(по рассказу «Тридцать третий» Александра Можаева)
http://ya-zemlyak.ru/prosa_am.asp
Бесхитростный рассказ очевидца бьёт сильнее, он более убедителен, чем тома исторических исследований, таблиц статистических подсчётов, праведно-гневный поиск правых и виноватых... Какой она была, коллективизация? Каким он был – голод начала тридцатых? Как его пережили люди? Чем жили, о чём думали, чему учили детей?
Сколько уже писано-переписано об этой беде, а вот веришь далеко не всему. Замалчивание и выпячивание тех или иных фактов, их неоднозначность, «подчинение» сиюминутной «выгоде» и даже ретроспективный исторический взгляд на глобальность происходивших тогда социальных процессов – всё это никогда не будет объективным.
Зато как не поверить словам маленького пацана, пережившего пятерых своих братьев? Когда просто не хочется рассуждать о литературных особенностях текста, находках, методах, которые сделали этот текст таким живым, острым, заставляющим сопереживать?
Но...
Самое главное достоинство рассказа «Тридцать третий» – предельная лаконичность и сжатость материала. Рассказ как-будто специально написан для интернета, умещается на «паре кликов».
Предельна плотность текста: нет лишнего, каждый факт на своём месте, каждый добавляет черточку к характерам. Это – монолит, который невозможно измельчить на сценки и кадрики.
Это – очень бережное отношение к слову. А особенный поклон – за диалектные находки. «Очень радая» мать – какими ещё словами передать видимую радость женщины, понявшей, что семье не уготовлено умирать в Сибири? «...на глазах сстарились родители» – зрительно точное наблюдение мальчишки. «...так мы с ним вдвох и выжили» – это «двох» как вздох неожиданного счастливого спасения...
И как удалось передать то двуличие взрослых, которые говорили и не верили своим газетным словам, и всё же продолжали лгать? Спасение детей от голода они называют грехом. А бригадир, пытавшийся спасти жизнь детям своим советом, выглядит жестоким и бессердечным. Неужели он был вынужден вести себя так? Или что-то осталось у него в чёрствой околхозненной душе? Но мальчишка точно знает: бригадир был добрым человеком. И веришь мальчишке, а не своим глазам, осознавая его прозрение, но не наивность.
И вот что думается: писалось литератором, а литературы не чувствуется. Искренность передать очень сложно, но тут это удалось!
Суд истории – это не только многозначительные и нравоучительные выводы. Читая этот рассказ, не превращаешься в судью. Читатель становится тем самым мальчонкой, который бедствие воспринимает нормой, голодную смерть считает обычностью, а свое чудесное спасение – результатом послушания, не больше...
И волшебством авторского таланта мальчик из далёких тридцатых остаётся жив в нас, и «досель, слава Богу, жив ещё...»
Март 2014