- Так, так, так... Этого еще не хватало! - воскликнула Салли с деланным негодованием, влетев на середину комнаты, как всегда, без стука, уткнула кулачки в бока и насупила свои очаровательные бровки, окинула взглядом бедлам, творившийся повсюду, за который мне ничуть не было стыдно, ибо весь беспорядок в комнате, имел сугубо одного создателя - моего соседа по комнате, студента из Японии по имени Такеши.
Такеши - будущий компьютерный гений, по крайней мере, мне хочется в это верить. Такеши плохо говорит по-английски. Такеши учит английский, чтобы получить хорошую позицию здесь в Америке, в какой-нибудь "Хонде" или "Митсубиси", и те с руками готовы его оторвать, но вот английский... Такеши свинячит по всей комнате и учит английский, а в перерывах между этими занятиями он смеется над уровнем преподавания математики в университете. Он пишет мне на бумаге формулы, в которых я ничего не смыслю, и говорит, улыбаясь, тыча в них ручкой, что проходил это в восьмом классе. Сегодня Такеши с утра свинячит в библиотеке. Такеши хороший парень, но мой рассказ не о нем.
- Так, так, так, - сказала Салли и начала перечислять мои смертные грехи, разгибая пальчики, начиная с мизинца - не так, как это делают русские. - Ты не одет, не брит, и самое страшное - ты... ты...
Она стала подкрадываться на цыпочках к моему столу.
- Что, что?! - подыграл я, пряча под мышку учебник, в испуге отстраняясь.
- Ты... ты... - Салли выставила хищно свои коготки, - ты... что там у тебя?
Она бросилась отнимать книгу.
- Нет, нет, караул! На помощь!
После непродолжительной возни я сдался.
- Ага! - торжествовала Салли, - Ага! Так, так. У-у-у, грамма-а-атика, - протянула она, разочаровавшись, что ей не удалось поймать меня на месте преступления. - Смотри, - пригрозила она пальчиком, - ты обещал: никаких русских книг. Помнишь, что сказал профессор Доггерти? Полное погружение в английский.
- Никаких! - воскликнул я, вскинув ладони кверху.
- Никаких! - сказала она, продолжая игру, но уже смеясь. - Где ты прячешь Достоевского? - воскликнула она, как бы бросаясь к моему столу с инспекцией.
- Нет, нет, Достоевского! - оправдывался я. - И Чехова нет, и Толстого...
- Нет?
- Нет.
- Хм... - нахмурилась она. - Булгаков?
- Нет, нет, боже упаси!
- Андрей Белый?
- Это еще кто такой? Даже не слышал.
Салли знает русских писателей. Салли, вообще, умная девочка.
- Пушкин, Лермонтов?
Их она объединила.
- Нет таких.
- Ох-хо-хо, - она свалилась на кровать, держась за живот от смеха, совершенно довольная собой.
Мы смеялись вместе примерно с минуту, пока она не хлопнула ладонями по покрывалу.
- Так, у тебя десять минут на сборы. Мы едем в центр.
Я сказал, что десять - это несправедливо, и вообще-то я все уже видел на картинках.
- На картинках! О, ужас! - сказала она. - Десять, только десять. Собирайся!
- Да, мамочка, да.
Культурная программа на воскресенье началась.
Пока Салли вела машину, уверенно и даже агрессивно, как и подобает деловой колбаске, которой она, безусловно, являлась, я слушал в пол-уха все то, что она верещала без умолку и думал о том, что мне чертовски повезло с этой Салли. Да, мне просто повезло, что именно ее профессор Доггерти попросил шефствовать надо мной. Салли - веселая, и даже смешная девчонка, совершенно лишенная манерности, которой, по моему наблюдению за первые две недели в университете, страдало большинство американских девчонок. Она носила две косички в разные стороны, бейсболки, майки с надписями и почти никогда - брюки. Милая Салли, прятать твои дивные ножки было бы преступлением против основ свободы и демократии. Да, да, я всерьез подумывал о том, чтобы начать ее клеить... ну, не то, что бы клеить... а так, ну, вы понимаете.
- Хелло! - она помахала рукой у меня перед глазами, другой держась за руль, вписываясь в довольно крутой поворот. - Ты где?
- Я где? - я осмотрелся по сторонам. - Я подъезжаю к Дюпон Секл, кажется.
Салли пропустила шутку мимо ушей.
- Я спрашиваю - идешь ты сегодня на Ягуаров? Ау?
Ягуары - университетская баскетбольная команда. Все сходят с ума по Ягуарам. Я решил, что и мне надо сходить с ума по Ягуарам.
- Да, конечно. Вперед, Ягуары! Эй-эй-эй! - я трижды двинул вверх кулаком, изобразив шимпанзе.
- Напрасно смеешься. Эта игра очень важна для нас. Нам нужно еще две победы, и мы в плэй-оф. Это будет десятый плэй-оф подряд! - торжествовала Салли.
- Круто, - кивнул я головой.
- В этом году у нас очень сильный состав. М-м-м, - протянула она неуверенно. - Не уверена, сможем ли мы побить там Милуоки и Бостон, но у нас есть хорошие шансы. Вот только...
Тут она стала говорить о том, что новый центровой - студент из Хорватии, очень хорош, но ему не хватает физики, и он плохо отрабатывает в защите. То, что главный наш козырь - это трехочковые и быстрый прорыв, и все такое. А я все слушал и все больше влюблялся в мою Салли.
Проблему парковки мы победили с потерей времени, которую я бы обозначил, как "средней тяжести". Вашингтон - плохое место, для того, чтобы парковать машины. Ну, как бы то ни было, а через час-два культурной программы мы ели мороженное и задрав головы пялились на Большой карандаш Джорджа Вашингтона. До этого мы в мельчайших подробностях рассмотрели оба фасада Белого Дома, оставившие во мне неизгладимые впечатления. Мне с трудом, но все же удалось избежать непосредственного ознакомления с Мемориалом Линкольна.
- Что ты, что ты! - не сдавалась Салли. - Там удивительное архитектурное решение со светом - он падает от воды. Ты непременно должен это видеть!
Я сказал, что вид на Мемориал и отсюда вполне, и Салли, тоже немного уставшая и вспомнившая, что по культпрограмме - еще Музей Авиации, с неохотой согласилась поставить на Линкольне формальную галочку, ограничившись моим фото с Линкольном на заднем плане. Однако, Мемориала павших во Вьетнаме миновать мне не удалось.
Черный гранит. На нем имена. Все до одного. Все до последнего. Такие, вот, дела... В моем негласном рейтинге Вьетнамский мемориал занял первое место. Покидая его мы, как водится, немного помолчали. Там, вообще, все молчали.
- Мой дядя был во Вьетнаме, - сказала Салли, и это прозвучало грустно.
Мы еще помолчали.
- Ну, а теперь - Музей Авиации, - сказала она, вкладывая в это смысл "а теперь - десерт",
- Там космические спутники, самолеты, все такое. Тебе понравится.
- Вопрос на эрудицию. Внимание! - сказал я. - Что сказал Армстронг, когда ступил на Луну?
- Это просто, - сказала она, ни на секунду не задумавшись. - Маленький шаг одного человека - большой шаг всего человечества. Там будет его... как это... скафандр.
- Клево.
- А что сказал Гагарин?
- Он сказал "поехали" и взмахнул рукой.
- "Поехали?" И все? Как мило, - сказала она, рассматривая одну из своих косичек. - Ты знаешь, я считаю Гагарина великим человеком. Боже, у меня так секутся кончики волос.
Я уже не мог в нее не влюбиться.
Музей Авиации оказался большим павильоном, где мы нашли и спутники, и скафандр Армстронга, и роботов из "Звездных войн" Лукаса. Салли то и дело хватала меня за руку и тащила от одного места к другому с одним и тем же комментарием: "Смотри, смотри, ты должен это увидеть..." Так мы обошли почти весь первый этаж, поднялись по эскалатору на второй. Мгновение мы топтались на месте - в какую сторону отправиться за впечатлениями - и тут я увидел такое... и не поверил своим глазам! Прямо напротив, со стены на меня смотрел Б-29, вернее - передняя часть его фюзеляжа. На серебристом металле красовалась надпись, чуть наискосок: "Энола Гэй". Как? Здесь? Среди парада достижений? Вот это, действительно - мило! Я подошел, потрогал рукой. Нет, это не сон. Все самое что ни на есть настоящее.
- Салли, сфотографируй меня здесь, - прошептал я. - Салли...
Я обернулся по сторонам. Она, по-прежнему стояла у эскалатора.
- Салли, Салли! - бросился я к ней, притащил на место, откуда мое фото должно было выглядеть наиболее выигрышно. Я отбежал, встал так, чтобы была видна надпись. Чиз!
- Салли, давай!
- Зачем это тебе? - сказала она, внимательно глядя на меня.
- Салли... это... это же "Энола Гэй", мать ее! - радостно воскликнул я, показывая на надпись обеими руками.
- Пойдем отсюда, - сказала она, сжав губы, - пойдем осюда...
Я, все еще не понимая, что происходит, улыбался, как клоун в цирке, и мысленно представлял, какой эксперимент я могу проделать этой фотографией, над Такеши. Как над собакой Павлова, честное слово.
- Нет, - строго сказала Салли, подошла, взяла за руку. - Пойдем отсюда.
- Но, Салли... я... я...
Я, как ребенок в кондитерской, тянул ее к конфетам. И тут я понял... Я все понял... Ей было стыдно, просто стыдно за этот серебристый фюзеляж. Потом чуточку стыдно стало и мне, и Такеши может спать спокойно.
По дороге к парковке моя болтливая Салли не проронила ни слова. Между нами пробежал холодок, как говорят в таких случаях.
- Во сколько начинается игра? - спросил я.
- В шесть, - сказала она сердито.
- Эй... - сказал я и ткнул ее пальцем. - Эй...
Салли дула губки.
- Эй, что говорит одна стенка, другой стенке?
- Что? - переспросила она, все еще не глядя в мою сторону.
- Это такая загадка. Я ее у Селенджера вычитал. Что говорит одна стенка другой?
- И что же она говорит?
- Встретимся на углу. Ха! Смешно, правда?
Она еле улыбнулась.
Уже в машине она сказала:
- Давай встретимся без четверти, у входа в сектор "Б".
- О кей, возьмем пива и начос, - сказал я в надежде спасти этот день.
- О кей, - сказала она.
***
- Как быть твой день? - спросил Такеши, оторвавшись от своего лоптопа. Он почесал свои волосы-антенны, торчащие в разные стороны в полном хаосе, как и подобает волосам будущего компьютерного гения, оставил в них крошки печенья, которое держал той же рукой.
- Неплохо. Это было познавательно, с исторической точки зрения.
- Смотри! - сказал Такеши, демонстрируя мне учебник по математике, рекомендованный в университете, - я послать друзьям в Саппоро.
Он улыбнулся, не находя нужных слов, и добавил только:
- Смеяться. Очень смеяться.
Я завалился на кровать, заложил руки за голову и стал изучать потолок.
- Идти сегодня на «Ягуары»? - спросил Такеши, возвращаясь за свой стол.
- Да. А ты?
- Нет. Много учить. Очень много учить английский.
- Молодец, Такеши! - сказал я. - Ты настоящий самурай.
Он перевел сказанное на японский, уловил не бог весть какой юмор, улыбнулся. Все это заняло довольно приличное время.
- Самурай! - закивал он головой, часто, как умеют кивать только японцы, - Такеши - самурай! Такеши - учить английский!
- Мистер самурай, у тебя в волосах дрянь какая то.
Он не понял. Я показал ему жестом на голову.
- Что?
- Чистить волосы, - сказал я.
Он избавился от крошек.
- Как быть твой день? - спросил он снова, он не забыл, он практиковал английский.
- Хорошо! Очень хорошо! - я показал ему два больших пальца и надел наушники от плеера.
Я встретил Салли, как и договаривались, у входа в сектор "Б". С ней была компания, состоявшая из девчонок и парней, некоторых из них я уже встречал в университетских коридорах, с кем-то даже знакомился, но имен, как обычно не помнил. Тем не менее, поздоровался, как с фронтовыми друзьями. Фронтовики, преимущественно - мужская их половина, были основательно разогреты пивом. Несколько парней с черно-желтыми полосками на лице - цвета Ягуаров. Один из них держал пластиковый стакан и разливал пиво через край.
- Вперед, Ягуары!!! - заорал он.
- Сегодня мы надерем задницы!!! - заорал я.
- О-о-о!!! - заорал он еще громче, указывая на меня пальцем. - Вот мой братишка!!!
И он полез ко мне обниматься, обливая пивом и ревя, как гризли, на весь спорткомплекс, оповещая о счастливом воссоединении братьев, разлученных в детстве.
- Ты смешной, - сказала Салли, отряхивая с меня пиво.
В этот момент, мне так хотелось ее обнять, ее, а не этого Чингачгука.
- Ты смешная, - сказал я.
- Нет, ты смешной.
- Нет, ты.
- Ты, ты, ты, - затараторила она, мотая косичками в разные стороны.
Теперь я уже не сомневался, что сядем мы рядом.
Места достались отличные - прямо по центру. Спорткомплекс уже забит до отказа. Шумит, волнуется. На площадке кривлялся плюшевый ягуар, время от времени срывая чахлые аплодисменты и смех. Мы пили пиво, ели чипсы в ожидании битвы. Салли продолжала познавательную часть дня - "Смотри туда, смотри сюда" - показывала рукой спорткомплекс, рассказывала, когда, кем построен, кто спонсировал и т. д. и т. п. Я следил за рукой, хотя пялиться мне хотелось исключительно на ее коленки.
Тем временем, на центр площадки вышел седой мужик в смокинге, держа микрофон, и толстая афроамериканка. Стадион затих.
- Дамы и господа! - сказал седой низким смачным голосом. - Национальный гимн исполнит...
И он представил толстую негритянку, которая оказалась не профессиональной певицей, а кем то еще, не помню, и ей предоставляется честь, типа, как ударнице-доярке, за высокие показатели надоев в текущем квартале. Что-то в этом роде. К концу его фразы весь стадион уже стоял на ногах, и была бы там муха - я точно услышал бы ее. Но то ли ее там не было, то ли и она хранила торжественное молчание. Седой передал толстухе микрофон и с почтением удалился. Толстуха волновалась. Стадион ждал. Она неуверенно, с опаской начала, взяв первую ноту дрожащим голосом. Кое-как справившись с первой строчкой, в конце ее она все-таки сорвалась. "Простите", - сказала она извиняющимся тоном. Было видно, что она под землю готова провалиться от стыда. Динамики эхом разнесли это повсюду. Толстуха, прокашлялась, начала заново, но тут же сорвалась вновь, и было слышно, как она тяжело дышит. И тут, откуда-то сверху, сначала один, потом другой, потом уже несколько голосов запели. Потом еще и еще. Волна покатилась по стадиону, по всем десяти тысячам собравшихся здесь и сейчас. Толстуха попыталась подстроиться, но так и не смогла, и только дышала. А хор голосов нарастал, силился; казалось, еще чуть-чуть - и начнется землетрясение. Мурашки пробежали у меня по коже. Я посмотрел на Салли. Боже, как она была прекрасна! Она стояла, приложив руку к сердцу, румянец бросился ей в лицо, очаровательный носик дрожал. Салли пела свой гимн. На последней высокой ноте - "земля свободы", глаза ее блеснули. Стадион взорвался криками и овациями. Я рухнул в пластиковое кресло. Трибуны с шумом уселись. Толстуха сказала: "извините", и стадион вновь разразился овациями, провожая ее. Меня размазало.
- Сейчас, сейчас начнется, - радостно воскликнула Салли, ерзая в нетерпении.
- Вперед, Ягуары, - сказал я, но мысли мои были далеко.
Я украдкой смотрел на Салли, смотрел и думал: "Черт меня побери, а ведь я завидую ей. Как же я завидую этой девчонке и ее отношениям с Родиной! Все у них просто. Она и гордится, и стыдится ее, и молчит о ней, там, где надо молчать. А я...? А что у меня...? Что у нас... у нас с моей бедной, бедной Родиной, с большой буквы "Р"? Почему не так, как у этой девчонки? За что гордиться тобой, чем стыдиться, о чем молчать?"
А игра уже началась. Ягуары сразу повели в счете.
А я сидел и думал: "А может, я просто корыстная сволочь и просто жду, за что полюбить. Жду, когда она – Родина - бросит мне под ноги дары свои, тогда и полюблю, да еще посмотрю, стоит ли? А пока только жалею, как мать-алкоголичку жалеют. А надо любить". Потом я подумал:
" Говорят - от жалости до любви один шаг".
Ягуары кинулись в быстрый прорыв. Пас под кольцо. Мяч сверху. Эффектно!
А я думал, глядя, как Салли хлопает в ладоши: "Как же так, говорят, что Бог дышит где-то над моей Родиной. Почему же не рассказал мне, что плохо, что хорошо?" А потом я подумал: "Плохо, хорошо, добро, зло - это все относительно. Это если Бог есть, а Его похоже и нет вовсе. И добра и зла - ничего нет, и все можно, как говорил Федор Михалыч. Что тут говорить о какой то Родине? Нечего и говорить..."
Ягуары разрывают защиту гостей. Врываются в зону. Центровой борется под кольцом. Откидывает назад.
Трехочковый.
"Ура!" - кричит Салли. "Ура!" - кричит стадион.
Потом я подумал: "А как же любовь?! Любовь - настоящая, до самоотречения. Любовь к женщине, к Родине той же самой, да черт-те еще к чему. Любовь не монтируется во все эти дарвинизмы".
"Бог - это любовь", - подумал я тогда.
И я, наверное, был один такой придурок, на стадионе, кто думал обо всем этом, пока Ягуары побеждали. Ну, может, не один я, может - еще парочка русских студентов по обмену. И пока мы думали обо всем этом, ягуары все побеждали, все побеждали, все побеждали...