Ищем, ищем, то место, плутаем и плутаем - все как было сказано в страшном предсказании - "и тогда я пошлю на землю голод, но не голод хлеба, а голод слышать слово Господа. И будут скитаться из края в край, от моря до моря, от севера к югу, но так и не найдут его"
И все было бы у нас вовсе уж никуда, если бы не было другой стихии, которая требует от нас любви. Той стихии, в которой и родилась сама жизнь, в которой мы прожили свои первые девять месяцев, и когда наши матери исторгнули нас из нее, как создатель из рая - первое, что мы сделали - мы заплакали.
Первое что каждый из нас сделал в своей жизни - заплакал тогда о воде...
В один из странных периодов моей жизни, я сбежал из Москвы и трудился инструктором подводного плавания в Египте, в городке со звучным именем Дахаб. Там все шло у меня по императиву Канта - надо мной было бездонное "звездное небо", а внутри меня потихоньку начал формироваться мой "нравственный закон". Можно сказать, что я пребывал в том распространенном дахабском состоянии духа, которое волей не волей посещает любого в этом месте, зажатом между неопределенными бесконечностями - слева пустыня, справа море, сверху то самое звездное небо, внутри какой никакой нравственный закон. В этом месте, с человеком, помещенным между этими несуетными бесконечностями, происходят странные вещи - человек начинает заполнять окружающие его пустоты своими внутренними смыслами, ибо взять смыслы извне просто негде. Вокруг просто пустыня, просто море, просто звездное небо. И тут уж кому, как повезет, кто какими смыслами наполнит мир вокруг - бесконечности примут почти все. Как известно, впрочем может кому-то оно и не известно, но мир вокруг - это отражение наших внутренних содержаний.
С морем и пустыней все было более мене ясно. Днем я был в море - трудился дайв-гидом в "Русском дайв клубе", постигая секреты профессии, а когда выходил я из моря на твердь земную, то пустыню вокруг, вечерами я заполнял праздностью, изредка балансировавшей на грани общественной морали, либо за непринужденной околофилософской беседой с гражданами отдыхающими, о "невыносимой легкости бытия". В тех разговорах, в поисках смыслов, пустыня отсутствия общих истин все расширялась, в бесконечном потоке беспомощных слов, а смыслы индивидуальные начинали нащупываться. Внутри, интуитивно, без слов, в тишине. Пожалуй, все те же, не проговариваемые истины и смыслы, за которыми стремились герои Джека Лондона в свое Белое Безмолвие, когда внешние ориентиры, осоловевшей цивилизации были для них девальвированы. Так еще тысячи и тысячи людей будут поступать в будущем - будут стремиться в свое Белое Безмолвие, что б услышать себя и после принять решение - как жить. В поиске себя, кого-то занесет в африканскую пустыню, кого-то в снега сурового севера, кого-то за монастырские стены, а кто-то в этих поисках, найдет косяк дури, или иглу героина. И каждому будет свое.
Такие дела были у меня с морем и пустыней. С ними все было боле мене ясно. А вот с небом было сложнее. Его пустоту мне никак не удавалось заполнить. Вероятно, в небе есть свои смыслы и его нельзя заполнить индивидуальными, а только вмонтироваться своим нравственным законом в его великий закон. Оно жестоко мстит тем, кто его не хочет слышать, а только все тянет и тянет его звездное одеяло на себя. Небо надо уметь услышать - у него есть свой голос. Я стараюсь его услышать и давно уже перестал шутить шутки с ним. Оно этого не любит, а если долго усердствовать в шутках с ним, то оно тоже может посмеяться в ответ, так хорошо посмеяться, как умет смеяться тот, кто смеется последним.
Вы, конечно, как хотите, а я уже перестал шутить шутки с небом. Мне известна его бескрайняя тяжесть, нависавшая надо мной своей пустотой, до недавнего времени. И везде, и всегда, и где бы я ни был, да в каких странах бы не ловил бы свою синюю птицу удачу за хвост, и на каких континентах не пытался укрыться от бессмысленности бытия, повсюду меня, непрестанно, как медный всадник, преследовало, вечно свинцовое, московское небо, под нависающей тяжестью пустоты которого, открылась таки, в конце концов, мне суть загадочной русской души. А суть такова - "Нет в жизни счастья, но не так нету, что б найти его. А так что нет, да и хер с ним"
В один, по обычному, знойный дахабский вечер, этого странного периода моей жизни, я и был застигнут смертью врасплох, когда возвращался из ресторана на набережной, где я имел удовольствие вести непринужденную беседу с Ахмедом, на закате дня, раскуривая кальян, под плеск набегающих волн. Смерть настигает всех по разному, к каждому врывается в реальность по своему. Ко мне она пришла тогда на дахабской набережной.
Но сначала немного об Ахмеде - он того заслуживает. Ахмед, был местным адвокатом, мужчиной 50 лет, выручал русских туристов из неприятностей, помогал с юридическими вопросами и всем, что касалось его адвокатской практики. Но главное, что он делал в этой своей жизни - он катался на винд-серфинге по волнам, все дни проводя у моря.
- Работа? - вскинул брови адвокат Ахмед, - да..., работа..., моя работа это море... Я каждый день катаюсь на волнах, если есть хороший ветер. Адвокатской практикой я занимаюсь тогда, когда нет ветра, или есть действительно много работы...
- В четверг я улетаю, - сказал я и пустил струйку сладкого дыма, растворившуюся в шуме воды.
- Домой, в Москву?
- Сначала в Москву, потом работать на Карибское море.
- Что ж..., - пожал плечами Ахмед, - мне жаль, что ты улетаешь, но мужчина должен делать то считает нужным и ни слушать никого.
- Я вернусь. Когда-нибудь вернусь, - сказал я из вежливости.
Глаза Ахмеда, лукаво блеснули и он сказал улыбаясь, но как-то очень серьезно:
- Ты вернешься. Я знаю, что ты вернешься.
Тут вдруг, по лицу Ахмеда, которое никогда, казалось не покидает улыбка, пробежала тень. Он поднялся, подошел к берегу и что-то рассерженно, на арбском, выговорил резвившемуся в воде ныряльщику. Я понял суть происходящего лишь тогда, когда Ахмед поднял с песка медузу - кусок соплей, по большому счету, который ныряльщик выкинул только что на берег, поднял и бережно вернул в море.
Вернулся за столик к кальяну он все еще несколько рассерженный.
- Зачем, мой друг? Зачем так делать? - пожимал он плечами, - Это ведь жизнь. Жизнь. Я верю, что когда я умру, я...
Он замялся, не подобрав нужного английского слова и показал руками на море.
Я понял его - когда он умрет, его душа, наконец то будет безраздельно принадлежать морю, и никакой адвокатской практики...
Хотите верьте, хотите нет, но это все вода так вот влияет на человека, ну и еще воспитание , конечно.
Кальян погас, я отказался от следующего и решил пойти в свой "Русский дайв-клуб". Справа неспешно накатывал прибой, слева молчала пустыня, сверху, о чем-то еле слышно перешептывались звезды. Минут через пять, я нагнал инструктора Сашу - моего коллегу по "Русскому дайв-клубу", катившего по набережной, как принято в Дахабе - неспешно, коляску со своей годовалой дочерью.
-Эй! - окликнул он меня
Я обернулся.
- Слышал? - спросил он
- Что?
- Тот парень, что учился с тобой на дайв-мастера, сегодня утонул в Каньоне.
- Серега?!
- Да, да, Сергей, кажется. Точно - Сергей. Царствие ему небесное.
Это все, что он сказал и покатил коляску дальше. Справа неспешно накатывал прибой, слева молчала пустыня, сверху, о чем-то еле слышно перешептывались звезды, а внутри моего нравственного закона появилась смерть дайвера, смерть человека которого я знал. Сашина годовалая дочь пускала в коляске пузыри и смерти для нее не существовало. Для нее нет, но уже не для меня.
Смерть дайвера постоянно маячит у инструкторов в психологическом фоне, окрашивая его в нерадостные цвета. Если она пробивается из фона в сознание, то инструктора, коротко отшучиваются на тему..., используя спасительный цинизм как защитную реакцию, на манер врачей, но чаще просто молчат и ворочают эти нехилые гири в одиночку, в своем индивидуальном Белом Безмолвии. Разговоры о том, что если, в твоей группе... - не приводят к ответам, а только делают вопрос еще тяжелей. "Тот парень, что учился с тобой на дайв-мастера, сегодня утонул в Каньоне" - это все, что сказал мне Саша, потому, что инструктора почти никогда не говорят друг с другом о смерти.
В клубе меня встретила россыпь бессмысленности слов - "слышал?" - "слышал", "слышал?"- "слышал". В клубе я встретил много растерянных людей, застигнутых врасплох, ищущих психологической разрядки в бессмысленных словах. Сказать мне им было нечего - я сам искал того, кто что-то мне скажет. Кто скажет? Тогда я еще не знал, что это был последний день в моей жизни, когда я искал ответов на стороне.
Говорят - ружье висящее на стене в первом акте пьесы, должно выстрелить. Ружьем, которое должно было выстрелить в моей пьесе, должен был стать Товарищ Че. Товарищ Че остановился в кемпинге рядом с клубом. Товарищ Че - ныряет глубоко и отважно. Товарищ Че ныряет очень глубоко. Товарищ Че великий дайверский авторитет и гуру. Товарищ Че ныряет туда, где человек ближе к смерти, чем к жизни. "Вот" - подумал я - "вот он что-то мне скажет".
Я вспомнил, как однажды, в чилауте кепинга, застал разговоры Товарища Че со своими студентами, обучавшимися у него техническому дайвингу - это было в первом акте пьесы под названием "смерть дайвера".
- Вот у меня есть приятель, - говорил один из студентов, - Он ныряет рекриешнл, но потихоньку прикупает техническое оборудование. Я его спрашиваю - "зачем тебе?", а он мне говорит - "Вот когда я буду готов к техно - у меня все уже будет"
- Ага! - сказал тогда Товарищ Че, - и когда он решит, что он уже готов - это будет для него Судный День!
И в чилауте все заржали. Такой вот гусарский там был бивуак.
Быть может технари знают что-то о смерти. Ведь отвоевывают они пространства у страха - метр за метром. Ведь поверяют они алгеброй плана на погружение, гармонию своей личной свободы от нее. Может они?
В дверях клуба я встретил Товарища Че, и я увеличил критическую массу бессмысленности:
- Слышал?
- Слышал, - сказал Товарищ Че совершенно без эмоций.
- А я, понимаешь, учился с ним на дайв-мастера...
- Да ты что?! - повысил он голос, но потом сказал просто - Царствие ему небесное.
И Че пошел к рисепшн что-то хлопотать про завтрашнее погружение, что означало - "Не-е, старик, ты давай сам со всем этим, давай сам...".Товарищ Че ныряет туда, где человек ближе к смерти. Товарищ Че не ищет ответов на стороне. Товаришь Че не дает их на сторону. Товарищ Че сам ищет их в глубине. Ружье не выстрелило.
Я ушел в свою келью, растянулся на койке и стал слушать свое Белое Безмолвие, и голос звезд. Я попытался заснуть, но не смог. Взял в руки книжку, но тут в дверь постучали. Это был Л.
- Слышал?
- Слышал.
И Л сказал, что не смог вести сегодня группу в Каньон.
- Я не могу, понимаешь просто не могу. Как подумаю, что тут вот...
И что я должен был ему сказать, по вашему? Я не нашел слов. Т.е. я их нашел, но это были всего лишь слова. Когда тебя спрашиваю про такое - есть два пути - промолчать, или соврать. Молчать честнее, а соврать потому, что ответов ты не знаешь. Я выбрал второе. Я тупо, прочитал ему агитку из передовицы газеты "Правда дайв-гида":
- Теперь, после всего, что случилось, нам, дружище, надо думать о живых. А если ты, идя под воду с живыми, думаешь о мертвых - то ты в данный момент проф не пригоден. Когда мы идем с группой под воду, мы должны быть рассудочны и холодны, как кубик льда, падающий в стакан с кока-колой. Такие дела. А сейчас, прости - мне нужно спать. У меня завтра погружения.
Я соврал про то, что я что-то знаю по это, но Л, как и многим, от этого стало легче. Мне нет.
Л ушел. Я прекрасно его понял - почему он не смог пойти сегодня в Каньон. Дайв-гиды носят в себе тяжкую степень ответственности за чужие жизни. Они всегда на внутреннем взводе, готовые к нештатной ситуации под водой. Когда, если что случиться, то он - дайв-гид будет первой инстанцией, откуда помощь придет. Если придет...Под водой нет ни папы ни мамы, нельзя закричать - "милиция!", набрать - "911". Всегда, когда дайв-гид слышит нехорошую дайв-историю, всегда примеряет ее на себя. Не всегда находит ответ. Какой ответ? А такой - "я бы справился, все были бы живые". И когда нет у него такого ответа - дайв-гид боится идти под воду с группой.
Я рассматривал потолок и вспоминал свой нехороший случай, в Каньоне - тот чертов дайв, когда троих из шести вдарил наркоз и я играл в игру Дед Мазай и зайцы, поднимая их по очереди. И вроде всех поднял. Но паника страшная вещь - глядя на это шоу, четвертый съел весь свой воздух. "Пятьдесят"- показывает он мне кулак. Его на октопус. Всем на всплытие. Всплываем. Кошусь на выход. Выходят мои дайверы. Один, два, три, четвертый у меня на октопусе. На пяти метрах вижу весь мой воздух уже тоже "пятьдесят". "Да что ж ты так дышишь то!". Своего наверх. Вишу на пяти метрах, считаю - двоих нет. Думаю -"Ну, что дайв-гид? Пятьдесят бар. Идем искать вниз? Если идем - арифметика такая - твои пятьдесят бар - это плюс-минус еще один, если там внизу все не просто. Ну, что идешь в минус, или останешься в плюс...? Ну, что... дайв-гид, герой, мачо-мэн, хозяин морей; король пляжных дискотек; авторитет чилаутов - идешь вниз, или нет?" Так я висел на пяти метрах несколько секунд, которые мне показались вечностью. Я не пошел вниз..., а там внизу были люди, которым нужна была моя помощь, там внизу были люди и ждали своего спасения. Но я не пошел вниз - я боялся погибнуть сам. На самом деле, те два дайвера вышли из другого выхода - я просто их не заметил, но я буду помнить эти свои секунды на пяти метрах, всегда - ведь все-таки я не пошел вниз. Я оказался прав, что не пошел, но именно потому, что все закончилось хорошо. А если бы нет? Если бы нет - я не знаю, как бы я жил после, оставшийся наверху. Да собственно так бы и жил, как все, так как живу и теперь - я не иду вниз, не протягиваю руки, тем кто гибнет на асфальте, и у меня есть тысячи оправданий почему. На асфальте - это просто. Нашел бы я оправдания, почему не протянул руки там - в воде? Это было бы трудней, но наверняка нашел бы, конечно нашел бы, и жил бы, как все...
И вот смерть. А за месяц до случившегося, в Дахабе, была другая смерть дайвера, но лукавыми уловками нам удалось ее сделать абстрактной. Погибший был не из России и вроде, как это произошло не с нами. Погиб не вовремя дайва, а уже после дайва - пошел сноркелить, и тут, что-то случилось, врачи сказали - сердце. И вроде, как не дайвер. "Не во время дайва..., не во время дайва..." - повторяли дайв-гиды, как заклинание эти спасительные слова. Наивно? Конечно да. Но наше дайв-гидское сознание всегда будет цепляться за любую обманчивую возможность, что б не сделать смерть дайвера реальностью. Смерть нашего, того, кого мы знали, ворвалась к нам, застала нас врасплох, и каждый остался с этим один на один, в своем Белом Безмолвии.
Я открыл отложенную книжку и прочел верхний абзац:
"Люди снуют взад и вперед, топчутся на одном месте, пляшут, а смерти нет и в помине. Все хорошо, все как нельзя лучше. Но если она нагрянет, к ним ли самим или к их женам, детям, друзьям, захватив их врасплох, беззащитными, какие мучения, какие вопли сразу овладевают ими! Видели ли вы кого-нибудь таким же подавленным, настолько же изменившимся, настолько смятенным? Следовало бы поразмыслить об этих вещах заранее... Если бы смерть была подобна врагу, от которого можно было убежать, я посоветовал бы воспользоваться этим оружием
трусов. Но так как от нее ускользнуть невозможно, ибо она одинаково настигает беглеца, будь он плут или честный человек, и так как даже лучшая броня от нее не сбережет, давайте научимся встречать ее грудью и вступать с нею в единоборство. И, чтобы отнять у нее главный козырь, изберем путь, прямо противоположный обычному. Лишим ее загадочности, присмотримся к ней,
приучимся к ней, размышляя о ней чаще, нежели о чем-либо другом".
Мишель Монтень о смерти.
Лучшим лекарем в мире считается время. Время прошло, закончился туристический сезон. Каньон, который в высокий сезон похож на метро в час пик, сегодня с утра ни души. Я один. Удивительно и символично.
Завершив глубокое погружение, я разбираю снарягу. Подъезжает Л., со своими дайверами.
-Ну? Как? - спрашивает он - Уже сходил?
Л. волнуется. Он волновался, когда писал мне план погружения. Л. всегда волнуется.
- Вот - говорю я и мы сверяем план и компьютер.
- Ну, ты, прям, как литерный поезд - все точки пробил.
Л. улыбается. Я тоже улыбаюсь. Я гружу баллоны, снарягу, еду в клуб.
Думаю - " А зачем мне это было нужно? Это сегодняшнее глубокое погруженье в Каньон?" И ответ сам собой мне приходит в голову - "Это потому, что тогда - на дахабской набережной, смерть дайвера, смерть человека стала для меня реальностью. Это что бы быть в себе уверенным и по азоту и вообще, что теперь я на несколько метров лучше готов к встрече с ней. Что б верить в себя, что уж на сорока-то метрах я справлюсь, и все будут живые... все будут живые..."