Глава III
Небольшой пароходик довольно попыхивал черным дымом, как заправский курильщик. Фарватер, обозначенный бакенами, изредка сбивался к берегу, и если проходили жилые места, то вездесущие огольцы что-то кричали им с суши, кривляясь и отчаянно жестикулируя. Весенний ветер, не зная преград на речной глади, озорничал по-своему, забирался под одежду и как Соловей-разбойник на все лады посвистывал в ушах, и трепал остервенело парусину. Натянутая на корме баржи, она была убежищем знакомой нам команды от дождя и ветра.
Весна малярийной эпидемией разносилась по белу свету. Её флюиды безжалостно проникали во все сущее, заражая и покоряя. Эта необузданная дикая сила виделась в упругости темной волны, в белых облаках, разбросанных кусками ваты тут и там, насколько хватало глаз. Чувствовали ее и люди на барже. То один, то другой подолгу вглядывался вдаль, забираясь повыше, словно там, за линией горизонта, можно было увидеть причину внутреннего беспокойства, пришедшего извне.
По правой руке навстречу выплывал из-за туч Царицын. Звонили к заутрене, и густой звон, падая сверху на грудь красавицы-Волги, смешивался с ее влажным дыханием и с бархатным протяжным полустоном, потом еще долго висел в воздухе.
Утреннюю свежесть нарушили звуки топора. Зайнат споро рубил дрова, наступил его черед дежурить. Вскоре в казанке весело булькал шулюм (так он называл кашу), а Семен с Алексеем недоверчиво покуривали в сторонке.
- Сейчас мы узнаем, чем в вашей деревне собак кормят, - Алексей явно нагонял аппетит, но сомнения в поварских способностях оставались, несмотря на вполне съедобные запахи, идущие из полуведерного казана. Под кашу с бараниной опорожнили литровую бутылку мутно-белой жидкости, прихваченную Зайнатом в Саратове , и искренне хвалили татарина:
- Ведь точно не соврал, все умеет, шулюм сварил, ум отъешь.
За разговорами не сразу заметили, что погода испортилась. Небо чернело стремительно, хмуро сдвинув брови-тучи. Ветер одичало, как лесной ветер, накинулся на парусину, она стала хлопать крыльями, словно просилась в небо. Волга пошла вначале бурунами, они отдавались на барже мелкой неприятной дрожью. Когда бревна натужно заскрипели в штабелях, Семен завертел головой:
- Надо проверить крепеж, пошли, мужики.
Безобидные буруны сменились метровыми волнами, и баржу безжалостно швыряло вверх и вниз. Кое-где пришлось менять крепеж, не выдержавший натиска «губатого», который неистово дул с бескрайних прикаспийских степей. Парусину все таки унесло, и она, как гигантский альбатрос взмыла в небо. Делать нечего, пришлось строить шалаш из бревен и сучьев, приготовленных на дрова. Восточный ветер улегся лишь к вечеру. Дождь вымочил их до нитки.
Семен и Алексей сняли верхнюю одежду, и сушили ее у костра. Зайнат, не раздеваясь, подвинулся ближе к огню и вертелся то левым, то правым боком. Семен, видя эти бесплодные попытки высушиться, сказал, смеясь:
- Ты чо вертишься, как вошь на гребешке. Скинь портки, быстрее будет.
Зайнат отмахнулся, сказать правду было неловко. У него не было исподнего белья.
- Вот когда бы бутылочка пригодилась, - сказал Зайнат, устраиваясь на ночлег.
- Обойдешься, - смеялся Семен,- давай ближе ко мне, теплее будет.
После напряженного дня Семену почему-то не спалось. Он слышал приглушенный храп Алексея и размеренное сопение Зайната. Чувствуя боком влажность недосушенных порток, он заботливо укрыл его старой овчиной.
Тяга к могучей реке Волге появилась не вчера. Впервые он увидел ее, когда было ему восемнадцать. Ездили в Сызрань летом навестить отцова брата, он служил у богатого барина, и имел свой домишко. Волга тогда поразила юношу не только размерами. «Наша Чернявка уместилась бы у нее на ладони», - думал Семен, глядя на эту мощь. Было что-то завораживающее в ее вечном движении, в ее стремлении к новизне. Философию жизни Семен постигал по собственному разумению. Он глядел в одну точку или кидал палки, сразу уносимые прочь. Он не боялся ее, и кинулся саженками проверить себя. Сила встретила силу и присушила, он сам еще не догадывался, что навсегда.
Еще Семен вспоминал сызранскую ярмарку. Силачи играли гирями, скоморохи упражнялись в словоблудии, а Петрушку за ширмой из бумазейной ткани бил усатый жандарм. Петрушка не сдавался, сыпал издевками, а народ хохотал от души. Зазывала кричал в стороне:
- Кто на себе унесет 10 пудов, тот получит три целковых.
- Бать, - Семен толкнул слегка отца, – пойду я заберу у них три рубля, чай у нас не лишними будут.
- Пойди, - гоготнул Григорий, – а я погляжу.
Семен направился к силачам.
- Я хочу попытать счастья, - сказал он вертлявому зазывале.
- Молод больно, осилишь?, - ответил тот.
Надели Семену лямки, и стали накладывать груз, в пудовых грубо отлитых чушках. Крякнул юнец, приноравливаясь, и пошел, чуть согнувшись, но свободно, без натуги. Откуда было им знать, что этот юнец пять пудов зубами с земли поднимал.
Когда сняли лямки, силачи бросили свои гири и подошли ближе, чувствуя соперника. Вертлявый взмолился:
- Пойдем ко мне работать.
Семен, улыбаясь, сказал:
- Давай три рубля, недосуг мне.
Сон все-таки одолел, захватил в свои объятия, и понес в неведомые странствия под невнятный шепот волны.
Астрахань встречала их густым туманом. После швартовки они с удивлением увидели купца Кадочникова, энергично расхаживающего по дебаркадеру.
- Разгрузку начинаем не медля, - доносился из тумана его голос.
Когда на барже остались считанные бревна, Аристарх Панкратович зашел по сходням с ними попрощаться.
- Ну, спасибо, подсобили мне в аккурат, ловко работаете. Куда, если не секрет, думаете направиться, - он, не жалея терять таких работников, решил провести разведку. Знал хитрован, что на ловца и зверь бежит.
- Да вот, на путину хотим, - пробасил Семен. Купец расплылся в довольной улыбке.
- Никуда идти вам не надо. У меня будете работать.
Семен недоверчиво повертел головой по сторонам, но плотный туман был безмолвен.
- Иван, - крикнул в пелену тумана хозяин. У него, словно из под руки вынырнул низенький, не старый еще человек, толстый и лысый. Почти лысый, ибо у него на голове еще оставалась прядь волос, которая выбивалась из-под картуза казачьим «оселэдцем». И еще он был чем-то похож на клоуна в цирке, и друзья едва сдержались от смеха.
- Иван, - купец показал на троицу, - Устрой в артель и накорми. За лес рассчитайся, я тебе говорил. День оглядятся и за работу. И смотри, не обижай.
Иван Кузьмич, бывший при рыбе главным начальником, довольно хохотнул шутке хозяина и ответил, но уже больше себе:
- Таких обидишь, - потом поднял голову до хруста в позвонках, и спросил Семена:
- Откель будешь, служивый?
- Пензенские мы.
- Что там, все такие?
- Через одного, - ответил за друга Алексей и подхватил котомки товарищей.
- Веди, что-ль.
Поселили их в избе, неподалеку от реки. Ватажный стан стоял на особицу, на взгорке. Развешанные для починки и просушки сети, несколько жилых изб, коптильня, подвал с ледником, пристань, рыбацкие баркасы, да бабы на разделке рыбы, - вот пожалуй и все его достопримечательности.
Нет, пожалуй, еще одно строение было достойно нашего внимания: баня. Она стояла внизу, у края заводи, на черных дубовых столбах; в половодье вода доходила до самых дверей, скрадывая последнюю ступеньку. С дровами было не ахти: с хозяйской лесопилки привозили обрез и корье; собирали по берегу коряги и ветки, сушили и пускали в дело.
В субботу вечером, после нелегких рыбацких будней, распаренные в баньке мужики прыгали в лоно матушки-Волги. Принимая в себя, она дарила им прохладу и умиротворенные, они нехотя выбредали из воды, чтобы вновь кинуться в ад парилки. Душа от наслаждения улетала прочь, и возвращалась лишь к утру, вдосыть нагулявшись. Очень жаль, что березовый веничек часто оставался лишь мечтой разомлевшего тела.
Семен любил эти минуты отдохновения. Мысли почему-то были светлыми, он думал о Фене, о сестренке Настеньке, что неплохо бы ее отдать в ученье.
Иван Кузьмич после бани выдавал по чарке водки, тем самым, как бы делая зарубку: прошла еще одна неделя.
Когда артель нарывалась на плотный косяк каспийской сельди, тогда объявлялся аврал. На воду спускались все баркасы, и сети безжалостно черпали серебро подводного царя.
Кузьмич крутился юлой, принимая рыбу, потешный , на своих коротких ногах, и, сверкающий залысинами в сумерках, как фонарем.
Женщины в кожаных передниках, в каких-то несуразных сапогах-бахилах, стояли почти по колено в рыбьей требухе. Ловко работали ножами, едва успевая отгонять наглых чаек да одичалых собак из под своих ног. Пахло очень скверно.
Скоро Семена Буренкова поставили старшим на баркасе, приметили, что работал он за двоих. Когда услышал он про царь-рыбу, покоя лишился, нестерпимо хотелось поймать самому что-либо подобное. Он сказал об этом Алексею, а тот заулыбался в ответ:
- Что ты, Сема, такое может раз в сто лет бывает, угомонись.
Семену эта громадина даже приснилась: китом, увиденным где-то на картинке, только с большими зубами. Он проснулся от увиденного, и придя в себя, чертыхнулся: «Приснится же такое».