Что это за дни, когда ветер по силе штормовой гонит забытые льдины против течения, вздымает волны наперекор земному влечению нескончаемой массы воды. Он вторгается под своды чужих законов и не скрывает этого, вовлекает последние куски зимнего пирога в мучительный хоровод между пологих берегов, притом, что одинокий весомый массив льда продолжает свой путь и повторяет вектор течения, пересиливая мятежную работу, и округлой холкой вперёд пробирается к морю. А его недавние спутницы теснятся как заложники, скованные злополучной цепочкой, застигнутые водоворотом и лишённые последней животной возможности выброситься на берег.
Именно в таком, играющем роль статора среди общего кручения месте заброшенного пляжа, возникает занос мысли на обочину времени. Заброс в туннель прошлого, где обитатели старой каторжанской реки, кандальники и бурлаки, сколоченные кривой судьбой в буйные ватаги, исчезали в этих струях, готовых вот-вот вынести на свет побелевшие кости, среди крутящихся ощепков, мелких соломин и выжелтевших травяных пучков.
Свет, он льётся отовсюду, солнечный светильник нынче занемог и в отлучке, и оставил вместо себя воспалённую сияющую пелену.
Шторм набирается сил для очередного рывка, набрасывается на реку, стремясь потопить последние островки ноздреватого хрусталя, достаточно прочные для того, чтобы нести на себе останки мелких ледышек, рассыпающихся под действием прогретого воздуха на огромные прозрачные иглы. Ветер набрасывается на них, нагоняя противоволны, и в яростной спешке пересчитывает эти россыпи наперегонки с солнечными искрами.
Можно опустить пальцы в волну и попытаться пересыпать себе немного осколков, и через десять секунд рука понимает, что такое абсолютный холод (он жгучий), а через двадцать - уходит и боль, уступая место полному бесчувствию. Просторный свист забивает уши и запускает механизм глухоты, он завладел всем открытым пространством и не впускает никого, даже вечных вахтенных в чёрных бушлатах – вороватых ворон, и страстных охотников в белых кителях – острокрылых чаек.
Над всем этим неистовством повисает тонкий стекольный звон, едва уловимый у самой кромки воды и гаснущий в удалении от шага к шагу. Сотни невидимых бокалов непрестанно тостуют приход весны, заставляя вглядываться в замутнённую глубину, или тревожно оглядываться через плечо, ожидая за перекличкой бубенцов видение вылетающей из леса запряжённой тройки лошадей.