда так не обнимал.
- Извините, что спрашиваю, вы коньяк пьете? – обратился я к Трубникову. - А то захватил с собой на всякий случай.
- Не откажусь, - потер он руки от удовольствия.
Я зашел в зал и стал внимательно разглядывать комнату. Диван, два кресла. Между ними журнальный столик с  шахматной доской. Старый трехстворчатый шкаф времен застоя. В одном углу два домика для кошек.  В противоположном красовался ноутбук с мощными колонками. Стены были увешаны картинами. Видно было мастеров живописного дела. В некоторых сквозило что-то неумолимо грустное. И тут я сообразил, кто их писал.
- Многих уже нет. А картины, как видите, остались. Как-никак продукт жизнедеятельности.
Абсолютно ничего не мог ответить. Этот странный человек подавлял меня. В одной комнате с ним находился давний пациент, которого он вел, долгое время, потому взял тон снисходительный, совсем со мной не считаясь.  «Расстройство полового влечения» так вроде отзывались о гомосексуальных отношениях психиатры прошлого века. Приходилось лишь соглашаться с его мнением. Я пришел, чтобы помочь моему самому лучшему другу на свете и готов был вынести любое пренебрежительное отношение и  упреки в свой адрес.
Мы сели за стол, подняли фужеры с коньяком, не знаю, то ли коньячных рюмок не было, то ли профессор не ожидал, что я принесу именно этот напиток. Гене я налил какой-то шипучей газировки. И мы выпили за встречу. Гена вынул из кармана брюк пачку сигарет.
- Курить ты я вижу, не бросил? – строго взглянул Трубников в его сторону.
Тот пробормотал что-то нечленораздельное и тут же спрятал пачку.
- Обязательно прекращай это дело. Пока ты молод, не чувствуешь какой вред это наносит твоему психическому состоянию. Нина ведь твоя не курит? Вот и… друг твой тоже.  Так что бросай немедленно.
Гена увлекся кошкой.
- У вас, похоже нет животных дома? – спросил он, соорудив на лице улыбку. – Анималотерапия как-никак. Я говорил его сестре, что это очень даже необходимо для его здоровья. Ее трудно уговорить. Все-таки дисфория, слишком мрачное восприятие действительности.
Да, во все он видел патологию. Уж если Нина, безгрешное создание, была обречена получить диагноз, то, что говорить о таких как мы с Геной. Очень захотелось понравиться этому серьезному человеку, завоевать его расположение.
- А кроме лошадей кто еще положительно влияет на здоровье таких людей?
- Дельфины. Они до того умные создания, что сразу определяют, кто перед ними. Мозговые волны, которые излучают больные люди, хорошо улавливаются ими. Когда дети с глубоким аутизмом начинают как-то проявлять во внешней среде после общения с дельфинами. Начинаешь понимать, какими неизведанными способностями обладают эти существа.
По всей России всего несколько центров, где практикуется подобная терапия. Почему бы их не сделать в каждом регионе? Почему не взять это на гособеспечение, если не могут перинатально влиять на состояние плода? Я бился над этими вопросами много лет. Сейчас уже силы не те.
- Да, что вы! – воскликнул я. - Никогда не поздно начать снова. Но скорее всего тут нужны энтузиасты, кто сталкивается с этими проблемами напрямую.
Он лишь отмахнулся. Так ему видимо все осточертело.
- Вы лучше возьмите кролика. Будет о ком заботиться.
- Хорошо, так и сделаем, - согласился  я.
- Извините, но могу я вас попросить оставить наедине на несколько минут. Хотя бы на полчаса, чтобы я мог пообщаться с Геной. Неподалеку находится роскошный книжный магазин, зайдите, полюбуйтесь. Потом расскажете, какое впечатление он на вас произвел.
Произнес он это настолько тактично, что мне ничего не оставалось как согласиться с ним и даже его поблагодарить. Не знаю за что.
Как только я прошел в коридор за мной выскочил Гена.
- Зачем ты уходишь? – разволновался он. – Я  с тобой!
- Гена, я ненадолго. Пообщайся с доктором. Звони на трубу, если что.
- Ты ведь не оставишь меня?
- Не волнуйся, я рядом, - приободрил я его, подержав секунду за локоть. Генка теперь уже отзывался на мои прикосновения и, кажется, поверил, что я его не оставлю.
Я по совету доктора разыскал этот магазин. И снова поразился его проницательности. Книг я уже давно не покупал. Не мог себе этого позволить из-за их ужасной дороговизны. Но, прохаживаясь мимо ярких книг в красочных обложках, решил сделать небольшой сюрприз для профессора. В одном из отделов я разглядел подарочное издание про кошек. Каких видов там только не было. И рассказывалось о каждой подробно, где живет и чем питается. И для Гены подобрал книгу о морских путешествиях. Я не заметил, как прошло целых два часа, пока я прогуливался по этому замечательному магазину. И скорее поспешил вернуться.
Как они радовались моим подаркам. Профессор, словно ребенок, прижимал книгу к груди и все повторял: «До чего же они милые, Господи!»
Гена, пролистав книгу до конца, немного загрустил.
- Как же я хочу к океану, ни разу там не был. А ты разве не хочешь? – спросил он, поймав меня  за запястье.
Профессор тактично отвернулся. Мы еще раз притронулись к коньяку, и вышли на кухню, оставив Генку рассматривать интересные картинки.
- Гена, хочешь, включу ноутбук? Надеюсь, умеешь им пользоваться. Там много интересных фильмов. Гляди, какой пожелаешь, - сказал он, подмигнув ему. Кажется, Трубников немного осоловел. И стал он добрым, каким я его еще не видел.
- Вы знаете, вы мне очень приличны! То есть я хочу сказать,  приятны! Хи-хи, да не пил я давно. Да и не с кем знаете ли. Район уж этот больно нехороший. Я засветло стараюсь успеть все дела сделать, в магазин сходить, на почту.
А недавно одному детскому дому отдал свою библиотеку. Это после того, как на меня обвалился стеллаж и чуть меня не убил. Думаю это знак. Вот и отвез их. Ничуть не жалею. Ну вот, теперь буду заново собирать, только что-нибудь очень красивое, как ваша книга. Ой, какой это подарок! Спасибо вам огромное! Как я рад!
- Ну что вы, что вы! - Только и нашелся, что сказать я. Хотя с интересом на него поглядел, не разыгрывает ли он передо мной сцену пожилого человека впавшего в сентиментальность. Он уловил мой взгляд и рассмеялся.
- Эмпатия зашкаливает! Это даже интересно.
Я аккуратно вернул его к проблеме, ради которой мы сюда приехали с Геной.
- Как пациент он очень даже представлял для меня интерес. Он склонен к философствованию, обсуждению тем о добре и зле, о своем месте в  жизни. Он думающий, и это отличает его от остальных. Я спросил его только о его здоровье, вашей патологии не касался, не думайте. Спросил лишь, хорошо ли ему?
- И что он ответил? – робко спросил я.
- Что очень рад, ему тепло и уютно в вашем доме. С его легкой степенью дебильности, трудно что-либо утаивать от других, если на это не поставлен запрет.
- Это как? – не понял я. Остро резануло фраза о его дебильности. Вот зараза, никогда я не позволял думать о том, что он ненормальный.
- Если его сестра запретит о чем-либо говорить, то этого он никогда не скажет. Ни мне, ни вам. Поэтому я сразу предупредил ее, чтобы ни в чем не препятствовала нашему с ним общению. Не ставила так сказать блоков. Я, кажется, трудно объясняюсь, - улыбнулся он. – Привычка.
- Извините, а вы во всем видите патологию?
- Отчасти. Но я тоже умею расслабляться, не думайте. Тем более мне не приходится вести сложных больных. Вот вы пришли ко мне, даже когда только позвонили, я сразу воспарил. Значит, кому-то еще я нужен. Психиатрия почти не меняется. Приходят новые специалисты, выгорают и им все становится безразлично. Готовы вообще не выходить из своих кабинетов. Все напряжение падает на плечи младшего и среднего медперсонала. Вот они и беспредельничают иногда. Они относятся к больным как к мусору, мы также к младшему персоналу больницы. За тридцать лет работы врачом сменилось около тысячи или более людей в нашем отделении.
- А вы могли мириться с этими порядками, с тем, в каких условиях содержатся больные.
- Каждый третий больной хотел, чтобы в отделении горели свечи и шли церковные службы. Видимо энергетика с низким содержанием добра ими остро ощущалась. Самым неприятным явлением было для меня, молодого врача, нежелание брать собственного родственника обратно домой. Вроде человек уже адекватен, может давать отчет своим действиям. И их часто оставляли. Жили они в больницах годами, по тридцать, а то и более лет, до самой кончины. Потом воровство работников. Ну а третье, жуткое для меня явление до сих пор – это стремление медперсонала войти в интимные отношения с больными. Я не занимался вопросами интимной сферы, слово «оргазм» даже не использовалось тогда. Вместо него необходимо было писать «психический накал». Таких «накалов» было достаточно. И медперсонал пользовался этим. Слухи доходили до нас, как та или иная санитарка входила в контакт  с больным. Я видел этих больных. С кататоническим состоянием, после приема  дроперидола, когда больной не может свести и разжать нормально челюсть, и издает нечленораздельные звуки, истекает слюной, тогда я заочно ставил диагноз тем, кто осознанно шел на контакт с подобными больными.
Поэтому когда услышал от вас, что вы в очень дружеских отношениях с Геной, мягко скажем, мне стало неприятно. Вот я и спросил вас и его тоже, где вы с ним познакомились.
Мне не трудно говорить о работе, она в прошлом, но это моя жизнь. На симпозиумах я не участвовал, потому что был изначально против суровых методов в нашей советской психиатрии. Это электрошок, инсулинотерапия, содержание больных в нечеловеческих условиях, не позволяли мне гордиться, тем, что мы имели. Я даже не мог себя причислить к борцам за идею изменить положение в годами слаженной системе. Все кто имел квартиры, часто лишались их. Социальные работники разменивали квартиры больных якобы за долги, которые скопились за коммунальные нужды, пока они находились на лечении. Родственники вспоминали старые болячки своих родителей и прятали их пожизненно. Тещи, имевшие замечательные отношения с главным врачом, закрывали своих зятьев. Картина, что висит на стене вон в том углу, принадлежит одному художнику. Дубровин, его фамилия. Рисовал он здорово. Как-то не приняли его работу на худсовете. Один ему что-то сказал обидное, другой подхватил, все зло рассмеялись. Тот вернулся домой, рассказал жене, как все было, она, услышав об этом,  пошутила, что лучше бы вышла за слесаря замуж. Он ушел в комнату к сыну, а тот, увидев его сердитый вид, бросил в него свою игрушку. И вот этой игрушки было достаточно. Он пошел в туалет, чтобы повесится. Жена из ванной увидела тень от веревки и сразу рванула дверь. Вытащила его. И скорую вызвала. Естественно привезли его в отделение для буйных. Потом перевели в наше. Честно сказать, мания величия у него была, этого у творческих людей не отнимешь. Но нежелание жить, усталость от всего он высказывал постоянно. Так не совсем больного человека превратили в инвалида. Я когда взял его историю болезни удивился, что он в больнице больше двадцати лет. Его переводили из одного отделения в другое. Он все время требовал краски. Рисовал он обычно по ночам. Шли большой вереницей врачи по вечерам из отделения в отделение, совершая обход. И все время, проходя мимо него, повторяли: «Все рисуем?». Он, обрадовавшись, что ему оказали внимание, бросался к ним, чтобы о чем-то рассказать. Ему преграждали путь санитары, он начинал шуметь. И заканчивалось тем, что его приходилось привязывать к кровати, колоть успокоительными. Я запрещал санитарам так грубо одергивать его. И ему как можно четче объяснил, чтобы высказывания каждого врача он не брал на свой счет. Я понимал, ему необходимо выговориться. У нас много лежало парней, кто из Афгана, кто из  нашей советской армии. Они замыкались в себе, явно были глубочайшие потрясения, в которых им сложно было признаться. Но когда приходили их родственники, они забывали о вкусных угощениях и, не умолкая, несли бред, высвобождая  сознание. Одна бабуля все повторяла внуку: «Ой, да что ты все говоришь, ха-ха да я тебя не понимаю!»  Я ей подмигиваю, правильно мол, пусть выскажется.
- А Гена как себя вел? – спросил я осторожно. Мне было совестно немного. Я вкрадывался в те сферы его жизни, которых не знал.
- Не буйствовал. Видел смысл пребывания в таком неприятном отделении. Он скажем так, обманывал себя, имея долю превосходства над действительностью. Подножку ему поставить было совсем нетрудно, но я этого не делал никогда. Жизнь людей проходит в постоянной иллюзии, того, что они делают и как себя ведут.
- А что за подножка, - стало мне интересно.
- Достаточно было сказать, что Нина не желает забирать его домой после болезни. Хоть это было неправдой, но выбило бы его из его привычного состояния, что он в психлечебнице ненадолго. Также можно развеять и ваши иллюзии относительно того, что вы о себе возомнили, могу начать. Хотите?
- Ой, не надо! – потер я лоб рукой.
- Да, мы опасные люди. С нами никто не может жить долго. Вы не представляете как много среди психологов и психиатров одиноких людей, - грустно улыбнулся Трубников. – Давайте продолжим, а то коньяк загрустил на нашем столе.
Мне было чертовски тесно в этой маленькой кухне. Все было натыкано в ней так, что нечем было дышать. Сидели мы с профессором нос к носу. Я отодвигался, как мог, но все равно не хватало личного пространства. 
- Скажите, а то, что он не приучен к труду, то есть, как бы вам сказать совсем не хочет работать это нормально?
- Задержка умственного развития подразумевает под собой низкую социализацию. Ближе к тридцати годам он станет осознавать, что и как делать в жизни, куда лучше себя применить. Причина даже не в опеке над ним. Пока скажем так в жесткие условия его лучше не погружать, иначе возможен срыв. И неизвестно как это скажется на его психическом состоянии. Кое-какие препараты ему все же необходимо принимать. Да и вам не помешает, - усмехнулся он.
Неужели Генка рассказал ему, как я однажды сорвался.
- Сложно предугадать ваши отношения. Вы ловко скрываете свои чувства, видимо научились за годы. Все зависит от вашей нравственности. Представляю, какую реакцию вызвало ваше поведение у сестры Нины. Она видит в нем смысл своего существования. Я хотел, было подкорректировать ее в свое время, но она резко отказалась. Как она сейчас?
- Она устроилась сиделкой для одной пожилой женщины.
- Вот видите, - обрадовался профессор, - все же ее нерастраченные женские чувства нашли свое применение.
Гена зашел к нам и попросился выйти на балкон. Видимо курнуть ему хотелось до ужаса.
- А почему вы не приняли всерьез его заявление о том, что он хочет сына? – пристально пригляделся ко мне профессор, когда услышал, как Гена закрыл за собой дверь.
- Да я и не думал, что он может думать об этом! – выдал я.
- То есть стереотип инвалида в вашем сознании укрепился настолько, что вы испугались его разрушить? Инвалид, заботящийся о своем ребенке это нонсенс, не так ли?
Я лишь пожал плечами.
- Не понимаю, к чему вы ведете.
- К тому, что если бы вы не решили, что Гена тронулся, вы бы ко мне не пришли.
- Нет, я понял, что он хочет видеть продукт собственного производства.
- И только? Ваша концепция о его инвалидности рухнула после его заявления ведь так?
Я пробормотал что-то. Но мне легко было общаться в тот момент. Коньяк очень был кстати. Без него я не знаю, чтобы я говорил и говорил ли вообще.
- Его занятия гантелями и физзарядкой по утрам доказательство маскулинизации, того, что он мужчина. Курить он начал только по той причине. Никогда вы не сумеете его научить поступать не так, как поступают мужчины. Никогда не взваливайте на него женских обязанностей. Он с радостью примется выполнять любую мужскую работу по дому. Попросите его, например, привинтить шпингалет.
- У меня евродвери и евроокна, - тихо выдавил я. – Мне стыдно было признаваться в этом профессору, который жил несколько по иному.
- Все равно. Думаю, эти рекомендации вам очень помогут в дальнейшем.
Благодарить профессора почему-то не хотелось. Все это необходимо было проверить. Да и вечер так сразу заканчивать я не собирался.
Мы прошли в зал. Генка уснул сидя за ноутбуком.
- Рамис, вы в шахматы играете? – тихо спросил Трубников.
Генка тут же проснулся.
- Ой, а давайте сыграем! Я с радостью. А то Ромка так плохо играет, с ним неинтересно. Знаете, когда он уходит на работу, я полдня раскачиваюсь, а потом если не надо ехать к сестре, сажусь и режусь с кем-нибудь в онлайн. Там такие бывают асы. Я сижу и думаю, как пойти. А иногда в две минуты их обыгрываю.
Мы долго прощались. Профессор не хотел нас отпускать, но мы итак в тот вечер задержались настолько, что пришлось вызывать такси. И я пообещал ему, что обязательно приедем к нему еще не один раз.

Я очень хотел поехать с Геной лечиться дельфинами. Самому хотелось дотронуться до этих созданий. Но главной задачей было отправить его на так называемую реабилитацию. Я знал, что профессор мне соврал. Реабилитацию Генка в свое время в юношеском возрасте не прошел. Эта его постоянная худоба, была признаком перенесенного в детстве ДЦП. Грудь его была плохо развита, равно как и спина. Я все удивлялся, почему его так запустили в детстве. Он всегда стеснялся раздеваться передо мной. Даже когда мы занимались сексом.
Я позволял  ему многие вещи, пугаясь иногда его реакции. Он в порыве бранился такими страшными словами, что мне становилось жутко. Потом, правда, извинялся, что этого больше не повториться, но все равно это повторялось. Ему нравилось доминировать. Да и позы он стал выбирать сам, начитавшись видимо в Интернете, как правильно и безболезненно трахаться.
«Интересно, думал я, как это все выглядит со стороны?»
Время его отправления в санаторий подошло слишком быстро, Нина собирала его в дорогу, а я не знал, что делать. По окончании работы я мчался домой и опрокидывал Генку на кровать. Вначале он боялся резких движений, но потом привык, и это стало для нас привычным делом.
Каждую выпавшую минуту хотелось провести с Геной, моим самым любимым человеком на Земле. Я  решил свозить его по красивым заповедным местам нашего края.
Как же радовался мой друг, при виде ручных белок, что спускались с деревьев, дабы полакомиться орешками, что принесли мы с  собой.
Выйдя из заповедной зоны, мы взяли лодку напрокат и решили переплыть на другой берег небольшого озера. Засучив брюки, я перенес Гену в лодку. И тут услышал от него: «Спасибо тебе, любимый!»
Грести веслами с непривычки было сложно, потому мы часто останавливались. Генка все восхищался дивной красотой нашего заповедника.
И тут Гена взялся помочь мне грести. И я в ту же секунду похвалил его, какой он крепкий мужчина. Неожиданно прямо посреди озера нас застал проливной дождь. Наспех добравшись до берега, я расправил палатку и набросил ее на кустистые ветки ивы. Так мы немного спаслись от проливного дождя. Я с быстротой раздел Генку и переодел его во все сухое. Я немного трусил, потому что не знал, как это скажется в дальнейшем на его здоровье.
Как же веселился этому Генка. Я растирал его худую спину, а он заливался звонким смехом, видимо такое приключилось с ним впервые. Итак, в кое-как раскрытой палатке мы пережидали дождь. Генка прильнул ко мне, чтобы согреться, и, взяв мою руку, приставил к своим гениталиям.
- Маленький мой безобразник! – улыбнувшись,  произнес я, смачно его поцеловав.  Мы не заметили, как снова выглянуло солнце. Что может быть прекраснее летом, греться на солнце после дождя. В лодке набралось много воды, и мы с Геной стали вычерпывать ее маленькими кружками-колпачками от термосов.
- Погляди, какая красота, - отвлек я от работы Генку. Девственно чистый лес, с молодой листвой, еще не тронутый знойным солнцем приятно ласкал взгляд.
- И травка такая зеленая! – произнес  Генка.
Мы вернули лодку местному жителю, отужинали, заночевали и рано утром проснулись от громкого крика петуха.
Гена развеселился от души, и мы вынуждены были встать. На веранде, куда нас уложили было немного прохладно, и я как мог, согревал Генку своим телом.

К месту отправления мы приехали за час. Необходимо было встретить врача - инструктора, которая должна была записать каждого и указать место в автобусе, согласно его заболеванию. Глядя на сложных молодых ребят колясочников, я впервые обрадовался, что Гена имеет  легкую гемиплегическую форму ДЦП. Я глядел на родителей этих ребят и девушек. На лицах их было выражение глубочайшей скорби, некоторого смирения с их участью быть матерью такого больного ребенка.
- Представляешь, целый месяц с ними! – с  ужасом проговорил Генка. – Рома, давай уйдем, а! Я не хочу в этот грёбаный санаторий.
- Надо, Гена, для твоего же здоровья!
- Сам езжай если тебе надо. Ты специально меня отправляешь. Потом в Евпаторию заставишь ехать на полгода. Ненавижу! Ненавижу тебя, твой санаторий. А ты чё молчишь? – перекинулся он на сестру.
Я должен был обнять его. Хотел это сделать, но он резко оттолкнул меня, и  замахнулся  тростью.
- Гена, ты что? – только и смог произнести я.
Его всего начало трясти. Еще чуть-чуть, думал я, и он грохнется в припадке. Страшно не было. И жаль его, тоже не было. Я был в шоке. Тут же подошла врач, которая всех записывала и заорала:
- Так, кто это у нас тут истеричный! Вы поглядите на него, ехать не хочет! Калекой хочешь остаться? Марш в автобус! - И еще много неприятного в адрес Генки. Я хотел полезть защищать его, но Нина остановила меня.
- Сейчас его успокоят, не суйтесь, - равнодушно  произнесла она, как само собой разумеющееся. В состоянии, когда необходимо было волноваться, Нина наоборот становилась холодной и непроницаемой. Видимо она выработала эту черту за то время, пока жила бок о бок с Геной.
Я не знал что делать. То ли идти, то ли подождать, вдруг он выглянет попрощаться. И вдруг если меня не будет, то он еще сильнее расстроится. И я решил, отойти в сторонку и немного подождать. Минут через десять, Генка вышел, весь бледный, но уже успокоившийся.
 - Прости меня, ладно, - обратился он к сестре. – Мы в кустики отойдем ненадолго.
- Через двадцать минут отправка, попробуй только что-нибудь выкинуть, - грозно произнесла Нина.
- Да, мы туда и обратно, - сказал я.
Мы отошли в заросли кустарников, и он закурил трясущимися пальцами сигарету. Глубоко затянулся и сказал:
- Зря я, наверное, на тебя наорал. Так стыдно. А мне кажется, что это Нинка все подстроила, чтобы нас с тобой разлучить. Если это так, тогда она мне больше не сестра. Я так и скажу ей, пусть только приедет ко мне. Сколько раз ей говорил, что жить без тебя не могу.
Можно было сказать, что Нина ревнует, но для Генки эти понятия были неведомы. Чувство собственника  возникло лишь однажды, когда я перевозил его вещи. Он буквально трясся над каждой вещью и умолял взять ее тоже.
Я лишь кивал в знак согласия, так, не придумав, что сказать. Он был страшен в гневе. Ни разу за время нашего с ним общения я за ним этого не замечал.
Когда мы подошли к автобусу, пандусы уже убрали, ребята колясочники заняли свои места. Пришло время прощаться с Генкой. Так этого не хотелось. Появилось вдруг ощущение, что расстаемся мы навсегда.
- Рома, можно я тебя поцелую? – спросил он и, не дожидаясь моего ответа, чмокнул в щечку. Я стыдливо опустил глаза, чтобы не смотреть на окружающих, какую реакцию это вызвало.
- Не могу сделать того же, прости, - шепнул я, но он меня не расслышал.
- Ты приедешь? Приедешь? Скажи, что приедешь! – разволновался он, впиваясь пальчиками  в трость.
- Гена, садись в автобус, - скомандовала его сестра. 
- Ты будешь мне звонить? Там дурацкие правила, звонить разрешают в определенные часы. – Он зашел в автобус, так и не взглянув на сестру. В очередной раз она обдала меня волной  ненависти. Я помахал на прощание рукой и быстро пошел прочь, дав им возможность попрощаться. 
Отойдя несколько метров от вокзала и переходя по пешеходному переходу, я почувствовал удар сбоку, да такой силы, что меня отбросило на несколько метров. «Что это?» подумал я. Потом только до моего сознания начало доходить, что меня сбил автомобиль. Водитель тут же объехал меня и дал по газам. Я силился рассмотреть номер машины, но мне этого сделать не удалось.
- Ой, что делается? – закричала женщина, приподнимая меня с асфальта.
- Простите! – пролепетал я зачем-то.
- Что вы, что вы! Вас покалечило? – спросила она, разглядывая мою неподвижную правую ногу. Честно сказать было неприятно услышать это слово. Я осторожно встал и тут же снова повалился наземь. Мне нужно было отойти от проезжей части и тут же несколько ребят подхватили меня под мышки и отвели на тротуар. Допрыгав на одной ноге, я попытался встать на поврежденную ногу и почувствовал, как  внутри что-то хрустнуло. Пришлось присесть на скамеечку и осмотреть ногу. Вроде бы перелома не было. Достав телефон, я набрал телефон скорой помощи и, обрисовав симптомы, наконец-то почувствовал острую боль.
Далее был травмпункт, съемки на допотопном рентгеновском оборудовании, экзекуции над моей ногой молоденьким врачом травматологом. Вернувшись на такси, домой, я первым делом приложил на ушибленное место лед и тихо постанывая, пытался отделаться от нестерпимой боли. Спазмолитики особого эффекта не принесли, пришлось прибегнуть к сильному снотворному. Проснулся я посреди ночи, во рту все пересохло, ногу ломило до ужаса. Я включил телефон, чтобы посмотреть время и увидел массу пропущенных звонков. Звонил в основном Генка. Как он, наверное, волновался, что я не отвечаю. Бедняжка, он и не подозревает, что со мной приключилось. Если бы я только знал, что такое произойдет со мной. Вернее если бы я знал, где это произойдет и во сколько. Как же такое произошло? И почему? Дожевав остатки снотворного, я успел написать SMS своему юному другу и снова отключился.
Следующий день прошел в каком-то дурмане. Вставать я с постели не мог. Ко мне в дверь кто-то настойчиво звонил и стучался, но мне трудно было подойти. Палкой мне служила обычная деревянная швабра. Я, проходя мимо зеркала в коридоре, поглядывал на себя и удивлялся своему неестественному виду. Незабинтованная нога казалась мне несуразно большой в размерах. Следующую ночь я провел в каком-то дремотном состоянии, пытался уснуть, а, немного погрузившись в сон, видел два большущих огромных глаза.
На следующее утро меня все же заставили подняться и подойти к двери. Это был инспектор ГИБДД, который ужаснулся, увидев меня. В должности капитана, средних лет мужчина предложил мне прилечь. Он удобно расположился в кресле напротив меня и стал задавать до того каверзные вопросы, что у меня ком подкатывал к горлу. Что, да как, почему и был ли пьян.
Когда он ушел, я испугался, что умру с голоду, до холодильника было ужасно трудно доползти. Да там, кажется, ничего и не осталось из съестного. Поговорив в определенное время с Геной, и пожелав ему с интересом провести время, я сразу набрал телефон мамы.
- Привет, Мама, это я! – произнес я как можно спокойно.
- Привет, сынок! У тебя все хорошо? А то у меня сердце не на месте все эти дни. Сидела и плакала вчера, сама даже не знаю почему.
- Да что ты, Мама, все нормально. Нервы, наверное.
- Кто знает.
- Я тут ногу ушиб немного. На больничном вот.
- Да ты что? Когда?
- Позавчера. Ты не волнуйся. Прописали покой и холод.
- Ты ходить то можешь?
- Швабру для этого приспособил.
- Значит так все серьезно. Ой, ну как же так, а? Семен Дмитриевич только в отпуск собрался. Планы у нас были на море съездить отдохнуть. Я как чувствовала, что не поеду! – разволновалась  она.
- Может не стоит откладывать поездку, раз уж решили, - тихо произнес я.
- Нет, я сегодня же в поезд, завтра буду у тебя. Жди! – сказала она собранно.
- Спасибо, родная! – прошептал я в трубку.
- Ты уж держись до завтра, - подбодрила она.
На следующий день приехала мама, и, увидев меня, расплакалась.
- Сорвал ваши планы, извини! – произнес я, обнимая ее.
- Да ну, какое там, если с тобой такое приключилось. Как все было расскажи! – требовательно произнесла она.
- Шел по дороге, ударился о железку, - соврал я.
- Снимок делали? Дай посмотреть?
- Вон там, на столе, - показал я.
- Странно как-то у тебя, все переставил местами, зачем это? – спросила машинально она, доставая рентгеновский снимок. Разглядывала она где-то минуты две.
- Что сказал травматолог?
- Ушиб, растяжение связок.
- Да нет, не похоже. Вон маленькая зигзагообразная ниточка идет поперек большой берцовой кости. Я за столько лет кое-чему научилась, не думай! – сердито произнесла она.
- И что ты хочешь сказать?
- Никакой это не ушиб. Собирайся, поехали!
- Куда? Я ходить не могу.
- Тогда вызовем врача на дом. Тоже мне, ушиб! – разошлась она.
- Мама, успокойся, пожалуйста, ты, наверное, устала с дороги. Ты ничего не привезла поесть?
- Сначала вызовем врача, - строго произнесла она, набирая телефон справочной.
Когда она дозвонилась до регистратуры,  и ушла на кухню, я затрясся от страха. Не знал, как она воспримет перестановку, и не догадывался, как ей соврать.
- Ой, какой кошмар! – воскликнула она. – Что ты сделал с кухней?
Я промолчал. Да и что я мог сказать? Я приподнял для Гены всю кухонную мебель с газовой плитой. Большой стул я перевез вместе с вещами из Генкиной квартиры.
- Мама, ты только не волнуйся, я поселил квартиранта. Меня декан попросил разместить у себя одного парнишку инвалида, - произнес я, допрыгав на одной ноге до кухни.
- Инвалида? Но почему тебя? О, Господи! – растерялась она.
- Это ненадолго, не переживай! – врал я на ходу, с трудом усаживаясь на табурет.
- Тебе костыли нужны. Ты так себя еще больше искалечишь.
Я схватил кусок колбасы, которую она отрезала, и затолкал в рот.
- Целые сутки сижу голодный! – улыбнулся я.
- А сотрудники где? Ты же ко всем ходишь, когда им плохо.
- Позавчера кто-то настойчиво звонил, я не смог подойти к двери. Может быть, это коллеги были. Они у меня хорошие.
- У тебя все хорошие. Господи, ну  как можно!? – непонятно чему произнесла она, бросив в отчаянии нож.
- Ты мой крест! – вздохнул я. Кажется, все начиналось заново. Я всегда бежал от ее настойчивого и властного характера. Несколько лет назад, поняв, наконец, что жениться я не собираюсь, она познакомилась с одним мужичком и переехала жить к нему. Семен Дмитриевич как она его называла, был уже на пенсии, имел свой частный дом. Спокойный человек, именно такой был нужен моей маме. И она от меня отстала, предоставив полную свободу действий.
Первое что я сделал после ее отъезда – это напился. Хоть и всегда был к алкоголю равнодушен. Я ликовал, что теперь один, без постоянного материнского надзора. Приглашать к себе незнакомых ребят было как-то опасно, потому я с осторожностью подходил к этому делу, предварительно узнав, кто, зачем и почему.

Звонил несколько раз Гена, расспрашивая, когда же, наконец, я приеду. Но я отмалчивался и просил немного подождать.
И вот через несколько дней, на пороге возник и он сам.
- Привет, ой, у тебя нога! – вскрикнул он, крепко обнимаясь.
- Это кто? – строго спросила мать.
- Познакомься, Гена, это моя мама. Приехала помочь мне. Представляешь, тут у меня оказия вышла, машина наехала и скрылась. Но, это ничего, надеюсь, что скоро поправлюсь. А ты как здесь оказался?
- Прикинь, я сорвался и приехал. Соскучился, - произнес он, снова прильнув ко мне. Мама постояла в нерешительности, и, поджав губки, ушла на кухню.
Генке трудно было совладать с собой, о том, чтобы прятать ото всех свои чувства, он видимо и не думал. Он жил в своем мире, и полагался только на свои желания. За нарушение режима, его могли бы выписать из санатория и тогда бы он уже никогда не смог ехать туда на лечение. Потому, вдоволь наговорившись, я велел ему возвращаться обратно. Мама напекла ему блинчиков, и взялась посадить его на нужный автобус.
Когда ближе к ночи вернулась мать, я уже задремал. Но мать  так властно простучала каблучками, давая понять что пришла.
- Да, ничего не скажешь, хорошо у вас транспорт ходит. Пришлось на такси туда и обратно съездить. Эх ты! – вздохнула она.
Я не стал уточнять, зачем она это сказала. Что она думала в тот момент. Чувство вины не отпускало меня. И надо же было приехать так некстати Генке. И все равно я был счастлив, что любимый человек навестил меня. Больным людям так приятно чувствовать заботу своих близких. Близость. Жаль, что ее не было. А Генка хотел. Сквозь штанишки пробивался бугорок. Он льнул всем телом, и все целовался и целовался. В губы. Не боясь, что в комнату заглянет чужой человек.
- Объясни мне, ты отдаешь отчет своим действиям? – спросила мама за завтраком.
- Конечно! Преподаю, вкалываю на полторы ставки. Жду возмездия. Хотя бы нашли этого наехавшего водителя.
- Ну, то, что это травма я поняла сразу, я даже не о работе.
- Не говори мне ничего. Да, я соврал, когда сказал, что меня попросили поселить у себя этого парня.
- То есть все так серьезно?
- Ты не можешь понять насколько.
- Жить с больным человеком всю жизнь…. Неужели так можно?
- Пожалуйста, перестань!
- А если вдруг он тебе надоест? Вы же не умеете любить. Сколько их у тебя было? Думаешь, я не знаю? Скажи мне, что ты будешь делать, когда он тебе надоест?
- Не болтай ерунды.
- Ты тряпка. В чем-то крепкий иногда. Суровая тряпка.
Я смахнул тарелку со стола, она покатилась по полу, но не разбилась. Мать пробуравила меня взглядом и  вышла из комнаты. Уж лучше бы я этого не делал. Зачем я показал свою слабость? Как я ее ненавижу иногда! Надо же, назвать меня «суровой тряпкой».
Страшно было представить себя в полной зависимости от нее. Я хотел быстро поправиться и, чтобы все встало на свои места. Телефонный звонок оторвал меня от гнетущих мыслей.
- Как вы? – загробным голосом спросили на том конце.
- Нормально, а с кем я говорю! – насторожился я.
- Это Нина. Мне сказали, что вы плохо себя чувствуете. Я могу чем-то помочь?
Я ни разу не разговаривал с ней по телефону и не удивительно, что ее не узнал. Было крайне любопытно, что же заставило ее позвонить. Я знал, что если откажусь от  помощи, то никогда больше не увижу такого  благосклонного расположения.
- Если вас не затруднит, купите мне что-нибудь выпить, - слезно попросил я.
- А что вы пьете? – открыто спросила она. И только тогда я понял, почему она была всегда так сурова.
- Все, что с градусом. Чем крепче, тем лучше.
- Я вас поняла, скоро приеду, - все также сухо, будто выполняя свой долг, проговорила она и отключилась.
Она пришла минут через десять. Боже мой, выходит, что она была где-то рядом, когда звонила. Эта ее ребячливость совсем меня обезоружила. Я уже ничего не мог сказать против, потому встретил ее с благодарной улыбкой.
- О, да у вас, нога! – воскликнула она, также как и ее брат, но более эмоционально. Вид костылей, кажется, ее смутил. Я стоял перед ней, с загипсованной ногой, с неприкрытыми частями тела. Она же с удовольствием разглядывала меня. И встретившись со мной взглядом, густо покраснела.
- Спасибо вам, проходите в комнату. Или на кухню, куда хотите, - растеряно произнес я.
- А куда надо то? – спросила она все также по-простецки.
В замке повернули ключом и в проеме двери, образовалась моя мать.
- А, у нас гости, - кисло улыбнулась она.
- Мама, познакомься, это Нина, очень хороший мой друг!
Матери хватило одного взгляда, чтобы понять с кем имеет дело и ничего не говоря, поставив сумки у входа, поспешила уйти.
- Вы уж сами тут сумки разбирайте, я заняла очередь в парикмахерскую, - деловито произнесла она, удаляясь из квартиры.
Какие тонкие существа, эти женщины. А порой настолько практичные. Жизненный опыт ловко манипулирует сознанием, потому все решения принимаются так молниеносно. Интересно, о чем она подумала, увидев Нину?
- Простите, но мама приехала сегодня утром, - соврал я. -  А то, что вы пришли это даже здорово! Вам Генка сказал, да?
- Ну, да, позвонил вчера и сказал, что вы попали под машину. Я так напугалась.
Нина, приподняла, немаленькую грудь, и не забыла подкрасить глазки, чего раньше никогда не делала. Еще бы немного и я бы упал в ее объятия, так сильно  закружилась голова.
- Давайте похозяйничайте немного, раз уж мы одни.
Она принесла виски. Самый лучший и довольно дорогой. И если бы она соврала, что он завалялся у нее дома, я бы ни за что  не поверил ей. Узнав однажды о том, что я предпочитаю именно этот алкогольный напиток, видимо хорошо это запомнила.
Я терялся перед ней и говорил что-то невпопад. Она, поняв мое настроение, даже улыбнулась на короткий миг. Боже, как я ждал этой ее улыбки. Мы выпили вместе с ней полбутылки виски, и я попросил проводить меня до постели. Такая большая и теплая, Нина повела меня в комнату. По дороге я почувствовал, что от нее как-то по-особому пахнет. Я пригляделся к ее розовой шее и поцеловал. И тут же зажмурился.
- Простите, - прошептал я.
- Да ничего, мне понравилось, - хихикнула она.
«Боже, да она пьяна», пронеслось у меня в голове.
Когда она попыталась накрыть меня одеялом, случайно так, задела за бедро.
- Вы такая, темпераментная, оказывается, - пошутил я.
Но она, тут же смутившись, поспешила распрощаться и быстро  удалилась.
Не знаю, что бы я сделал, если бы она осталась. И в голову даже не могло прийти такое. Я прислушался к своему телу, и понял, что хочу её. Что-то она со мной сделала. Запах. Я не понимал, почему на меня впервые так подействовал аромат ее тела. Я не стал дальше анализировать, дабы не спугнуть свою «нормальность», потому держа ее в воспоминании, быстро доставил себе удовольствие.
Когда я проснулся, мать уже была дома. И с кем-то разговаривала по телефону.
- Да, Сёма, это так. Представляешь, как ты и говорил. Ага. Ну, конечно. Да, пусть так и будет. Ага. Ну, я поняла. Хорошо, до встречи!
Из ее разговора нельзя было ничего разобрать.  Я понял лишь, что она скоро увидит Семена Дмитриевича. Но только каким образом? То ли она уедет, оставив меня одного, то ли….
- Мам, покажись, что ты там сделала с прической? – громко спросил я.
- А, проснулся. Да вот решила пока ничего не делать. Там у них краски не было.
- Понятно. Какие у тебя  планы?
- Семен Дмитриевич хочет приехать. Ты ведь не против? – не то спросила, не то подытожила она.
- Не знаю, смотри сама. Спать есть где, - ответил я, глядя в потолок.
- Перестань, он же соскучился по мне. А Нина очень даже хорошенькая девушка. Не замужем, наверное, - пробежала по ее лицу легкая улыбка.
Нина! О, да, совсем недавно здесь была Нина! Ой, надо же, воспылать страстью к этой тетке. Всему виной виски. Ладно, в следующий раз надо быть осторожнее. И тут я вспомнил, с какими мыслями и чувствами уснул. Было досадно и даже чуточку обидно за измену самому себе. И Генке, наверное.
- Мама, сделай мне чай, пожалуйста, я сейчас выйду на кухню, - попросил я. Не хватало еще, чтобы она прикидывала в уме наше будущее с этой Ниной. Да ни за что на свете!
Вечером после Генкиных звонков, высветился ее номер.
- Добрый вечер! – поприветствовал я.
- Здрасьте. Как вы себя чувствуете? – спросила она хриплым от волнения голосом.
- Нормально, спасибо. Как вы доехали?
- На такси, по Генкиной карте.
- Понятно, - холодно произнес я.
- Ну, тогда ладно, - ответила она и, попрощавшись, отключилась. Видимо она почувствовала мою отстраненность. Я не хотел повторения сегодняшнего состояния. Мне претила сама мысль, что я могу быть с женщиной, трогать ее груди и что-то там ещё выделывать, как это обычно делают другие. Но в тот же момент вспомнил ее розовую шею, ее неиспорченный взгляд, и особую энергию непорочной чистоты. С одной стороны была она, невинная девушка, и с другой я, имеющий совершенно иную направленность в поведении и поступках. И у каждого из нас было нечто общее. Не только Гена. Она никогда не общалась с мужчинами, и также я не знал, как подходить к вопросу о женщинах. Природа немного исхитрилась, создавая меня, ведь насчет людей мужского пола проблем не возникало. 
Чего же она хотела, позвонив мне? И почему у меня не хватило духа, чтобы поддержать разговор, поблагодарить и пригласить ее в гости, как необходимо делать порядочным людям. «А вдруг придет? А вот чтобы не пришла, я и не предложил ничего», глупо оправдывался я. А она ведь так ждала, что я скажу что-нибудь приятное и поблагодарю, за то, что побеспокоилась обо мне. Я чувствовал, что если не позвоню ей снова, то сердце ее заледенеет, по отношению ко всем мужчинам и повинен в этом, буду только я.  Потому, наплевав на собственные ужимки, как можно скорее набрал ее номер. Не отвечали довольно долго. Но вот наконец-то она откликнулась.
- Нина, простите меня, я не поблагодарил вас за то, что пришли и принесли виски. Огромное спасибо.
- Пожалуйста, если еще что-то надо звоните, - сухо отозвалась она.
- Нет, нет, подождите! Давайте не так. Вы приходите ко мне завтра.
- Зачем? – жестко произнесла она.
- Я хочу вас видеть, - ответил я, словно под гипнозом. Говорил я, но как будто и не я. – Очень хочу. Нина, приходите. Пожалуйста!
- А что скажет ваша мама? – задала она невинный вопрос, уже мягче.
- Завтра к ней приезжает супруг, она хочет поводить его по городу, показать достопримечательности. А мы с вами посмотрим один интересный фильм. Или сыграем во что-нибудь. Мы установим связь с Генкой завтра. Им же скайпом можно пользоваться один раз в день. 
- Я приду, приду! – уронила она маску сухости.
- Тогда до завтра, Нина! Только обязательно приходите. Я буду очень вас ждать, - сказал я и быстро, пока она не надела очередную маску серьезности,  отключился.
После разговора с ней все во мне запело. Душа радовалась только что сотворенному действу. Но недолго что-то там  пело. Кажется, я наступал на горло самому себе, изменял собственным вкусам и предпочтениям. А еще, о чем я подумал, что сам того не замечая, впервые назвал ее по имени, без всякого отчества. Но если бы  я не позвонил, тогда бы я вообще перестал себя уважать.
Мне надоело носить дома тяжеленный лангет из гипса, и как-то ночью, вылез из панциря. О, как было холодно ноге. И на уговоры матери снова надеть его, не стал реагировать. Но перед приходом Нины я все же решил снова облачиться в «больного».
  Рано утром приехал Семен Дмитриевич, расцеловал маму, потом полез ко мне обниматься. И сразу начал корить за то, что поступил так несерьезно. Что не вызвал ГИБДД, а только скорую. И что не научился разбираться в марках машин. Чего не умею, того не умею. Как же мне трудно было вспоминать все произошедшее. И досадно было оттого, что сбили меня как собачонку и уехали. Все внутри сжималось от обиды, когда я вспоминал этот несчастный случай.
Нина приехала во второй половине дня. И мы все же заговорили о ее братишке. Разговор начала она.
- Я ездила недавно к нему, разговору было только о вас. Я говорю: «Ну, как ты тут? Чем лечат, что делаешь?». Он только и говорит о вас. Не знаю, чем вы его так околдовали?
- Просто позволяю делать, то, что он хочет. Не ограничивая его ни в чем. Слишком много в его жизни было это обидное «Нельзя».
- Не забывайте, он все же больной человек.
- Но он не чувствует себя больным, - ответил я храбро.
- Потому что другого состояния не знает.
Да, это было сущей правдой. Но ведь я старался не знать многих вещей, иначе пришлось бы вовсе не иметь отношения с Геной.
- Он воспитывался в детдоме, страшном и жутком месте. Если бы не его заболевание, я бы сделала все, чтобы стереть ему память. Поэтому ничем и никогда не обижайте его. Если он хотя бы раз придет ко мне от вас зареванным, я вас уничтожу! – жестко произнесла она, глубоко втянув воздух. 
- Очень даже верю, -  произнес я, снова проникаясь ее запахом. Что это такое, не пойму. Закружилась голова, и захотелось прикоснуться к ней. Вернее прижаться.
- Нина, вы такая… крупная и мягкая, можно я вас обниму? – спросил я. Вставать из-за ноги было трудно, но я попытался приподняться и, выронив костыль, повалился набок.
- Да вы что, покалечитесь! – схватила она меня. И тут я понял. Афродизиак. Вот это да. Пришла, чтобы меня завлечь таким образом.
Не нужно было ее приглашать к себе. Мне было неловко сидеть перед ней. Я не знал о чем с ней говорить. И хотел, чтобы она ушла.
- Спасибо, что пришли, мне нужно отдохнуть, - сказал я, укладываясь на кровать. – Тем более скоро придет мама с Дмитрий Семенычем, ой, то есть наоборот.
Легкая улыбка тронула ее губы, а, судя по глазам, она явно забавлялась моей растерянностью.
- Значит, с Геной мы так и не поговорим? – сжала она губки, чтобы вконец не рассмеяться.
- Нет, правда, голова что-то кружится. Да и не знаю, что-то со мной не так, - пролепетал я, натягивая на себя одеяло.
Она оделась и ушла не попрощавшись. Я лежал и корил себя, что не сумел быть тем, кого она хотела во мне увидеть. Но я, правда, не мог. С женщинами мне никогда не хотелось.
Я допил оставшееся после вчерашнего дня виски. Потом на пьяную голову написал Нине SMS: «Простите, я не хотел!» Поймет если нужно. И тут же получил ответ: «А я и сама не хотела» и маленькую скобку-улыбку  в придачу.
Боже мой, если бы не было этой скобочки, я бы, наверное, умер от неизбежности того факта, что признался в своей несостоятельности как мужчина.
«Какие мы целомудренники», усмехнулся я, засыпая.

Перелом заживал медленно, иногда казалось, что облегчение больше никогда не наступит, и я так и останусь калекой на всю жизнь. Прошло уже около месяца. Семен Дмитриевич, кажется, обжился у меня. Стал указывать, что и как  мне делать. Закрывать газ на ночь, не сидеть долго за компьютером. Я поглядывал на него искоса, не зная как ему аккуратно сказать, что он вообще то никто здесь. И вот в честь приезда Генки из санатория, я попросил организовать праздничный стол. Мать постаралась, прикупила все необходимое. Пришла Нина вся разрумяненная, красиво подкрасила глазки, подтянула грудь. Помогла маме украсить стол, а потом уехала встречать братишку. Я все подходил к столу и что-нибудь от волнения поправлял на нем, хотя все стояло безупречно.
- Ты что так волнуешься? – спросил Семен Дмитриевич. – Приедет твой любимый дружок, никуда не денется.
Мать ему видимо все рассказала. Я не знал, как реагировать на его слова.   
И вот на пороге появился мой любимый Генка.
- А-а, - не скрывая эмоций, завизжал он от радости, увидев меня! – Наконец-то, с тобой! Только с тобой! Ты знаешь, как я скучал. Хотел все бросить и уехать, но там ванные такие делали, после них спать хотелось, а этого  не хотелось, - поглядел он на мои бедра и хихикнул.
Все стояли и смотрели, как мы обнимаемся. Какая бестактность, подумал я. Я бы на их месте скрылся куда-нибудь, пусть влюбленные что хотят, делают. И понял, какую ошибку совершил, решив организовать стол. Нужно было гнать всех и остаться наедине со своим любимым. «Ну почему я не совершаю взрослых поступков?» корил я себя, усаживая Генку за стол.
 Гена тоже взялся за фужер шампанского.
- Мне ведь можно по такому случаю? – спросил он.
Я лишь кивнул.
- Не желательно! – тихо прошептала Нина. – Глоточек если только.
Выдался на редкость яркий солнечный день. Мы выпили и поздравили Гену с выздоровлением, пожелали ему счастья и долгих лет. Нина принесла шарики, которые мы надули. Они были разноцветные и на каждом мы написали пожелание. Мама придумала интересную игру, в которую мы с удовольствием сыграли.
Семен Дмитриевич, кажется, выпил после шампанского водки, потом втихаря еще шампанского, пока мама выбегала на кухню.
И тут его понесло.
- Я что думаете, не знаю, что вы тут шведской семьей живете? – зло прокатился он по мне взглядом. Сфокусироваться не получилось, потому он издал какой-то носо-горловой звук, означавшее явное презрение и выпил еще шампанского.
- Мать! – крикнул он во все горло. – Твой сыночек сосется с этой парочкой, а тебе хоть бы хны? Дура!
Услышав этот дикий крик, мама взволнованная прибежала из кухни.
- Так, так, пойдем  в комнату, приляжем, - сказала она, вытаскивая его из-за стола.
Он резко встал, опрокидывая фужеры и бутылки. Потом ухватился зачем-то за скатерть, но Нина резко выхватила у него из рук кусок скатерти и начала помогать матери. И тут он ухватил Нину за грудь. Сначала одной рукой, потом, сумев выбраться из-за стола уже другой. Да видимо с такой силой, что Нина ойкнула от боли.
- Да перестань ты! – пыталась оторвать его руки мама.
Но он попытался сорвать пуговицы и залезть под блузку. Ему удалось оторвать несколько, но руку запустить не получилось, потому что я заехал ему костылем в глаз. Он взвыл и тут же схватился за лицо. Из рассеченной брови заалела кровь. Мать тут же набросилась на меня, вырвала костыль и нечаянно прошлась по всему столу, сбивая салатики и торты. По фужерам тоже прошлась. Задела Генку, отчего тот заорал и схватился за плечо.
- Ты что, делаешь! – крикнул я ей, - прыгая к Генке на одной ноге. Потом все же чтобы не упасть встал на загипсованную ногу.  Лангет на месте щиколотки хрустнул.
- Тебе больно? – спросил я, заслоняя его всем телом от любой угрозы. – Семен Дмитриевич при виде собственной крови сел обратно, откуда был не так давно вытащен матерью. Нинка начала вырывать костыль у матери, но та крепко в него вцепилась, потом Нина все же отпустила и мать со всей силой рухнула на Семена Дмитриевича, потом каким-то образом ее отбросило к столу. Отчего стол переломился пополам, и вся снедь попадала на пол. Я подпрыгнул к матери, пытаясь ее вытащить из-под обломков разбитой посуды, чтобы она не порезалась. Но Семен Дмитриевич дал мне ногой под дых, отчего я скорчился от боли. Мать, отряхнув от себя остатки салата, налипшие у нее в волосах, взглянув на происходящее, приподнялась, молниеносно сориентировалась, и бросилась ко мне.
- Что с тобой! Ты цел?
- А ты? – я сквозь черные точки, которые так и плясали у меня в глазах, пытался разглядеть ее лицо, не поранилась ли она.
Нина куда-то скрылась, прихватив с собой Генку.
- Уроды! – заорал во все горло Семен Дмитриевич. – Сколько водяры угробили, сволочи! Убью!
Он начал приближаться к нам, но мы с мамой как по команде откатились в разные стороны. Он промахнулся, и мы сразу же набросились на него сзади. Я налег что было силы ему на голову, мать тем временем успела встряхнуть скатерть от осколков и остатков еды, и что было силы начала связывать ему руки. Ногу я, кажется, снова повредил. Заныла так долго заживавшая кость.
Когда мы его запеленали, как следует, он начал орать, что его убивают. На этот крик могли отреагировать должным образом, соседи  и вызвать наряд полиции. Пришлось заткнуть ему рот.
- Нина, где вы? – позвал я громко. – Нужна ваша помощь!
Кто-то заскребся, в соседней комнате, видимо отодвигая что-то тяжелое. Кажется, Нина подперла дверь, когда вместе с Геной скрывалась от угрозы.
Нина глядела на нас, переводя взгляд с меня на мать, потом разглядела большой куль, которым был Семен Дмитриевич.
- Посмотрите, у него все нормально с глазом? – спросила мать.
Нина осторожно подошла, взглянула, попросила включить свет.
- Да, у него бровь рассечена, глаз вроде целый. Зашивать надо.
- А сами можете что-нибудь сделать?
- Скобки можно поставить. Пластырь нужен, бинты. Перекись.  Он, что у вас психический?
Мать ничего не ответила, и быстро побежала за аптечкой.
Я доковылял до Генкиной комнаты и осторожно заглянул внутрь.
Генка слушал какую-то музыку в наушниках, что-то подпевая в такт. Но, увидев меня, сразу сорвал наушники:
- Ты классно дерешься! – воскликнул он и крепко поцеловал меня в губы. - Я даже не записал все на видео, эх!
- Тебе что понравилась эта кутерьма? – удивился я.
- Классно так было! Лучше всякого шоу.
- А плечо не болит? – осторожно пощупал я его.
Генка немного поправился.
- Ты уж извини, что так получилось. Хотели тебе праздник устроить, устроили! – покачал я головой. – Он и, правда, больной, как ты думаешь? Своим профессиональным взглядом, оцени-ка!
 - Сомневаешься? Вы его вырубили что ли? Притих вроде. Ты расскажи, что было дальше! – раскрыл он рот, внимательно приготовившись слушать.
И  я ничего, не приукрашивая, подробно описал каждую секунду.
- Бедный, больно было, наверное, тебе! Пипец повезло твоей матери.
- Как ты сказал? – удивился я новому слову. – Хорошо ты отдохнул, похоже.
- Да вроде нормально, - не понял он юмора. – Мне голову в основном лечили. Всякие аппараты там, иголки. Шлем надевал раз двадцать. Танцевать учили с девушками.
Я усмехнулся. Как будто с парнями уже научился.
- Ну что ты все смеешься! Ты такой классный! Так я соскучился по тебе. Мы будем сегодня, ну это самое? – пощупал он мой бок.
Я погрозил ему пальчиком и вышел из комнаты.
Семен Дмитриевич жалобно скулил и просил, чтобы его развязали. Мама была неприступна, отрицательно качая всякий раз, когда я пытался взяться за узлы.
Я глядел на маму, на ее грязные волосы, на усталые глаза, мешки под глазами и стало мне ее жаль. С кем она связала свою жизнь на старости лет? Я пытался в этом бедламе найти недостающий костыль и нашел его в самом углу. Кто-то видимо его так далеко отшвырнул. Противно было все это видеть в своей квартире. Жаль стало поломанного стола, посуды, красивых фужеров, подаренных мне сотрудниками на тридцатилетие.
Нина, оказав необходимую помощь, зашла к Генке и велела ему собираться домой.
- Ты, что я никуда не поеду! Зачем? Я здесь буду, с Рамисом.
Нина взглянула на меня, как бы прося моей поддержки.
- Гена, так будет лучше. Нам прибраться надо и все такое. Они может, уедут завтра. То есть не может, а точно уедут. Такое хулиганство терпеть в своей квартире! – вырвалось у меня.
Мама вышла их провожать.
- Нина, возьмите, это вам! Спасибо, что помогли! – она совала ей в руку какую-то бумажку. Очень даже красненькую.
- Что вы, не возьму! Не надо, не надо! Вы лучше мужа своего лечите, - сказала она.
- А ты мне не указывай, кого мне лечить. Сама виновата. Ты для кого так вырядилась? Румяна там и все такое, показала она ей на грудь. Думаешь им это надо? - перевела она взгляд на нас с Генкой.
Нина, потупила взгляд и покраснела.
- Ха-ха-ха, - рассмеялась мать! В ее смехе было столько злобы, жестокости, обиды на жизнь за своего несостоявшегося сына. Она как бы высмеивала нас всех. И меня с Генкой и Нину, которая уже немного оттаяла сердцем. 
- Прекрати, Мама! – встрял я. - Нехорошо так с гостями.
- Нина, простите нас! – сказал я, открывая дверь. - Гена, созвонимся завтра, хорошо? - подержал я его за холодные пальчики.
Я закрыл за ними дверь и прошел в Генкину комнату. На сегодня подумал я мне достаточно волнений. Пусть мать сама разбирается. И прибирается. Чтобы заглушить боль в ноге, я принял обезболивающее. Я молил Бога, чтобы не произошло смещения. Иначе все лечение пойдет на смарку.
На следующее утро, меня разбудил голос Семена Дмитриевича. Он стоял передо мной на коленях, с  огромной повязкой на глазу.
- Слушай, прости меня, пожалуйста, за вчерашнее! Я просто немного лишка хватил. Ты же меня знаешь, я не такой. Ну, намешал, с кем не бывает!
- Надеюсь, вы сегодня уедете  с мамой?
- Это как она скажет. Я ведь никогда с ней не спорю. Люблю ее очень.
- Нет, вы неправильно меня поняли, Семён!  Вы уедете сегодня! – твердо произнес я. -  Собирайте вещи.
Он вышел, через минуту прибежала мама. Такая вся воздушная, словно ничего вчера и не было.
- Проснулся, солнышко! Вставай, я кекс испекла, твой любимый, - ласково произнесла она. – Что ты какой хмурый? Плохо спал?
- Хорошо я спал, как убитый. Благодаря транквилизаторам.
- Семена Дмитриевича зачем-то выставляешь, не надо, Рамис. Ты же у меня добрая душа. Ему сейчас нужна поддержка.
- Ты уедешь вместе с ним! – жестко произнес я.
- Ну, что ты, ласкунчик мой, ты еще не поправился, - начала она приближаться ко мне, чтобы поцеловать.
Я отвернулся. Неприятно было видеть ее двуличие. В ушах стоял ее вчерашний смех. Она часто выставляла меня посмешищем перед всеми. Или я так воспринимал, не знаю. Но она требовала от меня каких-то проявлений мужских черт, заставляя спасать кого-нибудь из воды, или играть в футбол. А если я отказывался, то всем говорила, что сынуля ее как девочка. И в армию хотела меня отправить.
Я закрыл глаза, чтобы не видеть ее реакции. И знал, что она может настоять на своем и остаться еще на неделю. Она имела право, это была и ее квартира.
- Ты давишь на меня, - только и сказал я, не разжимая век. – Уезжайте, пожалуйста. Я попрошу Нину, чтобы помогла.
- За калеками она ухаживать любит! – зло съязвила она и вышла из комнаты, тихо прикрыв дверь. Даже не хлопнула ею.
Я пролежал час, а может и больше, и не заметил, как снова уснул. Проснулся я, оттого что хлопнула входная дверь. Я прислушался, в квартире было тихо. Осторожно поднялся, прошелся, проверил свою ногу. Вроде бы боль отступила. Мать уехала со своим мужичком. Поглядел, нет ли где записки, но ничего не было. Кекса тоже не было. Остался только запах ванили и крошки на столе.
В холодильнике лежала банка вареной сгущенки. Неужели мы истребили все припасы? Я заглянул в свою большую комнату. Мама там прибралась. Стол отсутствовал, ковер тоже. Его тоже видимо здорово испортили вчера. В серванте поредела посуда, ладно телевизор остался цел.
Позвонил Генка. Спросил как дела, и можно ли ему приехать. Потом сказал, что и Нина с ним. Я уже не сопротивлялся ее появлению в моем доме.
Они приехали с полной сумкой продуктов. Или Нина догадывалась, что мы многое истребили вчера во время потасовки. Генка при виде меня прильнул ко мне всем телом.
- Милый, я тоже рад тебе! – сказал я, потупив взор.
Нина сделала вид, что ее это не касается, и сразу прошла в кухню, разбирать сумку.
- Вы знаете, я хочу снять лангет, можно? – спросил я ее.
- А врачи что говорят, у вас еще, наверное, по срокам не подошло снимать. Не знаю даже.
- Авиценна велел пастухам долго не держать ногу в одном положении, и заставлял вставать на нее уже через несколько дней.
Нина лишь пожала плечами. И я, зайдя в комнату, аккуратно размотал бинты и освободил ногу. Как ей стало холодно бедняжке, и она совсем не сгибалась.
- Вы только с костылями пока ходите, привыкнете потом. У Генки вон трость возьмите. Эх вы! – непонятно кому сказала она.
Мы сели пить чай. И я снова извинился за вчерашнее.
- Это вам спасибо, что заступились. Такой с виду положительный мужчина, а так себя ведет. И про шведскую семью сказал, так обидно. Я вчера приехала и всю ночь не могла уснуть. Как я счастлива, что без мужика. Мне на дух они не нужны, чтобы всякие гадости говорили  и руки распускали.
- Мать уехала, забрала все деньги. Очень уж она их любит. Я позволил ей распорядиться дебетной карточкой по своему усмотрению. Она и распорядилась. Я получил больничный, но пока что-то денег не нахожу, может в серванте, где лежат. Если она их забрала, то  получается, я останусь, сир и наг.
- Я помогу если надо. Подумала одной верующей семье квартиру сдать. Деньги как-никак. Вы мне квитанции все давайте. Как-то я раньше об этом не подумала.
- Гена сильно изменился после лечения? Как он спал сегодня? – задал я волнующий меня вопрос.
И поведала она мне, что после лечения он всегда чувствует себя лучше.
- Спасибо, что путевку выбили. Сколько лет я мучилась с этими врачами, хоть и сама медработник. Чего я только не делала. И в церкви службу стояла, и молебны заказывала, и на святые источники с Геной ездила. Я и к Трубникову хотела обратиться, но он тогда у детей жил за границей. Недавно видимо только вернулся. Мы как соринки для них. Если уж у инвалида группу сняли?
Приеду, бывало во ВТЭК, сижу, думаю, ну сейчас задам им жару. Час сижу, второй третий. Уже силы не те, думаю: «зачем сижу?» Чего тут можно добиться? Зайду к начальнику, он как зыркнет на меня я и забуду, с чем пришла. Говорю: «Надо ему группу, дайте, что вы нелюди что ли?» и ни разу мне никто не отказал. Знали, что неправы. Один даже при мне трубку взял, с кем-то поговорил и успокоил, мол, все, ждите, через две недели вам перезвонят, скажут результат. Проходит две недели мне никто не перезванивает. Сама номер набираю, а меня уже никто и не помнит. Потом дошло до меня, что как  дурочку меня  водят. Вот поговорил начальник с кем-то, а был ли кто на том конце провода?
Один раз даже думала начальнику отдаться. Да уж больно гадкое это дело, да и грех большой. Куда только не писала, куда только не жаловалась. Он как психический имел право на получение жилплощади. Трубников, дай Бог ему здоровья, тоже хлопотал. Но уже на пенсии был, связи некоторые утерял. Но все равно нам денег дали на улучшение жилищных условий. Я его сразу как он вышел из детдома, прописала к тетке.
- А Гена что делал в это время?
- Да что ему, Генке то? Ему хорошо. Курит, ест, спит, потом идет гулять, куда хочет. Я ему не запрещала. Сама сутками работала, не вылезая. Когда я на работу уходила, соседку нашу тетю Нюру просила за Генкой присмотреть. Глухая она была, на заводе всю жизнь проработала, ветеран труда, а на аппарат слуховой денег не могла собрать. Бесплатно давали при условии, что третью группу получит. Выходит, что от ветеранских льгот придется отказаться. Так и жила в старости, в коммуналке, больная и глухая. Я ей как могла, помогала.
Ой, как вспомню эту коммуналку, сердце заходится. Какого народу там только не было. Годами жили ведь в этих условиях и сейчас живут. Осточертела мне эта жизнь, думала все, квартиру буду снимать. Когда деньги получили, мы эту комнату продали, и купили наконец-то собственную квартиру, да и ту на первом этаже и без балкона. Хоть и хрущевка, но все равно радость. Потом Генка зачудил, хочу жить один и все тут. С комнатой видели, наверное, что он своей сделал, - зажмурилась Нина.
Капитанскую рубку я хорошо помнил. И океан и нарисованную нашими руками сушу.
- Мы в большую комнату кровать поставили, как врачи рекомендовали, поручни везде установили, потому что совсем стал плохо ходить, ногу волочить. Лекарства нужны были, я и вкалывала, как могла. С семнадцати лет на колесах, - рассмеялась она громко.
Он сейчас после терапии совсем другой стал. Хорошо видать его там прогнали по всем процедурам. А то ведь до такой тупости доходило, целыми днями мог лежать на кровати и ничего не делать. В коммуналке как тяжело его было мыть. Я и уговорами его и шлепками. А он кричит: «Не трогай, не надо! Ай, больно!» Я сама плачу. Знаю, что так не должно быть. Потом попросила профессора, чтобы  как-нибудь посодействовал. Он потом ему внушения делал, чтобы страха не испытывать от этих водных процедур. Видать в детдоме над ним издевались. Вы его не обижайте.
- Понятно. Спасибо, что рассказали, - грустно кивнул я в ответ.
- Вы куда если соберетесь ехать, всегда меня спрашивайте. Нельзя ему на теплоходе ездить, у него туберкулез был. Ему только куда-нибудь в горы. Воздух там полезный. Потом бегунок он. Из детдома сбегал не раз. Из санатория тоже. Мне звонили, я сразу поняла, что к вам сорвался. За ним глаз да глаз нужен. Но он все равно вас слушается.
Нина оказалась замечательной хозяйкой. До чего же она приготовила вкусный обед. Потом пришло время ужина. И снова я поразился ее кулинарному мастерству.
Так мы подружились. В этой невинной девушке я увидел совершенно другого человека, открытого, чуткого, и очень ранимого. Она оставила нас с Геной вдвоем, и пообещала навестить нас, как только появится возможность.
Ко мне же приехал давний мой знакомый, который сильно умел выручать в сложные минуты. Давид был завкафедрой славянской культуры. И первым делом поинтересовался у меня, есть ли какие материалы для публикации. Я показала ему несколько своих вещей, и он с большим энтузиазмом взял их. И, правда, он сумел их кому-то сплавить. В общем, на мой счет капнула денюжка, чему я был донельзя рад.
Гена как-то за поздним чаем рассказал мне, как познакомился в санатории одним парнем Гришей. Было ему что-то около тридцати.
- Представляешь, у него сложная форма ДЦП. И я ему помог. Он так просил меня. Умолял.
- Молодец. Ты у меня очень добрый! – похвалил я.
- Я знал, что ты не будешь против. Все-таки у него это было впервые.
- Ты о чем? – насторожился я.
- Ну, он попросил меня быть с ним. Они все помешаны на сексе.
Получается, Генка оказал ему интимную услугу. Все во мне сжалось от досады. От ревности. Я не хотел, чтобы Генка с кем-то был еще кроме меня. Он оказал услугу одному парнишке, это понятно. Но почему он? Фу ты, ничего не могу понять! Как же мне хотелось не думать о таких сложных вещах. Однажды я задумался о суррогатном партнере для таких ребят. Но никак не мог предположить, что в этой роли может оказаться мой Генка. Я не стал уточнять, что и как он делал.
- И что стало с тем парнем?
- Мы обменялись телефонами. Но я сделал его самым счастливым человеком на свете, так он сказал.
Генка был прав, что не отказался доставить удовольствие тому парню. Но для меня эта информация была до того оскорбительной и гнусной, что я не нашел сил, чтобы похвалить его за этот поступок.

На следующий день к нам приехал Леонид. Тот самый кандидат юридических наук, которого я так некрасиво обозвал. Они о чем-то посекретничали с Геной, потом Леонид вышел ко мне в зал, и началась наша беседа. Интимную сферу он тактично обходил стороной, видимо подсознательно чувствуя, что нельзя поднимать этот вопрос.
Леонид заговорил о проблемах таких ребят, об их завидном упорстве, при их желании освоить компьютер. Из его разговора я понял, что быть инвалидом в России страшное дело. Тысячами таких детей инвалидов оставляют в приютах.
- Извините, что спрашиваю, - перебил я его. – Вам не надоело за столько лет все время сталкиваться с этими неразрешимыми проблемами?
- А кто поможет, если не мы? Иногда бывало такое чувство, что ВСЁ! Больше ничего не буду делать! Потом выхожу из этого состояния. Тем более я не один. Таких энтузиастов как я много.
Больных мы навещаем в психлечебницах. Но волонтеры выгорают, вместо них приходят новые ребята. За это их нельзя упрекать в малодушии. Больных становится больше, а проблемы остаются почти что неразрешимыми.
Я же говорю, имея тяжелую форму ДЦП, ребята осваивают компьютер. Руки прижаты к туловищу, а они подбородком ловко манипулируют мышкой. Многие даже умудряются получить высшее образование, обучаясь дистанционно.
Родителям этих детей необходимо при жизни ставить памятник. За их труд, невероятную заботу. Бывает, что родители не в состоянии одевать уже взрослого ребенка и усаживать в инвалидное кресло для визита к врачу.
Проблему ДЦП необходимо решать не исследованиями, а конкретными разработками в этой области. Яхта богатейшего человека в России стоит миллионы, а мы мучаемся и арендуем «Газель», чтобы съездить в театр или на фестиваль.
Мы, страна победившая Войну, возим на лечение больных детей в Китай. Потому что это дешевле, чем в Европу. У нас замалчивают эти проблемы, потому что это некрасиво. Недавно я попросил одного банкира помочь материально, он ответил: «Пусть вами занимается государство!»
Потом, только придя домой, и немного успокоившись, я понял, что у здоровых людей абсолютно другие понятия и потребности. И здоровый человек не станет тратить на это время, ведь эта беда его не коснулась.
Казалось, конца этим разговорам не будет. Леонид очень хорошо чувствовал себя в этой сфере, много знал.  Мне было трудно вместить такой объем информации. Когда Генка заерзал на стуле, я с радостью поднялся из-за стола.
- Спасибо, что не прогнали, а нашли смелость выслушать, - улыбнулся Леонид, протягивая через стол мне руку. Как элегантно он выражался.
- И вам, за хорошее начало, - пожал я руку в ответ.
Леонид оказался настойчивым человеком. И на следующий день снова очутился у меня дома. Он привез раскладную трость, очень красивую, в ней не стыдно было показаться на людях.
Снова мы заговорили о проблемах ребят с ДЦП. И Леонид аккуратно так, невзначай предложил мне поработать в их организации.
- Вы могли бы взяться дистанционно обучать инвалидов? Многие наши ребята получают высшее образование, не выходя из дома.
- Даже не знаю, - смутился я. – Как-то неожиданно ваше предложение. Я, конечно, подумаю над этим, почитаю кое-какую литературу. Но, правда, неожиданно, - повторил я.
Леонид не стал настаивать, а лишь оставил визитку, на которой был адрес необходимого сайта.
Находясь на больничном, я захотел подробнее узнать о работе в данной области. Хотелось всем сердцем, силой заложенных в меня знаний, поучаствовать в жизни этих непростых ребят.
Я прекрасно понимал, что это ответственный шаг. Ведь начав однажды это дело, нельзя его будет оставить лишь по своей прихоти.
Да сбудутся мои мечты и желания на этом непростом поприще. Да проникнуться сердца многих сочувствием к таким людям! – стал я повторять мантру изо дня в день. И я верю, что все у нас получится.