По дороге в Домодедово
Тик-так, тик-так - дворники по ветровому стеклу. Смахивают мокрый снег. Тик-так - отсчитывают время до самолета, который поднимет ее в небо, и унесет туда, где пока еще пустота, где пока еще ничего нет. Тик-так - сбрасывают секунды в прошлое и вместе с ними, в прошлое, в пустоту, еще немного и сбросят то, что называется простым словом Родина. Две пустоты и она между ними по дороге в Домодедово, и что ей делать сейчас со своим сердцем, взять ли его с собой, туда, где чужая земля никогда не станет родной, в пустоту? Зачем ей там сердце? Оставить ли его здесь и жить дальше? Просто жить. "Где спать лег там и Родина - живут же другие..." - успокаивала она себя. Тик-так.
Простое слово Родина, которое так порой непросто было даже произнести, просто произнести, и местами так даже неприлично, казалось ей, произносить такие слова. Она попробовала прошептать его про себя, прямо сейчас - Ро-ди-на. Почему-то, ей захотелось плюнуть и заплакать одновременно. Плюнуть - потому, что каждый ее мужчина на этой ее Родине был или вечный ребенок, или невротик, или сволочь, а ей просто хотелось быть женщиной. Это так много, господа? Быть женщиной? Заплакать? Заплакать ей хотелось все по тому же, и еще, почему-то ...Почему? Тик-так...
- Надеюсь, что рейс не задержат из за снега, не так уж и сильно метет - сказал он.
- Да, не так сильно - согласилась она.
Они помолчали. Разве это не прекрасно, если можно не говорить, а помолчать о чем-то, не говорить всякую чепуху о том, что и так ясно? А он не понял, что надо помолчать, он подумал, что может ей не приятно, что он молчит. Ничего он не понял и стал говорить. Господи, неужели, на самом деле она его уже никогда не увидит? Не надо было, ему говорить, прежде всего потому, что он вряд ли нашел бы слова.
- Наверно, ты сама знаешь, что так лучше, для всех нас. Для тебя, для меня, для Джефа. Ты знаешь, тебе повезло - он хороший и добрый и в теннис играет - попытался пошутить он. - Как там все будет, у тебя? Все новое. Но ты молодец, я всегда гордился тобой. У тебя все будет хорошо. Что Джеф говорит? Как там он на новом месте? Что там с гражданством? Через четыре года? Так вот, ты не беспокойся - все будет хорошо, с работой. Присмотришься, туда - сюда... Нет, ну первое время, конечно... Погода там, да... Пиши... Интернет...
Бывало, что она готова была почти убить его за эту его простоту, доходившую до дибилизма, порой. Боже, зачем это он говорит?! В этом нет никакой необходимости. И как это взрослый мужчина не может понять таких простых вещей. Впрочем, он никогда не был взрослым... Он слишком любит себя, всегда любил только себя, а сейчас думает, что так вот просто говорит, обо всем этом, провожает ее и такой он неординарный, теперь, как обычно, как всегда неординарный и так у него все под контролем. Она закурила, что бы отвлечься, успокоится. Курила, разглядывала на фильтре след от губной помады. След от помады, такого же цвета, как те дикие обои со скидкой, что они клеили в этой съемной, прокуренной навечно хозяевами алкоголиками, однушке в Чертаново. Вспомнила, как не могли уснуть до пяти утра в этих, как будто совсем уже своих стенах, в дикую розочку. Говорили, говорили, не в силах остановится. Вот оно начало, настоящее! И было чуточку страшно даже. А потом он терял работу, находил, снова терял, рефлексировал, ныл, считал себя непризнанным гением, ныл, ныл. Потом был Джеф и все рассыпалось... Вспомнила, как искала повод к ссоре, а потом так и вывалила: "Мне кажется, что он любит меня больше, чем ты" Надо же было соврать, что то... "Кто он?" Она сказала кто... Если бы тогда он не хлопнул дверью, может все было бы по другому? Нет, не было бы. Тик-так...
" Зачем он говорит? Не то, все не то. Ну, скажи... Скажи мне то что нужно, то что я сама знаю..., но ты мне скажи это...Нет, он не найдет тех слов, которые ей нужны, что бы найти их нужно быть взрослым. Господи, помилуй, да замолчит он?! Нет же этих слов его лексиконе. Нужных слов. Про что он говорит? Ах, да гражданство... нет, это просто невыносимо..." Тик-так...
- Включи, пожалуйста, музыку - сказала она, чтобы, как-то прервать его.
- Что?
- Включи, пожалуйста музыку...
Он включил радио, конечно же, свою любимую станцию классической музыки. Он во всем старался быть оригинальным.
"Ах ты душечка" пел Лемешев. Потекли слезы. Так просто взяли и потекли слезы.
- Ну, ну, ничего, ничего. - сказал он, услышав, как она шмыгает носом, похлопал ее по руке, - Все будет хорошо, все образуется у тебя.
"Господи, какой же кретин! Останься! Вот, что он должен сказать. Как же ты детей-то рожать будешь?! От нелюбимого-то мужчины?! Что же ты делаешь то с собой, дура?! Вот, что он сказать должен!"
Голос пел: "Пусть на нас с тобой люди зарятся. Мы пойдем с тобой разгуляемся"
- Останови машину..., я никуда не поеду...
- Что, что?
- Останови машину! Я никуда не поеду! Ты слышишь меня?! Я никуда не поеду! - закричала она, размазывая по лицу слезы, - Останови машину! Останови эту чертову машину!
Она выскочила на снег, побежала прочь, закрывая лицо руками. Стала ходить из стороны в сторону, проваливаясь в снег. Он подбежал вслед, обнял ее.
- ... я никуда не поеду..., я никуда не поеду..., - упрямо мотала она головой.
Серебристый самолет, разбежался по полосе, поднялся в небо и унес ее туда, где пока еще была пустота. Ее сердце осталось валяться где-то там..., в снегу..., по дороге в Домодедово...