Первый снег выпал в декабре. Эрни и Элис, брат и сестра, выбежали на улицу. Снег кружился медленно и тихо, совсем не было ветра. Дети хотели было играть в снежки, но те не клеились, рассыпались. Тогда они стали ловить снежинки языком, чтобы загадать желание. На чёрных варежках Эрни снежинки были хорошо видны, и он стал их разглядывать. Они были первозданно совершенны, до самых кончиков кристаллов, сверкающие ледяной пластинкой при белом свете облачного неба.
- Я тоже так хочу! – воскликнула Элис, но на её светло-голубых рукавичках трудно было разглядеть красивые снежинки. Эрни снял одну свою и отдал ей. Дети ловили белые звёздочки и показывали их друг другу.
Тем вечером они уснули рано – так хорошо было спать под снегопадом, а снег всё шёл и шёл.
Их мать читала им на ночь. В этот раз это была сказка про Белоснежку. Эрни уснул не дослушав, эту сказку он уже знал, а сестрёнка обязательно хотела дождаться счастливого конца.
Эрни приснился необыкновенно живой и яркий сон. Он видел, будто он идёт по заснеженной равнине или пустоши, и снег по-прежнему мягко и тихо кружился в его сне. Там была ночь, и было много ярких звёзд над ним, и повсюду, куда доставал взгляд, светился снег, безукоризненно чистый. Он шёл по нему вперёд и не чувствовал холода. Далеко впереди были горы, он не знал, насколько они высоки, он шёл и шёл вперёд и не заметил, как подошёл к ним вплотную. Они оказались не слишком высокими, но скалистыми, заснеженными и обледеневшими. У подножия он увидел грот – расщелину, сверху которой свисали острые сосульки, чем она напоминала разверзнутую тёмную пасть. Но кругом была тишина. Всё было спокойно и безмолвно. Эрни забрался в расщелину и осмотрелся. Это была настоящая пещера с высоким сводом, как просторная комната. Пол её был усыпан бесформенными серыми камнями, поверх которых намело снега. В другом конце грота было нагромождение этих камней, а поверх них покоился большой кусок льда, ровный как плита, и лёд светился будто изнутри голубым затаённым светом. Эрни подошёл ближе, чтобы рассмотреть его, он никогда не видел такого красивого льда. И только приблизившись, он увидел, что это не просто глыба льда, а ложе, и лежит на нём девушка в таком же голубом одеянии. Она спала, зажав в руке маленький цветок с крохотными зелёными листками.
- Белоснежка, - сказал Эрни.
- Это не Белоснежка, - послышался позади него голос. Мальчик обернулся. К нему подошёл мужчина. Волосы, усы и борода его были с проседью, а глаза, такие же, как сверкающий лёд, совсем не были холодны и хранили в себе нечто вечное, мудрое. Он показал Эрни песочные часы, только был в них не песок, а сверкающий снег.
- Раз в тысячу лет, - сказал он, - в этих часах падает одна снежинка. Когда истечёт срок, она проснётся.
Оба они взглянули на девушку. Эрни не мог представить, что она лежит здесь тысячелетия.
- Так долго, - просто сказал он. – Она точно спит, не умерла?
- Конечно она жива, - ответил ему мужчина, - видишь как она дышит?
И вправду, грудь девушки едва заметно приподнималась от дыхания, и казалось, что вот-вот дрогнут её ресницы, откроются глаза. Но она не просыпалась.
Проснулся Эрни. Он не хотел забыть сон и утром рассказал его матери и сестре.
- У него были голубые глаза? – спросила сестра, - такие же, как у тебя?
- Нет, не совсем, - ответил брат. – Какие-то другие.
- Нужно было поцеловать принцессу, что же ты её не разбудил, - не отставала Элис.
- Я же говорю, это была не Белоснежка, она бы не проснулась.
- Кто же она была? – ласково спросила его мать.
- Она была…
«Кто же она была?» - думал Эрни. Тот господин, кажется, сказал ему. А кто же был Он?
Прошло много лет. Все мальчишки хотели стать путешественниками, а он стал. И идёт теперь с товарищами по последнему континенту, по земле, куда не ступала ещё нога человека. Британское правительство одобрило экспедицию, и теперь вестей от них с интересом ждёт не только их страна – весь мир. Они идут к полюсу.
Ледяная пустыня. В Антарктиде он и впрямь увидел голубой лёд, несравненно прекрасный, как из полузабытого детского сна. Но такой лёд – в море, а на континенте – белые бескрайние поля. И горы. И чёрные камни. Солнце не заходит пол года, и от постоянного белого света, отражённого снегами, болят глаза. У него есть защитные очки, как и у всей команды, но они не слишком спасают.
Всё время похожий пейзаж перед глазами, а они идут уже много дней. Белизна и постоянный ветер – со всех сторон. В сердце континента это однообразие изматывает сильней всего. Звук голосов товарищей становится тем более ценен, что бы они ни говорили. Но в пути все молчат, иначе обледенеют губы. Мороз – минус четырнадцать по Фаренгейту. В пути каждый должен занимать себя сам. И отвечать за своё дело.
Кроме прямых обязанностей есть конечно и масса всего, что подразумевается само собой – то как наладить сани, поставить палатки, растопить снег и приготовить еду. И так каждый день. Не хватает свежей пищи и витаминов, и к ним подбирается цинга – страшная болезнь. Про неё упоминал ещё Нансен, когда рассказывал о своём арктическом плавании. Нужно беречь тепло.
Не меньше, чем витаминов, не хватает и перемен, впечатлений, пищи для мыслей. Казалось бы, каждый шаг здесь – открытие. Но это не так впечатляет, когда много дней не меняется практически ничего.
Они останавливаются иногда у горных выступов, чтобы взять образцы минералов, сделать вычисления, прокладывают путь и рисуют карту, тогда вновь звучат голоса – самый дивный звук, звук жизни! Но чаще приходится слушать свой внутренний голос, свои мысли, а в них жизнь нужно привносить самому, с постоянным усилием, иначе и они опустеют, обледенеют.
Он думает о доме, о любимых, о своих детях – только они и согревают его мысли. Уилсон сказал, нужно думать о горячем приёме в Королевском географическом сообществе. Ещё намеревался сочинять антарктические песни, чтобы заложить первый кирпич аборигенской культуры на этом континенте. Но вид у него не песенный. И никто не знает, о чём думает Скотт. Никто не делится самым дорогим – не хочется открывать холодным ветрам самое сердце. Всё это только заслонки у горящей печи, в которой всеми силами нужно беречь и поддерживать пламя.
Такие же заслонки – их разговор в палатке. Здесь собрались интереснейшие люди, настоящие джентльмены, и каждый богат на истории, и каждый для другого уже незаменим. Но товарищество – внешнее, все подчиняются военной дисциплине начальника экспедиции. У Скотта ледяные глаза.
Они остановились у скальной гряды, чтобы сделать привал под их защитой от ветра. Сегодня на привале все на редкость оживлены, до обеда прошли 6,5 мили. Матросы готовят еду, офицеры отправились взять образцы горной породы и обходят гряду с разных сторон.
Эрнест думает о полюсе и не верит, что можно достичь его теперь. Как бы ни были все воодушевлены своей великой целью, он серьёзен, вновь он в противофазе. Все идут ради цели, никому уже не интересен этот однообразный путь. А какая цель у него? Ещё не все понимают, что полюса сейчас не достичь. Но всё же хочется подобраться как можно ближе.
Эрнест обходит скалу и останавливается перед ледяным навесом -долгие годы со скалы сползал ледник, образовав внутри пещеру. Можно пробраться туда через расщелину.
Вот он и внутри. Яркий солнечный свет проникает в расщелину, но можно уже на время снять защитные очки. Сверху свисают огромные сосульки, ставшие уже, наподобие сталагматов, ледяными колоннами в этом зале. Прозрачный и вечный лёд. Будто в храме он оказался, сотворённом самой природой. Ледяные колонны сверкают, словно хрусталь, весь пол пещеры заметён снегом. Ощущение сакральности от этой красоты охватывает Эрнеста, он останавливается и оглядывает грот. Что дальше? Пройдя немного, он оборачивается на свои следы. Не хочется нарушать эту первозданность, странное чувство. Ведь каждый момент, что они идут на юг, все они – первопроходцы. Сознание этого побуждает идти вперёд. Но не здесь. Внутренний голос говорит – пройди дальше, посмотри, прикоснись к вечному. Его следы скоро вновь заметёт снегом, раньше, чем они двинутся в обратный путь. Он движется дальше. Смутное ощущение из сна. Там должна быть груда камней и голубой лёд. Действительно, там темнеют камни.
С замиранием сердца он подходит, не чувствуя своих ног. Солнечные лучи сюда уже почти не достают. Трудно хорошенько разглядеть всё вокруг. Но кажется, здесь теплее. Даже едва заметная дымка видна в воздухе, особенно, если смотреть краем глаза на ледяную пасть входа. Но он уже не отрывает глаз от камней. Там лежит голубой лёд.
И больше ничего. Он протягивает руку ко льду. Святыня! Вот она, святыня этой земли, и он чувствует себя не первооткрывателем – паломником.
Конечно, спящей принцессы здесь нет, он даже усмехается с облегчением и некоторым страхом. Но голубой лёд – такой же, как и во сне.
Эрнест подходит близко и смотрит на него в упор – там, в туманной голубизне, хранится тайна, загадка всего. Вот оно, ледяное сердце Антарктики, вот тот полюс, что он искал, он не искал другого.
Подняв с пола чернеющий камешек, на память, он едва ли вспомнил про образцы породы. Но нужно было идти. Он чувствовал, что, рассказав лишь только, нарушит какую-то вечную гармонию, которая всегда была непоколебима.
Они двинулись в путь, и никто не увидел этого нового света в глазах их спутника, который тот уносил навечно, ничего не зная об этом сам.
До ночи они прошли ещё шесть миль, на сон оставалось семь часов. Эрнест не мог спать. Остальными уже давно овладел сон, а он закрывал глаза и беспокойно просыпался вновь.
«Нужно вернуться» - внезапно решил он. У вторых саней воткнуты в снег лыжи, он их терпеть не может, но сейчас можно примириться и с ними. Он может успеть, всё равно он не уснёт.
Эрнест выбрался из палатки, неслышно завязав вход. Спутники его спали, снаружи трепетал под ветром и солнцем брезент. Он без труда разыскал лыжи и быстро двинулся в обратный путь – без груза преодолеть его было куда проще. Он торопился.
Вот и скалы, возле которых они делали привал. Нужно идти в сторону, пещера где-то там. Ветер днём переменился, их следы с этой стороны едва видны. Он с трудом различал свои собственные следы и вконец потерял их, но махнул на это рукой. Снял лыжи и двинулся пешком в обход скалы, вспоминая место, где увидел расщелину. Но он всё не находил её, и его охватывало нетерпение.
Тут он увидел другую расщелину, меньше той. Скорее это была большая дыра в скале. Как и первая, эта расщелина также была обрамлена сверкающими сосульками. Когда-то здесь бывает так тепло, что снег тает на солнце. Но это редкость всё же, он впервые подумал, как это необычно.
Эрнест оставил лыжи у входа, ему пришлось сломать несколько сосулек, чтобы пробраться вовнутрь. Эта пещера была очень похожа на первую, и в глубине её виднелся свет – конечно это тот вход, который он находил днём – он по другую сторону. Но почему он не заметил днём второго отверстия в скале? Ведь так ярко светит солнце… Наверное из-за того, что и оно было по другую сторону тогда. Здесь было темней.
Вход, открытый им, пропускал теперь больше света – стоило сломать несколько сосулек, и он мог различить теперь то, что было внутри. И здесь - он замер, только увидев – был сложен постамент из камней, и на нём – плита из сверкающего льда. Здесь он светился ещё ярче и глубже, чем лёд в первой пещере. И на нём, на мягком ложе из снега, спала она, девушка из сна.
Страх сковал его и он не мог пошевелиться. Эрнест слышал только, как громко колотится сердце. Как брезент на ветру. А вокруг была тишина.
Ничего не менялось и ничего не происходило. Он вспомнил ещё, что здесь должен быть мужчина, тот, кто оберегал её, но никого не было больше. Наконец он осмелился подойти ближе. Ноги не слушались его, с таким трудом он делал все движения.
Здесь, в полусумраке пещеры, её лицо казалось каменным, но он мог различить как она была прекрасна. Длинные волосы, тёмно-русые, спускались блестящей волной на подушки из снега. Одна рука её покоилась на груди, и в пальцах был зажат крохотный белый цветок с зелёными листками, и такой живой, будто был только что сорван. Быть может, она дышала – он не мог этого понять. Вторая рука была протянута вдоль тела. Широко раскрыв глаза, он смотрел на неё, и не мог объяснить себе чувство, которое испытывал. Это были страх, любопытство, восторг, почтение и отчаяние одновременно. Сознание того, что она лежит здесь много тысяч лет, было близко к безумию. В то время, как он переживал внутри это смятение, снаружи ничего не происходило. Он оглянулся – как и прежде, никого больше не было.
«Почему же ты не разбудил её?» - звенел в голове детский голос сестры.
«Я не властен над этим, - ответил он ей. – Придёт срок, и само время разбудит её».
Но всё же ему неудержимо хотелось прикоснуться к ней, узнать, правда ли она живая.
Почтительность перед тайной, открывшейся ему, боролась с духом исследователя. Но он решил, что не найдёт покоя, если не осуществит своего замысла. С благоговением опустился он на колени перед мерцающим ледяным ложем, там, где покоилась её протянутая рука, и снял одну рукавицу. Поднести её руку к губам, только раз прикоснуться… Как скиталец к святым мощам, только он верил, не переставал верить, что она живая. Он протянул руку к её руке и приподнял её кисть. Она была такой же мягкой и гибкой, как рука человека – не статуи. Но в тот же миг его обожгло неземным холодом, и он не выдержал, уронил кисть, и она упала обратно.
Девушка и не пошевелилась. Не чувствуя руки, Эрнест натягивал рукавицу обратно на онемевшие пальцы, поражённый. Тут его взгляд упал на предмет, стоявший у постамента, среди камней. Снежные часы.
В рукавицах он взял их в руки, осторожно рассматривая. Только он поднял их с пола, к нему пришло спокойствие. Он понял, что и они здесь живут много тысячелетий. Низ был заполнен снегом, в верхней части снега было куда меньше, но сверху вниз он не пересыпался. Часы, где снежинка падает раз в тысячу лет. Эрнест пристально смотрел на них, но, видимо, ещё не пришёл срок для следующей частички времени. Сами часы были сделаны будто из прозрачного льда. Эрнест осторожно поставил их обратно.
Ему хотелось произнести молитву, как в храме, но он не знал этой религии. Всё ещё стоя на коленях, он прошептал:
- Храни её, сколько бы веков ни прошло. Пусть она проснётся такой же юной.
Эрнест вернулся быстро, и ветер бежал за ним, заметая следы. Желая согреться, он скорей забрался в палатку. Все ещё спали. Плотно закутавшись, мгновенно уснул и он.
Проснулся он уже другим, он и не знал, проснулся ли на самом деле. Была обморожена рука и ноги до колен, он бредил и не мог идти, бессвязно говоря что-то о своей сестре.
- Это цинга, - произнёс кто-то рядом. Он не мог понять, кто это сказал, наверное, доктор. А может, Скотт. – Его нужно отправлять в лагерь, он будет только обузой. – Тот же бескомпромиссный голос. Определённо, Скотт.
Холод пытался добраться до сердца. Пусть идут к своему полюсу, свой он уже нашёл, лишь бы вернуться туда вновь… И замёрзнуть он уже не сможет, ведь сердце его теперь изо льда. Никто не верит. Его хотят отправить обратно. Нет, только бы вернуться, только бы вернуться вновь…
2013-2014