Каждый желает знать

                Каждый желает знать.

1.

    Зима тянула с приходом. Морось сводила робкий снег к осенней слякоти, и машины тащили за хвостом шлейф мутной взвеси. «Дворники» с трудом поспевали за грязью, асфальт жирно блестел влагой, жёлтый свет фонарей на редких развязках размазано плыл в дымке обочин. Декабрьская ночь наступала около шести, и после десяти вечера я понял, что к утру домой не успеть. Кофе в термосе закончился, жидкость в омывателе тоже, бензина осталось менее четверти бака. Но главное, я устал. Устал от серой мглы дня, оставшегося позади машины, от извечного планирования дел и сроков, в которые себя загонял. Глаза слезились от встречных фар, шею ломило, и стало ясно, что пора остановиться. Перекусить и поспать, плоско вытянувшись на кровати, часа три-четыре. Я ехал и вновь принимался оперировать формулой из учебника шестого класса: умножать скорость на время. Время оставшегося пути…
Через пару километров за окраиной спящего посёлка около заправочной станции вспыхнул вывеской новенький двухэтажный кубик под блестящими скатами вишнёвой псевдочерепицы. Кафе-гостиница. Около входа, увитого иллюминацией, припарковались лишь три машины, и если номеров в домике окажется хоть на один больше, он достанется мне. Я ткнулся рядом с роскошным автомобилем, роскошным даже в грязных разводах бортов. Рядом с тёмно-зелёным ягуаром.
  - С наступающим! – девушка-портье в красной жилетке поверх белой блузки уже научилась улыбаться. – Поужинаете? У нас открыто круглые сутки.
Заблуждение. Сутки не круглые. Они в углах поворотов и стенках тупиков.
  - В номере есть душ?
  - Душ общий. В конце коридора.
Она извинительно улыбнулась, и я её простил, хотя ничего примечательного, кроме жилетки, не обнаружил.
  … Да, было достаточно душа и свежей рубашки. Усталось отошла, и можно сматываться. Заплатить за несостоявшийся ночлег, набрать в термос кофе и ехать. Я остался.
В полутёмном зальчике о шести столиках в спиралях мигающей гирлянды стояла наряженая ёлка, из невидимых динамиков негромко тёк Морриконе, у дальнего окна перед бутылкой сидел единственный посетитель. Официантка в той же униформе, дополненной белым передничком, принесла яичницу с ветчиной, хлеб и бутылочку колы. Она явно гордилась причёской: ровно подрезанными выше линии плеч густыми каштановыми волосами. За причёской ей пришлось съездить в районный городок на рейсовом автобусе. Или на маршрутке. Нет, её подвёз парень. Её парень… первый на деревне пацан на глухо тонированной «восьмёрке», у которой гигантская хромированная насадка глушителя и идиотский шильдик на крышке багажника: Racing или Night Hunter. Деревенский Ночной Охотник. Гонщик! Ф-фу… С этим свойством невозможно бороться – воображение лепит вероятность деталей независимо от желания.
   - Что-то подобное должно было случиться, - произнесли за спиной.
Я обернулся. Надо мной стоял предоконный посетитель. Не спросив разрешения, пришелец присел напротив, поставив на стол початую бутылку и низкий бокал с широким дном.
  - Хорошо, что это именно вы, - сказал он.
  - Мы знакомы?
Кто-то - обычно ссылаются на британских учёных, чего только ни вешают на безымянных британских учёных! - подсчитал, что память среднего человека соединяет и хранит не более сотни виденных лиц и имён. Мне казалось, что человека я вижу впервые.
  - Нет, не довелось. Но я вас знаю. Вернее, видел. И читал. Вы пишете детективную белиберду в бумажной обёртке.
Голос человека, уверенного в безусловной правоте и привыкшего к беспрекословному подчинению.
   - Если вы ждали меня для этого сообщения, то, позвольте, хотя бы, доесть!
   - Не держите обиды. Так я именую всю беллетристику вашего толка. От родоначальника. От Конан-Дойла.
  - Он-то чем не угодил?
Каких только собеседников ни посылает ночная дорога родной глубинки! Но после семисот километров совершенно не хотелось вступать в дискуссию.
  - Угодил. Но при всём почтении назвать его писанину литературой нельзя. К настоящей литературе возвращаешься. Для чего? Для понимания себя, собственных перемен. К чему перечитывать «Собаку Баскервилей», если негодяя Стэплтона помнишь с детства? Одноразовая посуда. Детективы – одноразовая посуда.
«Полноте, сударь, - возразил бы я. - Шерлок Холмс вечен. Натуральная эстафета поколений. Пластиковыми тарелками невозможно пользоваться второй век, и началось не с Дойла – с По. Кроме того, в настоящем детективе есть несомненный плюс – он заставляет шевелить мозгами». Но я промолчал, я ел.
  - Выпить хотите? – спохватился он.
  - Хочу. Но не буду. Чтобы пожить в следующем году. На дороге лучше иметь ясную голову.
  - Правило?
  - Если угодно…
  - Вы всегда следуете правилам?
Он достал из внутреннего кармана пиджака мягкий кожаный футляр, вынул и надел очки с дымчатыми стёклами в тонкой, несколько старомодной, металлической оправе. Странный тип. Или у него неладно с глазами?
  - Стараюсь.
  - Да, - согласно кивнул он. – в ваших правилах говорить правду.
Пока он наливал бренди, я успел проглотить оставшийся желток.
  - Только не жене. Жена - исключение.
Никакого парадокса: враки для близких - оберег незнания.
  - И снова вы не солгали! – произнёс он с видимым удовольствием, которое я отнёс на счёт алкоголя.
И снял очки.
Прикончить колу и отправляться в койку. В люлю! В качку! Появившееся предубеждение против незванного собеседника прошло. Он сунул-таки льстивую приманку, ловко поставив на одну полку с Дойлом. Конечно, любые встречи – копилка писателя, даже автора детективов. Просто… просто не хотелось разговаривать. Вообще. Так уж я устроен – решать задачи по мере их поступления и отметать случайные помехи. На текущий момент цель была ясной и достижимой: не позднее пятнадцати ноль-ноль завтрашнего дня прибыть в собственную контору для подписания договора. Предыдущий контракт закончился, для издателя это был прибыльный контракт. Но! Минуло время, когда я бегал за ним, – теперь он приедет ко мне, и мы станем торговать проценты. На будущие три книги в течении года. Две из которых уже готовы, а одна стоит на выход. Плюс принятый сценарий, на который власть сатрапа не распространяется. Курить бамбук! Целый год можно курить бамбук в любой точке земного шара, лениво отдаваясь свободе. Пожиная плоды. А говорят, нет рая на земле! Десять длинных шагов, десять долгих лет до рая, где лиловый закат и на гладкой отмели одинокая цапля. Цапля сизая Шух-Шуга… И чтобы сложилось, в данный момент необходим отдых и лишь он. В кармане в очередной раз заурчал телефон. Та, что заслужила рай, но не ведает об этом. Как не ведает о длинноногой египетской кошке, которая его не заслужила, но может туда попасть. Вполне.
  - Ты далеко?
  - Километров четыреста. Заночую.
  - Устал?
  - Немного.
  - Осторожней! Утром обещают снегопад.
  - Его обещают второй месяц. Спи.
 Я приготовил бумажник и ждал официантку, которая заблудилась в подсобном помещении.
  - Вы умело пользуетесь деталями, - сказал визави. – Они тонко дают подсказку финала, если их правильно соединить.
Детали давно соединились: марка часов, пиджак тонкой серой шерсти, белая льняная сорочка с крохотно вышитым вензелем – шмотки с авеню Монтень или виа Кондотти. Плюс поллитра недешёвого бренди и подхваченная загаром солярия холёная морда бассет-хаунда. Бассета - миллионера.
   - Ваш ягуар?
Он рассмеялся ягуару, как пустяку, и выпил. Озадачивало несоответствие. Тоскующий, слинявший с привычного круга, победитель жизни на окраине придорожной деревушки. Вне прямой видимости Сан-Тропе.
   - Вы с водителем? – спросил я. – В противном случае, не стоит увлекаться.
Какое мне дело до незнакомого человека, напивающегося на ночь глядя? Попрощаться и идти спать. Нет, гля! Надо уйти с убеждением, что оказал помощь. Хотя бы на словах. Ощущение исполненного долга.
   - Водитель? – отчуждённо взглянул он. – Безусловно. У меня много водителей.
Малоубедительный вялый ответ. И снова детали. Такие люди не ездят без охраны, оруженосец должен сидеть за столиком у входа. Лицом к двери. Подошла официантка, я оставил на чай… за причёску…  и поднялся.
   - В «Разговорчивом мертвеце» я не разобрался в подсказках, не сообразил, - сказал он. - Вы ловко замаскировали повара. 
   - Ерунда. Перец в солонке и запах духов на кухне.
   - Да, на кухне не может быть запаха духов, - согласился он. – Но «Стёртый треугольник» изящней. Особенно утерянная серьга и…
Мне давно наскучил анализ собственного творчества.
   - Вы действительно не сядете за руль? Чтобы не вдрязгаться в плохую историю.
   - За три дня до Нового года не бывает плохих историй! - сказал он. – У меня для вас интересная история.. Занимательней любых книжек.
Он протянул руку, она была сухой и горячей. Сон откладывался.
   - Вадим Сергеевич!
Я пожал ладонь и сел.

2.

     - Дело в норвежце, - сказал Вадим Сергеевич. – В рыжем похмельном норвежце.  Миллиардная случайность… Норвежец сошёл с круизной громадины, ошвартовавшейся у стенки набережной. Именно норвежец. Не датчанин и не швед. Почему? Флажок на рукаве футболки: синий крест в белой окантовке на красном фоне. Момент, один момент!
Он положил в рот таблетку из коричневого флакончика, повернув наклейкой к себе, налил четверть бокала и сделал глоток. Он пил, не пьянея, – так пьют, когда скверно на душе. Но в любом случае, приятней слушать трезвые излияния.
…«Роял Викинг Скай» со сдвинутым к носу ходовым мостиком и белизной девяти ярусов палуб менее всего походил на пассажирский корабль. Морской отель. С лайнерами его роднила скошенная к корме чудовищных размеров труба. Теплоход «Молдавия» в ржавых потёках бортов, третьи сутки торчавший в Ялтинском порту, съёжился до размеров буксира. «Викинг» ткнулся к причальной стенке на рассвете, он был набит светлокожими скандинавами, цепочкой сходившими по длинному крутому трапу поглазеть на родину социализма. Набережная с хмурой завистью глазела на Северную Европу в гавайских рубашках и бермудах. В непуганном отпускном счастье Южнобережья заныло ущемлённое право полноценности.
  Он рассказывал гладко, чересчур гладко. Будто произносил заученный текст, давно наскучивший постоянным слушателям. Свежий лопух – подарок для рассказчика.
    - Ялта семьдесят шестого года, середина августа. Шестнадцатое число, - вздохнул он. – Жара начиналась почти с восходом. Девочки носили мини. От мини и босоножек на платформе ноги кажутся длиннее.  Ещё тёмные очки в оправе мона-лиза. Солёные губы. На загорелых бёдрах золотистый пушок… да…  Правильные девочки. Без нынешних запросов. А? Перепихнуться на основе взаимных симпатий. Сколько вам было тогда?
Он будет мне рассказывать о девочках семьдесят шестого!    
    - Двадцать два.
    - Мне – тридцать шесть. Я смотрел на невиданный круизёр и думал о краях, где он наверняка побывал. Карибы и Фиджи, Мальдивы. Вы были на Мальдивах?
    - Нет.
    - И не надо, - он сделал глоток. – Тоска. Экзотическая тоска среди папуасов.
    - На Мальдивах нет папуасов.
    - Неважно. В семьдесят шестом папуасами были мы. На забитых самими собою грязных пляжах и в часовых очередях. В столовые и пельменные. Отпуск! Чтобы непременно летом и обязательно на море. Кавказ или Крым. Койка – рубль в сутки. Ординарная массандровская фетяска – восемьдесят семь копеек. За бутылку. Бифштекс с яйцом - резиновая котлета с горелой нашлёпкой сверху. Меню из семи строк. Слипшиеся макароны и компот из сухофруктов. Или напиток «Витаминный». Вода с сиропом. А? Обед отдыхающего. Атмосфера!
   - Ностальгическая?
   - Боже упаси! Боже упаси, туда вернуться. Безмятежное отупение нищего равенства. Пялились на запретный мир и подбирали слюни. Уродливый феномен – жить на планете и быть вычеркнутыми из её жизни. Оставалось собирать марки. Вы не знаете, куда делись клубы филателистов? С открытием границ?

 …Пространство перед выходом с судна отсекли переносным трубчатым барьером, пограничный наряд штамповал паспорта, на спинах рубашек хаки проступили тёмные пятна…   
    - Норвежец не желал идти в город. Гадом буду… я, к вашему сведению, ещё тот гад! … викинг бухал с самого отхода откуда-нибудь из Бергена. И пропился в ноль. К рашен водка нордж доплыл с пустыми карманами и голой кредиткой. Ченч! Только ченч мог вытащить его из лихого бодуна. Он тяжело подошёл к зелёному заграждению и поймал мой взгляд. Нас разделяли пять метров и затылки зевак. Крупный мужик с бакенбардами в половину небритой рожи. Под носом белый широкий шрам, рассёкший верхнюю губу надвое. Она походила на «заячью». Он смотрел на меня, потел и молчал. Я понимал, как ему тошно.
    - Похмелье понятно… даже папуасу. Оно одинаково у всех наций.
    - Но вызвает сочувствие лишь в наших краях. Нордж поднял над головой прозрачный пластиковый пакет. Чуть больше ладони. В нём находились солнцезащитные очки. Фирменные! Такие продавались только в «Берёзке», с рук легко шли за четвертной. Шестая часть зарплаты.
Он привык считать, цифры крепко сидели в голове.
   - Рыжий сказал одно слово: ф-фодка! Вам известен гастроном на набережной? Спустя десять минут мы обменялись через барьер. Бутылка «Старорусской» за пять тридцать на новенькие импортные очки. Надпись - made in France - догоняла цену до тридцатки, а лейбл «Marius Morel» прибавлял ещё пятёрку, если толкнуть у богатых шахтёров в пансионате «Донбасс». Тогда шахтёры были богатыми.
В нём природно сидел человек, расположенный к маклям.
  - Вадим Сергеевич…
  - Вадим. Для тебя - Вадим.
Барин пошёл в народ. Хрен ли народу стесняться?
  - Вадик, – спросил я, - тебя не сажали за фарцу?
Он выпил и замолчал под грустного Морриконе. Пока он обижался, девушка с каштановой причёской принесла мне двойной эспрессо. Я закурил.
   - Ты  наглый, - сказал он. – Молодой и наглый.
Давно меня не причисляли к молодым.
   - А ты… старый и обидчивый. Слишком обидчивый.
   - Суконец, - сказал он совершенно трезвым голосом. – Как называется твоё издательство? Я его куплю. Вместе с тобой. С твоим сраным контрактом. Хочешь получать вдвое?
Получать?! У меня никогда не выходило «получать», только зарабатывать.
   - Иди в жопу! – сказал я.
Его давно не посылали в такие места, и Вадим Сергеевич счастливо захохотал. Иногда для счастья достаточно глупого пустяка.

3.

  Бутылка закончилась, он заказал порцию и уловил мой взгляд.
   - Ничего, посплю подольше. Тронусь после обеда. А в общем, уже всё равно…
И замолчал, показалось, он затухает вместе с размазанным сюжетом. Лёгкий интерес к финалу вытесняла  усталость. Несмотря на полчашки кофе, желалось задрыхнуть. Немедленно.
  - Отчего ты предпочитаешь правду? – вдруг спросил он.
  - Так учили.
  - Всех учили. Лгать не учат. Потому что правда предпочтительней? А? Во-первых, она выгодна. Каждая ложь рождает последующие, в которых легко запутаться. Враньё требуется постоянно держать в уме, контролировать, чтобы не проколоться. Утомительно. Но рано или поздно попадёшься. В самый неподходящий, в самый ненужный момент.
  - Во-вторых?
  - Во-вторых, правде не верят. Не верят самой естественной вещи на свете. Так уж устроены люди: искать второе дно, глубинные смыслы. Отсутвующие смыслы, - он хитро взглянул на меня, у него были покрасневшие глаза. – А?
  - Согласен.
Только откуда у него моя философия? Я почувствовал нечто вроде попрания авторских прав.
   - Французские очки норвежца! Из рук живого иностранца. Ты только представь, как это звучало в семьдесят шестом. Музыкой приобщения недоступных миров! Загнул?
   - Загнул.
   - Очки остались неосуществлённым соблазном разбогатеть на тридцать рублей.
Пауза подсказала, что он ожидал вопроса.
   - Почему неосуществлённым?
   - Я их примерил. Полюбовался на отражение в витрине и…
К чему сучить подробностями?
   - … и всё переменилось.
   - Что переменилось? В розовом тумане поскакал на розовом коне?
   - Напротив. Свет и тень. Мало света и много тени. Чёрно-белое кино.
Достаточно! Я пожалел, что потерял время. Меня не занимали рождественские сказки или святочные рассказы о волшебных стёклах. Я встал и сказал, что было приятно познакомиться, и, к сожалению, при себе нет визитки – закончились.
   - Счастливо добраться, – сказал я. – С наступающим!
   - Тебя ждёт хороший год. Две готовые книги и ещё одна… почти. С кем ты займёшься поисками рая?
Ни один человек на свете! ни один… кроме меня… Этого не мог знать никто! Я сел.

4.

    - То-то! – удовлетворённо произнес Вадим Сергеевич. – Ты думал, мне скучно? Что подвыпившему старику нужен собеседник? А? Конечно, нужен. Повезло, что им оказался ты.
Он тоже спросил кофе, он не спешил: знал, что теперь я не тронусь с места.
  - Конечно, очки я не помышлял продавать. К чему? Вполне обеспеченный и-тэ-эр, даже стоял в очереди на машину. В своём «ящике» получал сто пятьдесят. Премии за успешные запуски, командировочные за полигон. Мехмат закончил с одной четвёркой. Обидной. Без чуть-чуть «красный» диплом. Я не был лоботрясом. Как и ты.
  - Откуда вы знаете, что я не был лоботрясом?
  - Ты. Мы перешли на «ты».
  - Хорошо. Откуда?
  - Про тебя я знаю всё. Всё, что ты знаешь о себе сам.
Невозможно! Но я почувствовал, что краснею. Редкое явление. Снег в июле. Крокодил в Яузе. Торнадо в Мытищах. Мне не нравится краснеть, благо зальчик таился в полутьме.
  - Скопище скелетов. У каждого свои, - сказал Вадим Сергеевич. – Иногда ты удивляешься, как из рядового инженера получился неплохой писатель. Ты неплохо пишешь, да и сам знаешь. Редкая самообъективность.
Стыд уполз с лица: кнут и пряник.
  - Ты неплохой психолог, - сказал я.
  - Лучший! С таким-то инструментом. Первой, на кого я взглянул, была девчушка около той  витрины, она сосредоточенно ела пломбир. Милое существо в коротком сарафанчике на тонких бретельках. И на тонких каблучках. Через секунды я знал о ней всё. Абсолютно! Вплоть до сарафанчика, который она сшила сама. Вплоть до болезненных месячных.
Из кожаного чехла он вынул толстую «Arturo Fuentes», кольцо на среднем пальце правой руки тусклым отблеском поймало приглушённый верхний свет. Козлиная морда старинного тяжёлого серебра с вкраплениями гранёных изумрудов в глазных впадинах. Морда чёрта. Вадим Сергеевич отщёлкнул кончик сигары затейливой гильотинкой. Официантка поспешила сменить пепельницу.
  - Ощущения? Потрясение! Обухом… Конечно, всегда можно составить представление о человеке, его статусе. Он сам подаёт знаки. Одеждой, манерами, речью. Но весьма приблизительное представление. Месье Мариус Морель у меня на носу давал знание. Нет, я не читал мысли. Именно знание о человеке, на которого смотрел. Мгновенное. Единственный взгляд… и полный объём информации. А? Всевидящее око. Сканер.
Он воспользовался обретённым сканером для обретения милого существа с мороженым.
  - Первый опыт и первый положительный результат. Мы сидели на тёплом парапете, волны шуршали галькой, я держал её руку и объяснял линии на ладошке. В этих линиях «обнаружился» третий курс института лёгкой промышленности и комплекс по поводу маленького роста. Лапша на уши, хотя в то время так не говорили.
  - Говорили мягче: пудрить мозги.
  - Верно. Я запудрил ей мозги. У девчушки образовался несколько обалдевший вид, он сохранялся три дня, что мы были вместе: я не забывал подбрасывать новые «открытия». Может, и дольше, но более я её не видел, на четвёртый день смотался. Я говорил тебе, что гад?
  - Мы бросали, нас бросали. В тридцать гормонов больше, чем мозгов.
  - Несоизмеримо. Вокруг находилось столько девочек! Ошалеть!
Знакомое состояние.
  - … и околдовывал всевидением. «Мы не встречались в Киеве?» – спрашивал я и называл несколько выуженных имён. Неестественность обладания. Использованные вещи. Тогда я об этом не думал. Самое ужасное… Знаешь, что ужасно? Я не могу вспомнить имени. Как её звали? Ту девчушку. А? - он съёжился, по лицу пробегали разноцветные огоньки ёлочной гирлянды.
Во мне отсутствует почтение к пожилым моралистам, кающимися в боле недоступных грехах. 
   - Кстати, в сексуальном выборе они не отличаются от нас, - сказал Вадим Сергеевич. – Оценка и вывод: дать – не дать.
  - Инстинкт. Поиск пары. Оптимального варианта продолжения рода.
  - А? Может быть… - он не слушал. - Экономия времени. Увидел – взял. Сколько времени я сэкономил на ухаживаниях! Наибольшая ценность. Единственное, чего нам не хватает. Что угодно отдать за лишние десять лет. Да что десять лет?! За один год!
Связывается. Пиджак, чуть обвисший на плечах, а такие люди тщательно следят за одеждой, непропорционально худая шея, горячечная ладонь, таблетка. Лёгкий загар обернулся болезненной желтизной. Победителя жизни побеждала смерть. Беглый миллионер не боялся ездить без водителя и охраны. Он готовился умереть.

5.
     - … никакого труда! Взгляд на хорошенькую мордочку и ответ: на что рассчитывать. Или не рассчитывать.
Воспоминания отражались на лице.
   - Успокоился я достаточно быстро. Такие связи надоедают доступностью.
   - Обладание требует сопротивления.
   - Правильно формулируешь. Мужчине необходимо ощутить победу. Настоящую, не искусственную. Пришла мысль о практической пользе. Машину я получил без очереди. Удалось попасть в кабинет директора автомагазина, в те времена его тело было недоступно для смертного инженера. Пузатый чванливый мужик в околонебесном пространстве. Пара названных фактов финансовой деятельности, попадающих под хищение социалистической собственности, и он завилял хвостом.
Я принялся читать начальство, узнавал его мысли и действовал в соответствии. Уникальный прибор! Он вылавливал в головах идеи, я отбирал. Согласись, дураку это не под силу. Потом идея спускалась к изумлённому автору сверху. Я руководил и продвигал. Репутация человека безошибочных решений. Иногда думал, что надо мной ставят эксперимент, кто-то объявится… два человека в чёрном, мне всегда казалось, что будут двое в чёрном… и объяснят. Или покарают. Никого. И путь наверх. Внизу остались те, кого считал друзьями. Ненавистники. Перевели в министерство. Начальник главка в тридцать восемь. Думаю, лет через пять добрался бы до главного кресла. Но в этом уже не было надобности.
   - Почему? Вошедши во вкус…
   - Время! Страна кончалась. Седьмой правитель - Мишка Меченый. Помнишь, как говорили, когда он подсуетился в Генсеки? А? Последний! Седьмой будет последним.
   - Помню. Считал баснями.
   - Я тоже. Пока не увидел его вживую, какое-то всесоюзное совещание… Да, перед телеэкраном эта штука бессильна - только личный контакт. Чем меньше расстояние, тем быстродейственней. Самовлюблённость и растерянность. К тому же, великий трус. Первый человек государства не ведал пути. Дилетант, слепец! Из той страны можно было сделать конфетку! Первое желание…
   - Уехать?
   - Точно. Свалить. В Штаты. Мне всегда хотелось именно в Америку, но я был невыездным. Носитель государственных тайн. Кстати, для этой штуки переводчик не требуется - универсальное языкознание.
Вадим Сергеевич вновь проглотил таблетку.
   - Устал, - сказал он. – Устал болтать. Упростим.
 И протянул мягкий кожаный футляр.
   - Об этом никому не известно. Кроме тебя.
   - Почему я?
 Он пожал плечами.
   - Так случилось.
Подвох? Я верил и не верил рассказу, во всяком случае, волнения не было. Розыгрыш? Я вынул очки: золотистая оправа, светло-коричневые стёкла, полустёртое клеймо изготовителя на внутренней стороне дужки. И надел. Обратный эффект: тёмный зал просветлел, краски исчезли, обратившись чёрно-белой хроникой. Я перевёл взгляд на собеседника, лицо было тусклым и обречённым. Неведомым… неизвестным образом вошло знание.
Первый миллион он сделал на краденых из родного «ящика» никелевых электродах. Взлёт на привычных связях, предприятия, купленные за бумажку с липовой гарантией банка. Он всегда знал, что сказать и сделать, его позиция стояла заведомо лучше, он опережал противника в любой многоходовке. Переговоры были развлечением: он называл цифру, совпадающую с реальной стоимостью, заведомо уступавшую произнесённой продавцом.
   - Сто двадцать, - говорил, потея, продавец.
   - Семьдесят! – резал Вадим Сергеевич.
Он взлетел на дефолте, вовремя считав информацию с черепов высоких носителей. Выскочка в притёртом кругу конкурентов. Лишний. Он предупреждал опасности и сделался жесток. Не кровожаден: убивал, если угрожали ему. Нет, устраняли другие, он отдавал приказ. Не ты, так тебя… Деньги, кровь и снова деньги. И был принят, вошёл в круг. Фальшивые банкротства и захваты. Акции загибающихся предприятий. Рыночная экономика, гля… Он не был игроком - адреналин подстёгивает вероятность проигрыша. Неуязвимость в бесконечном сеансе одновременной игры с неубиваемой форой: белые начинали и заканчивали соответственно собственным усмотрениям. Он не верил ни-ко-му. Не было оснований верить. Брошенные женщины и оставленные дети явились сущими пустяками. Иногда ему хотелось выкинуть злосчастные очки, но он не мог. Наркотик превосходства. Власть? Он был над ней, власть ему служила, он покупал власть, всегда зная точную цену. Обретя всё, он нашёл усталость и одиночество, в котором не оказалось смысла. Одиночество бессмысленно. Раскаяние? Сожаление по мелочам, вроде той девчушки. Он знал, что умирает, но не желал продлевать безнадёжный конец в немецких или израильских клиниках. Вся финансовая громадина оказалось импотентной, стрела попала в лодыжку Ахиллеса. «Царь, искупи грехи твои правдою и беззакония твои милосердием к бедным; вот чем продлится мир твой…», - надо читать пророков, а не детективы. Жаль? Нет, я не жалел его. И не осуждал. Жизнь каждого человека не подлежит общему, энциклопедическому, определению – она индивидуальна. Её можно воспринимать лишь отдельной данностью, которую не поправить извне. Изнутри, только изнутри.
Я снял очки, от усталости даже не слишком удивившись небывалой оптике, - загадке без сколь-нибудь вразумительного объяснения, в висках пробежали скорые колющие пузырьки, заныл затылок.
  - Как картинка?
  - Действительно обидная четвёрка, - сказал я. – По истории КПСС. Ты плохо знал Лондонский съезд.
  - Даже так? – удивился он. – А общее впечатление?
Я согласился, что он – гад.
  - Одинокий гад, - уточнил я. – Ты ведь один?
  - Всегда, - он убрал очки в футляр и положил во внутренний карман пиджака. - С тех самых пор. Но кто-то должен узнать, пока…
Пока он не склеил ласты. Он давно приготовил рассказ и загадал на первого вошедшего. Им оказался я.

6.

    Ночью пошёл снег. Тяжёлый и мокрый. Я уезжал рано, в начале седьмого. От ягура остались лишь свежие следы широкого протектора, уводящие в сторону столицы. Беглец не сдержал слово и тронулся с тяжёлой головой. Место было занято «восьмой» моделью жигулей с ужасающих размеров выхлопной трубой и надписью «Hooligan» на жёлтой наклейке в углу заднего стекла. Воображаемое иногда совпадает с действительностью.
Пока прогревался двигатель, я наполнил бачок омывателя, протёр лобовое стекло и заляпанные фары. Привычные действия помогли проснуться окончательно. С трассы свернула и, грузно присев на переднюю ось, затормозила у крыльца угловатая туша аспидного гелендевагена. Забрызганный номерной знак с единственно читаемой «пятёркой» и латвийским флажком - в дальней дороге большинство водителей подсознательно сверяет города и веси, отыскивая земляков. С подножки пассажирской двери соскочил человек в тёмном пальто с поднятым воротом, мельком взглянул в мою сторону и вошёл в здание.
Я сел в машину, место краткого ночлега исчезло за поворотом.
Как пишутся детективы? Просто пишутся. Необходимо составить условие задачи и спрятать ответ. К примеру, так.
  - Кто эти двое?  (Именно двое - на просвет придорожного фонаря был виден пустой задний диван). 
  - Они спешат. (Водитель остался в машине и не заглушил мотор).
  - Что понадобилось пассажиру в гостинице? (Не бутылка воды, не чашка чая, не уборная, в конце концов. Эти надобности находятся в магазинчике на заправочной станции, которая расположена ближе к шоссе).
  - Они не вернулись за забытой вещью – телефоном или бумажником, поскольку не ночевали в этой гостинице. (Вечером гелендеваген на парковке отсутствовал).
  - Значит?
  - Им необходима информация. Нечто, что можно узнать у портье. 
Девушке в красной жилетке будет задан вопрос. О человеке, которого ищут эти двое. Который останавливался в гостинице или до сих пор внутри неё. Ей покажут фотографию, покажут деньги, и она кивнёт. Разыскиваемый может быть преступником, жертвой или случайным нежелательным свидетелем.
На таком минимуме можно соорудить любую конструкцию. Детектив возникает из неприметных деталей, которые отмечает тренированный взгляд.

  … Двухполосная дорога с двойной сплошной поднималась и опускалась пологими волнами между боковых лесополос, не защищавших от снега. Тяжёлые тягачи даже на подъёмах редко уходили  вправо, не давая возможности для обгона. Уже образовался коварный накат, несколько раз я давил тормоз, проверяя, как держит резина. Косой снег в ближнем свете летел сплошной стеной, водой сбегая по стеклу. Я следил за дорогой, ждал рассвета и вспоминал ночной разговор. На прощание он попросил подарить последнюю книгу, в машине осталось несколько экземпляров «Качества жертвы»; надпись на форзаце обошлась фамилией автора и датой. Без пожеланий.
    - Не ищи рая на земле, - сказал он напоследок. - Как и счастья.
А я-то, дурак, не знал!
   Приёмник на всех станциях обещал к празднику настоящую зиму со снегом и морозами, табачный дым вытягивало в щель приспущенного бокового стекла, телефон проснулся и спросил: ты где? К девяти забрезжило, стало легче, я сунул в прорезь проигрывателя «Abby Road» и принялся размышлять о странном инструменте, не находя ни единой зацепки для мало-мальского объяснения непостижимого свойства. Которое можно счесть за детскую фантастику, если бы не собственное свидетельство обратного. Откуда взялась эта хитрая штука? Кто её придумал? изобрёл? создал? Если ночной рассказ не считать вымыслом, а к чему автору лгать? – то единственным звеном к неизвестному изготовителю цеплялся пресловутый норвежец. Без малейшего понятия об уникальном качестве предмета, оказавшемся в его распоряжении, и по незнанию оцененном в поллитра. И? А ни фига!
   Снег приутих, окончательно рассвело облачной зимней сыростью, я вспомнил о ягуаре впереди меня, когда заметил красавца. Нас разделяло четыреста метров и три машины, автомобиль пропал за горбом очередного подъёма. Оказавшись наверху, я вновь увидел его в конце длинного спуска. Мгновение! Всё случилось мгновенно. Красный МАN c сорокафутовыми контейнерами в сверкающем ожерелье фар валил вниз по встречному склону. Пёр! Неуязвимый король автострад. Только… Его водителю не следовало притормаживать внизу у перелома дороги. Тяжёлый пятнадцатиметровый прицеп резко сорвало в занос, он заскользил поперёк полотна, его потащило навстречу ягуару. Время и пространство оставались, можно было уйти правее, к обочине, и придавить акселератор. Мощный двигатель выбросил бы машину в оставшуюся щель. Но ягуар не изменил прямого луча траектории.
Издали удар выглядел игрушечным: две модельки в масштабе один к сорока трём. Маленькую красивую машинку развернуло и швырнуло в сторону. Она закувыркалась с грязного откоса, едва присыпанного снегом, и замерла на правом боку среди сухих стеблей полыни.
…Ненужная суета подбежавших. Прыгающие руки водителя грузовика, он помогал поставить машину на колёса, он ещё надеялся... Битое стекло. Капот, вставший горбом, и дверь, вдавленная в середину салона. Разбросанные вещи из светло-коричневого саквояжа «Lois Vuiton» с лопнувшими замками. Сжатое искорёженным торпедо тело и безжизненно повисшая рука с рогатой мордой на среднем пальце… Никто и ничем уже не мог ему помочь.
  - Скользко, - бормотал мановец, заискивающе заглядывая в лица, его трясло, - скользко, бля!
Он и ушёл по-гадски, повесив на случайного человека тяжкий грех эвтаназии. Я повернулся, чтобы идти к машине; свидетелей в избытке, надо ехать. И увидел. Нет, не подаренное «Качество жертвы» - раскрывшаяся книжка воткнулась в снег. Знакомый футляр! Мягкий кожаный футляр, который лежал у заднего колеса. Первым желанием было наступить на него, наступить так, чтобы хрустнула оправа и лопнули стёкла. Правило! Моё правило: действовать согласно первой подсказке, сообразно первобытной интуиции. Я прибегнул к исключению: присел на корточки и незаметно сунул футляр в карман куртки.

7. 

    Не хера ждать вдохновения! - вдохновение ходит к лирикам и романтикам. Я работаю. Работаю как клерк: с девяти до восемнадцати. В трёхкомнатной квартире на первом этаже когда-то роскошного дома. С пилястрами, вытянутыми по фасаду до странноватого фриза в череде снопов и гроздей винограда над кудрявыми капителями «сталинского» ампира. Квартира переделана в производственное помещение. Труд писателя то же производство: изготовление условных печатных листов. Их определённое количество вкупе с тиражом обеспечивает приемлемый уровень жизни. Мой жанр относят к разряду интеллектуального детектива, в нём мало трупов. Ровно столько, сколько требуется для условия задачи. Но! Одному человеку не под силу выпустить несколько книг приличного уровня в год, а потому у меня работают трое смышлёных ребят - будущие филологи и журналист. У них отличные способности к подражанию, они выучились имитации стиля, за мной остались сюжет и шлифовка. Дюма-отец? Генри Форд! На конвейере каждый отвечает за свою операцию, за свой блок текста. Такая работа не прикончит их эго, они слишком молоды для рождения собственных опусов, опыт пригодится позже, если пригодится вообще.
Я приехал вовремя, оставив снег позади, и обошлось без пробок. Включил свет, сел за стол и прикрыл глаза, перед глазами текла дорога. Усталость последних суток повисла на мне, но в ней не было физического свойства. Усталость равнодушия. Безразличие к предстоящей встрече, на которую спешил. Нет, договор вылизан юристом, и возможные противоречия не беспокоили: какое-никакое имя удалось заработать. Не он, так кто-нибудь другой… Издадут. Или? Вот! Мне не хотелось отдавать в печать очередную серию замысловатых умственных упражнений. Покойник, всё-таки, попал в меня. Белиберда! Моя полка далека от Конан-Дойла, она в другой комнате. В тёмной пыльной кладовке. Я писал сущий вздор в бумажном переплёте и знал это. И знал, что другого не сумею, не прибьюсь к Пантеону бессмертных.
Я нажал кнопку телевизионного пульта, с экрана последних новостей глянуло лицо ночного собеседника. «Трагическая случайность… ушёл из жизни один из самых успешных бизнесменов… место в списке журнала «Форбс»… владелец… сильная личность…» Самоубийца считался личностью. Несправедливо считался. Случайность неведомого происхождения вынесла покойника из массы подобных, поправ законы всеобщей объективности. Личность – вопиющая антилогика, анормальность, урождённый субъективизм в чистом виде. Ворона-альбинос, которую либо забьют камнями, либо потащат на пьедестал.
  Выключив телевизор, почти автоматически я запустил в поисковик название лайнера, год и месяц круиза. Количество информации, таящееся в глубинах Интернета, не прекращает поражать. Через десять секунд перед моими глазами появился маршрут тридцатилетней давности.
В двадцать три ноль-восемь шестнадцатого августа «Роял» отшвартовался от стенки Ялтинского порта… Самым простым способом - кормой. Руль переложен в сторону причала, малый передний ход, потом задний, выбран шпринг, и лоцманский буксир «Крымчанин» потащил сияющую махину за оконечность мола, за белый грибок маяка. Набережная матово таяла вслед шарами плафонов на рогах чугунных фонарей чёрного лака над принарядившимся променадом… Воображение  питает память.
   Я вернулся к тексту на мониторе, иногда застревая с переводом. «Восемнадцатого августа во время стоянки в порту Стамбула около семи утра в каюте второго класса обнаружено тело пассажира Эдвара Хольма Сольбаккена. О смерти сообщил сосед по каюте Г. Магнуссен, возвратившись из судового казино, где с вечера предыдущего дня был занят игрой в бридж». Впрочем, алиби господину Магнуссену не понадобилось - турецкий судмедэксперт естественной причиной указал острую сердечную недостаточность на фоне солидной дозы алкоголя. Из опустошенной «Johni Walker». Дактилоскопия показала единственные отпечатки на бутылке и стакане – отпечатки умершего. Бумажник покойник опустошил тоже самостоятельно: крупно проиграл в рулетку на второй день после отхода. Чемодан с аккуратно сложенными вещами, отсутствие мотива, очевидная причина. Вскрытия не было, тело отправилось самолётом в Осло. Всё.
Конечно, почивший мог быть именно тем норвежцем с вероятностью, поделенной между семистами пассажирами, но чутьё...  Фото бы! Фотографии не было.
Я достал очки, протёр их мягкой фланелью, проверил чистоту стёкол на просвет настольной лампы. Снаружи позвонили. Издатель вошёл с юристом, моим юристом. Они не выглядели людьми, случайно встретившимися у входа, они приехали вместе: лица одинаково размякли теплом автомобильного нутра. Простой вывод для человека, сочиняющего преступления, вывод, который не понравился. И я не устоял перед соблазном утвердиться в своей правоте. Надел очки, и необычный мир уставился на меня.
Два жулика! На меня смотрели два закоренелых жулика. Которые водили и обводили. За нос и вокруг пальца. Солидарно крысятничали.
  - Мальчики, - сказал я им, и они удивились: меж нами не водилось панибратских отношений. - Мальчики, вы знаете, что красть плохо?
И перечислил левые тиражи, назвал заокраинные типографии, где они печатались, подытожил полученные суммы в пропорциях дележа. Огласил, что могли знать только эти двое. Улыбки благодетелей, обращённые ко мне, сползли с физиономий. С рож! Они уже ненавидели меня, но более ненавидели друг друга; теперь они станут рвать зубами кадыки и выяснять, кто кого сдал.
  - Прощайте, господа! - сказал я. – Не задерживаю.
Они замялись.
  - Идите на …! Быстро!
Немедленная месть, сопоставимая со скоростью мысли, вместо призрачной кары небес. Сэтисфэкшн (Мик Джаггер). Чувство полного и глубокого удовлетворения (Леонид Брежнев).
Обалдеть, как работала эта штука! Нет тайн, любая информация запретных территорий доступна. Любая! Вскрытие обмана и взлом правды, пророчества и прогнозы, защита и нападение.  Я принёс Священный Вампум из далёких стран Вабассо! Полиграфы сваливают в туман. Теперь я могу… Что я могу? Некоторое время я пребывал в замешательстве, отыскивая желания. Нечто глобально-полезное на благо и во имя. И не находил. Покопаться? Пионерское вчера выудило из памяти неуловимого разведчика, добывающего зловещие секреты империалистов. Служить Родине? Легко! - резидент без агентов и контактов, подменяющий целую сеть, а? Я поймал себя на том, что заразился вопросительным «а?» в конце предложения. Родине не нужны чужие секреты, теперь она выгодно продаёт собственные. Или… Сказку сделать былью? Придуманный персонаж оживает в авторе и безупречно распутывает преступления?
 - Детский сад, - произнёс я. – Сколько тебе лет?
Обращение вслух во втором лице помогает трезвее взглянуть на ситуацию. Когда решение не даётся, я полагаюсь на арифметику, на плюсы и минусы, которые выстраиваю по разные стороны вертикальной линии на листе бумаги. Крестики и чёрточки оказались в равных количествах. Самый жирный минус итожил конец пути предыдущего владельца. Тупик? В любой момент есть возможность вернуться, нет, остаться в прежнем мире. В любой момент! Подложить футляр под колесо и медленно тронуться. Потом, позже. Мне хотелось узнать… Мне многое хотелось узнать. Маленького, крохотного. Важного. О ближних и дальних. И в первую очередь о той, что заслужила рай, о той, что спрашивала: ты где? 

8.

    В наших краях недостаток солнца. Зима будет ползти блеклыми рассветами и серой мглой вязкого
дня. Краденое солнце живёт в других краях. Снег вошёл в город и тяжёло ложился на душу, на которой было скверно. От разочарования в людях, связанных бременем общего дела, от собственной доверчивости. Остаться в дураках! Мне казалось, что обладаю умением разбираться в людях, - начисление незаслуженных баллов за проницательность.
Я не мог заставить себя отправиться домой, оттягивал и откладывал: знал, что не удержусь и воспользуюсь пресловутым сканером, и неизвестный результат страшил.
   - Ты не соскучился? – спросила она, когда я позвонил и сказал, что останусь в конторе. – Не успел?
Она всегда задавала этот вопрос.
   - Успел. Успел соскучиться.
   - Я ждала. Недолго. Раньше я ждала дольше.
   - Меня не было лишь неделю.
   - Нет, не то. Время летит. Теперь время летит.
   - Да, - сказал я. - Дни совсем короткие.
   - В детстве… Помнишь, какими длинными были дни?
   - Помню.
   - Совсем-совсем в детстве?
   - Когда фольга от конфет была золотом?
   - И подорожник - деньгами.
Потом она сказала, что волновалась, что всегда волнуется, когда я уезжаю.
   - Хочешь, я приеду?
   - Нет. Завтра приеду сам. Устал.
Она не обиделась: взрослые умные женщины не обижаются по пустякам; они понимают в одиночестве, которое необходимо другому. И я простил три последние нераскрытые книги на её тумбочке. Мои книги. Потому что она подсекла. Общим временем и чем-то далёким, где осталась клюква в сахаре и лимонные дольки кондитерской фабрики «Рот фронт» в круглой картонной баночке. Потому я не стал набирать номер юной и длинноногой с мягкой повадкой кошачьих, внезапно утратив к ней интерес. Оттого… Оттого, что срок её временных прав на меня был неприлично краток.
…и снова залез в Сеть. Меня интересовал архив норвежских газет. Маленькая страна не могла пройти мимо внезапной смерти своего гражданина. Он отыскался в «Дагбладет»! Которая помянула сына фьордов в нижнем углу правой колонки на последней полосе и сообщила дату похорон. Двумя номерами позднее Сольбаккен переместился в заголовок второй страницы - близкие потребовали проведения вскрытия. Абсолютно здорового мужика сорока двух лет. Пьющего? Возникшее пристрастие к алкоголю объяснили недавним разводом. От временного недостатка понимающе отвели глаза боссы компании «Ношке Ойл», где безвременно ушедший руководил отделом подготовки производства, и тактично отправили в неурочный отпуск. В последний.
Так… Домашний доктор подтвердил отсутствие у покойного каких-либо заболеваний или патологий.
    - Хорошо тренированный организм.
И то. Эдвар Хольм имел серьёзное спортивное прошлое – играл в бенди за клуб «Уллевол», до последней поры участвовал в матчах ветеранов.
В номере от двенадцатого сентября новости о нём я обнаружил на первой полосе. Убийственные новости! Ибо норвежец был убит. Отравлен смертельной дозой хлоралгидрата. Следы выявлены реактивом Несслера, в печени и желудке снотворное осталось в чистом виде. Паралич дыхания… остановка сердца… Неважно! То есть, важно, но для меня куда значимее была фотография. Человека с бакенбардами в поллица и длинными вьющимися волосами, светлыми на чёрно-белом снимке. Бесспорно, рыжими. Шрам! Тот самый, упомянутый в дорожном рассказе. Белая полоса наискось прорезавшая верхнюю губу и превратившая её в почти «заячью». Спортивная травма юности - рассечение коньком в свалке у ворот. Почему он не отпустил усы? Они спрятали бы неприглядный шрам. И спрятали бы норвежца от меня. Штрих мужественной брутальности и единственная подтверждающая деталь умозрительной идентификации.
  Я откинулся в кресле и вынул сигарету, я её заслужил – чутьё не подвело. Сольбаккена прикончили из-за предмета, ему не принадлежавшего. Кто-то накачал его принесённым виски, задавал вопросы без ответов и убил. Чтобы вопросы не всплыли в проспавшейся голове. Кто-то обыскал вещи и тщательно уложил чемодан. Ошибка. У пьющего не может быть порядка в чемодане, но хаос насторожил бы полицию. Плен стереотипа.
В моих книжках финал логичен. Преступление раскрыто, наказание неотвратимо. Логика детектива, не совпадающая с логикой де-факто, где непридуманное убийство неразрешённым вопросом кануло в сроке давности. Убийство, причину которого я выяснил. Она лежала на столе. В мягком кожаном футляре.

9.

 Потом я шагнул в пасмурный вечер мимо витрин, украшенных искуственной хвоей, огоньками и блёстками шаров. С наступающим! Плывущая снежная каша под ногами, плывущая в очередном ожидании нового счастья многоликая прохожая вереница, в очередной раз упустившая старое. И собственное сальдо не казалось положительным.
В ресторанчике неподалеку меня хорошо знали.
   - Какие гости!
   - Здравствуй, Дато.
Хозяин Давид был московским грузином в бог весть каком поколении и старательно избегал избитых «гамарджоба» и «генацвале». Небольшого роста с кругленьким животиком и звонкой лысиной он приветливо встречал в небольшом вестибюле, почти искренне радуясь завсегдатаям. Искренность, подорванная наспех спрятанным напряжением в глазах. Почему я заметил её только теперь?
   - Возьми тапака. Сегодня замечательные цыплята, - через мою голову он сделал жест официанту.
Дато напоминал Мимо Кавеччиа, хозяина таверны в полуподвальчике на углу виа Флавиа и Ауреллиана. Тот сидел, поджав коротенькие ножки, у входа на высоком стуле за спиной кассира, который крутил ручку старинного аппарата, похожего на большой арифмометр, и цепкими глазками наблюдал за малейшими желаниями посетителей, постукивая короткими пальчиками по крышке конторки. Малозаметный постороннему жест, лёгкое движение головы – и менялись салфетка, бокал, из воздуха возникал стул или пепельница.
   - Дато, тебе необходимо побывать в Риме.
Ответный вздох означал: его место здесь, своё дело нельзя доверить никому. Ему не достало уверенности римского коллеги, твёрдой хозяйской повадки. Он бегло скользнул невидящими зрачками. Похожий след оставляет страх.
Не моё собачье дело до забот маленького грузина! Поел – расплатился - уходи. Вали и не вмешивайся в чужое. Соблазн! Лежащий в нагрудном кармане, который я выудил и водрузил, когда в дверях появился новый посетитель. Грузный кавказец за пятьдесят и за центнер с солидным лишком. С бритой головой над толстой шеей. Так выглядят бывшие борцы или штангисты-тяжи, выпавшие из режима. Но вошедший не имел отношения к спорту, в отличие от пары крепко сбитых бичо сопровождения с расслабленными торсами вседозволенности. Задеревеневшая спина хозяина подтверждала - трио не вписывалось в домашний интерьер ресторана. Любопытно проверить собственный допуск, сопоставить с результатами инструмента истины. Инструмент истины! – неожиданно возникшее определение мне понравилось, пришлось впору.
Danger! - замигала надпись на лбу бритой башки. Пахана, вора в законе, Гелы из Ланчхути. В небольшом банкетном зале позади основного батоно делал дела. Принимал посетителей, деньги, подбивал кассу. Гелу устраивал ресторан в центре, подходил настолько, что следовало сделать его собственностью. Знакомые пузырьки пробежали в висках, сосредоточившись тупой болью в затылке, я снял очки.
  - Давид! На минуту!
Я подставлялся. То, что он услышит, может ударить по мне, ударить фатально, стоит ему передать мои слова…   Но я верил Дато. Не потому, что нам приходилось выручать друг друга деньгами или связями, взаимная услуга - зыбкая основа доверия. Нет. Нельзя жить среди людей без веры в них.
  - Что-то не так? Не нравится?
  - Всё отлично. Как всегда. Присядь.
Он взглянул в сторону банкетного зала.
  - Дато, ты давно меня знаешь?
  - Будь я настоящим грузином, знаешь, что ответил? – он улыбнулся. – Зачэм так спрасил? Абидэть хочэш?
Он похлопал меня по руке.
  - Говори.
 Я говорил. О бизнесе бритоголового: наркотиках, угоне машин под заказ, квартирных кражах. Рассказал, как Дато заставят отказаться от бизнеса. Про сделку, за которую он не получит ни рубля, ни грина, ни лари, - её оформят у своего нотариуса, а его уберут. Чуть позже. Он просто исчезнет.
  - Откуда… - страх, видимый страх, заполнил его. – Нет, ты не можешь знать! Ты кто? Сыщик? Мент?
  - Тебе известно, кто я.
  - Пробуешь новый сюжет? На мне?
  - Он убийца, Давид. Настоящий. Застрелил сына бывшего подельника. Девять лет назад. Отец до сих пор ищет убийцу.
  - Ты стал всевидящим? Как?
  - Неважно. Проверь. Максимум через десять минут сюда войдёт некто Зурик.
  - Ты знаешь Зураба?
  - Ни разу не видел. Ему назначено на семь, к Геле не опаздывают. Он принесёт бабки за шесть крутых тачек. Их уже перегнали новым владельцам.
  - Ну-у, - неверяще протянул он.
  - Эти табака… - я показал на тарелку. – Утром доставили две упаковки охлаждённых цыплят. Общим весом без малого двадцать пять килограммов. Цыплята свежие, парные. Но «левые».
Я назвал птицефабрику, имя водителя-экспедитора…
  - Они обходятся в полцены, нет?
Без трёх семь по диагонали зала уверенно проследовал новый посетитель, хозяин  посмотрел на часы и сник отчаянием обреченности.
  - Зураб… -  пробормотал он. - Всё правда?
  - Да.
  - Что же делать? - левое веко дёрнул тик.
  - Не знаю. Ты предупреждён.
Он помолчал, закурил чёрную сигариллу и задал вопрос. Я ответил. Назвал имя человека, который ищет убийцу сына. Сказал, где и как это произошло.
  - Причина?
  - Бизнес Гелы готовился к передаче наследнику.
  - Не ты, так тебя, - сказал Дато.
С отчаянием решимости.

10.

    Зачем я оказался в метро? Сто лет я не был в метро и почти забыл запах детства. Длинные спуски ползущих ступеней, тёмные арки тоннелей, откуда в свет мраморных вестибюлей врывается грохот поезда. В пору, когда мне разрешили «выходить в город» без старших, поездку в метрополитене я считал признаком взрослости.
Час пик схлынул. Я занял место в середине вагона рядом с девушкой лет двадцати в демисезонном пальтишке и вязаной шапочке. Коленками она сжимала скрипичный футляр. У девушки был мучительно погасший взгляд.
   - Осторожно, двери закрываются!
В этом возрасте несданный зачёт выглядит драмой. Неразделённая любовь трагедией. С чувством подглядывающего я надел очки.
Она была на третьем месяце. От своего преподавателя, наставника, гения, которого обожала, боготворила. Он называл её «любимой», «единственной», она верила, как верят только влюблённые. Сегодня он дал денег. На аборт. Она хотела ребёнка и не могла бросить учёбу за полгода до диплома. В праздники она будет заниматься по шесть… по восемь часов! Чтобы проклятый Вивальди сидел в пальцах! Или… Поехать домой? Она не сможет смотреть в глаза родителям, которые шлют своей умнице, своей девочке, переводы… Господи, на что они живут в этом задроченном Тамбове?! После праздников, жутко длинных праздников, она… Нет! Ещё до Рождества она отправится к врачу. Вдобавок останутся деньги, он не скупился.
Я наклонился к её уху..
   - Возьми академический отпуск, - сказал я. - Вернись домой, мама поймёт. Она тебя любит. Всё устроится.
Она повернулась испуганными глазами.
   - Кто вы?
   - Не дед Мороз.
   - … Краснопресненская!
Её станция. Она вышла, так же испуганно оглядываясь, я подтверждающе кивнул вслед, вслед своим словам.
   - Осторожно, двери закрываются! Следующая…
   Знакомо заныло в затылке, я опустил очки к кончику носа, взглянув поверх. Напротив, через проход, старик в пальто с потёртым цигейковым воротником невидяще смотрел в бесплатную рекламную газетёнку. Он ещё пытается следить за собой, но щёки выбриты неважно - плохое перефирическое зрение. Вдовец: обтрёпанные рукава, несвежий воротничок сорочки из-под когда-то модного мохерового шарфа. Обувь поношенная, левый ботинок чинил сам хозяин – стежки неровные, нитка не попадает в цвет. На носках ботинок белые разводы высолов – они долго высыхали здесь, в вагоне. Ему худо в собственном доме?
Я использовал шанс сравнить  наблюдение с ответом. Старик был голоден. Утром он выпил чаю, в киоске у метро купил пирожок с капустой. Домой вернётся к ночи. Домой? Он «подписал» квартиру дочери, и теперь, когда все улягутся, ему позволена раскладушка на кухне, до тех пор он будет кататься по Кольцевой. Старику хотелось котлет. Домашних котлет, которые готовила жена, иногда котлеты снились. Чаще, чем жена, и он чувствовал себя виноватым перед нею. Его предупредили, что на Новый год будут гости, и его присутствие нежелательно. Завтра принесут пенсию, и он отдаст за ночлег, за доживание…
Мне не хотелось выставлять оценку за проницательность.
  - … Белорусская! Переход на Горьковско-Замоскворецкую линию.
   Мой взгляд перемещался по лицам напротив. Парочка. Коллеги? Немного возбуждённые друг от друга и вина - время служебных попоек. Краткое влечение не обязательно ведёт к разочарованию, но счастье из него случается редко. Ей к лицу воротник из чернобурки, в который он зарывается подбородком, когда наклоняется к ней, что-то говоря, она прикрывает смущением скромное вожделение. Я проверил. Сослуживцы подгоняли обоюдное ожидание ночи.
Ожидание повисло в вагоне. Бледный наркоман ехал на «точку», его судорожное терпение было на исходе. Теперь он колется почти открыто, перестал прятаться от родителей - плевать на родителей, главное, у него есть на пару доз, а завтра он толкнёт материнское кольцо - хватит, чтобы продержаться три дня.
  Отцветшая дама с перебором косметики проклинала молодых сучек. Бестолковых девок с куриными мозгами! С ногами, жопами и сиськами. Она ненавидела сучек и ждала увольнения
Молодая мать торопила возвращение мужа из командировки; у него длинные северные вахты, он вчера звонил – пурга,  вертолёта не будет. Не будет семейного праздника, наполовину пустая постель уже невмоготу, ей двадцать шесть и нормальные инстинкты. Четырёхлетний сынишка с внимательными карими глазёнками ждал папу и подарка под ёлкой. Мама сказала, что дед Мороз приходит по ночам, когда дети спят, и оставляет подарки хорошим детям.
 - Мама, я хороший? – встревоженно спросил мальчишка.
Она кивнула и прижала его к себе.
Меня занимало сравнение впечатления с сутью, несмотря на усиливающуюся головную боль.
  - Станция Новослободская!
Вошедший молодой мужчина споро приткнулся с краю, рядом с блестящей трубой поручня. Тёмно-синие джинсы. Остальное было чёрным: куртка, ботинки с высокой шнуровкой, спортивная шапочка, надвинутая до бровей. Грудная клетка широко развёрнута, он сидел не сутулясь – наследие воинской службы? С одеждой и неприметным бесстрастным лицом не вязался плоский кейс, более предназначенный для солидности владельца. Кейс он установил вплотную к дивану, для устойчивости прижав икрами, и размял кисть с набухшими венами - килограммы оттянули руку, хотя толщина запястья из-под рукава говорила о физической силе. Но руки не физического труда - праздные. Охранник в банке? В супермаркете? – в портфеле новогодний набор для персонала: шампанское, коньяк, баночка икры… Нет, для презента кейс тяжеловат.
Простоватое лицо не подразумевает примитив сути, и я вернул оправу на переносицу. Мысли имелись. Немногие, но ясные, определённые, сформулированные другими. Профессионально внушившими цель. Цель заслонила, плотно отгородила, от меня остальное содержимое. Во рту стало сухо, ладони сделались влажными. Бежать! Из вагона, с платформы, вверх по эскалатору. Сматываться! На ближайшей станции. Господи, зачем меня занесло в метро?!
  - Проспект Мира!
Я не вскочил, не поднялся, остался на месте. Меня остановили внимательные карие глазёнки.

11.

  Он не был охранником. Он находился на территории войны. Территории, куда не простирается их власть, обозначены местами боевых действий. Взрывчатое вещество на основе октогена…  пластичное связующее... служба в инженерных войсках… сапёрная рота… единая книжка взрывника в горном деле… ещё…
Инструмент истины медленно выуживал отрывки сознания, изувеченного идеей. Заполнившей вакуум черепной коробки.
  - Станция Комсомольская!
Он пружинисто поднялся. С кейсом в правой руке. Это произойдёт не в вагоне, он не планировал умирать. Что делать? Готовности к подвигу я не ощущал, но сунул очки в карман и вышел следом, держась в пяти-шести метрах. Между нами броуновски мельтешило спешащее многолюдье - три вокзала на поверхности перемешивали многотысячную массу. Здесь? Я пытался сглотнуть шершавой глоткой слюну, которой не было, и искал глазами серую милицейскую шапку дежурного… Нет, объяснение займёт время, он исчезнет в толпе.
  Исчезать он не собирался, напротив, замедлил шаг. Вертикальные цилиндры плафонов меж аркад перронного зала матово мерцали в мраморе восьмигранных колонн. Он остановился у крайней и опустил чемоданчик на пол. Я повернулся вполоборота, посмотрел на часы, имитируя ожидание. Он наклонился, перевязал туго затянутый шнурок ботинка, выпрямился и сделал два шага к эскалатору. Кейс остался малоприметным предметом подле основания колонны. На противоположном перроне мелькнул овал кокарды. Мне требовалось внимание её носителя.
  - Молодой человек! 
Не более дурацкое обращение, чем «товарищ» или «гражданин». Он хорошо владел эмоциями, лицо оставалось бесстрастным, даже брови не поднялись в вопросе.
   - Ваша вещь. Вы забыли.
Он досадливо поморщился – первая внятная реакция, передёрнул плечами, и сделал шаг.
   - Стой! – сказал я, трое мимоходно оглянулись на нас.
 Я встал рядом, почти вплотную, в голове ухал пульс.
   - Иди, куда шёл, мужик! – вполголоса сказал он. - К жене иди, к детям!
   - Подними!
   - Отвяжись! – и выругался.
Злость – это хорошо, злость, что требовалось. Я сжал его запястье, заметив на тыльной стороне правой ладони татуировку скорпиона с поднятым жалом – знак участника боевых действий. Кавказ. Он легко освободился от захвата, он был моложе и сильнее. Я вцепился в рукав куртки, ткань оказалась слишком скользкой, он отмахнулся локтем, жёстко угодив в грудь. Инстинктивно я ударил куда-то в диафрагму, не так, как надо бы, – неловкий удар смягчила одежда, и спустя секунду… скорпион врезался в голову! Падая, я слышал треск рации подскочившего милиционера.

   … - Подождите в коридоре, - велел потерпевшему майор за столом.
Тут же, на Комсомольской, в отделе милиции потерпевший написал заявление, мне предстояла объяснительная.   
   - Вы пили? – обратился начальник ко мне.
Видок, должно быть, аховый: двухдневная щетина, грязная после падения куртка, ссадина под левым глазом.
   - Нет.
Майор пристально посмотрел на меня, на страницу паспорта с фотографией, потёр подбородок и протянул руку к стеллажной полке, к корешку моей книги. «Скелет в прибое». Неожиданно я ощутил неловкость и не только за название. Зрительная память майора не подвела, хотя рядом с текстом аннотации я выглядел моложе и куда приличней. Он сличил фамилии в документе и на обложке.
   - Псевдоним?
Предохранение от стыда.
   - Интересно написано. У вас необычная логика.
Я попытался изобразить благодарность.
  - Тем не менее, с этим человеком вы ошиблись. Попробуйте уладить, извиниться.
  - Ошибки нет, - сказал я майору и показал на лежащий кейс.
Полчаса назад его открыл владелец, на лицо которого вернулась туповатая бесстрастность. В кейсе находились шесть пачек писчей бумаги – самый привычный для писателя материал. Пять граммов листа стандартного формата, помноженные на 500 штук в пачке и на их количество. В имиджевом портфеле двенадцать с половиной килограмммов? У майора были умные глаза.
  - Тренинг?
  - Неудавшаяся проба. Теперь они выберут другой способ.
Держа перед глазами страницу с пропиской, он взялся за телефон.
  - Нет, - сказал я, услышав адрес. – Там пусто. Малаховка, улица Наркомовская… нет,  Совнаркомовская! Домишко в три окна напротив пустыря. Снят пару месяцев назад. Номера не знаю. Крыт шифером. Обит вагонкой в «ёлочку», окрашен зелёным. В нём два человека.
  - Откуда информация?
  - Логика. Необычная.
Он недоверчиво покачал головой, но вызвал сержанта и приказал переместить задержанного в камеру, затем связывался с начальством, ручался за сведения, просил выслать группу захвата «на адрес»…
Чтобы снять последующие вопросы, я готовился майора удивить. Ему сорок три - сорок пять, он неглуп и правилен, оттого давно пересидел должность. Аккуратен. На столе и в кабинете почти педантичный порядок. У него маленький сын – стандартный подарок с конфетами и мандаринами плюс автомобильчик в яркой упаковке на стуле. Судя по возрасту ребёнка, жена - вторая. Предыдущая ушла от работяги - мента. Или не ушла? Родила позднего мальчишку, которого он хотел, а первая – девочка? Ответ лежал в нагрудном кармане, я опустил в него руку. Чёрт! Нет, вырвалось совсем другое слово! Я порезался, здорово рассёк средний палец. Рука наткнулась на осколки. Кранты! Локоть взрывника прикончил инструмент истины. Я отупел от усталости, головной боли и почти не ощутил огорчения. Пожалуй, досаду, как от неоконченного дела. Какого? Из пальца сочилась кровь, майор, продолжая говорить по телефону, кивнул на аптечку. Помимо йода в ней нашёлся цитрамон.
Потом я задремал на стуле в коридоре, потом меня разбудил сержант и вернул в кабинет.
  - Одного взяли, - сказал майор. –  И труп. Вы оказались правы.
Теперь он положит перед собой листы протокола и станет задавать вопросы источнику сведений, вопросы, к которым не подобрать ответов…
  - Спасибо! – он протянул руку. - Уже поздно. Вас отвезут.
  - Скажите, сколько вашему сыну?
  - Сыну? – он перехватил мой взгляд и улыбнулся. – Внук! Через месяц – пять лет.

12.

   В конторе я принял душ и побрился. Ссадина под глазом заметно опухла. Аккуратно выложив содержимое нагрудного кармана на чистый лист бумаги, я уселся за стол. Пустая оправа осталась целой, слегка погнувшись, а осколки… Их было много, чересчур много - крупных, мелких и совсем крошечных. Несколько безуспешных комбинаций я всё же предпринял, понимая, что мозаика несоставима. Мусор. Спать, батенька, немедленно спать!
  Два коротких звонка в дверь заставили вздрогнуть - без четверти два не время посещений. Кто? Камера над входом спроецировала на экран лица двух незнакомых мужчин. Милицейский форд с мигалкой, который меня доставил, сейчас не помешал бы. Стараясь двигаться бесшумно, я переместился к окну и слегка раздвинул горизонтальные пластины жалюзи, увеличив угол обзора: на пустынной улице лишь эти двое, у поребрика их машина. В которой пусто, потому что машина знакома. Оковалок гелендевагена из вчерашнего утра. Сутки даже не успели завершиться! События, плотно сжатые отведённым интервалом, продолжали растягивать время.
  За минувшие часы я вполне мог отдать концы. Дважды. Десять секунд и четыреста метров уберегли от встречи с прицепом красного тягача. В портфеле террориста могла оказаться отнюдь не дюжина кило безобидной целлюлозы, и мой вагон уже прибыл бы на конечную станцию.
  - Чего господа желают?- голосом лакея спросил я через переговорное устройство.
  - Извините поздний час, - ответили на плохом русском. - Безпокойство. Отнять мало времени.
Порешить меня не собираются, и без семи пядей цель визита понятна. Самоубийца угадал: двое в чёрном, они пришли ко мне. Поговорка, ссылаясь на Бога, гарантирует три безопасных попытки. Осталась последняя.
  - Войдёт один. Другой вернётся в машину.
  - Мы нет вреда.
  - Один. Оne! Вы поняли?
  - О'key.
Я впустил иноземца, лишь услышав хлопок автомобильной двери. У него было серое картонное лицо, он устал не меньше моего.
  - Everning, - произнёс я. 
  - Night! Необходимо вернуть вещь, которая находится у вас.
  - Почему вы так решили?
  - Вы последний, кто его видел.
Emerican English подтверждал, что к Прибалтике вошедший отношения не имел. Янки.
  - О ком вы говорите?
Он протянул книгу с моим автографом на форзаце и вчерашней датой. Товарный вид «Качества жертвы» несколько пострадал в грязном снегу возле опрокинутого ягуара.
  - Его вычислили. Долгая аналитическая работа. Слишком долгая. В той стране, что была здесь прежде, задача невозможная. Вычислили, но наказать не успели.
  - Как Сольбаккена?
Он не сдержал удивления.
  - Докопались! Говорят, вы пишете неплохие детективы.
  - А вы привезли контракт от «R.R. Bowker Co»?
  - Вне моей компетенции, - он не позволил беседе принять ироничный оттенок. - Я жду.
  - Ответьте на вопрос.
  - Сольбаккен - ошибка. Человек, который его убрал, сказал лишнего и устранил собственную оплошность.
  - С лёгкостью!
  - Послушайте! – его терпение иссякало. – В то время мне не исполнилось и десяти! Что вы от меня хотите?
  - Кто придумал эту штуку?
  - Без ответа. Невозможно. Могу сказать, что лучше от неё избавиться. Тяжёлые побочные явления: инсульт, слепота, возможна опухоль. Как у предыдущего владельца. У вас не болела голова?
  - Устаревшая модель? Какая-нибудь «кей-игрек»… Теперь пользуют «кей-зет»? Без негативных последствий.
  - Вы догадливы. Но иногда догадки безопаснее оставить при себе.
  - Или?
  - У меня нет указаний на ваш счёт. Но они могут возникнуть.
Нельзя злоупотреблять везением, жестом я пригласил к столу, к блёсткам россыпи на белом листе.
  - Имеется увеличительное стекло?
Через лупу он внимательно разглядел останки, удовлетворённо кивнул и убрал в пакет из плотного пластика.
  - Thank You! – интонация, напоминающая искренность. – Спокойной ночи!
Он не потребовал молчания, сохранения тайны, клятвы на крови. Бездоказательным россказням никогда не обернуться фактом.
                ***
 … Операцию по обезвреживанию террористической группировки в Подмосковье новости основных каналов показали спустя три дня – инсценировка видеоряда требует времени. О длительной и кропотливой оперативной работе рассказывал двухзвёздный генерал.
   - Бдительность милиции смогла предотвратить трагедию в метро, - текст на мониторе, по которому перемещался взгляд, выпал на лбу мелкой испариной лжи.

  «Старик был голоден. Утром он выпил чаю, размочив в стакане сдобный сухарь. Днём купил пирожок с прогорклой капустой. Старику хотелось котлет. С шипящей поджаристой корочкой. Домашних котлет, которые готовила жена. Иногда они  снились. Чаще, чем жена, и он чувствовал вину перед покойной. Скоро, уже скоро, они должны встретиться, и он объяснит, попробует объяснить. Она не всегда его понимала». 
   
  Возможно, начало будет именно таким. Начало даётся тяжело. После Рождества я остановил производство дешёвого наркотика печатного сериала, пожелал подмастерьям удачи и вступил на забытую территорию работы. Коллективные игры ума закончены. Одинокая цапля растворилась в лиловом закате, гладкую отмель воображения накрыл мутный прилив очевидности. Истины для взгляда, не вооружённого инструментом.

 …Сюжет об уроженце Ланчхути вклинился между рекламой лекарства от простатита и новорожденным в мусорном баке. Гелу застрелили у выхода из торгового центра. Пуля снайпера снесла половину бритого черепа.
  - Сведение счётов между криминальными авторитетами, - сообщил очередной чин.
Дато успел обратиться по адресу. Не ты, так тебя…

 Трудное начало позволит сюжету поймать камертон куража, слова вобьются в предназначенные им единственно возможные места, их притяжение даст размер фразе. За ней встанет следующая, подчиняясь уже заданному ритму, ещё одна… Пока не получится книга. И если ей суждено выйти, на обложке не будет предохранителя стыда. Псевдонима.

                Январь 2014.