Повесть Волга и Нева. Части 3 - 6,

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Я ВСТРЕЧАЮСЬ С НИКОЛАЕМ НИКОЛАЕВИЧЕМ.

   - Ты совсем не изменилась, - сказал Николай Николаевич, глядя на меня прежними глазами. Он был так же хорош, как раньше, и мне, как и раньше,  нравилось смотреть на него.

   - Простите, Николай Николаевич, что заставила вас долго ждать.

   - Ничего страшного, - спокойно ответил он, глядя на меня своими внимательными глазами, - я ждал тебя много дольше, с тех пор, как ты не пришла ко мне в свой последний день в этом городе. Так что сейчас, когда я точно знал, что ты здесь, совсем близко от меня, и я сегодня обязательно увижусь с тобой, ждать было нетрудно, я просто сидел в машине и вспоминал обо всём, что было когда-то. Ведь я не забывал о тебе. Ну что, поедем ко мне? Я живу там же, где раньше, и дома у меня тоже почти ничего не изменилось. Так много хотел тебе сказать, так о многом хотелось расспросить, а встретились, и молчу о главном. – Николай Николаевич говорил со мной, глядя перед собой на дорогу, мы ехали с ним по городу, который когда-то был городом нашей любви, и я думала о том, как изменился с тех пор этот город. - А что у нас с тобой главное? – спросил он, внимательно посмотрев мне в глаза, - Ты стала совсем взрослой, и ещё красивее, чем прежде. Ты выглядишь очень счастливой. Тебя любят, и ты любишь, я угадал?

   - Вы угадали, - сказала я, - только счастье пришло ко мне совсем недавно. До этого  в моей жизни было много тяжёлых, безрадостных лет. 

   - Лучше поздно, чем никогда. Я прав?

   - Вы, как всегда, правы.

   - Знаешь, что мне вспомнилось сейчас? Ко мне домой пришла девочка, школьница, нежная и удивительная - настоящая Алёнушка. И я не знал, как  вести себя с ней. Мы сели пить чай и молчали. «Попробуйте вишневого варенья, оно в этом году очень вкусное» - «Большое спасибо» - «Хотите ещё чаю?» - «Нет, спасибо, я уже напилась». Правда, сейчас у нас с тобой разговор получается  похожим на тот?

   - Правда.

   У него дома, действительно, мало что изменилось. Я ходила по комнате, и  вещи, знакомые мне по прошлым временам, встречали меня на своих обычных местах. Мы снова пили чай и рассказывали друг другу о том, о чём хотели рассказать.

   Я вдруг подумала о том, как бы мы встретились с Николаем Николаевичем, если б я попала в этот дом в тот день, как приехала в Нижний Новгород усталая, измученная, зашоренная долгими годами своих неудач?

   - Мы молчим сейчас о главном. Я прав? – Николай Николаевич, моложавый, изящный и хрупкий, как юноша, очень похожий на того, прежнего, которого я любила почти всю свою жизнь, смотрел на меня теми же самыми глазами. - У нас с тобой, Асенька, наверное, опять очень мало времени. Давай начнём рассказывать друг другу о том, что было когда-то очень важным для нас, зададим вопросы, которые накопились за долгие годы разлуки.

   - Спрашивайте, Николай Николаевич, - я смотрела на него почти с прежней нежностью и любовью. Удивительно, но мой кумир почти не изменился с тех пор, когда я видела его в последний раз!

   - Почему ты не пришла ко мне проститься в тот день, когда уезжала? Я ждал тебя, сколько было возможно, а поехал побежал на вокзал, надеясь увидеть тебя хоть в последнюю минуту.

   Я рассказала Николаю Николаевичу о том, как в тот злополучный день ко мне в больницу пришёл Воробей, о том, что тогда наговорил мне этот странный мальчишка, и Николай Николаевич ходил по комнате, ероша волосы, отбрасывая знакомым движением головы непокорную прядь со лба. Он остановился у окна, прижавшись правым плечом к стене, где за её небольшим выступом начиналась белая крашеная рама окна, достал папиросы и закурил. Всё было так, как я представляла себе в течение долгих лет.

   - Я убью его, - сказал Николай Николаевич мрачно, не вынимая изо рта папиросы.

   - Не надо убивать Воробья, – сказала я ему, расстроенному и потрясённому, -    рано или поздно он сам себя накажет.
 
   - Ты не знаешь главного, –  сказал Николай Николаевич, глядя на меня сверкавшими справедливым гневом глазами, - ведь Саша и меня обманул тогда. Он принёс мне записку, нацарапанную карандашом, печатными буквами, на мятом клочке бумаги, и сказал, что эта записка от тебя: «Я не хочу вас больше видеть никогда, никогда! Вы обманули меня, воспользовавшись моей неопытностью. Я проклинаю всё, что у нас было. Не смейте меня искать! Я не открою вам дверь, если вы приедете. Передавайте привет своей жене. Прощайте навсегда. Ася». Этот маленький негодяй пришёл ко мне, когда я, расстроенный и потрясённый, вернулся с вокзала, до этого, пока я ждал тебя, нетерпеливо шагая по комнате из угла в угол, он и носу ко мне не показывал. Он сказал, что ты приходила, пока я был на работе, забрала «Алёнушку», картину, которую я приготовил для тебя, и оставила мне записку. Дело в том, что я на всякий случай всегда оставляю запасной комплект ключей у своих соседей, но тогда мне и в голову не могло придти, что мальчишка мне врёт, ведь я знал его с пелёнок и привык относиться к нему по-дружески. Этот мятый клочок бумаги, на котором ты, торопясь, нацарапала карандашом свой приговор, я и сейчас храню в шкатулке с важными бумагами.

   - Я не писала вам никакой записки, - сказала я, разглядывая пожелтевший от времени, мятый листок из ученической тетради в клетку. На нём было написано печатными буквами, довольно небрежно, то, что я уже слово в слово услышала от Николая Николаевича. – Что бы ни случилось, я бы никогда не написала вам так! Если бы не та безнадёжная картина, которую обрисовал мне Воробей, я сама бы пришла к вам, чтобы услышать обо всём от вас, увидеть ваши глаза. Я хотела спросить у вас, Николай Николаевич, почему вы никогда не искали меня?

   - Ты же видела эту записку.
 
   - Но её написала не я. Неужели вы ни разу не заподозрили того, что Воробей мог вас обмануть?

   - Иногда я думал об этом. Но эта записка подействовала на меня так сильно, написанные в ней слова звучали очень веско: «Я проклинаю всё, что было!». Меня всякий раз бросало в жар от слов, которые я все эти годы считал твоими. И я, вспоминая о тебе, всегда чувствовал себя негодяем. Ты, наверное, очень жалела о том, что случилось?

   - Никогда ни о чём не жалела, - сказала я ему. - Но я помнила вас всю свою жизнь, и теперь приехала в этот город только затем, чтобы вас разыскать. Я живу здесь уже неделю, шесть дней из которой я потратила на поиски вас. Вчера мы ездили с Воробьём в деревню, и там мне был предъявлен человек, внешне очень похожий на вас, и я, плача, пыталась ему рассказать обо всём, что скажу вам сегодня. Как вы думаете, кто был там, в лесу?

   - Думаю, не ошибусь, если скажу, что в лесу ты видела моего троюродного брата, Ивана. Он родился во время войны в Ленинграде, где у моего дяди был роман с его студенткой, дочерью профессора той же Академии, в которой преподавал и мой дядя. Малыш был отправлен с детским садом в эвакуацию, его мать не захотела оставить своего любимого человека в осаждённом, вымирающем от голода городе, и ребёнок затерялся по детским домам. В то время таких случаев было немало, а Ивану, кажется, не было и года, когда его оторвали от родителей. После войны Ивана долго искали, а когда нашли – это был уже законченный маленький негодяй. Он приехал сюда уже после смерти своего отца, и много попортил крови всем, кто пытался ему помочь. Поначалу и я принял его с распростёртыми объятьями, и впоследствии мы с Иваном то расставались на долгие годы, то мирились и начинали общаться снова. И вот результат: все картины, которые ты видела в этом доме раньше, украдены, унесены также многие ценные и памятные вещи и документы, мои и дядины дневники.

   - Вы вели дневники? А вы не писали в своих дневниках о наших отношениях, обо мне? 

   - Писал. Почему ты об этом спросила?

   - Там, в лесу, человек, выдававший себя за вас, сказал несколько фраз, которые должны были меня уверить, что он - это вы. Знаете, есть такие вещи, такие слова, которые могли знать только вы и я, он их знал, и я поверила ему сначала.

   - Прости меня, дорогая, - Николай Николаевич смотрел на меня с таким раскаяньем в глазах, что мне стало жаль его. Из-за меня у тебя было так много неприятностей, наверное, тебе было и стыдно и больно вчера из-за моей беспечности. Я хранил свои дневники в ящике письменного стола. Но как ты узнала, что перед тобой в лесу был не я, а другой человек, ведь Иван действительно похож на меня, а мы с тобой не виделись столько лет?

   - Меня предупредили, что вы, якобы, перенесли серьёзный нервный срыв, и до сих пор никого не узнаёте. Но даже в больном состоянии вы не могли быть таким жестоким, как он, и тогда я поняла, что он – ряженый.

   Я рассказала Николаю Николаевичу о том, что мне было известно о Воробье, о его связи с преступниками, о том, какая грязная игра ведётся сейчас из-за желания получить за картины, которые когда-то висели в этом доме и были никому не нужны, очень большие деньги. Словом,  я рассказала ему всё, что могло предостеречь его от возможной опасности и подлости всех этих негодяев, включая и Воробья.

   - Не переживай за меня, милая, я буду внимателен и осторожен, и потом, у меня ведь теперь нечего взять, так что я им уже не интересен.

   - По законам любого государства вы являетесь неоспоримым наследником своего дяди, и имеете право на часть его наследства. Ивану придётся доказывать через суд, что он является родным сыном вашего дяди, ведь ваш дядя не состоял в браке с его матерью. Насколько мне известно, вами было подано заявление в милицию после того, как ограбили  вашу квартиру. Наверное, ваш кузен будет просить, чтобы вы забрали это заявление назад. Ведь сейчас он не может продать картины, которые числятся в розыске.
 
   - Он уже просил меня об этом. Я отказал ему, ведь дело не только в картинах. Я считаю, что каждое преступление должно быть наказано. Он мог попросить меня о том, чтобы я отдал ему часть наследия его отца, но он предпочёл поступить иначе, сыграв на моём доверии. Этого я простить не смогу.
 
   - Это была кража со взломом? – спросила я.

   - Зачем? – Николай Николаевич посмотрел на меня удивлённо. – Ивану не надо было ломать дверей, у него был свой ключ. Он вошёл в мою квартиру, как делал это не раз, и унёс из моего дома всё, что показалось ему заслуживающим внимания, в том числе и дорогие, памятные для меня вещи – портреты моих близких, фотографии, документы, дневники. Я настаиваю на том, чтобы он возвратил мне всё украденное, и дело тут не только в деньгах, есть вещи, которые не имеют цены, но очень важны и дороги для меня.
 
   – Вы имеете дело с настоящими преступниками, - сказала я, - поэтому не должны рисковать своей  жизнью даже из-за очень дорогих вашему сердцу вещей. Прошу вас, Николай Николаевич, держитесь подальше от этих негодяев, если понадобится, уступите им всё, ведь жизнь нам даётся всего лишь раз, и это важнее всего. Ваши конкуренты на получение наследства – страшные люди, они могут захотеть избавиться от вас. Ведь они судят обо всём по себе. Надо сделать так, чтобы они узнали, что вы больше не представляете опасности для них, что…

   - Не волнуйся, дорогая, я не стану судиться с ними, - спокойно сказал Николай Николаевич, - я одинок и немолод, зачем мне эти деньги? Я только хочу, чтобы мне вернули то, что представляет для меня духовную ценность, в том числе портреты близких для меня людей, они не должны уйти с молотка, потому, что для меня они бесценны.

   - Николай Николаевич, - сказала я, с тревогой глядя на него, - преступники, вероятно, ничего не знают о ваших планах. Поэтому они постоянно будут держать вас, как возможного конкурента, в поле своего зрения. Воробей только с виду не опасен, из-за денег он готов на всё, имейте это в виду. Когда я встретилась с ним на следующий день после своего приезда в этот город, он не дал мне сведений о вас, потому что не хотел, чтобы мы с вами встретились. Насколько я понимаю, он поступил так из-за того, что у нас с вами мог возникнуть брак, родственные связи, количество наследников могло увеличиться.

   - Спасибо, милая, что беспокоишься обо мне. Обещаю, что буду предельно осмотрителен. Но давай лучше поговорим о нас с тобой. Ты поверила Воробью, что у меня была связь с его матерью?

   - Да, поверила, - сказала я, - верю и сейчас, хотя понимаю, что, скорее всего, эта история давно закончилась.

   - Эта история закончилась задолго до нашей первой встречи с тобой, но та женщина ещё долго не давала мне покоя, не желая, чтобы я достался другой. Из-за этого я остался один, потерял мою девочку, у меня нет, и уже никогда не будет детей.

   - Вы любили меня тогда? – и мне показалось, что Николай Николаевич хотел что-то сказать, но раздумал. Прежде чем начать говорить, он встал с дивана, походил немного по комнате и встал у окна.

   - Я тебя очень любил, - сказал он, задумчиво глядя через тонкую тюлевую занавеску в сгущающиеся сумерки за окном. – У меня и сейчас всё внутри замирает, когда я думаю о тебе.

   - Возможно, это было, хоть и сильное, но увлечение, - сказала я ему в раздумье, я так часто и много думала об этом в течении долгих лет. - Ведь любовь –  это, наверное, более зрелое чувство, оно требует проверки временем. Я прожила свою жизнь без любви, вспоминая о вас, сравнивая с вами  мужчин, которых встречала на пути. Я жила, не забывая о вас ни на минуту, и всегда помнила слова Воробья о том, что вы назвали наши отношения «минутным увлечением».

   - Бедная девочка, - сказал Николай Николаевич и, прижав мою голову к своей груди, несколько раз провёл рукой по моим волосам. – Не напрягайся, я не сделаю тебе дурного, уйдя от меня, ты останешься чиста перед своим любимым. Вы давно женаты?

   - Мы не женаты с ним, Николай Николаевич, и встретились совсем недавно, уже здесь, в Нижнем Новгороде. Сначала он был моим другом и помогал мне искать вас. А вчера, после той ужасной встречи в лесу с вашим двойником, я была в таком состоянии, что он ни на шаг не отходил от меня всю ночь. Он не дал мне выброситься из окна, когда привёз меня из деревни, в которой я видела вас жестоким и страшным. Он вернул меня к жизни, и теперь мы очень дороги друг другу. Я не хотела бы его потерять, впервые в жизни у меня появилась надежда на счастье.

   - Ты очень любишь его, Асенька?

   - Очень. И он меня любит. Он понял это даже раньше, чем я могла бы об этом подумать. И ещё, мы оба очень хотим детей, общих с ним. Понимаете?

   - Ещё бы! Когда-то я сам мечтал о том же. Какой злой бывает судьба по отношению к нам, как беспощадно наказывает за ошибки! Ты приехала в этот город искать меня, а встретила здесь другого человека. Мы снова разминулись. Говорят, что браки совершаются на небесах.

   - Как себя чувствует ваше сердце, Николай Николаевич? У нас с вами был нелёгкий разговор.

   - С сердцем у меня всё в порядке, - с улыбкой ответил мне Николай Николаевич. - Сегодня у меня счастливый день, и все разговоры с тобой для меня большая отрада. Ты простишь меня когда-нибудь за то, что я был такой недогадливый, что поверил тогда не твоей любви, а Воробью, что не искал тебя, что отпустил тебя, совсем ещё юную, в этот жестокий мир, где тебе было так трудно и одиноко?

   - Вам не за что просить у меня прощенья.
 
   Мы с Николаем Николаевичем сидели на сером плюшевом диване, как в ту последнюю ночь, много лет назад. Он сидел рядом со мной, закрыв лицо руками, погрузив пальцы в свои прямые, всё ещё тёмные волосы, и небольшая прядь, как и прежде, падала ему на лоб. И мне вдруг очень захотелось коснуться губами этой непокорной пряди так, как я делала это украдкой в ту последнюю ночь. Я помню, с каким благоговением смотрела я тогда в его лицо, склонённое надо мной. У меня закружилась голова от видений, промелькнувших, как ускоренное кино, перед моим внутренним взором.

   - Я и сама не должна была верить Воробью. Если бы я больше верила вам, я  пришла бы сюда, не смотря ни на что.

   - У тебя есть дети, ведь ты, наверное, была замужем?

   - У меня было три брака, Николай Николаевич, один неудачнее другого, последний брак был самым тяжёлым и долгим. А детей у меня двое – сын и дочь.

   - Как я завидую тебе! Ты вырастила своих детей, и это всё искупает, и годы страданий, и всё, всё. Твоя жизнь не прошла даром, твой род получил продолжение, ты вложила частицу себя в новую жизнь, и сумела вырастить своих детей, не смотря ни на что.

   - Да, вы правы, смысл моей жизни всегда был в детях, мне не жаль ушедших лет и своей молодости. Я старею, а мои дети становятся старше, крепче стоят на ногах, они уже совсем взрослые.

   - Не прервалась ниточка твоего рода, - снова повторил он, глядя серьёзно и немного взволнованно на меня, - расцвели новые побеги, и от них прорастут в своё время другие, совсем молодые, и так будет идти всё дальше и дальше, когда нас не будет уже на этой земле.

   - Мне немало лет, Николай Николаевич, а я ещё надеюсь подарить себе пару малышей.

   - Сколько же лет твоему избраннику, дорогая?

   - Он моложе меня, он почти ровесник моей дочери, так уж случилось.

   - Вероятно, твой любимый, Асенька, совсем ещё юноша.

   - Да, у нас с ним большая разница в возрасте, - сказала я, - но тут уж ничего не поделаешь.

   Несмотря на то, что для меня, несомненно, была очень дорога каждая минута встречи с Николаем Николаевичем, я только и думала о том, чтобы скорее вернуться к Сене.

   - У тебя есть фотографии твоих детей? - спросил меня Николая Николаевич, -  я бы очень хотел их увидеть. Когда-то я мечтал о том, что моя девочка подарит мне ребёнка. Когда я об этом думаю, всегда испытываю печаль о невозвратном времени.

   Я достала из портмоне фотографии своих детей, я всегда ношу их небольшие фотокарточки с собой, даже находясь с ними в одном городе.

   - Мальчик очень похож на тебя, такой я увидел тебя впервые. А кто был его отец?

   - Этот ребёнок от моего второго брака, к сожалению, про его отца мне совсем не хочется говорить, мы расстались с ним, когда нашему ребёнку был год.

   - А дочку ты родила от первого мужа? Какая серьёзная, взрослая девушка твоя дочь, - сказал Николай Николаевич, разглядывая фотографию Маши. - У неё очень целеустремлённый взгляд, я никак не могу вспомнить, кого она мне напоминает. Очень знакомый тип лица. Твоя дочь совсем не похожа на тебя.

   - Маша похожа на своего отца, - сказала я. - Сейчас она живёт за границей,  получила очень хорошее образование, сделала карьеру. Скоро собирается выйти замуж за своего друга, с которым знакома уже несколько лет.

   - Твоя дочь уехала за границу вместе со своим отцом?

   -  Нет, - покачала я головой. - Маше исполнилось восемнадцать лет, когда её забрали к себе мой брат и его жена, которые за несколько лет до этого эмигрировали в Америку. На семейном совете было решено, что для Маши будет лучше, если она получит образование за границей.

   - Тебе было жаль отпускать её?

   - Я всегда спрашивала у своих детей, как бы они хотели поступить сами. Даже когда они были совсем ещё маленькими, они уже многое решали сами.

   - Ты хорошая мать, Асенька. Девочке повезло, что ты не стала держать её возле себя. Я забыл, что ты говорила о своём первого муже. Каким он был, отец твоей Маши?

   - Я ничего не говорила о нём, Николай Николаевич, - сказала я, убирая фотографии своих детей в портмоне. - Мой первый муж, не смотря на свою молодость, оказался алкоголиком, я промучилась с ним в Москве, где мы жили, два года, пыталась его лечить в наркологическом диспансере, но всё было без толку. Я вышла за него замуж в двадцать один год, он был на полтора года старше меня. 

   - Как же ты решилась родить ребёнка от пьющего мужа? Ведь твоя дочь могла родиться больной. У неё всё в порядке со здоровьем?

   - Маша здорова, умна и успешна. Я родила её от прекрасного и очень любимого мной человека.

   - Вы не были женаты с Машиным отцом?

   - Нет, - улыбнулась я Николаю Николаевичу. - Если бы я вышла за него замуж, не было бы в моей жизни многих, совершенно не подходящих для меня людей. С этим человеком мы могли бы прожить долгую и счастливую жизнь.

   - Но почему же, почему всё это не состоялось? Он не любил тебя? Не хотел на тебе жениться? Он был женат? Безмозглый осёл! Таких женщин, как ты, не бросают и не забывают. Он хотя бы помогал тебе растить вашу девочку?

   - Не будьте к нему так строги, - попросила я, спокойно глядя в его, всё ещё дорогое для меня, лицо. Я любовалась прекрасными чертами, неповторимым очарованием стремительных и лёгких движений. Сколько раз я замирала от счастья, увидев знакомый жест, выражение лица, присущую только ему пластику поворотов, поз и постоянной устремлённости вперёд и вверх – порой мне казалось, что он не живёт на этой земле, а парит над ней. Этот человек был для меня небожителем, прекрасной, несбыточной мечтой, и его дочь с первых дней своей жизни была поразительно похожа на него, точно его уменьшенная копия. Жаль, что он никогда не видел Машу маленькой, уморительно серьёзной и строгой. Наша девочка никогда не озорничала, не плакала, всегда была очень аккуратна, и поражала всех, кто её знал, своими талантами к наукам.

   - Сколько всего было в твоей жизни, - сказал Николай Николаевич. - Моя девочка могла любить меня одного, и родить мне детей, и не расставаться со мной никогда. Даже вчера было не поздно встретиться нам. Ведь ещё вчера ты любила меня? Ты сама так сказала, не правда ли?

   - Да, вчера я ещё любила только вас.

   Мне вспомнилось то, что было вчера. Спустя всего лишь сутки после не-приятного разговора на лесной дороге я уже воспринимала этот мир, и себя в нём, совсем по-другому. И я знала, что Николай Николаевич думал сейчас о том же, о чём и я, потому что он сидел, наклонив немного голову вперёд, и две глубокие прямые складки пролегли у него между бровями. Этих складок не было тогда, когда я увидела его впервые.

   - Сколько горя я тебе принёс!

   - Это были не вы.

   Он встал на колени перед диваном, спрятал своё лицо в моих ладонях:

   - Как долго я мечтал об этой встрече, как часто видел тебя во сне и просил, чтобы ты вернулась ко мне.

   - Я тоже видела эти сны, - и я рассказала Николаю Николаевичу о том господине, который напоминал мне про жену Лота, и он удивился этому совпадению.

   - Я никуда не отпущу тебя, дорогая, - сказал он вдруг дрогнувшим голосом, -  Как жить без тебя теперь? Я думал, ты приснилась мне тогда, что таких, как ты, не бывает. Но вот ты опять со мной, такая необходимая мне и родная, как будто бы ты – продолжение меня. И опять тебе надо уезжать, и я не знаю, свидимся ли мы ещё, ведь теперь я не смогу долго жить без тебя!

   Как близок и бесконечно дорог был мне этот человек, ставший частью моей жизни, как хорошо и покойно мне было рядом с ним! Мне тоже было очень тяжело прощаться с ним: так много горьких лет я ждала этой встречи, уже почти не надеясь на неё.
 
   Он стоял у окна в своей излюбленной позе, не зная, как я любуюсь им, как жажду на него наглядеться, потому что скоро, скоро я должна буду с ним расстаться.
 
   Я не смогла рассказать ему про Машу, про его дочку Машу, боясь, что это встревожит его ещё больше. Я посмотрела на часы, которые, как и тогда, много лет назад, отбивали время, неумолимо приближая наше расставанье. Меня ждал Сеня, и мне очень хотелось вернуться к нему поскорей!

   Как в тот, наш последний вечер, Николай Николаевич стоял, отвернувшись лицом к окну. Мне надо было спешить, а он молчал, и я не могла от него уйти, не простившись, не могла уйти от него так. Но на этот раз он меня пожалел, ведь за время нашей долгой разлуки каждый из нас стал мудрее и терпеливее, чем раньше.

   - Тебя ждут, иди, - сказал Николай Николаевич ровным, спокойным голосом, и я вышла в переднюю.

   Около высокого зеркала в деревянной раме я машинально остановилась, решив поправить причёску, и невольно отметила про себя, что зеркало, в которое я снова смотрелась через столько лет, постарело и потускнело, амальгама на его краях облупилась и потрескалась. В небольшой передней, как и прежде, был полумрак, и мне показалось, что я вижу в зеркале девочку-златовласку, а позади неё – молодого, очень красивого несовременной, аристократической красотой мужчину. Он помогает ей расчёсывать её длинные волосы, и их руки всё время встречаются в её волосах. Она повернулась к нему лицом, и их первый поцелуй унёс их обоих на небеса, но он опомнился первым, и отошёл от неё, встав у окна.

   Я оглянулась – как тогда, много лет назад, Николай Николаевич снова стоял позади меня, с бледным, решительным лицом:

   - Спеши, дорогая, тебя ждут. Никогда не огорчай своего любимого. Он, наверное, сейчас тревожится, сходит с ума, думая о том, что мы здесь вдвоём, наедине. Спеши! Сколько лет твоему Сене?

   - Сене скоро будет тридцать, - машинально ответила я, - он у меня октябрьский, а Маша – апрельская, вот такая ерунда получается, что я люблю мужчину, который по годам оказался почти ровесником моей дочери.

   - Пожалуйста, оставь мне фотографию Маши, свой и её адрес, телефоны, чтобы мы не потерялись с тобой, как тогда, когда мы оба были столь беспечны.
 
   Я достала портмоне, вынула из него цветную карточку Маши, протянула ему. Николай Николаевич долго, внимательно смотрел на Машино лицо, потом прижал фотографию к губам, и прикрыл глаза.

   - Ты всё понял, - тихо сказала я.

   - Конечно.

   - Давно?

   - Почти сразу, как увидел её: Машенька очень похожа на мою мать. Ты пришли мне Машины фотографии разных лет, я хочу знать, какой она была в детстве и в юности.

   Я шагнула к нему навстречу и прижалась лицом к его груди. Родное тепло, чувство покоя - такое испытываешь лишь дома, если он, этот дом, у тебя есть.
 
   Не я ли говорила сегодня Николаю Николаевичу о том, что любовь – это зрелое чувство, оно требует времени для своего роста, наполнения общими воспоминаниями, духовной близостью. Я знаю Николая Николаевича целую вечность, всю свою сознательную жизнь я любила только его. Сеню я знаю всего лишь неделю, и возраст нашей любви –  один день.
 
   Что я делаю? Наверное, я сошла с ума! Какое горе прожить свою жизнь в одиночестве! Какое горе, когда ты любима двумя самыми лучшими мужчинами на свете…

   - Конечно, Коленька, я всё сделаю так, как ты хочешь. Я дам тебе Машин адрес и телефон, я сама напишу нашей дочери о тебе. Маша обязательно полюбит тебя, ведь вы с ней так похожи.

   - Прости меня за всё, - снова сказал он мне, прижимая мою голову к своей груди, - тебе было так трудно сохранить этого ребёнка. А я, безмозглый осёл, вместо того, чтобы примчаться к тебе в Ленинград, разыскать тебя и забрать с собой, старался тебя забыть и перечитывал «твою» записку, и страдал, и жалел себя за то, что потерял свою дорогую девочку. А надо было просто быть с тобой рядом, вместе растить нашего ребёнка, строить общую жизнь. Как трудно было тебе тогда, моя дорогая!

   - Я же дала тебе клятву, что сохраню нашего малыша, - с улыбкой сказала я, -  но и без этой клятвы я бы всё равно не стала избавляться от своего ребёнка – ведь я с самого начала решила, что никогда не буду делать абортов.

   - Давай прощаться, - сказал он, - а то это становится слишком тяжело для меня. Я привыкаю видеть твоё лицо, слышать твой голос, мне начинает казаться, что так было всегда и будет всегда, что мы с моей женой говорим про наших взрослых детей потому, что прожили вместе долгую жизнь.

   - Я обязательно позвоню тебе перед отъездом, - сказала я, - может быть…

   - Не может быть, - твёрдо сказал он, -  ничего уже больше быть не может.


ГЛАВА ВТОРАЯ. Я ВОЗВРАЩАЮСЬ ОТ НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА.

   Я возвращалась домой, так называла я бабушкину квартиру всю неделю, пока жила у неё. Было уже совсем темно, и в окне у Сени не горел свет. Дверь в квартиру мне открыл Славка, он был румян от свежего дачного воздуха и оттого, что уже успел принять на грудь чего-то горячительного.

   - Идём с нами ужинать, - радушно пригласил он, - я привёл Вовку, ты хотела спросить его про какой-то дом, так сейчас самое время.

   - Спасибо, Слава, - устало сказала я, - лучше пойду к Сене, он меня, наверное, заждался.

   - Держи карман шире – нет твоего Сеньки.

   - А где же он? – удивилась я.

   - Нам он сказал, что пошёл на ночное дежурство. А как на самом деле – кто его знает.

   - Я очень устала сегодня, хочу спать, - сказала я, не желая показывать Славке своих слёз, так мне стало обидно, что Сеня меня не дождался!

   На столе в Сениной комнате меня ждала короткая записка: «Ушёл на де-журство. Когда вернусь, не знаю. Не жди меня, ложись спать». «Не жди меня!». Я стояла у окна, глотая слёзы. Потом легла, не раздеваясь, закуталась в плед, от которого пахло Сеней. Мне стало так горько и одиноко, что я заплакала. Завтра уеду домой. Там меня ждут, там я нужна.

   Кто-то вошёл в комнату, присел рядом со мной на край кровати. Я знала, что это не Сеня.

   - Ну что, горемыка? Натворила дел, теперь плачешь, – сказала мне Бабушка, и в голосе у неё прозвучало искреннее сожаление о том, что я «натворила дел».

   - Ничего я не натворила, - сердитым голосом отозвалась я из-под пледа, - Сеня сам заставил меня поехать к Николаю Николаевичу. Мне действительно нужно было увидеться с ним, рассказать ему очень важное для нас обоих, но я не хотела уезжать от Сени. А он мне сказал: «Чем скорее уедешь, тем скорее вернёшься назад».

   - Долго ты была у своего Николая Николаевича, - сказала негромко Бабушка, - Сеня совсем извёлся, всё ходил по квартире, смотрел в окно: не идёшь ли? Потом пошёл тебя встречать, стоял около парадной, курил. Мыслимое ли дело - он же у нас не курит! Потом вернулся домой, стал звонить куда-то, засобирался, и был таков. Нехорошо, Настасья, так надолго оставлять молодого мужика одного. Девок вокруг много, оглянуться не успеешь, уведут у тебя Сеньку, он ведь у нас парень видный.

   - Ну и зачем мне такая жизнь? – горько сказала я, - всё равно Сеня не сможет   любить меня долго.  Я постарею, и он уйдёт от меня к молодой.

   - Любишь своего первого? – с сочувствием спросила меня Бабушка.

   - А как вы думаете? У нас с ним общая дочь. Я мечтала о встрече с ним столько лет!
 
  - А Сеню нашего любишь?

  - Очень люблю! Только ведь чувства надо проверить временем, узнать друг друга поближе, попробовать вместе пожить. Нам с Сеней было очень хорошо вдвоём, а вот надолго ли хватит этого «хорошо»? Ведь я старше его. Пройдёт несколько лет, и он начнёт стыдиться, что у него такая старая жена.

   - Сердце своё слушай, девонька, рассуждения наши ничего не значат. Человек предполагает, а Бог располагает. 

   - А что вы, Бабушка, чувствуете насчёт меня и Сени?

   - Моё сердце – вещун, - деловито сказала мне Бабушка, - любит тебя Сеня, и ты его любишь. Чего вам ещё надо? А надолго ли это, один Бог знает. Спи,  касатка, отдыхай, скоро домой поедешь, там тебе отдыхать не дадут. Радуйся, что Сенька на работе, поспи вдоволь. Он бы тебе спать не дал. Всю прошлую ночь прокувыркались с ним, так сейчас хоть поспи, сил наберись.

   - Завтра, как проснусь, поеду за билетом, - сказала я, отворачиваясь к стене.

   - Забыла спросить у тебя, - сказала мне Бабушка, стоя уже у раскрытой двери, - что вы с Сенькой вчера с мороженым делали? Всю кухню перемазали. Насилу отмыла, брызги от того мороженого даже по стенам и потолку разлетелись.

   - Спокойной ночи, Бабушка, - сказала я. Не рассказывать же старому человеку о том, какой сладкий у меня Сеня.

   Снова мне снился человек с небольшой профессорской бородкой, в золотых очках. Он подошёл ко мне совсем близко и сказал:

   - Я умру без тебя скоро, скоро. Знаю, будешь горевать обо мне, да только ничего уже не изменишь.

   - Пожалуйста, не умирайте, я хочу всегда быть уверенной в том, что у вас всё в порядке. Хотите, я вернусь к вам, ведь я люблю вас, как прежде, как много лет назад!

   - Нельзя вернуть невозвратное. Иди своей дорогой, не оглядываясь. Ты помнишь, что стало с женой Лота?

   - Не уходите от меня, - попросила я его, - я всю жизнь прожила одна, я и сейчас одна.

   - Ты уже не одна, - сказал господин в летнем костюме-тройке, с тонкой, ин-крустированной серебром, тростью, в руке, - никогда больше я не приду к тебе.

   И я заплакала от горя, потому, что слишком часто в своей жизни теряла тех, кто был мне по-настоящему дорог.

   - Ты ещё не разлюбила меня? - разбудили меня горячие губы, и любимые руки притянули меня к себе. - Я всё ждал тебя, ждал, весь извёлся. Уже начал думать, что ты никогда не вернёшься ко мне.

   - Я люблю тебя, люблю, - шептала я ему в губы, нетерпеливые, требовательные, горячие и родные, - ты ушёл куда-то на ночь, и я начала уже думать, что ты бросил меня.

   - Отпусти меня, Настюха, - задыхаясь, просил меня Сеня, - подожди, подожди, я хочу принести нам мороженого, я купил его у метро, целых пять брикетов. Ты же любишь мороженое? 

   - Я люблю тебя, - шептала я, целуя его в нос, в губы, в щёки, зарываясь ли-цом в тепло его шеи, гладя его по светлым и мягким, как пух, волосам, - никуда тебя не пущу, ты опять пропадёшь куда-нибудь, мне и без мороженого всегда сладко с тобой.
 
   - Я хочу, Настюха, чтобы ты, как тогда, любила меня, и повсюду у нас с тобой было мороженое. Не спеши, не спеши, не могу больше, нет!
 
   Он упал на меня, погрузившись губами в мои губы, и простонал:

   - Я с тобой, как сапёр, подрываюсь всегда слишком быстро. Ты одна мне нужна, никого другого даже видеть сейчас не хочу!

   Полежав немного, Сеня встал, накинул халат, и выскочил из комнаты босяком.

   - Они там сидят на кухне, - смеясь, сообщил мне Сеня, вернувшись назад, - и едят наше мороженое. Я на них наорал, чтобы пили лучше чай или водку, а мороженое не смели трогать, а то всем рога поотшибаю. Вовка обиделся, когда я сказал про рога, а Славка, глядя на нас, гордо так заявляет, что, моя, мол, распрекрасная супружница Нюрка сейчас рожает в родильном доме, так что я, как муж, могу быть совершенно спокоен: там она мне уж точно не станет изменять.

   - Сеня, - спросила я его, - ты зачем свет включил? Сейчас же отдай одеяло,  мы с тобой так не договаривались, я же не могу при свете… Что ты делаешь, а если кто-то войдёт? Мы же не одни сегодня в квартире!

   Я отбивалась от Сеньки, как могла, так смущало меня то, что слышны были голоса с кухни, что дверь в Сенину комнату не запиралась.

   - Я так не могу, - жалобно говорила я, в то время, как Сеня, распечатав брикет, намазывал на меня ледяное мороженое, - в любую минуту сюда могут войти Славка или Бабушка. Они же ещё не спят. Перестань сейчас же…

   Сеня сбросил свой махровый халат прямо на пол, протянул мне непочатую пачку пломбира:

   - Я решил упростить задачу, - сказал он, - я не буду тебя трогать, честное слово, хоть до утра, если ты сейчас без всякого сожаления выбросишь свою пачку мороженого в окно, - не тратя времени даром, он подошёл к окну и распахнул его настежь. На меня смотрела его улыбающаяся румяная мордаха, он даже сделал вид, что собирается выбросить на улицу ледяной, запотевший в комнате после морозильной стужи, брикет в серебристой фольге.

   В один миг меня точно выбросило на пол из тёплой постели. Отобрав у Сени ледяной пломбир, я разворачивала примёрзшую к мороженому фольгу, торопясь, ловя губами, целуя, умирая от счастья, двумя руками раскладывала, намазывала мороженым всё, что было так близко, так желанно, так фантастически хорошо.

   - Настенька, милая моя, не спеши, я прошу тебя, подожди. Я хочу, чтобы было долго, как вчера. Милая моя, славная, самая лучшая на свете…

   Я сама отпустила его, отойдя к дивану. Сеня стоял на фоне окна, запрокинув    назад голову, прикрыв глаза, закусив зубами нижнюю губу. Он дышал глубоко и ритмично, и крепко сжимал пальцами подоконник за своей спиной.

   - Я хочу тебя, Настя! - тихо, с трудом двигая губами, сказал он. - Подойди ко мне, только тихо, не напрыгивай сразу, постепенно, просто встань рядом. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Тогда я тебя ни к какому мужику не отпущу.

   - Я хочу тебя, - сказала я, глядя на него с вожделением, как кот на сметану, - давай не будем больше мазаться мороженым, нам с тобой ведь не надо ничего добавлять к остроте ощущений, у нас с тобой и так всё – острее не бывает. Можно, я поцелую тебя? Всего разок, а то пломбир уже тает и течёт на пол.

   Я подошла к нему, постояла минуту рядом, потом присела на корточки и коснулась губами, всего на одно мгновение, сладкой пломбирной белизны – и сразу же отодвинулась назад, затихла, закрыла глаза, потому, что чувствовала то же самое, что и он…

   - Настя! – я опять прикоснулась к нему и в ту же секунду отпрянула назад.
   Глядя на его запрокинутое лицо, искажённое от муки желания, на его без-звучно шевелящиеся румяные губы, я желала только одного, чтобы все хладокомбинаты страны немедленно прекратили свою работу, потому что без мороженого, я в этом совершенно уверена, более, чем прекрасно можно обойтись детям, а особенно взрослым.
 
   А потом я снова придвинулась к нему, встала на ноги, поднялась на цыпочки и медленно, осторожно дала ему войти в себя. Мы снова замерли, пережидая волну щемящей муки на губах и во всём теле. Так и двигались мы с остановками, то приближаясь друг к другу, то замирая, то слегка отодвигаясь назад. Темп нашего танца стал постепенно нарастать, и мы уже, не жалея друг друга, сделали несколько стремительных и резких рывков к сближению. И снова Сеня замер, затих, и я ждала вместе с ним, прижимаясь к его губам, а потом, когда он шевельнулся ко мне навстречу, я поймала его в глубине, внутри себя, резко сжала - и сразу же отпустила. И снова мы стоим, боясь пошевелиться. А потом мой Сеня шевельнулся во мне, проникая поглубже, и я поймала его, родного, и целое мгновение держала внутри, ритмично сжимая его и отпуская вновь. Снова пауза.

   - Почему ты не делала так раньше? - спросил он, касаясь губами моих губ, и я повторила движения его губ внутри себя, посильнее прижав его и одновременно втянув в себя изо всех сил поглубже.

   - Настя, - простонал он, не открывая глаз, - я сейчас умру.

   - Не умрёшь, - сказала я, осторожно захватывая губами его сочные, как у мальчишки, губы, и одновременно так же, но уже чуть сильнее, сжимая его внутри. Постепенно мы достигли с Сеней такого мастерства, что теперь я уже изо всех сил сжимала его, задерживая в своём объятье, а потом резко отпускала, и тихий стон до боли родного мне существа тонул на моих губах. Мы оба становились сильнее и требовательнее, и выносливее, и вот уже Сеня подхватил меня двумя руками и приподнял над полом, и я обняла его согнутыми в коленях ногами вокруг туловища, скрестив их у него на пояснице. Так, держа меня перед собой, он водил губами по моим губам, а я становилась всё беспощаднее, всё резче, изо всех своих сил сжимая и задерживая его в себе, пока протяжный, мученический стон моего золотого ни погружался в мои губы. И тогда я отпускала его, и мы оба прекращали всякие движения до следующего раза.

   Держа перед собой меня, обнимающую его руками и ногами, Сеня осторожно дошёл до дивана, и, откинувшись медленно назад, лёг на спину, а я, упираясь коленями в матрас по обе стороны от его бёдер, стала любить его так, медленно двигаясь по нему то вперёд, то назад. Не сводя глаз с его запрокинутого лица, я то ускоряла темп своего движения, то останавливала его.

   - Подожди, - сказал он мне тихим, измученным голосом, - подожди, я сейчас…
Он осторожно положил меня на бок, потом на спину, разведя в стороны мои колени. Теперь он любил меня, выбирая нужный ему темп движения и глубину, до которой мог дойти, «не подорвавшись», а я успевала его прихватывать на мгновение там, в глубине, сильно и резко, и сразу же отпускала, и он затихал на мгновенье, откидывая голову назад…
- Я хочу тебя, очень, - задыхаясь, ища его губы своими губами, сказала я. Медленно двигаясь к нему навстречу, я почувствовала, как и он пошёл в меня всё глубже, глубже. И там, когда ему уже не было дальше хода, я резко и очень сильно сжала его всего, и уже не отпускала ни на миг, тихонько, еле заметно раскачивая его из стороны в сторону вместе с собой, пока он, мой желанный, бился и трепетал у меня в руках. И тогда вспыхнула молния, ослепительная, как огненный шар, и мы стонали, не отрывая своих губ друг от друга, а я сжимала руками его ягодицы, прижимая его, моего золотого, изо всех сил к себе.
  Сеня упал на меня, губами в мои губы, находясь во мне, и я вся дрожала, пока его живительная влага пульсирующими толчками наполняла меня, стекая тёплой струйкой на простыню. Я гладила ладонью Сенины влажные волосы, вытирала капельки пота у него со лба, доверчиво прижатого к моему плечу, и он медленно выплывал из меня, оставляя там, внутри, наших будущих деток, белокурых, голубоглазых, румяных, как он. Мой любимый, большой, молодой и сильный мужчина, лежал у меня в руках, тихий от изнеможения, шепча мне в шею какие-то бессмысленные милые слова. Я прижала к себе его всего, словно баюкая, убирая ладонью с его лба мягкие пряди  пушистых светлых волос, взмокших у самых корней. Проведя ладонью по его спине, я, не расставаясь с ним, положила его большое нежное тело, обвитое моими руками и ногами, на бок, глубоко вздохнула и потянула к нам сбившееся у стены одеяло, чтобы укутать его, влажного и горячего, и себя вместе с ним.
  На следующее утро первые Сенины слова были о том, что он меня никуда не отпустит, пока мы с ним не распишемся по полной форме в ЗАГСе. Мы так и лежали на боку, лицом друг к другу, как было, когда мы внезапно, одновременно, заснули прошедшей ночью.
- Настя, ты никуда не уедешь без меня. Обещаешь?
  Я была готова пообещать ему всё, что угодно, и любовалась на него, розового после сна, серьёзно смотревшего на меня ярко-синими, немного затуманенными от сна, глазами.
- Ты стал каким-то другим, - сказала я, со щемящей нежностью в груди разглядывая его новое, одухотворённое и возвышенное лицо. Куда девался мой простодушный весельчак Сеня, непосредственный, как рано возмужавший мальчишка?
- И ты стала другая, - сказал он, глядя на меня по-прежнему без улыбки, - совсем незнакомая, очень красивая. Неужели эта женщина – моя жена?
- Сенечка, - сказала я, прижимаясь щекой к его груди, - как же я буду без тебя, когда уеду? Даже минуты не могу прожить, когда тебя рядом нет.
- Давай устроим себе отпуск на медовый месяц, - сказал он мне, - мы уедем с тобой на Мальдивы, возьмём номер для молодожёнов с маленьким отдельным бассейном…
- И никогда не будем покупать там мороженого, - продолжила я эту блестящую идею, целуя его в губы, - я хочу, чтобы только ты, мой сладкий, был у меня на губах.
  Как большой и ласковый котёнок, Сеня лежал рядом со мной, обнимая меня, ласкаясь ко мне то лбом со спутанными светлыми волосами, то нежной румяной щекой, то касаясь меня губами.
- Скажи, золотой мой, - сказала я, снова и снова приглаживая руками со лба его спутанные, всё ещё немного влажные, волосы, - ты часто будешь изменять мне с другими женщинами, пока мы с тобой не станем жить вместе?
- Настя, я хочу тебе признаться в плохом, - сказал он, открывая всё ещё не-много туманные от сна, тёмно-голубые глаза, - мне почему-то трудно скрывать от тебя такое, и я хочу, чтобы ты простила меня прямо сейчас. Ты ведь теперь уже не прогонишь меня? Никогда? Ни за что?
- Молчи, - закрыла я его губы поцелуем, - не говори ничего, я всё знаю.
- Откуда? – приподнявшись на локте, он смотрел на меня удивлённо.
- Я тебя чувствую, как сказала бы Бабушка. Но ведь этого у нас с тобой больше не будет? По крайней мере, пока ты меня не разлюбишь.
- Никогда, - сказал Сеня, благоговейно глядя в мои глаза, - ты моя жена, женщина, с которой я хочу быть всегда. Там, где я был вчера, мне стало вдруг так противно, неинтересно и очень тоскливо, и я не смог тебе изменить.

- Никогда больше так не делай, хорошо? – попросила я его, - так не хочется, чтобы ты принёс нам какую-нибудь заразу.

- Я и не думал, что буду так тебя ревновать, - сказал Сеня, прижимаясь опять своим тёплым, выпуклым лбом к моему плечу. -  Когда я вчера отпустил тебя к нему, я чуть не побежал за тобой следом, чтобы не дать тебе войти к нему в  дом, где вы… где ты когда-то с ним, ещё девочкой… Чёрт! – и он, что было сил, ударил кулаком по подушке. -  И пока ты была там, у него, у меня перед глазами стояли такие картины, как будто вы с ним в это время, – чёрт! – так же, как мы с тобой, ну, в общем, ты понимаешь. Ведь он же тебе, наверное, как муж - он отец твоего ребёнка, твой первый мужчина, ты так долго любила его.

- Николай Николаевич с самого начала успокоил меня, пообещав, что я вернусь к тебе непорочной, - сказала я, улыбаясь в Сенины серьёзные глаза, наслаждаясь сиянием этого яркого, как солнышко, родного лица, - ведь он сразу, как только увидел меня, понял, что я люблю и любима, и я рассказала ему о тебе.

- Ты рассказала ему обо мне? – удивился он, - И что он сказал? Пожелал нам обоим счастья? Странно. А я бы его, наверное, убил, если б он, если б ты… Ему, должно быть, было непросто вчера расстаться с тобой. Особенно после того, как ты сообщила ему о Маше, - и в голосе моего Сени послышалось сочувствие к другому человеку.

- Возможно, - сказала я, - только этот человек умеет держать себя в руках. Он был совершенно спокоен, когда мы прощались. А когда я сказала, что позвоню ему перед отъездом, он решительно и твёрдо ответил мне, что ничего у нас с ним больше быть не может. Он имел в виду даже простые, дружеские встречи, понимаешь? Но я оставила ему фотографию Маши, её телефон и адрес, пообещала, что в самое ближайшее время сама расскажу нашей дочери об её отце.

- Так вот какого человека ты любила всю жизнь, - задумчиво сказал мой хороший Сеня, с уважением к мужеству Николая Николаевича и уже без ревности к нему.

- Я любила его не всю жизнь, - возразила я, улыбаясь Сене, потому, что смотреть на него без радостной и счастливой улыбки у меня не получалось, - теперь я собираюсь всю жизнь любить только тебя, конечно, до тех только пор, пока ты сам меня не разлюбишь.

- С ума ты, Настюха, сошла! Никогда я тебя не разлюблю.

- Никогда не говори «никогда», - сказала я ему с улыбкой, потому что любоваться на Сеню стало теперь для меня самым важным и нужным делом на этом свете, - ты люби меня долго-долго, но не будем загадывать ничего.

  В дверь Сениной комнаты постучали, и мы оба, как по команде, натянув одеяло себе по самые уши, хором сказали: «Войдите». В комнату к нам вошла Бабушка в новом ситцевом платье, в белоснежном наглаженном переднике, улыбающаяся, добрая, как Бабушка из мультфильма про Красную Шапочку:

- Доброе утро, голуби, - сказала она, сияя ласковыми глазами навстречу нам, испуганно глядящим на неё из-под одеяла, - Совет вам да любовь. Идите в душ, одевайтесь, а то завтрак стынет.

- Спасибо вам, Бабушка, - сказала я.

- Это вам спасибо, - ответила она, - хоть на старости лет повезло мне полю-боваться на счастливых людей. Эх, голуби, любите друг друга крепко и верно, не разлучайтесь надолго, берегите свою любовь. Ты знаешь, Настя, я ведь ещё в купе поезда, когда тебя увидела, сразу так и подумала: «Вот бы нашему Сенечке такую жену, как эта милая, одинокая и усталая женщина». Помнишь, я тогда тебе сказала, что мы тебе у нас в городе мужа найдём? А ты мне ответила, глупая, что у тебя уже всё это было. Теперь сама видишь, права была старая Бабушка: не было в твоей жизни ничего, что бы стоило помнить. Я ведь уже тогда про вас обоих подумала, потому-то и отправилась сразу по приезде сюда к своей сестре, чтобы дать вам возможность поближе познакомиться и подружиться друг с другом.

- Спасибо вам, Бабушка! – ловкий Сеня умудрился надеть на себя махровый халат, лёжа под одеялом, и теперь стоял у двери, собираясь идти в душ.

- Настёну с собой возьми, - посоветовала ему Бабушка, - в деревнях муж всегда идёт в баню со своей женой.

- Так они ж это там, в деревне, делают, наверное, из экономии, – весело блестя ярко-голубыми глазами, сказал Сеня Бабушке, - например, чтобы дров меньше тратить на подогрев воды.

- Эх ты, умник, - Бабушка легонько хлопнула Сеньку ладонью пониже спины, - они там это делают из любви.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ. МЫ С СЕНЕЙ ОКАЗЫВАЕМСЯ ОКОЛО ДОМА НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА.

  В этот день мы взяли билет до Питера. У нас с Сеней оставалось ещё не так уж мало времени – целый вечер, ночь и почти что весь следующий день. Мы старались не думать о предстоящей разлуке, потому что твёрдо решили, что расстаёмся ненадолго. Время, оставшееся до моего отъезда, мы решили провести вместе. Вечером мы с Сеней долго гуляли по городу, наслаждаясь  свежестью воздуха, горьковатым запахом листьев, лежащих ярким узорным ковром на мостовых и тротуарах, летающих в воздухе, шумящих в ветвях деревьев. В этот погожий вечер не было дождя, и мы с Сеней, взявшись за руки, шли по вечерним улицам города нашей любви, не выбирая дороги, просто наугад. Я собрала большой букет разноцветных листьев, радуясь их ярким, осенним краскам.

- Смотри, какие багровые листья на этом клёне, - сказала я, -  дотянись, по-жалуйста, до того листа, который намного темнее и ярче остальных, он светится, как рубин, в лучах заходящего солнца. Только не ломай веток, не хочется портить эту красоту.

- Смотри, Настюха, какой интересный дом, -  сказал мне Сеня, показывая в сторону деревянного двухэтажного строения, стоявшего в конце тихой улицы, по которой мы брели, собирая кленовые листья.

- В этом доме живёт Николай Николаевич, - сказала я, - смотри, на втором этаже светятся окна его квартиры, там, где балкон, похожий на теремок. Как странно, что мы набрели на его дом, сами того не зная.

- А где здесь знаменитый перекрёсток из трёх дорог? - поинтересовался у меня любознательный Сеня. Я показала ему, как от дома отходят в разные стороны три улицы. Мы подошли поближе.

- Смотри, Сеня, дом выходит на эту улицу углом, а фасад его обращён в сторону пустыря. Когда-то давно вместо этого пустыря была здесь тихая  улица под названием Сердобольская. Теперь от всей этой улицы остался только один дом, и он до сих пор ещё числится по старому адресу, хотя этой улицы давно уже нет. Зато на эмалированной табличке, прибитой за углом дома, написан его настоящий адрес: «Сердобольская улица, дом 1». Теперь ты понимаешь, почему мы с тобой так долго не могли найти этот дом ни в одном справочнике и даже на самой подробной карте? Сердобольской улицы в городе нет, а дом, который мы искали, продолжает стоять на ней.

- Это звучит символично, не правда ли? - сказал мне Сеня, с интересом разглядывая этот действительно необычный дом. – Как ты думаешь, почему дом Николая Николаевича до сих пор не снесли?

- Я слышала, что он представляет собой какую-то историческую ценность, и за то, чтобы он оставался на своём месте, любителям старины и краеведам приходилось неоднократно бороться с городскими властями. Теперь, когда имя художника, жившего когда-то в этом доме, становится известным во всём мире, возможно, скоро на доме Николая Николаевича появится мемориальная доска. А может быть, даже создадут музей-квартиру художника, жившего здесь когда-то, ведь у его племянника до сих пор хранятся многие памятные вещи великого творца.

- Погоди радоваться, Настюха, - сказал мне немного озабоченно Сеня, - дело в том, что до той счастливой поры, когда правда восторжествует над злом, нужно ещё, как говорится, дожить.

- Сеня, - перебила я его, - ты сейчас сказал: «Как говорится». Откуда ты взял эти глупые слова? Ты их где-то слышал? От кого?

- Подожди, Настя, - нетерпеливо отмахнулся от меня Сеня, - какие слова? Я даже и не заметил, как их сказал, это, должно быть, случайность.

- Не случайность, Сенечка, эти слова я слышала от Воробья, от той не-симпатичной женщины в деревне, ещё от кого-то, сейчас не могу вспомнить, от кого. Но я чувствую, что за этим совпадением что-то есть.

- Ты, Настя, говоришь сейчас, как наша бабушка: чувствую. Я не закончил свою мысль, и хочу, как говорится, её продолжить, - мы посмотрели друг на друга и рассмеялись, - ладно, Настюха, не сердись, я послежу за своей речью, это действительно звучит довольно глупо, ведь эти слова, как говорится, паразиты.
 
- Дело не в том, что мне не нравится, что ты говоришь эти слова, - сказала я, - просто мне кажется, что я их уже где-то слышала. Я ведь в школьные годы немного занималась фольклором, потом, в институте, лингвистикой. Такие слова люди обычно перенимают друг у друга, и вот сейчас я хочу проследить, откуда это идёт – говорить «как говорится».

- Ну, тебе видней, я-то лингвистикой не занимался, - сказал мне Сеня, - но позволь, я доскажу то, что начал. Пока все преступники, которые сейчас с увлечением занимаются тем же, чем в своё время займутся историки живописи и краеведы, и решают вопрос, кто из них получит наследство художника, нам, людям доброй воли, расслабляться ещё слишком рано. Кстати, должен тебе сообщить немаловажную в этом деле деталь: наследство художника включает в себя не только его бессмертные полотна, но ещё и другие немалые ценности, в том числе и довольно крупную сумму денег, помещённую когда-то художником на хранение в один из швейцарских банков. Насколько мне известно, на сегодняшний день у Николая Николаевича шансов на успех в получении этого наследства гораздо больше, чем у остальных претендентов, и это, безусловно, делает его позицию в этой истории наиболее уязвимой.

- Откуда ты всё это знаешь, – удивилась я, - ты же сейчас почти не бываешь  на работе?

- Мой шеф и товарищ, Макс, решил сам вести это дело о пропавших картинах. Кое-какие подробности дела он сообщил мне, что называется, по старой дружбе. И ещё он собирается в самое ближайшее время посетить Николая Николаевича, рассказать ему, в какую нехорошую ситуацию тот попал, сам того не подозревая. По большому счёту надо бы приставить сейчас к Николаю Николаевичу охрану из наших ребят. Они хорошо умеют справляться со своим делом, быть незаметными для посторонних глаз, все они имеют соответствующие лицензии и классно владеют оружием и техникой ведения ближнего боя. В общем, как говорится, «бережённого Бог бережёт».

  Разговаривая об этом не очень понятном для меня деле, мы с Сеней стояли под кустами боярышника, усыпанного крупными, ярко-красными гроздями ягод, наслаждаясь спокойным и тихим вечером уходящей осени. Мне вспомнились прежние, такие далёкие от дня сегодняшнего, времена.
 
 - Когда-то мы с Наташкой приходили сюда по той же улице, по которой пришли сегодня с тобой, - сказала я, зная, что мои воспоминания о том времени уже перестали травмировать моего ревнивого Сеню. - Я никогда не проходила мимо таблички с адресом, ведь она прибита на угол дома, находящийся со стороны пустыря. Из-за этой особенности расположения дома я, маленькая дурочка, уехав тогда из Горького, не знала адреса Николая Николаевича. Я даже не догадалась спросить у него его фамилию, поэтому не могла написать ему письмо. А ведь в то время это было очень важно для меня - он один мог тогда заступиться за меня перед всеми, кто считал меня непослушной, глупой, преступницей, надумавшей рожать ребёнка без мужа в шестнадцать лет.

- Хочешь, зайди к нему проститься, - предложил мне великодушный Сеня, - а я постою внизу.

- Мы уже простились с Николаем Николаевичем, - сказала я, беря Сеню, как мужа, под руку, - пойдём домой, я хочу сегодня пораньше лечь спать.

- Подожди, Настя, - лицо Сени вдруг стало сосредоточенным и серьёзным, - мне кажется, что там, у твоего Николая Николаевича, что-то неладно. Видишь, съехались «иномарки» к самому дому, их слишком много для обитателей такого маленького и скромного строения. А там, в стороне, трутся какие-то «красномордые», поглядывая на дом Николая Николаевича – это, по-видимому, охрана тех нехороших ребят, о которых мы с тобой только что говорили. Боюсь, не пришлось бы нам выручать из беды твоего старинного друга.

  Сеня поставил меня под раскидистый куст боярышника, сам прислонился спиной к его довольно толстому и разветвлённому стволу. Притянув меня к себе, он стал целовать меня нежно и со вкусом, как это обычно делают влюблённые парочки на свежем воздухе. Я не успела спросить у Сени, зачем он надумал меня целовать в таком странном месте, как он достал из кармана свой «мобильник», и, пристроив его между наших щёк, начал звонить Максу, потом куда-то ещё. Так же негромко, говоря еле слышным шёпотом мне в самое ухо, Сеня дал мне оперативную команду в целях конспирации обнимать его покрепче и целовать как можно более страстно. Я выполняла Сенино задание с большим усердием, поглядывая из-за плеча на то, как вели себя «красномордые» около входа в дом Николая Николаевича. В окне гостиной, занавешенном только лёгким тюлем, видны были силуэты каких-то людей, слышна была громкая музыка.

- Я вызвал помощь из наших ребят и из ОМОНа, - сказал мне Сеня, целуя меня в ямочку над ключицей под воротником своего свитера, который я захотела надеть на себя сегодня.

- А вдруг это просто гости? - сказала я, всё ещё надеясь, что ничего страшного с Николаем Николаевичем не случилось, - а музыка там играет потому, что они танцуют или отмечают какой-то праздник?

- Николай Николаевич часто собирает у себя дома подобные вечеринки? – посмотрел на меня с сомнением Сеня.

- Никогда не слышала от него про такое, - сказала я, продолжая целовать Сеню «для конспирации», - но разве музыка, которая доносится оттуда – не признак того, что в доме у Николая Николаевича находятся его друзья?

- Не хотел тебя, Настя, пугать, - ответил Сеня, целуя меня в шею под воротником надетого мной в этот вечер его свитера, отчего мне было очень щекотно, - но довольно часто бандиты включают громкую музыку, чтобы с улицы не было слышно криков жертвы, которую, например, пытают горячим утюгом, заставляя подписать какие-либо бумаги.

  От этих слов я не на шутку перепугалась, даже на время перестала соблюдать конспирацию, и выглянула из-за Сениного плеча, прислушиваясь, не доносятся ли из знакомых окон на втором этаже крики Николая Николаевича о помощи.

- Не волнуйся, всё будет в порядке, - прошипел мне в самое ухо Сеня, - сейчас приедут наши ребята из группы захвата и спасут твоего героя.

- А они не могут опоздать? – забеспокоилась я, - Не надо ли нам самим, пока они едут, что-нибудь предпринять?

- Как раз об этом я сейчас и думаю, - сказал мне Сеня очень серьёзно, - мы с тобой сделали всё, что положено по инструкции в подобной ситуации, а лезть на рожон безоружным, да ещё со своей беременной женой – неразумно. Я улыбнулась, когда Сеня так уверенно назвал меня своей беременной женой, ведь и то и другое было пока под вопросом. Но услышать эти слова из его уст было так приятно, что я даже заулыбалась от удовольствия, несмотря на серьёзность момента, ведь это мой Сеня сам поднял тревогу, беспокоясь о Николае Николаевиче, о котором ещё совсем недавно даже слышать не мог, так ему было не по себе от того, что я когда-то любила не его, а другого человека.

- Но ведь там Николай Николаевич, - сказала я, - возможно, что именно сейчас его жизнь находится в опасности, и дорога каждая минута.

- У нас с тобой пока нет достоверных сведений о том, где сейчас находится Николай Николаевич, - сказал мне Сеня тоном старшего, больше и лучше разбирающегося в деле, человека, - кроме того, нам сейчас разумнее всего дождаться ребят с «пушками» и в бронежилетах. В этом деле лучше действовать по инструкции.

- Давай, я пойду туда одна, - предложила я, - как будто я возвращаюсь к себе домой. 

- С ума ты сошла, - прошипел мне на ухо Сеня, продолжая обнимать и тискать меня «по легенде». – Даже если эти верзилы позволят тебе войти в охраняемый ими дом, что ты сможешь сделать там одна, заслонить своей грудью Николая Николаевича? А если те ребята, что находятся в квартире твоего друга, с приездом ОМОНа продекларируют тебя, как заложницу? Представляешь, насколько это может усложнить нашу задачу, связать по рукам и ногам? Давай лучше я попробую влезть в окно с другой стороны дома, и разузнать, что там происходит.

- Не пущу тебя, безоружного, - ещё сильнее обняла я его, и стала целовать Сеню уже не для конспирации, а просто потому, что он был мне очень дорог.

  Мы оба ждали, что с минуты на минуту послышится визг колёс подъезжающих на большой скорости машин с ребятами из группы захвата.

  В это время к дверям дома с балконом подошли две старушки, по виду, вполне интеллигентные и добропорядочные особы. Они попытались войти в дом, но один из «красномордых» преградил им дорогу. Последовали какие-то препирательства, по-видимому, непрошеные «стражи порядка» потребовали у «божьих одуванчиков» предъявить им свои документы, а старушки в свою очередь пытались объяснить «красномордым», что, выходя из дому на вечернюю прогулку, документов с собой не берут.

- Вот видишь, - прошипел мне в ухо бдительный Сеня, - пройти сейчас в этот дом не так уж и просто.

  Старушкам удалось, наконец, убедить «красномордых», что они живут в доме с балконом. И один из них, тот, что выглядел моложе остальных, отправился проводить «одуванчиков» до их квартиры.

  Я целовала Сеню в душистую розовую шею, уже начиная чувствовать, как он зажигается в моих руках. – Я очень люблю тебя, Сенечка. Ты у меня самый хороший.


ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. МЫ С СЕНЕЙ ПРЕДПРИНИМАЕМ ОТЧАЯННУЮ ПОПЫТКУ СПАСТИ НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА.

  Двое «красномордых» из наружной охраны прошли мимо кустов боярышника, с интересом поглядывая в нашу сторону. Сеня просунул руку под мою куртку и свитер, и, минуя пуговицы застёжки на блузке, сразу же попал рукой ко мне в лифчик. Я прикрыла глаза. Мне уже было не до конспирации, потому что двумя пальцами, указательным и большим, Сеня ухватил мой сосок и тихонько потянул его на себя. Припав к его губам, я обхватила его двумя руками под расстёгнутой рыжей курткой, моя правая рука спустилась к нему на поясницу, поглаживая низ его спины, и он придвинулся ко мне, задышал учащённо, пощипывая губами мочку моего уха. Упругое тело моего любимого напряглось и прижалось ко мне.

- Я хочу тебя, - сказала я, закрывая глаза, и прижалась ещё крепче, чем прежде, к нему, по-прежнему стоявшему, привалившись спиной к разветвлённому стволу боярышника. Охранники остановились прямо напротив нас, и, разинув рты от любопытства, вовсю глазели на смелую в своих ласках парочку.

- Плохо, что они не уходят, - шепнул мне в ухо одними губами  Сеня. - Теперь мы теряем возможность свободного маневрирования, и в случае приезда милиции оказываемся у них в руках в качестве заложников.

- Я хочу тебя, - искренне, задыхаясь, сказала я Сене и расстегнула молнию на его джинсах. С противоположной стороны дороги раздался негромкий смешок. И я, закрыв глаза, умирая от нежности и любви, припала губами к нему, золотому, любимому, самому милому и желанному на свете. За спиной у меня стало тихо, но никто не ушёл, и, говоря откровенно, мне уже было не до них. Я желала его всего, и он, ритмично раскачиваясь, откинул голову назад. Ребята в чёрных куртках, постояв у меня за спиной, стали медленно возвращаться к своему первоначальному месту наблюдения у парадного входа дома с балконом.
 
- Ты что, увидят, - испуганно сказал мне Сеня, - пойдём лучше в подъезд, там хотя бы темно.

  И мы, обнявшись, медленно пошли по направлению к парадному подъезду дома Николая Николаевича, где рядом с иномарками стояли бритоголовые, коренастые охранники и смотрели теперь все, как один, на нас. Сеня, склонившись ко мне, целовал меня в губы всё нежнее и крепче, а я шла, не вынимая руки из его брюк. Уже находясь в полумраке парадной, мы услышали сзади себя шаги. Без сомнения, верзилам, приставленным в этот вечер охранять дом Николая Николаевича, было строго-настрого наказано никого сюда не впускать.

- Не отстают, - очень тихо сказал мне в ухо мой милый, и коснулся горячими губами моей шеи над самой ключицей. Я обернулась на тихое ржание, доносящееся от дверей:

- Мальчики, пожалуйста, покараульте снаружи, чтобы сюда никто не вошёл, - сказала я, обращаясь к «красномордым» и одновременно потянула рукой свою юбку наверх, - мы быстро, только вы сами уйдите отсюда тоже.

- Во дают, - хохотнул один из бритых молодчиков, в развалку выходя из парадной на улицу, и я, со спущенными до колен чёрными колготками, побежала, чтобы прикрыть за ним дверь. Второй боец невидимого фронта ретировался без лишних слов.

  Оставшись вдвоём на первом этаже дома, мы с Сеней, стараясь ступать неслышно, поспешили подняться на следующий этаж. Здесь, стоя в углу у пожарной лестницы на чердак, мы решили занять свою наблюдательную позицию. На лестнице в это время не было слышно ни звука, и от волнения я продолжала держать руку у Сени в джинсах. Его рука снова проникла ко мне под куртку, и я закрыла глаза, когда Сенины пальцы начали снова подёргивать твердеющий от возбуждения сосок. Я снова, как под кустом боярышника, припала к его губам, задыхаясь, целуя, теряя терпение, шепча ему в губы радостные и бессмысленные слова.

- Я больше не могу, - измученно сказал мне Сеня, - всё равно там тихо, давай…

  Он поставил меня у стены «домиком», и я почувствовала, как обе мои об-нажённые груди набухают в Сениных руках, и соски, которые он всё это время слегка подёргивал своими пальцами, рождают во мне пронзительное чувство нетерпения и восторга.

- Сенечка, - простонала я, - иди ко мне скорей, а не то я сойду с ума.

   А сзади, раздвигая мне бёдра, уже входила в меня тугая, горячая и упругая плоть, пульсируя, решительно и мощно пробивая себе дорогу вперёд.

  Мы ещё не пробовали с Сеней этой позы, и острота чувств, захлестнувшая меня, загорелась огнём у меня в голове. Я упиралась руками в стену, а Сеня, держа меня за бёдра, то резко притягивал меня к себе, то отпускал, и я, немного оправившись от пожара в голове, стала ловить его там, внутри, когда он резким и мощным ударом посылал свою плоть в самую глубину. Там я стискивала его на мгновение также резко и сильно, и мы оба замирали на месте, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, а потом он снова уходил назад.

- А теперь давай лицом к лицу, - сказала я, и мы мгновенно перестроились, и Сеня теперь входил в меня спереди, и это было ещё приятнее, ещё пронзительнее по чувствам, потому, что его плоть, входя в меня сверху вниз, задевала за клитор, нежно и твёрдо массируя его. Я и не заметила, когда Сеня поставил меня на одну из металлических ступеней пожарной лестницы, а может быть, я сама на неё поднялась, чтобы сравняться с ним ростом, ведь Сеня был намного выше меня. Стоя лицом к лицу, мы касались друг друга губами, и Сеня сжимал мне руками ягодицы всё крепче и крепче, ускоряя темп своего движения и всё более углубляя свои проникновения в глубину меня. Я уже еле поспевала за ним, чтобы каждый раз успеть обнять, сжать, стиснуть его там, у меня внутри, хоть на миг. Губы его так настойчиво и сильно отбирали у меня поцелуи, и язык проникал ко мне в рот, а я обнимала его губы, втягивая их в себя, как там, в самом главном сейчас месте событий, где он был во мне. Мне удалось, наконец, ухватить  его у себя внутри со всей силы, и, сжав его там, я уже ни за что не хотела его отпускать, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Наш общий стон приняли в себя распухшие от поцелуев губы, и мы дрожали и трепетали друг в друге, пока волны исступлённого, немыслимого наслаждения и восторга обладания друг другом долго затихали в наших телах.

  Он прижался влажным виском к моему плечу, и я гладила его мягкие, немного спутанные волосы, а он касался сухими горячими губами кожи на моей шее. Его рука вдруг нащупала мой сосок в расстегнутом лифчике и, сжав его двумя пальцами, слегка потянула на себя. Волны нового оргазма сотрясли моё тело, и Сеня держал меня за обнажённые бёдра, пока я не затихла, по-прежнему касаясь губами его губ.

- Ну, Настюха, ты даёшь, - сказал он мне, застёгивая брюки, в то время, как я поправляла на себе одежду.

  А дальше всё происходило одновременно: с улицы послышался визг тормозящих на большой скорости колёс примчавшихся сюда автомобилей, после секундной потасовки внизу лестница наполнилась людьми ОМОНа, а за дверью Николая Николаевича раздался мощный хор хорошо слаженных между собой голосов. Эти голоса пропели: «Многие лета!», и даже нам, стоявшим на лестничной площадке, было отчётливо слышно, что последовало за этим – звонко и радостно зазвенели хрустальные бокалы в руках у гостей Николая Николаевича.

- Как ты думаешь, - серьёзно спросила я у Сени, на лице у которого и без того было написано многое, - это похоже на шипение раскалённого утюга?

 Следом за ОМОНом в парадную дома вошли «красномордые», которые, как выяснилось, оказались личной охраной какого-то высокого гостя Николая Николаевича, о чём свидетельствовали их документы, тщательно проверенные седым капитаном милиции, одетым в серый камуфляж. Проходя мимо нас с Сеней, бритоголовый детина, который ржал, как жеребец, глядя, как я обхаживала Сеню под кустом, подмигнул мне и взглядом показал сначала на свою профессиональную кинокамеру, потом на нас с Сеней, и, в заключении всего, на окно. Широкое окно лестницы, освещённой лампочкой на площадке второго этажа, выходило как раз на то место улицы, где раньше стояла охрана.

  К Сене подошли ребята из его агентства, тихо обменялись с ним информацией, толпа хорошо обученных и вооружённых людей стояла на лестнице, негромко переговариваясь.

  Дверь в квартиру слева от лестницы распахнулась, из неё вышел сам Николай Николаевич, невероятно элегантный в чёрном костюме и бархатной «бабочке» у ворота белоснежной, даже на вид хрустящей, как снег, рубашки. Хозяин дома немедленно проявил гостеприимство, пригласив всех присутствующих зайти к нему в гости по случаю его юбилея, чтобы выпить за его здоровье. Мужики в камуфляже, потоптавшись немного на лестнице, начали гуськом протискиваться в дверь его квартиры. Некоторые из них, видимо, младшие по званию, стали спускаться вниз по лестнице.

  Кроме виновника торжества за празднично накрытым столом сидели его коллеги по работе в институте, судя по их солидному и серьёзному виду, профессора и доценты с седеющими бородками «клинышком», с почтенными, ухоженными, строго и дорого одетыми супругами. Какие-то другие именитые гости сидели несколько особняком, было заметно невооружённым взглядом, как почтительно держались по отношению к ним военные. Напротив Николая Николаевича, во главе стола, сидел мужчина средних лет, с волевым и решительным лицом, дорого и со вкусом одетый. Один из «красномордых», тот, что был постарше и посерьёзнее другого, подошёл к своему патрону и, почтительно склонившись к его уху, в нескольких словах доложил обстановку.

- Кто остался внизу? - коротко осведомился «высокий» гость, и, услышав негромкий исчерпывающий ответ, кивнул головой. Нас всех усадили вокруг стола, для этого были придвинуты кресла, два старинных стула, несколько  табуретов были принесены в гостиную из кухни.


ГЛАВА ПЯТАЯ. ЮБИЛЕЙ НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА.

  Николай Николаевич, высокий, аристократически хрупкий, оживлённый, подошёл ко мне, смущённо устроившейся в самом дальнем от «высокого» гостя конце стола.

- Асенька, и ты здесь? – он галантно склонился над моей рукой, - какая ты умница, что догадалась прийти ко мне на юбилей! Это и есть твой избранник? Хорош, очень хорош! От души рад, и поздравляю вас обоих. Молодцы, что пришли вдвоём.

- Я предлагаю ещё раз выпить за нашего дорогого юбиляра, - негромко сказал сидящий во главе стола мужчина с волевым и немного капризным выражением красивого, холёного лица, - сегодня мы, как говорится, чествуем нашего дорогого Николая Николаевича, талантливого учёного, замечательного человека, орденоносца и всё прочее…

- Многие лета! – грянул следом за его словами хор сильных и звучных голосов, и все, приглашённые и случайно попавшие на праздник гости, подняли хрустальные бокалы с искрящимся и пенным шампанским.

  Были ещё выступления и тосты, застольные речи и поздравления. А потом за распахнутой дверью балкона вспыхнул, рассыпаясь разноцветными брызгами в темнеющем небе, фейерверк, и всё это празднество успевал снимать на видеокамеру один из «секьюрити» «высокого» гостя, как его называли здесь по-новомодному. Это был тот самый бритоголовый «мордоворот», перед которым мы с моим Сеней разыграли наш маленький спектакль, когда думали, что Николай Николаевич попал в затруднительное и опасное для его жизни положение.

  Пользуясь обычной для скопления такого большого количества людей суматохой, я незаметно проскользнула в ванную, где поспешила привести себя в порядок, поправить на себе одежду и причесать волосы. В дверь негромко постучали:

- Это я, Настя, - услышала я Сенин свистящий шёпот. Мой возлюбленный был немедленно впущен в приоткрытую дверь ванной, где ему также пришлось в спешном порядке поправлять на себе сбившуюся одежду, а я в это время приглаживала щёткой его растрепавшуюся светлую и мягкую, как лён, шевелюру. Мы оба ополоснули свои разгорячённые лица холодной водой из-под крана, вытерли их белыми, как снег, накрахмаленными полотенцами.

- Не жалеешь, Настюха? - спросил меня Сеня, кивая головой в сторону гостиной, - сейчас сидела бы рядом с Николаем Николаевичем, молодая профессорша, законная наследница приличного состояния, вся в бриллиантах, красивая и важная.

  Вместо ответа я поцеловала его в губы, закрыв глаза, держа в ладонях его родное румяное лицо, тихонько постанывая от желания видеть, трогать и целовать его всего, желанного и дорогого мне до умопомрачения. Не без труда оторвавшись друг от друга, мы, взявшись за руки, вернулись к столу.

- А сейчас я хочу вместе с моими дорогими друзьями поднять этот бокал за прекрасную женщину и мать моей единственной дочери, - сказал Николай Николаевич, с улыбкой глядя на меня. Покраснев от смущения, я привстала с места и поблагодарила Николая Николаевича за оказанную мне честь. По-прежнему улыбаясь, юбиляр закончил свой тост словами:

- Эту женщину, которая когда-то, очень давно, подарила мне счастье быть любимым, зовут так же, как и мою незабвенную мать, Анастасией. Много лет назад судьба разлучила меня с моей дорогой Асей, но она все эти годы неотлучно была в моём сердце. Спасибо тебе, Асенька, за дочь, за всё светлое и радостное, что ты принесла с собой в жизнь отшельника и мечтателя. Милый, добрый и мужественный человек, я пью этот бокал за тебя и твоего молодого мужа. Вы отличная пара, и я искренне желаю вам обоим счастья, того, что когда-то не сумел тебе дать я, моя дорогая!

  Гости зашумели, обмениваясь впечатлениями, задавая вопросы Николаю Николаевичу. В это время я встретилась взглядом с бритоголовым «секьюрити», который смотрел на меня ошалелыми глазами. Что ж, мне совсем не трудно было его понять: нужна особая гибкость мышления, чтобы сопоставить вместе то, что он видел сегодня своими глазами, наблюдая нас с Сеней через широкое лестничное окно, со словами уважаемого всеми профессора и юбиляра. Этот «секьюрити» смотрел на меня круглыми, довольно светлыми глазами, он даже открыл рот от удивления. Я улыбнулась ему по-дружески и подмигнула одним глазом. Ошарашенное выражение никак не хотело покидать его красного, упитанного лица. Тогда я незаметно для всех показала пальцем на его видеокамеру и строго погрозила ему пальцем. Он закрыл наконец-то рот и кивнул мне в ответ с серьёзным и важным видом. А его напарник, тот, что был моложе, тоже подмигнул мне по-дружески и показал поднятый вверх большой палец: мол, всё было на высоте, молодец!

  К этому времени Николай Николаевич, настроенный радостно и благодушно, успел показать гостям фотографию своей дочери, бывшей все эти годы только моей, с удовольствием отвечая гостям на их нехитрые вопросы. В результате этой краткой пресс-конференции достоянием уважаемой публики стало следующее: его горячо любимая юная жена, разлучённая с ним по воле жестокого случая, воспитывала все эти годы одна его дочь Машу, за что он будет до конца своей жизни молить Бога вознаградить её по заслугам. Он также отметил то, что, прожив много лет в одиночестве, я несколько дней назад вышла замуж за очень хорошего человека, жителя этого города.

- Давайте выпьем за счастье молодожёнов, - улыбаясь одними губами, про-возгласил «высокий гость» Николая Николаевича, и, обращаясь к нам с Сеней, добавил: - Совет вам да любовь! Если понадобится помощь с получением жилплощади в Нижнем Новгороде, обращайтесь, сделаем всё, что возможно.

  Я поблагодарила «высокого» гостя, как уже привыкла его называть про себя, поблагодарила всех присутствующих за добрые слова в наш с Сеней адрес.

- Горько! - закричали гости, хорошо слаженными и сильными голосами, - вино горькое, надо подсластить. Горько! Горько!

  Пока гости скандировали это странное, но общепринятое на свадебных торжествах слово, мы с моим Сеней, поднятые на ноги какими-то незнакомыми нам, но очень весёлыми и доброжелательными людьми, смущённо поцеловались.

- Нет, это не годится, - закричала одна из профессорских жён, - целуйтесь с чувством, как полагается, а мы все, присутствующие здесь, будем считать, сколько счастливых лет вы проживёте вместе.

  «Эх, была – не была, - подумала я, - Бог не выдаст, свинья не съест». Гости считали хором. А я, привстав на цыпочки, бережно держа в своих ладонях нежные, в светлом лёгком пуху, Сенины щёки, целовала его в губы, и он отвечал мне радостным приветом дорогого нам обоим, общего для двоих, счастья обладания и близости, муки и радости, всего, что называется древним, как мир, словом «любовь». Гости досчитали до ста пятидесяти, и мы, разрумянившиеся и смущённые, сели на свои места. Затихли поздравления в наш адрес, и гости начали расходиться по квартире, потому что в это время какие-то женщины стали убирать со стола тарелки с закусками и недоеденными кусками запечённого мяса. Кто-то включил музыку, и профессора со своими дородными супругами закружились по комнате в медленном танце.

  Я помогала убирать со стола, и как раз вносила в комнату огромный торт, когда Николай Николаевич, взяв из моих рук эту ценную ношу, поставил торт посредине длинного стола и, щелкнув каблуками, наклонив свою красивую голову, пригласил меня на танец. Я поискала глазами Сеню и обнаружила его у дверей балкона, беседующим о чём-то с «высоким» гостем.

  Николай Николаевич был великолепным танцором, он вёл меня легко и уверенно среди кружившихся в танце пар.

- Я рад за тебя, дорогая, - сказал он, наклоняясь ко мне, - мне очень понра-вился твой избранник. У него такое симпатичное, открытое, честное лицо. Я уверен, ты будешь очень счастлива с ним. Кому, как не тебе, пожелать этого, ведь тебе досталось в жизни так много тяжёлого и плохого, и вот тебе награда за все твои труды и терпенье.

- Спасибо вам, Николай Николаевич, - искренне поблагодарила я его, - я действительно очень счастлива с Сеней.

- Благодари не меня, а Бога, - улыбаясь, сказал он мне, - браки совершаются на небесах.

- Мне так неловко, что здесь, на вашем юбилее, мы с моим Сеней целовались при ваших гостях. Наверное, нам не надо было этого делать в вашем доме.

- Не мучь себя сомненьями, дорогая, - сказал Николай Николаевич, с нежной отеческой лаской глядя на меня, - всё в нашей жизни бывает, как бывает. Что ни делается, всё к лучшему. Много лет назад я не сумел использовать данный мне шанс, не смог сделать тебя счастливой, будем надеяться, что это удастся сделать твоему Сене.

  Музыка закончилась, но гости ещё не спешили к столу. Некоторые из них курили на лестнице или на балконе, другие разговаривали, стоя небольшими группами, несколько немолодых пар опять закружились по комнате под звуки старинного вальса.

- Давайте, я помогу накрывать на стол, - предложила я Николаю Николаевичу.

  Сеня всё ещё беседовал с «высоким» гостем, который, встав из-за стола, оказался совсем не высоким. Обладая внушительной и монументальной внешностью крупного чиновника, он имел красивое и значительное лицо, крупный и мощный торс, и – короткие, довольно тонкие ноги. По-видимому, и в жизни и в карьере у него всё было приспособлено к сидению в кабинете за своим столом, а вот ходить ему приходилось значительно меньше.

  Николай Николаевич, аккуратно повесив свой чёрный пиджак на спинку высокого старинного стула, священнодействовал над завариванием какого-то особенного, привезённого ему из Непала, чая. В кухне у него было по-прежнему просторно и чисто, чашки для гостей он доставал из старинного резного буфета, и, протирая каждую из них белым льняным полотенцем, ставил на стол.

- Николай Николаевич, - сказала я, любуясь тем, как он умело хозяйничает, красиво, чисто по-мужски, не отгибая манжет белоснежной рубашки, - вы сумеете обезопасить себя от преступников? Обещайте, что примете для этого все необходимые меры.

- Всё будет хорошо, дорогая, - сказал он мне со спокойной улыбкой на лице, - тебе не надо беспокоиться ни о чём. У меня много хороших и сильных в этом мире друзей, они мне помогут. Сейчас мой адвокат знакомится с завещанием моего дяди. В этой истории пока ещё не всё ясно, но шансы на успех у меня есть, и они достаточно велики.

- Раньше вы говорили, что согласитесь на мировую, если Иван вернёт вам дорогие вашему сердцу вещи. Этот путь казался мне наиболее безопасным для вас. Что изменилось теперь?

- Ты знаешь, что изменилось, - сказал он, с улыбкой глядя на меня, - раньше я был одинок, а теперь у меня появилась родня – моя единственная дочь Маша и ты, её мать. Мне очень хотелось бы щедро одарить вас за годы тяжёлой жизни, за трудности и лишения, выпавшие вам на долю. Вы обе заслуживаете этого, и мой долг сейчас воспользоваться представившейся мне возможностью обеспечить вашу жизнь хотя бы самым необходимым. Я хочу восполнить тот пробел, когда я в течении долгих лет решительно ни в чём не был вам полезен.

- Мы с Машей ни в чём не нуждались, - сказала я, - жили так же, как и все. Сейчас и у неё и у меня есть всё необходимое. Пожалуйста, очень прошу вас, Николай Николаевич, откажитесь от этой опасной затеи. Ни мне, ни Маше не нужно от вас ничего, кроме вашего хорошего отношения. Не стоит рисковать своим здоровьем, жизнью, наконец, из-за денег! Счастье совсем не в деньгах.

  Разливая по чашкам чай, Николай Николаевич ставил их на поднос и относил в комнату. Закончив свою чайную церемонию, он подошёл ко мне, и,  внимательно глядя в мои глаза, сказал:

- Что-то гнетёт тебя, дорогая, хотя ты и выглядишь очень счастливой. Скажи мне, своему старому другу, о чём ты тревожишься сейчас, когда счастье наконец-то улыбнулось тебе?

- Всё хорошо, - уверенно сказала я, но Николай Николаевич продолжал смотреть мне в глаза, как будто увидел в них что-то, противоречащее моим словам. - Завтра я обязательно должна уехать домой, и мне очень не хочется расставаться с Сеней, хотя мы и договорились с ним, что скоро поженимся, и больше никогда не будем расставаться надолго.

- И всё-таки, Асенька, ты мне чего-то не договариваешь.

- Мне очень страшно, Николай Николаевич, - сказала я ему дрогнувшим от волнения голосом, - Сеня намного моложе меня, он привлекательный и физически здоровый мужчина. Я очень боюсь, что он будет мне изменять, что  разлюбит меня, когда первый пыл влюблённости у него отгорит. И тогда мне будет очень непросто справиться с этой бедой.

  После этих слов, которые я не собиралась произносить вслух, слёзы навернулись у меня на глаза. Николай Николаевич гладил меня по плечу, приговаривая, как маленькой:

- Всё будет хорошо, моя милая, я тебе обещаю. Мужчины обычно не уходят от таких женщин, как ты. Твой Сеня будет любить тебя очень долго, вы оба будете счастливы, и у вас родятся красивые и умные дети. Не надо печалиться, милая, не притягивай своими грустными мыслями беду к вам обоим.

- Да, вы правы, Николай Николаевич, - сказала я, вытирая глаза, и Николай Николаевич, ничего не говоря, протянул мне свой накрахмаленный платок, чтобы я вытерла им слёзы.

- История повторяется, - сказал Николай Николаевич, - много лет назад мы с тобой разминулись во времени потому, что тогда ты была ещё слишком молода, а я был значительно старше тебя. Теперь твой возлюбленный моложе тебя, но это не страшно, ведь на этот раз встретились и полюбили друг друга двое взрослых, самостоятельных людей. Твой жизненный опыт и жизнелюбие твоего избранника – хороший фундамент для сильного, полнокровного чувства, которое, я совершенно уверен в этом, обязательно придёт на смену влюблённости, толкнувшей вас навстречу друг другу.

- Мой жизненный опыт говорит мне о том, что всё когда-нибудь кончается плохо, - сказала я то, в чём прежде не решалась признаться даже себе.

- Немедленно успокойся, возьми себя в руки. Скажи себе: «Я самая счастливая женщина на свете!» Так оно и есть, ведь счастье просто выплёскивается из твоих глаз наружу.

- Так оно и есть, - словно эхо, отозвалась я ему в ответ.

- О чём же теперь твоя печаль? – с улыбкой спросил меня Николай Николаевич.

- Мне жаль, что у нас с вами получилось всё так нескладно. Совсем иначе  представлялась мне наша встреча все эти долгие годы.

- Обо мне не беспокойся, - сказал Николай Николаевич, и хорошо знакомым мне жестом откинул надоедливую прядь волос со лба. – Один восточный мудрец сказал: «Я люблю тебя настолько, чтобы позволить тебе уйти».

  В кухню стремительно вошёл Сеня, не замечая наших немного расстроенных лиц, заговорил возбуждённо, торопясь поскорее поделиться своими новостями:

- Ты знаешь, Настька, тот дядька, который сидел во главе стола, оказался  большой «шишкой» в этом городе. Под влиянием благодушного настроения или чего-то ещё, он проникся ко мне то ли дружеским участием, то ли отеческой заботой. В общем, Настька, он представил мне такие интересные предложения, такие радужные перспективы, что я даже не знаю, что теперь и думать.

- Если вы говорили сейчас про Александра Петровича, - спокойно сказал Николай Николаевич, - то это очень деловой и надёжный человек. Всё, что он обещал вам сегодня, будет воплощено в конкретные дела в самом ближайшем будущем.

- Я и сам поверил тому, как он обрисовал мне свои предложения. Скажите, Николай Николаевич, а это его участие ко мне не может быть навеяно обстановкой праздника, настроением, которое бывает в результате распития поднимающих тонус напитков?

- Нет, - покачал головой Николай Николаевич, - вы, Сеня, видимо, не обратили внимания на то, что Александр Петрович во всё время праздника вместо вина и водки пил только минеральную воду без газа. Я, например, никогда не видел его в расслабленном состоянии. Положение обязывает, и он всегда предпочитает иметь свежую голову, по крайней мере, на людях.

- Да, человек он, видимо, непростой. Одного не могу понять, - сказал Сеня, посмотрев на Николая Николаевича блестящими от возбуждения глазами, - и Александр Петрович, и все остальные ваши гости почему-то поняли из ваших слов, что Настя – ваша дочь от первого, раннего брака, а я – её молодой супруг и, следовательно, ваш зять. Я не смог разубедить их в этой нелепой ошибке. Короче говоря, они все теперь из уважения к вашим заслугам рвутся опекать меня и Настю.

- Ну, что же, - спокойно сказал Николай Николаевич, - сейчас я и сам, наверное, буду не в силах доказать всем этим людям, своим друзьям, что они неправильно поняли мои слова. Да и какая разница, кто чья дочь, кто чей зять –  если вы оба выглядите молодыми и счастливыми, чего ещё надо? От помощи и предложений не надо отказываться, я очень рад, что мой юбилей сослужил вам такую хорошую службу. Решайте сами, что вам нужно и полезно, нет никакого греха в том, чтобы вам помогли пробиться в этой жизни, ведь вы, несомненно, этого достойны. Не зря же Александр Петрович выбрал вас, Сеня, в качестве своего доверенного лица. От вас теперь требуется только одно – не подведите меня, старика, не хотелось бы мне краснеть из-за каких-либо недоразумений. Впрочем, такого и быть не может. Я прав?

- Спасибо вам за всё, Николай Николаевич, - мой Сеня протянул руку своему бывшему сопернику, а ныне, как будто уже и крёстному отцу.

- Идёмте пить чай, - сказал нам Николай Николаевич, - а то мы рискуем ос-таться без торта, а он должен быть очень хорош. Специально по случаю моего торжества этот именной торт изготовили на местной кондитерской фабрике по специальному заказу Александра Петровича.

  Сеня немедленно отправился в гостиную, а я, задержавшись буквально на минуту, попросила Николая Николаевича:

- Николай Николаевич, пожалуйста, попросите у вашего высокого гостя, чтобы он оставил вам в качестве подарка видеокассету, которую сегодня отснял здесь его секьюрити.

- Мы сейчас все вместе будем её смотреть, - сказал Николай Николаевич, - подключим видеокамеру к телевизору, я думаю, всем будет интересно увидеть себя и других на плёнке.

- Умоляю вас, Николай Николаевич, немедленно заберите у охранника эту кассету и сразу же отдайте её мне!

- В чём дело, Асенька?

- Я вам потом всё объясню, но получилось так, что мы с Сеней подумали, что у вас в доме находятся бандиты, и они пытают вас горячим утюгом, чтобы принудить  подписать какие-то бумаги. Сеня вызвал группу захвата – это были те люди в камуфляже, которых вы видели у себя на лестнице вместе с нами. Мы очень беспокоились за вас, и, чтобы проникнуть в вашу парадную до приезда военных, нам с Сеней пришлось придумать «легенду», по которой мы с ним – влюблённая пара, которой не терпится остаться наедине. Дело в том, что люди из охраны Александра Петровича даже на пушечный выстрел никого не подпускали к вашему дому.

- Извини, Асенька, я ничего не понял, - сказал Николай Николаевич, - давай, милая, ты расскажешь мне эту историю после, а сейчас нам надо идти к гостям.

- Николай Николаевич, - взмолилась я, - пожалуйста, заберите эту несчастную кассету у охранника. Её нельзя показывать здесь! Там, в начале, охранник заснял через лестничное окно, как мы с Сеней разыграли здесь небольшую пантомиму. Заберите кассету прямо сейчас, иначе может быть поздно!
  Когда мы с Николаем Николаевичем вошли в гостиную, гости уже смотрели по телевизору отснятое здесь кино. Я тихонько подкралась к «красномордому» секьюрити и ткнула его кулаком под правое ребро:
- Ты что наделал? – как змея, зашипела я ему в ухо, - ты зачем показал этим людям то, что вы снимали через лестничное окно?
- Ты что, сдурела? – ответил он мне довольно громко, так что сидящие рядом с ним люди зашикали на него. – Ничего мы на лестнице не снимали. Мы что, больные, чтобы показывать своему шефу такой компромат на себя? Он был нас всех урыл, если бы мы, стоя в охране, пускали в охраняемое помещение всех, кого не попадя, да ещё занялись бы на работе съёмкой эротических пассажей. По твоему, мы – какие-то малолетки, впервые в жизни дорвавшиеся до «клубнички»?
- Извини, я тебе поверила, когда ты показывал мне глазами на нас с Сеней, на лестничное окно и на видеокамеру.
- Возьми лучше тортика, - миролюбиво предложил мне бывший «красномордый», а ныне хороший человек, - тортик у юбиляра совершенно замечательный. Там, наверху – настоящая клубничка, и взбитые сливки с фигурками шоколада.
«Ещё одна клубничка, - подумала я, но тарелку с большим куском торта взяла из рук охранника и с удовольствием съела и торт, и клубнику, украшавшую его.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. МЫ С СЕНЕЙ ВОЗВРАЩАЕМСЯ ОТ НИКОЛАЯ НИ-КОЛАЕВИЧА. ПЕРВАЯ ССОРА.
 
  Мы с Сеней возвращались от Николая Николаевича по улицам ночного города. На душе было светло и радостно, как будто мы шли от наших родных, где провели вместе с ними чудесный праздничный вечер.
- Этот дядька, что говорил со мной сегодня, оказался действительно большим человеком в нашем городе, - рассказывал мне Сеня, всё ещё находясь под впечатлением недавнего разговора, - он наобещал мне с три короба: и квартиру в новом доме, и перспективную, денежную работу. Я уже просто не знал, как от него отделаться. Ведь у меня уже есть всё, что мне нужно.
- Надо было соглашаться на квартиру, - мечтательно сказала я, - а вдруг ты  надумаешь жениться, и у тебя будет семья. Где ты собираешься жить с женой и детьми – в бабушкиной пятиметровой комнате?
- Вот тут я, пожалуй, сплоховал, - согласился со мной Сеня, - только не люблю я одалживаться, попадать к кому-то в зависимость. Ведь сейчас я сам себе хозяин, и могу заниматься тем, чем хочу, принимать решения в зависимости от своих взглядов на предмет. А о чём ты, Настька, так долго разговаривала со своим Николаем Николаевичем?
- Мы говорили с ним о многом, в том числе и о наших с тобой отношениях. И знаешь, у меня было такое чувство, что Николай Николаевич – нам обоим теперь, как родня. Он расспрашивал меня о тебе, о Маше, о том, что печалит меня.
- А разве тебя что-то печалит? – заглянул мне в глаза беспечный Сеня, - ведь у нас же с тобой, Настюха, всё очень здорово и хорошо.
- Да, Сеня, у нас с тобой сейчас всё хорошо, и слава Богу, - сказала я, - меня немного тревожит сам Николай Николаевич, вернее, я думаю о том, что он может себе навредить, ввязавшись в дело о наследстве художника.
- Да что ты всё время о ком-то волнуешься? - спросил Сеня и обнял меня за плечи. Так, обнявшись, словно влюблённая парочка, мы и пошли с ним дальше, - то ты звонишь к себе домой по три раза на дню, чтобы узнать, как там себя чувствует твоя больная мама или как идут дела в колледже у сына, то боишься за Николая Николаевича, что его могут обидеть нехорошие парни. А ну-ка, выкладывай мне, как на духу, о чём ты ещё переживаешь?
 - Понимаешь, Сеня, у Николая Николаевича появилась идея – фикс добыть это несчастное наследство для того, чтобы вознаградить меня и Машу за годы, когда он нам не помогал. Я не смогла его переубедить. А ведь нам с Машей совсем ничего от него не надо, мы обе прекрасно справляемся со всеми своими проблемами.
  Тут я немного слукавила, потому что прекрасно справлялась со своими делами лишь Маша, а я и моё семейство перебивалось в это время, еле удерживаясь на плаву. Тем не менее, я уже давно привыкла жить, полагаясь только на себя. Никаких субсидий  от Николая Николаевича я принимать не хотела, особенно, если процесс добывания наследства художника, Машиного новоявленного родственника, будет подвергать опасности его жизнь.
- То, что ты не хочешь принимать от Николая Николаевича финансовую поддержку сейчас, когда ваша дочь уже выросла и сама отвечает за себя, целиком и полностью одобряю. Ведь ты теперь замужняя дама, и брать деньги от другого мужчины, хотя бы и отца твоего первого ребёнка – это удар по самолюбию твоего мужа.
- Хорошо, что ты это понимаешь, – сказала я.
- Но ты не ответила на мой вопрос. Что тревожит тебя сейчас, когда мы с тобой рядом?
  Я зашмыгала носом, Сеня остановился и, взяв меня за плечи, повернул лицом к себе:
- Никогда не смей сомневаться в моём отношении к тебе, - сказал он мне строго, - мы с тобой обязательно будем вместе, родим прекрасных, здоровых детей, и будем жить долго и счастливо. Поняла?
  Я кивнула головой ему в ответ.
- А что сказал тебе Николай Николаевич по этому поводу?
- Он сказал мне то же самое, - ответила я, вытирая нос платком, который я достала из рукава свитера.
- А ну-ка, покажи мне платок, - заинтересовался Сеня, - точно такой же, в цвет галстука, торчал сегодня из левого нагрудного кармана у юбиляра. Настька, ты что, и перед ним плакала?
- Да, немножко, - вздыхая, созналась я, продолжая елозить тёмно-синим в клетку платком по своему лицу.
- О чём ты могла плакать перед ним? – удивился Сеня.
- Не о чём, а о ком, - сказала я сердито, - я вдруг забоялась, что ты меня скоро разлюбишь.
- Ты говорила об этом ему? – изумлённо спросил меня Сеня, - в том смысле, что ты жалеешь о своём выборе, и с Николаем Николаевичем тебе было бы намного спокойнее?
- Да нет же! – возмутилась я тем, как Сеня передёрнул мои слова.
- Ты, наверное, подумала так: если Сенька меня бросит, я вернусь к своему Николаю Николаевичу?
- Дурак ты, Сеня! – сказала я, снимая его руки со своих плеч, - от тебя я такого непонимания не ожидала.
  Мы дошли до дома Бабушки молча, молча умылись, разделись и легли спать. Это была наша первая ссора, да ещё накануне моего отъезда. Когда я проснулась утром, на Сениной подушке лежала записка: «Ушёл на работу, не знаю, когда вернусь».
  На улице вовсю светило солнце. Это был настоящий подарок природы: в самых последних числах октября о такой прекрасной погоде можно было только мечтать. Мы могли бы с Сеней погулять по городу этим утром, впереди был почти целый день до моего отъезда в Питер.
  Я умылась, оделась и вышла из квартиры. Работа есть работа, ею пренебрегать нельзя, но и я не собиралась сидеть дома, когда на улице золотая осень, и ясный, солнечный день, и запах опавшей листвы, и огненно-красные кроны деревьев пронизаны солнечными лучами.
  Я шла по городу, наслаждаясь осенней прохладой, сквозь которую, как через чисто вымытое стекло, пробивались лучи нежаркого, ослепительно-яркого на фоне белёсого октябрьского неба, солнца. Мне захотелось на-брать себе букет осенних листьев в этом городе, где я была так счастлива и несчастлива одновременно. Но куда я дену этот букет? Не повезу же я его с собой в Петербург? Я доехала до кладбища, купила у входа в него букет великолепных белых хризантем, пошла по центральной аллее, освещённой солнцем и золотой листвой деревьев, растущих среди старых могил. Ноги сами принесли меня к чёрной чугунной ограде, где были похоронены род-ные Николая Николаевича. Там, среди надгробий, было по-прежнему очень чисто – кто-то регулярно наведывался сюда, и следил за порядком.
  Я достала из сумочки свечи, которые купила вместе с букетом длинных, белых, как снег, хризантем.
  Свечей было столько же, сколько надгробий, и я зажгла их, втыкая в землю на каждой могиле. Свой букет из белых хризантем и нескольких ярких осенних листьев я поставила в металлическую вазу, налив туда  воды из пластиковой бутылки, которая стояла в углу ограды, позади широкой, удобной скамьи.
  Я села на эту скамью и прикрыла глаза. Нигде не бывает так спокойно и тихо, как на кладбище. Светило яркое, холодноватое осеннее солнце, горький запах хризантем смешивался с запахами осенней листвы и влажной земли. Я думала о том, что здесь похоронены родные Николая Николаевича и моей дочери, которая когда-нибудь обязательно приедет сюда, чтобы почтить своей памятью место их упокоения. Как много я должна  рассказать своей Маше! Она уже стала достаточно взрослым человеком для того, чтобы самостоятельно принимать решения, делать выводы, и так далее…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА НА КЛАДБИЩЕ.
.
- Я шёл и думал о нас с тобой, дорогая, - услышала я хорошо знакомый мне голос, - и так обрадовался, когда неожиданно для себя увидел здесь тебя.
- Здравствуйте, Николай Николаевич, - сказала я, вставая и протягивая ему руку, - мне захотелось полюбоваться на осень. Сегодня такой погожий де-нёк. Набрала букет осенних листьев и решила, что отнесу их сюда, где покоится прах ваших и Машиных родных.
- Давай посидим здесь немного, - сказал он, усаживаясь на деревянную крашенную скамью, - я прихожу сюда часто, в последние годы это место стало означать для меня ещё больше, чем прежде. Ведь только с годами начинаешь понимать, как связаны мы все одной родственной нитью, которую не в силах разорвать даже стремительный бег времён. - А где же твой Сеня? – спросил у меня Николая Николаевич после недолгого молчания.
- Мы с Сеней собирались провести этот день вместе, но рано утром его вы-звали на работу, и он помчался туда сломя голову, ведь он почти не появлялся на работе всю прошлую неделю из-за того, что был очень занят моими делами. Работа ведь ждать не будет.
- Какое чудесное утро, не правда ли, дорогая? – Николай Николаевич по-смотрел на меня внимательно и серьёзно. - Вы с Сеней поссорились, и ты грустишь об этом, ведь сегодня тебе надо уезжать.
- Я ни о чём не грущу, - вполне искренне ответила я, - в нашей жизни всегда всё идёт, как идёт. Как будет, так и хорошо. Расскажите мне о чём-нибудь, - попросила я, - что нового вам удалось узнать о своём родственнике, художнике? У меня сохранились записи ваших рассказов о нём, я делала их в своём блокноте в то лето, когда мы впервые увиделись с вами. Я обещала вам, что напишу книгу об этом необыкновенном человеке. Если вы не возражаете, я попробую это сделать теперь.
- Что натолкнуло тебя на эту мысль? - глаза Николая Николаевича смотрели на меня внимательно и серьёзно, стараясь понять что-то важное.
- У меня в голове сложился следующий план, - стала объяснять я ему, - книга будет содержать в себе два параллельных сюжета. Из настоящего времени, в котором мы все сейчас живём, постепенно раскрываются события прошлых лет, память приоткрывает завесу времени постепенно, перемежая прошлое с настоящим, проводя аналогии или противопоставления в характерах и судьбах людей, принадлежащих одному роду, но живущих в разные времена. Я понятно объясняю?
- Очень хорошо, - сказал Николай Николаевич, - ты как будто прочла мои мысли, ведь и сам я довольно часто задумываюсь о том же.
- Я хочу написать в своей книге о том, какими были ваши родные, как они жили, любили, страдали, какие пути выбирали в своей жизни. Это нужно мне для того, чтобы лучше узнать свою дочь, ведь она тоже принадлежит к вашему роду, она очень похожа на вас и ваших родных. Иногда мне бывает трудно понять её, потому, что она не такая, как я. Понимаете, о чём я говорю, Николай Николаевич?
- Да, понимаю, - серьёзно ответил он, - скажи мне, Асенька, у нашей дочери есть какие-то проблемы?
- У Маши всегда всё идёт хорошо. Она умна, привлекательна, успешна в делах, всегда точно знает, чего она хочет, всегда добивается своих целей, не успокаиваясь на уже достигнутом, постоянно двигаясь вперёд.
- В чём же её проблема? – очень тихо, не глядя на меня, спросил Николай Николаевич.
- Иногда мне кажется, что Маша совсем не умеет любить, - сказала я, - она никогда не совершает ошибок, не делает глупостей, не переживает, не стра-дает, не плачет, ни о ком не скучает. Маша всегда делает только то, что ей нужно, даже, если это может принести  огорчение людям, которым она дорога. Насколько мне известно, она ни разу в жизни не была влюблена, и сейчас собирается выйти замуж за человека, с которым дружит уже много лет. Маша как-то сказала мне, что не любит своего будущего мужа, но надеется, что у неё получится построить с этим мужчиной хорошую и прочную семью на основе взаимоуважения и дружбы. На этой же основе она, по-видимому, собирается и рожать от него ребёнка. Разумеется, заранее запланировано, что ребёнком будет заниматься няня, ведь Маша не собирается надолго оставлять свою престижную работу.
- Может быть, на характере Маши отразилось то, что она довольно рано уехала от тебя в другую страну, а там ей, вероятно, почти сразу пришлось учиться быть самостоятельной во всём.
- Маша уехала в Америку после окончания школы, в семнадцать лет. Мы с вами познакомились, когда я была на два года моложе её. Я не хочу ни в коем случае ставить себя в пример, но ведь и я тогда принимала решения сама, только я руководствовалась в своём выборе тем, что подсказывало мне моё сердце. Скорее всего, между моим и Машиным отношением к жизни должна существовать какая-то золотая середина.
  Мы посидели немного молча. В воздухе кружили облетающие с деревьев листья, словно маленькие разноцветные кораблики, плывущие по воздуху, как по морским волнам.
- Маша действительно не похожа на тебя, - сказал Николай Николаевич, глядя прямо перед собой, - она пошла в нашу породу. К сожалению, тебе опять надо уезжать, и я уже не успею рассказать тебе обо всём, что мне стало известно после того, как были вскрыты семейные архивы, запечатанные на пятьдесят лет по воле моего дяди незадолго до его смерти.
- Вы узнали из этих материалов что-то новое о своих родных?
  Он снова помолчал немного, рисуя на земле какие-то палочки и крючочки кривой, разветвлённой веткой тополя, которую нашёл неподалёку.
- Когда были прочитаны письма и дневниковые записи моего дяди, мне показалось, что весь мир вокруг меня перевернулся – всё, что я чтил в своей жизни, как святыню, было разрушено в один миг. Помнишь, когда-то я рассказывал тебе о том, что всю свою жизнь мой дядя преданно и верно любил женщину, которая выбрала себе в мужья другого мужчину? Решительно всё в этой истории оказалось ложью. Любовь этого человека, замешанная на оскорблённом самолюбии и непомерных амбициях, стала настоящей трагедией для женщины, отказавшейся выйти за него замуж. Вероятно, она, не смотря на свою молодость, сумела почувствовать в нём его беспощадную жестокость. Этой женщиной была моя мать, и, живя со своим мужем в доме его двоюродного брата, она постоянно подвергалась насилию со стороны своего деверя. Он держал её в  страхе, что расскажет мужу о прошлом, в котором тоже не было её вины. Мать любила и жалела своего мужа, он был очень нежен и доверчив по отношению к ней. Она же, вопреки своей воле, принуждена была постоянно обманывать своего мужа, и, боясь за его больное сердце, не смела даже просить у него защиты от его брата, бывшего насильником и негодяем.
  Николай Николаевич замолчал, он сидел на скамейке, устало опустив голову.
  Я невольно посмотрела на фотографии его родителей, установленные на простых каменных крестах. Отец Николая Николаевича был изображён на портрете совсем ещё молодым человеком: высокий выпуклый лоб под гус-тыми волнистыми волосами, большие карие глаза, немного вздёрнутый нос, крупные, красивого рисунка, губы. Он казался плотным и коренастым, немного полноватым, как это часто бывает у сердечников, которые из-за своей болезни вынуждены мало двигаться. Я посмотрела на портрет матери Николая Николаевича, родной бабушки моей дочери, моей тёзки. Анастасия Михайловна умерла очень рано, не дожив до тридцати лет. Это была очень красивая, тонкая в кости, изящная женщина с милым и нежным лицом. Тихая, покорная, сердечная, любящая своего мужа и детей – такой я знала её из рассказов Николая Николаевича. Невеста, которую фотограф запечатлел рядом с её юным женихом, смотрела в объектив фотоаппарата глазами, полными ужаса – такой я запомнила свадебную фотографию родителей Николая Николаевича навсегда. На других фотографиях Анастасии Михайловны, сделанных в разное время, всегда присутствовало выражение трепетного испуга, как у лани, которая чувствует рядом с собой беспощадного и ловкого охотника. Эти фотографии из семейного альбома Николая Николаевича я видела много лет назад, но и сейчас они будто стояли у меня перед глазами, так хорошо они мне запомнились в те далёкие времена. Я вдруг подумала о том, как молода была мать Николая Николаевича тогда. Моя дочь, её родная внучка, была уже старше своей бабушки, прожившей такую короткую и трагическую жизнь.
- Ты поняла? – спросил Николай Николаевич, поднимая на меня глаза, полные муки.
- Нет! – с уверенностью сказала я, - этого не может быть. Вас, Николай Ни-колаевич, ввели в заблуждение! Очевидно, кому-то очень нужно было вы-бить почву у вас из-под ног, для этого и был придуман этот семейный миф.
- Не утешай меня, Асенька, теперь мне уже доподлинно известно, что моя мать была изнасилована моим дядей перед тем, как должна была ехать под венец. Когда он в качестве шафера приехал в её дом, чтобы вести невесту в церковь, он овладел ею насильно, прямо в свадебном платье и фате она стала его любовницей меньше, чем за час до своей свадьбы. То же продолжало происходить и в последующие годы, когда, за неимением своего жилья, молодая супружеская пара жила в доме моего дяди. Поэтому мой старший брат и я так похожи на своего дядю и не похожи на отца. Поэтому моя мать умерла так рано, измученная постоянным чувством вины перед мужем, полностью сломленная и порабощённая его братом. Она умерла от чахотки, отец пережил её меньше, чем на год, моя маленькая сестра умерла ребёнком. И теперь все мои родные - и сам этот гордый демон, и жертвы его жестокости и коварства, покоятся здесь, в одной ограде, по-прежнему неразлучные, как это было когда-то, при их жизни.
  Я взяла руку Николая Николаевича, попыталась согреть её в своих ладо-нях.
- Вы не должны печалиться об этом, - сказала я, - трагическая история жизни дорогих вашему сердцу людей давно закончена. Все ваши родные давно уже у Бога, на небесах. Господь отпустил им грехи и успокоил их души. Нам с вами не надо ни судить их, ни горевать о том, чего не вернёшь. Давайте молиться об их упокоении. Я очень хочу, чтобы вы поскорей познакомились с Машей, она обязательно приедет к вам сюда, и вы поедете к ней тоже. Всё ещё будет хорошо. Верьте мне, Николай Николаевич!
- Ты не поняла, Асенька, или только делаешь вид, что всё не так уж и страшно, чтобы уйти от этого разговора. И я, и мой старший брат, были рождены на этот свет в результате насилия над нашей матерью её деверя, нашего дяди, который оказался нашим настоящим отцом. Посмотри на его портрет – я похож на него?
  Да, он был похож на своего дядю. Сомнений быть не могло, сходство между ними было слишком разительным, чтобы продолжать сомневаться в правдивости новой версии жизни великого творца и необыкновенного человека.  Всё до мелочей, не говоря уже про черты лица, осанку, фигуру, характерный поворот красивой головы дяди Николая Николаевича, было повторено в облике того, кого я так долго любила, возможно, именно за то, что он был красив, горд, аристократичен. Безусловно, я и раньше, в дни нашего первого знакомства с Николаем Николаевичем, замечала, как он похож на своего дядю, который был в течение всей его жизни его кумиром. Но мне всегда казалось, что Николай Николаевич и сам стремился усилить это сходство своей манерой одеваться, причёсываться, тем, что даже в том, молодом ещё возрасте, носил небольшую бородку, очки в золотой оправе, был всегда безукоризненно, элегантно одет, держался чуть старомодно, ходил с тростью в руке. Безусловно, вся эта стилизация под боготворимый им некогда образ его кумира присутствовала в жизни Николая Николаевича всегда.
- Скажите, что я могу сделать, чтобы утешить вас? - вырвались у меня слова сострадания, - не мучайте себя, Николай Николаевич, очень прошу вас об этом. Живите так, как вы жили до сих пор. Вы – это вы, такой, каким я знаю вас много лет. Это новое знание ничего не прибавит вам, ничего не убавит.
- Я похож на него, - спокойно сказал Николай Николаевич, - так же, как он, я честолюбив, так же себялюбив, так же, как он, и я не любил никого в своей жизни по-настоящему.
  У меня неприятно кольнуло в сердце – я никогда не забывала фразы, произнесённой когда-то Воробьём: «Николай Николаевич просит простить его за минутную слабость». Значит, Воробей сказал мне тогда правду про Николая Николаевича? Встать и уйти, и никогда больше не вспоминать о нём! А как же моя девочка, моя Маша? Что, если и ей достался по наследству этот ген, и она тоже не сможет полюбить никого, кроме себя? Этого не может быть! Я буду рядом с ней в день её свадьбы, я расскажу ей о том, как сильно я любила когда-то её отца. Я буду около моей девочки, когда придёт её время рожать, я научу её радоваться нежному лепету своего ребёнка, его доверчивой радости материнскому теплу.
- Не хочешь со мной говорить? - спросил, глядя на меня, улыбаясь одними губами, Николай Николаевич.
- Что бы вы сейчас ни говорили, - сказала я, совершенно успокаиваясь, - уже не сможет изменить моего отношения к вам и к нашему общему прошлому. Я запомнила вас таким, каким вы были в то далёкое лето: вы лучились глазами мне навстречу, вы замирали от нежности, коснувшись моей руки, вы берегли меня от себя, несмотря на то, что вам уже давно хотелось быть со мной по-настоящему вместе. Я помню ту единственную ночь в вашем доме, ваше одухотворённое лицо, вашу нежную осторожность, когда вы боялись сделать мне больно, как сдерживали своё нетерпение и свои желания, зная, что рядом с вами совсем ещё юная женщина. Я помню, как вы смотрели на меня утром, после той ночи, какие слова вы говорили мне тогда, как мечтали, что у нас с вами будет ребёнок.
- И что получилось на деле? Ты растила нашего ребёнка одна, сама ещё ребёнок, ты уже любила новую жизнь в себе. А я между тем продолжал удовлетворять свои влечения с женщиной, которой не нужна была моя любовь, потому что ей был нужен только я сам. Я всегда знал, что любая женщина сразу же обнаружит, что я не способен любить по-настоящему, и не искал никого себе в жёны. Выходит, что я получил по заслугам.
- Я никогда не поверю, что в то лето, когда мы встретились с вами в этом городе, вы не любили меня. Воспоминаний об этой любви мне хватило на целую жизнь, и именно вы научили любить меня всем сердцем, всею душой и всем телом. Пространство нашей с вами любви было так огромно, что я прожила в нём ещё много лет, вспоминая те дни, когда мы были вместе.
  Он взял мои замёрзшие на ветру руки, укрыл их в своих ладонях. Потом посмотрел мне в глаза как-то по-новому.
- Моя милая девочка! Ты права, я действительно очень любил тебя тогда. Но я сам себе не верил, и очень боялся, что погублю тебя, не смогу тебя сделать счастливой. Меня пугали трудности, стоящие на пути нашей с тобой любви. И я пошёл тогда по пути наименьшего сопротивления, ничего не сделав для того, чтобы мы были вместе. Тебя нельзя было не любить, ведь ты вся сияла нежностью навстречу мне, и я тонул в этой нежности, и впервые в жизни был по-настоящему счастлив, но…
- Не надо никаких «но», - решительно сказала я ему, - мне опять пора уез-жать, и верьте мне, знайте, что у вас есть я и Маша, и мы будем любить вас всегда. Скоро мы увидимся, и вместе прочтём ваш архив, и напишем книгу о том, что было когда-то, но прошло навсегда. Всё ещё будет хорошо!
  Он припал губами к моей руке, а я гладила его прямые, седеющие волосы. На прощанье я поцеловала Николая Николаевича, и увидела, как в его ярко-серых глазах блеснула слеза.
- Я люблю вас по-прежнему, - сказала я, - я так сильно любила вас всегда, что наверное из-за этого мне и сейчас очень трудно представить, что можно было прожить рядом с вами все эти годы. Вы всегда были для меня небожителем, лучшим из людей, встреченных мною когда-либо в жизни, моим единственным мужчиной, моей мечтой. Я никогда не забуду вас, в моём чувстве к вам ничего не изменилось.
- Что же тогда ты испытываешь к своему возлюбленному? – с мягкой улыбкой спросил у меня Николай Николаевич, - может быть, твои чувства к нему сродни материнским?
- Нет, - улыбнулась я, глядя в это прекрасное, одухотворённое лицо, - хотя, отчасти, моя нежность к нему начиналась именно с этого.
- Вам хорошо вдвоём? – спросил меня Николай Николаевич, очень серьёзно глядя на меня.
- Да, это так, - согласилась я с ним, - вокруг моего Сени существует солнечное пространство любви и радости, и этого счастья я ждала, наверное, всю жизнь. Мне так хорошо рядом с ним, что я не могу не улыбаться от счастья, когда гляжу на него, а когда его рядом нет, мне ужасно хочется, чтобы он был со мной. Он, как солнышко, сияет рядом со мной, и я смотрю на него и не могу наглядеться. Я не знаю, что на самом деле испытывает ко мне он, но похоже, что то же самое.
- Тогда я не смею тебя задерживать около себя, - сказал Николай Николае-вич, вставая со скамьи. – Спеши к нему, дорогая. Наверное, он уже ждёт тебя. Сегодня ты уезжаешь, не трать на меня драгоценное время, лучше подольше побудь со своим любимым перед разлукой.
  Мы уже шли по аллее, и в сердце у меня была боль от предстоящей разлуки с Николаем Николаевичем. Но, вспомнив про Сеню, который был так сердит на меня вчера, я невольно улыбнулась. Радость и боль, солнце и тень – вот сравнение, которое пришло мне в голову. Ведь в моём чувстве к Николаю Николаевичу всегда присутствовала боль.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. Я СОБИРАЮСЬ УЕЗЖАТЬ ИЗ НИЖНЕГО НОВГОРОДА.

  Я прибежала за своими вещами, когда до поезда оставалось чуть меньше двух часов. Сеня встретил меня в передней, взволнованный, раскрасневшийся от тревоги.
- Ну как же так можно? – говорил он мне, пока я раздевалась, снимала обувь, мыла руки в ванной. Я примчался с работы – тебя нет. Где ты – никто не знает. Ждал, ждал, стал звонить Николаю Николаевичу, его тоже нет дома. Но это неважно, он-то как раз мог быть в это время на работе. А вот куда унесло тебя так надолго, да ещё в последний день?
- Я была с Николаем Николаевичем на кладбище, - сказала я, проходя на кухню и намазывая бабушкин паштет из куриной печенки на кусок белого хлеба, - я очень замёрзла и проголодалась, хорошо бы сейчас поесть чего-нибудь горячего.
  Бабушка, хлопотавшая у плиты, пробормотала что-то невнятное и в сердцах грохнула по кастрюле крышкой. Не глядя на меня, она вышла из кухни и закрылась в «хозяйской» спальне.
- Ты была с ним сегодня весь день? – Сеня смотрел на меня удивлёнными, испуганными глазами, - ты ушла от меня в наш последний день, чтобы провести его с ним?
- Сеня, я замёрзла и очень хочу есть, - сказала я, заглядывая в кастрюлю с остывшим борщом. Похоже, что Бабушка и Сеня успели пообедать довольно давно, - если я такая преступница, что мне даже обеда в этом доме не полагается, я сейчас поеду прямо на вокзал, и перекушу там в какой-нибудь забегаловке.
- Да ешь ты, что хочешь, - растерянно сказал Сеня, - что нам, обеда для тебя жалко? – и он зажёг газ под чайником и кастрюлей с борщом. – Будешь есть  котлеты с макаронами? Тогда достань красную латку из холодильника, я пока поставлю сковороду на огонь. Пить хочешь? Вот кастрюля с компотом, он уже остыл. Налить тебе? Он очень вкусный.
  Я сидела за столом и ела борщ со сметаной, давясь и кашляя под Сениным вопрошающим взглядом.
- Ешь скорей, - торопил он меня, - у тебя ещё вещи не собраны.
- Ты хочешь, чтобы я подавилась? – спросила я, снова закашлявшись.
- Хорошо, я уйду, чтобы не действовать тебе на нервы, - сказал он и ушёл к себе в комнату. Как будто погасло солнышко – так стало темно и неуютно на кухне без него. Мне так сильно захотелось побежать за ним следом, что я отодвинула от себя тарелку с недоеденным борщом и решительно направилась в его комнату.
  Склонившись над диваном, Сеня аккуратно, но неумело укладывал мои вещи в дорожную сумку.
- Сеня, - сказала я и снова закашлялась, от волнения мой голос отказывался слушаться меня.
- Что случилось? – испуганно спросил он, - ты пришла, чтобы сказать мне, что больше не любишь меня?
- Зачем ты ушёл на работу? – горестно спросила я, - зачем ты вчера вечером дулся на меня и всю ночь проспал, как чужой?
- И что ничего уже нельзя исправить? – он смотрел на меня беззащитными васильковыми глазами, опустив руки по швам, стоя передо мной, растерянный и поникший, - ты решила, что тебе будет лучше с ним?
  Он сделал шаг мне навстречу, будто собираясь выйти из своей крошечной комнаты, и мы оказались с ним рядом, лицом к лицу. Минуту мы с Сеней молча смотрели друг другу в глаза, а потом я не выдержала и прижалась к его груди:
- Никогда не дуйся на меня из-за пустяков, - сказала я, плача и смеясь одновременно, потому что он мешал мне говорить, целуя меня в губы, в нос, в глаза, куда придётся. – Никогда не играй со мной в «молчанку». Потому что мне тогда начинает казаться, что у тебя закончилась ко мне твоя минутная слабость. - И тут я зарыдала в голос, потому что вспомнила ещё одну, очень горькую, обиду, - никогда не изменяй мне, Сенечка, потому что я боюсь, что не сумею тебя простить, и мы с тобой расстанемся из-за этого навсегда.
  А он, подхватив меня на руки, уже осторожно укладывал меня на свой белый пушистый плед, расстёгивал пуговицы у меня на кофточке, спускал вниз мои брюки вместе с колготками и всем остальным.
- Сенечка, - жалобно сказала я, - ты будешь ещё изменять мне там, куда ты ходил ночевать, там, где ты был, когда я ездила к Николаю Николаевичу?
- Глупая, - говорил он радостно и торопливо, запутавшись в застёжке моего лифчика, - у нас же с тобой почти не осталось времени до поезда, а ты говоришь о какой-то ерунде.
  И тогда я, опомнившись, потянула с него вверх футболку и, не удержав-шись, стала целовать его, нежного и розового, пока руки мои расстёгивали пуговицу и пытались расстегнуть молнию на Сениных джинсах, потому что сделать это было уже непросто в таком «приподнятом» настроении.
- Я сам, - сказал он, торопясь, и тоже не смог справиться с замком, наверное,  по закону подлости, полоска ткани попала в «молнию» застёжки, и мы оба с остервенением дёргали замок то вверх, то вниз. – Я сейчас разрежу эти чёртовы джинсы ножом, - сердито сказал мне Сеня, собираясь вскочить с дивана, но я не пустила его встать, и продолжала дёргать за эту «собачью» застёжку, пока он не вскрикнул от боли.
- Прости меня, милый, - сказала я, и ещё раз отчаянно потянула «молнию» вверх. Она закрылась до конца, и тогда я плавно повела её вниз – вот она, долгожданная свобода! Не дожидаясь, пока Сеня выползет из узких джинсов, как змея из своей шкуры, я завладела им целиком, умирая от восторга, от нежности, от любви. А он целовал меня в губы, шептал мне в ухо милые и нежные слова, известные лишь нам обоим. И всё пытался спихнуть без помощи рук, одними ногами, спущенные до колен джинсы, но так и не успел, и мы, смеясь и неловко барахтаясь на диване, нашли всё-таки выход из этого смешного положения, и это было так здорово и по-новому невероятно хорошо, что потом, после всего, мы всё ещё продолжали лежать на боку, блаженно и радостно улыбаясь друг другу. Мой Сеня потёрся щекой сначала об одну мою лодыжку, затем об другую - они всё ещё продолжавшие лежать у него на плечах.
- - Нет худа без добра, - сказал он мне, и я засмеялась счастливым смехом, потому что и мне очень понравилась вынужденная обстоятельствами, безумно удачная поза.
- Настенька, - жалобно шептал он потом в мои губы, - никогда больше не оставляй меня так надолго, я измучился без тебя.
  И я сказала, серьёзно и строго глядя на него:
- Ты обиделся на меня вчера ни за что, а потом ушёл утром, не попрощав-шись. Ты всегда уходишь на свою работу, когда ругаешься со мной. Ты оставил меня одну в наш последний день, а было такое чудесное солнечное утро – настоящая золотая осень. Я пошла прогуляться перед отъездом, и собирала листья для осеннего букета. У нас, в Питере, они уже все облетели, там идут серые, нескончаемые дожди, и ветер, и лужи, куда ни пойдёшь.
- Я всё понял, - улыбка опять расцвела на его румяных щеках, на нежной, розовой шее, распространился её огонь, - ты не знала, куда деть свой осенний букет, и решила отнести его на кладбище, где похоронены родные твоей Маши. Николая Николаевича ты встретила там случайно. Вы ведь не договаривались с ним о встрече заранее.
- Так и было, - сказала я. - И там, сидя у могил своих родных, он рассказал мне о трагедии, которая произошла в его семье много лет назад.
- Ты по-новому воспринимаешь теперь историю его семьи, потому, что Маша могла унаследовать их характеры, отношение к жизни. Я правильно понял?
- Да, - сказала я, целуя своего любимого с благодарностью за дар понимания, пришедший к нему. Потому что бывает такая близость между двумя людьми, когда всё становится понятным без слов.
  И тут, наконец-то, Сене удалось избавиться от своих джинсов, которые, как путы, мешали ему свободно двигать ногами. Он так обрадовался наступившей свободе, что решил ещё раз продемонстрировать мне своё хорошее отношение. Решил продемонстрировать – и продемонстрировал.
 И он забился, затрепетал в моих руках, и там, внутри, тоже бился, пульсируя толчками, небольшой фонтан, и я дрожала от возбуждения, пока там, внутри у меня, не прекратилось движение.
- Нам пора ехать на вокзал! – очнулась я, - мы же опоздаем на поезд.
- Не опоздаем, - сказал мне Сеня, - мой армейский друг, Лёня Басевич, обе-щал заехать за нами. Этот человек никогда не опаздывает.
  И сразу после Сениных слов в передней раздался звонок. Я начала торопливо одеваться, а Сеня выскочил в переднюю в одном тапке, с голым розовым торсом, на ходу застёгивая «молнию» на своих джинсах.
- Времени у нас в обгез, - послышался из передней незнакомый мне мужской голос, низкий, звучный, не выговаривающий букву «р», - так что побыстгому кидайте вещи в машину, одеваться будете по догоге.
  Мы мчались на вокзал, сидя на заднем сиденье, потому что я не отпускала Сениных рук ни на миг. Я целовала его в румяные губы, и он целовал меня, успевая при этом ещё о чём-то разговаривать со своим другом. Но я ревновала его к другу, это ведь я должна была скоро расстаться со своим Сеней, и не давала ему говорить, закрывая ему рот поцелуями.
  Мы бежали по перрону, впереди – Сеня с моей дорожной сумкой и корзинкой съестных припасов, которую дала мне в дорогу Бабушка, в последний момент сменившая гнев на милость и даже перекрестившая меня в дверях, сзади бежала я, стараясь не отставать от длинноногого, спортивного Сени. Замыкающим у нас был Лёня Басевич, потерявший на старте несколько секунд, когда закрывал свой старенький синий «Москвич».
  Вот, наконец, и нужный нам вагон, проводница встретила нас грудью на его площадке, требуя сначала предъявить билет, но мы с Сеней уже влетели в тамбур, сунув ей, не глядя, в руки билет, и промчались по вагонному коридору до купе, на котором был написан номер моего места. Сеня быстро покидал наши вещи на верхнюю полку и уселся у стола расстилать бабушкину льняную салфетку для съестных припасов. Он успел уже выложить аккуратно упакованные Бабушкой продукты на салфетку, когда я начала беспокоиться, что он не успеет выйти на перрон до отправления поезда.
- Пойдём, постоим у вагона, - просила я, - ведь поезд сейчас тронется, и тебе придётся прыгать на ходу, а это опасно.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ДОРОГА В ПЕТЕРБУРГ.

- Обожаю куриные ножки, - сказал мне Сеня, беря поджаренную в кляре ножку за косточку, аккуратно обёрнутую Бабушкой в бумажную салфетку.
- Сеня, пойдём на перрон, - тянула я его за рукав чёрного свитера.
- Настька, давай сначала подкрепимся, ведь мы не успели поесть перед дорогой, - он налил бабушкиного клюквенного морса в белые пластмассовые кружки, которые Бабушка предусмотрительно сунула мне в корзину.
  Вздрогнул, поезд заскрежетал чем-то железным, и стал медленно, будто нехотя, набирать ход.
- Поцелуй меня в последний раз, - у меня на глаза навернулись слёзы, - ты ещё успеешь выскочить, поезд еле ползёт, а то тебе придётся потом доби-раться от какой-нибудь «ближайшей» остановки часах в пяти отсюда.
- Я сначала тебя поцелую, - сказал деловито Сеня, и прижал меня крепко-крепко к своей груди. Я только пискнула, как цыплёнок, придавленная его сильными руками, а он целовал меня в губы, не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой.
- Сеня, - вырвалась я у него из рук, - почему ты не сошёл с поезда, – за окнами вагона уже резво мелькали силуэты домов и деревьев, - и ещё, объясни мне пожалуйста, почему мы с тобой едем в «спальном» вагоне? Ведь я же брала билет в обычное купе?
- Только сейчас заметила? – засмеялся Сеня, вытирая бумажной салфеткой  пахнущие жареной курицей румяные губы. – Пока ты спала, я съездил на вокзал и обменял твой купейный билет на два билета в «СВ». Я не понял, ты что, не рада, что мы едем с тобой вместе, в отдельном купе, где нам никто не будет мешать до утра, что нам не надо прощаться на мокром от дождя перроне под пристальным взглядом грудастой проводницы?
  Я так и села напротив Сени. Вот так сюрприз! Кто бы мог подумать, что мой Сеня способен на такой поступок? Значит, сегодня утром он бегал от-прашиваться к себе на работу, потом –  менять билеты на вокзал, а я в это время шла по городу в гордом одиночестве, чувствуя себя несчастной и покинутой своим любимым.
- Никогда больше так не делай, - сказала я ему.
- Ты действительно не рада, что мы едем вместе? – Сеня, счастливо улыба-ясь, доедал уже вторую куриную ногу.
- Конечно, я этому рада, - строго сказала я, - и всё-таки я прошу тебя на будущее никогда больше не играть на моих нервах. Сначала ты на меня дуешься. Потом спишь всю ночь «зубами к стенке». Потом уходишь, не попрощавшись, оставив мне одну из своих ужасных записок, и я уже начинаю думать, что ты меня разлюбил. Потом мы оказываемся вместе в «спальном» вагоне по пути в Петербург, и тогда вдруг выясняется, что всё у нас опять хорошо.
- Хватит ворчать, Настюха, - Сеня только что выпил кружку морса, и от этого клюквенного морса на его румяной физиономии остались полукруглые розовые «усы», – давай лучше посмотрим, что ещё у нас есть в корзинке.
  Из корзинки на скатерть-самобранку перекочевали бабушкины пироги, банка с приготовленным ею домашним паштетом, хлеб, бутерброды с сыром и с ветчиной, апельсины, и – бутылка шампанского, заботливо обёрнутая махровым полотенцем.
- А это ещё зачем? - удивилась я, увидев шампанское и бутылочку с бабушкиным домашним «плодоягодным» вином.
- Сегодня у нас с тобой, Настюха, праздник, - сказал мне Сеня, улыбаясь загадочно и лукаво, - и мы его будем отмечать в этом купе вдвоём.
- Уж не день ли взятия Бастилии? – подозрительно спросила я.
- Ничего подобного, - обиженно сказал Сеня, - сегодня мы будем чествовать именинника, а вернее, рожденика, а ещё вернее – нашего дорогого Сенечку.
- Сенька, - закричала я, запрыгивая к нему на колени и звонко целуя его в щёку, - неужели это правда? Я так рада, что у тебя сегодня день рождения, что мы сейчас будем отмечать его вместе, и нам с тобой не надо прощаться в этот день! Дай я тебя поцелую как следует. А сколько лет тебе сегодня ис-полнилось?
- Это бестактный вопрос, - сказал мне Сеня, отворачивая лицо от моих бес-порядочных поцелуев, и одновременно пытаясь открыть бутылку шампан-ского, - но тебе, как своему лучшему другу, я отвечу. Ровно тридцать лет назад этот очаровательный молодой человек появился на свет в небольшом подмосковном городке.
- Поздравляю тебя, Сенечка, - сказала я, - расти большим и послушным, не болей, слушайся старших.
- Тоже мне, старшие, - сказал Сеня, бесцеремонно пересаживая меня одной рукой со своих коленей на вагонную полку рядом с собой. В другой руке у него была бутылка шампанского, у которой он придерживал большим пальцем пробку, эта пробка уже ползла вверх, собираясь выстрелить в потолок пенной струёй драгоценного праздничного напитка, – подставляй бокалы, Настёна, сейчас будем петь для Сенечки «Хэппи бёздей ту ю».
- А я как раз собиралась пропеть тебе «Многие лета», - сказала я.
- С твоим тостом, Настюха, мы подождём ещё лет тридцать, не меньше.
  Мы выпили за Сеню по кружке игристого золотого напитка, от которого приятно защипало в носу, а руки и ноги стали как будто немного «ватными», закусили шапманское дольками апельсина, почищенного заботливыми бабушкиными руками.
- Второй тост предлагаю выпить за любимую женщину великого сыщика, за Настю, которая, я надеюсь, скоро станет его законной супругой.
- Точно, давай поскорее выпьем за это, - обрадовалась я, - и поженимся у нас, в Питере, и сыграем свадьбу. А какая фамилия  будет у меня после свадьбы?
- Неужели я не сказал? – удивился Сеня, - нет, кроме шуток, Настасья, ты что, собираешься выходить замуж неизвестно за кого?
- Выходит, что так, - согласилась с ним я.
- У меня очень красивая фамилия, Настенька, а главное, редкая, я даже не сомневаюсь в том, что она тебе сразу придётся по душе.
- Не томи, Сеня, - взмолилась я, - должна же я узнать, как меня будут те-перь называть в официальных случаях!
- В официальных случаях тебя теперь будут называть Анастасия Иванова. Соответственно этому твоего законного супруга зовут Арсений Иванов.
- Так ты ещё и Арсений? – удивилась я, - кстати, у тебя очень красивое и редкое имя.
- А ты всё это время думала, что моё полное имя - Семён? Дело в том, что я терпеть не могу этого имени. Меня им дразнили и в школе, и в институте, и даже мои закадычные друзья тоже.
- А как они тебя дразнили? - не поняла я.
- Ну, например: «Сеня – дичь!». Или же: «Сеня, объясни по-быстрому  товарищу, почему Володька сбрил усы». Отгадай с трёх раз, как мне часто говорят в случаях моего внезапного замешательства или оплошностей, которые я, кстати сказать, совершаю довольно часто.
- Как тебе говорят в случаях оплошностей?
- Неужели не догадалась? – посмотрел на меня мой Сенька, уже немного захмелевший от шампанского, раскрасневшийся, весёлый и глупый, но очень любимый, - во всех вышеперечисленных случаях мои друзья и приятели говорят мне обычно с укором: «Семён Семёныч!» Это из «Бриллиантовой руки», разве ты не помнишь?
Конечно, я помнила эти старые шутки. Но мне вдруг стало ужасно жалко моего дорогого за то, что его так глупо дразнят! И я немедленно заявила ему о том, что больше никому не позволю его дразнить, и, чтобы мои слова прозвучали ещё убедительнее, я подкрепила их делом: поцеловала его в губы, крепко и от души. И он поцеловал меня тоже, и некоторое время мы с Сеней спорили о том, кто кого больше любит, в качестве аргументов доказывая свою любовь поцелуями. Справедливости ради должна здесь отметить, что наш с Сеней спор закончился ничьей, потому что мы с ним очень скоро запутались в том, кто кого в данный момент целует. Мы выпили ещё за то, чтобы все наши близкие были здоровы. За медовый отпуск на Мальдивах мы пили бабушкино «плодоягодное» вино, потом мы ещё немного поели и решились провозгласить тост за то, чтобы у нас с Сеней было много красивых и умных детей. После этого тоста мне ужасно захотелось спать. И мы с Сеней, обнявшись, улеглись на одной полке, поцеловавшись перед сном и пожелав друг другу спокойной ночи. Уже засыпая на Сенином тёплом плече, я спросила у него:
- А хочешь, Сеня, я скажу тебе, сколько мне лет?
- Тоже мне бином Ньютона, - отозвался Сеня на мой вопрос сонным голо-сом, - сколько тебе лет, я знаю с самого начала. Мне об этом сказала Бабушка в тот самый день, когда ты приехала.
- А вот и неправда, - возмутилась я, вырываясь из Сениного крепкого объятья, - в тот первый день вы с Бабушкой вообще не виделись, потому, что она уехала к своей сестре ещё до того, как ты вернулся с работы.
- До чего ж ты у меня, Настюха, наивная, - Сеня снова прижал меня к своей широкой груди. - Бабушкина сестра живёт в том же доме, что и сама Бабушка, только в соседней парадной, а огород у них обеих – в пяти автобусных остановках от дома. Она специально «уезжала» к своей сестре в соседнюю парадную, чтобы дать нам с тобой возможность познакомиться поближе.
- Старая сводница, - возмущённо сказала я, - так значит, у вас с Бабушкой было всё заранее подстроено. Но почему она выбрала тебе в невесты именно меня? Может быть, вам тогда уже было известно про наследство, которое я получу от Николая Николаевича?
- А ты как думала, - улыбнулся мне с закрытыми глазами Сеня, - ведь я же известный сыщик, сама это прекрасно знаешь. А Бабушка – мой платный агент под номером «007».
  После этих беспощадных разоблачений я уснула спокойно и сладко, обнимая за шею улыбающегося во сне, розовощёкого, белокурого Сеню. Куда подевалась моя бессонница с тех пор, как чуть больше недели назад я уехала из своего родного города и встретила в Нижнем Новгороде второго в своей жизни необыкновенного человека - моего золотого, нежного, сладкого, самого лучшего на свете мужчину?


КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ.













ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. СЕНЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. МЫ ПРИЕЗЖАЕМ В ПЕТЕРБУРГ.

- Это что за красный перец? – деловито осведомился мой сын, когда мы с Сеней прямо с поезда ввалились в мою петербургскую квартиру.
- Я не красный перец, а твой будущий отец или отчим – в зависимости от того, что из этого тебе больше подходит.
- Сеня – это мой сын Петя, - сказала я, представляя их друг другу, – Петя – это мой друг Сеня. Мы с Сеней очень любим друг друга, и в скором времени собираемся пожениться.
- Что – опять? – недовольно спросил у меня мой сын. - Ещё от одного отчима не успели избавиться, а ты уже привезла другого.
  Сеня посмотрел на меня, я – на Сеню. Ну что ж, худо – бедно, но это волнительное для меня знакомство двух самых близких для меня людей состоялось.
- Давайте сначала поедим с дороги, - предложила я. И мы все вместе отправились завтракать или обедать на кухню.
  Сеня шёл по квартире, улыбаясь – ведь она была точной копией той квартиры, в которой мы с ним жили в Нижнем Новгороде у Бабушки. Все «хрущёвки» похожи друг на друга, как две капли воды. Даже расстановка мебели в них у  людей среднего достатка обычно идентична, потому что иначе эту мебель здесь просто никак не поставишь. Одна беда – в этой квартире не хватало заботливых бабушкиных рук, поэтому еду нам пришлось готовить самим.
  Мы с Сеней решили жить в «хозяйской» спальне, мой сын с детских лет занимал в этой квартире маленькую, как вагонное купе, «пятиметровку», точно такую же, как та, что была у Сени в нижегородской квартире.
  Разобрав привезённые с собой из Нижнего Новгорода вещи, мы с Сеней разместились в своей комнате, где налево, как у всех людей, живущих в та-ких квартирах, стоял диван, направо – стенной шкаф для одежды, дальше у меня располагался книжный стеллаж, у окна – полированный письменный стол, который появился у нас в квартире, когда я училась в пятом классе.
- У Бабушки было лучше? – спросила я у Сени.
- У Бабушки тоже бывало по-разному, - спокойно ответил он, - вспомни Славика и его друзей. Да ты не хлопочи так, Настюш, всё само собой устаканится. И с Петькой мы твоим подружимся, дай только срок, я ведь тоже был таким, как он, только я, наверное, был ещё похлеще, - не забудь, что до восьми лет я воспитывался в интернате, а после восьми – во дворе.
- Ладно, утешил ты меня немножко. Будем привыкать к новому месту.
- Мне надо съездить по делам, - сказал мне мой Сеня, - приеду, всё тебе подробно расскажу. Это насчёт работы, Александр Петрович дал мне здесь один телефон.
- Так ты бы сначала позвонил, - сказала я ему.
- Я позвоню по дороге. Ну, Настюха, не скучай!
  Сеня ушёл, а мой сын, покружив по квартире, остановился неподалёку от меня. Сказал, обращаясь к нашей любимице, чёрно-белой кошке Кате:
- Ну, Катюха, не скучай! – с этими словами мой сын направился в переднюю, ему пора было ехать в колледж. - Этот красный перец теперь будет жить у нас? – спросил он меня, глядя куда-то в сторону.
- Я же сказала тебе, Петька, что мы с Сеней очень любим друг друга, хотим пожениться в скором времени. Вспомни, какая жизнь была у меня до него, и порадуйся, что твоей матери хоть сейчас стало хорошо.
- А он для тебя не слишком молодой? - осведомился наблюдательный Петька.
- Да, ты прав, он слишком молодой для меня, - согласилась я со своим разумным сыном, - но так уж вышло, сынок, никто в этом не виноват. Понимаешь?
- А почему ты ему поверила, что он тебя любит? – не унимался Петька, ему было о чём беспокоиться. Много лет назад я привела в этот дом другого человека, который тоже говорил мне тогда, что любит. Годы жизни с ним были невероятно тяжелы и безрадостны для меня и моего ребёнка, который тогда учился в первом классе. Моей старшей дочери повезло больше, чем Петьке – за два месяца до этого она уехала в Америку с моим братом и его женой.
- Я ему не поверила, - сказала я, - просто нам с Сеней очень хорошо вдвоём.
- И что, этот красный перец будет теперь жить в твоей комнате?
- Конечно. Ведь мы с ним скоро поженимся. Только не называй Сеню крас-ным перцем, хорошо? Ты наверное не знаешь, что это выражение звучит неприлично.
- Ты давно его знаешь? – мой сын хотел сам убедиться в правильности моего выбора. Отчасти он был прав – в своей жизни я совершила немало ошибок, и вывод из этого факта напрашивался сам собой: я всегда была влюбчива и легковерна, и совсем не умела правильно выбирать своих будущих мужей.
- Мы с Сеней знакомы совсем недавно, - ответила я своему сыну на его справедливый и правильный вопрос, - но нам с ним пришлось пережить вместе так много трудного там, где я была, что тогда получается, что у нас с ним  один день идёт за год.
- Я думал, что ты отправилась в Нижний Новгород, чтобы найти там Машкиного отца.
- Так и было, - спокойно ответила я, - мы искали Машиного отца вместе с Сеней, а когда нашли его, оказалось, что мы с Сеней уже не можем жить друг без друга. Такие, брат, дела.
- Я не буду называть этого «перца» отцом.
- И не надо. Зови его просто Сеней. Он очень хороший, и вы скоро подружитесь, вот увидишь. А ещё я надеюсь родить от него ребёнка или сразу двух, так что тебе тоже скоро будет повеселей.
- Хорошие дела! -  мой сын отбыл в колледж, весьма озадаченный переменами в нашей семейной жизни.
  Я успела разобрать вещи, привезённые из Нижнего Новгорода, сходить за продуктами, поставить вариться обед, принять душ и накормить кошку, когда вернулся Сеня, промокший под питерским осенним дождём, весёлый, оживлённый, с пакетом продуктов, купленных в универсаме. Я так обрадовалась ему, что выбежала встречать его в переднюю, повисла у него на шее, целуя его в обе щёки.
- А я сегодня уезжаю, - заявил он мне прямо с порога.
- Как уезжаешь? – расстроилась я. - Я думала, ты побудешь здесь по-дольше.
- Я еду в Москву устраиваться на работу в фирму, куда меня рекомендовал Александр Петрович.
- Ты будешь работать в Москве? – разочарованно спросила я, - а как же я, а как же наши планы о том, что мы никогда не будем расставаться?
- Не горюй,  Настюха, - бодро сказал мне Сеня, - всё у нас с тобой будет просто замечательно. Давай перекусим чем-нибудь на скорую руку, и пойдём для начала в ЗАГС – подавать заявления на вступление в брак. Когда я женился в прошлый раз, нам с моей невестой пришлось ждать своей свадьбы больше трёх месяцев. Такой вариант нас сейчас не устроит потому, что очень скоро мы с тобой должны уже быть в Швеции, куда меня отправляют на работу в фирму, с которой сотрудничает известный тебе Александр Петрович. А в Москву я еду, чтобы предстать пред ясные очи руководства российского представительства той фирмы, в которой мне предстоит работать.
Я так и села на диван:
- Почему ты не посоветовался со мной прежде, чем принять такое важное решение?
- Ты не хочешь ехать в Швецию? – изумился мой Сеня. Почему-то в Нижнем Новгороде всё было так просто и понятно, и мне казалось, что так у нас с Сеней будет всегда. Честное слово, я бы с удовольствием сейчас вернулась обратно в бабушкину квартиру, где нам с Сеней было так хорошо вдвоём!
- Сенечка, - сказала я жалобно, - что-то изменилось с тех пор, как мы с тобой уехали из Нижнего Новгорода? Здесь мне кажется сейчас всё не так. Я хочу обратно в твою «пятиметровку», на белый плед, где мы любили друг друга, я хочу к нашей Бабушке, которая так помогала нам во всём.
- Ну чего ты расстроилась? - спросил Сеня, прижимая меня к своей груди, - а когда твой Петька приходит из колледжа?
- Обычно он возвращается из колледжа часа в три, - сказала я, посмотрев на часы, которые показывали, что не так уж много времени осталось до прихода сына.
- Пойдём, полежим сначала, - предложил мне Сеня, - поедим, когда придёт Петька. Полежать вместе, когда он придёт, нам уже не удасться. Правда?
И он, крепко взяв меня за руку, направился по привычке в сторону своей «пятиметровки».
- Семён Семёныч, - сказала я ему с укором, - наша комната теперь в другом месте.
  И мы направились в сторону «хозяйской спальни», где в нижегородской квартире был страшный бедлам.
- Мне всё кажется, что это Славкина комната, - сказал мне Сеня, раздеваясь и поспешно скрываясь под одеялом в моей постели, - иди ко мне, Настька, а то скоро появится Петька, а ведь дверь в твою комнату не запирается. Он может войти сюда без стука?
- Конечно может, - сказала я сердито, - ведь в этой комнате я всегда спала одна. И ещё он знает, что я никогда не ложусь спать днём.
  Боже мой! Зачем я сказала ему об этом? На меня смотрели растерянные Сенины глаза – он лежал под одеялом, боясь ко мне прикоснуться. Я лежа-ла с ним рядом, на спине, тупо глядя в потолок, и слёзы бессилия закипали в моих глазах. Я хочу назад, в Нижний Новгород, где нам было всегда так хорошо вдвоём! Но куда же я убегу от своей жизни, которая уже сложилась именно так, а не иначе. А вечером Сеня уезжает в Москву, неизвестно на сколько дней, а потом он поедет в Швецию, куда я не смогу с ним поехать, потому что мне не на кого оставить больную маму и сына, который через несколько месяцев заканчивает свой колледж. Мне сейчас надо думать о том, как спасти Петьку от армии, как помочь ему поступить в институт.
- Иди ко мне, Настенька, - тихо сказал мне Сеня.
  Мы лежали рядом, крепко обнявшись, как перед прощанием, и невольно прислушивались к тому, не поворачивается ли ключ в дверях, не идёт ли Петька.
  Раздался телефонный звонок. Накинув халат, я побежала к телефону.
- Мам, это я, - раздался из телефонной трубки голос моего сына, - я хочу сегодня поехать к Бирюкову в Пушкин. Нам надо делать курсовик, у Бирюкова есть компьютер и принтер. Ничего, если я приеду очень поздно? Если буду не успевать вернуться, пока ходит метро, заночую у Бирюкова. Я тебе позвоню от него. Пока!

ГЛАВА ВТОРАЯ. СЕНЯ, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!

- Обязательно позвони мне от Бирюкова, - сказала я, - будь осторожен, сынок!
- Сын вернётся поздно, - сказала я, входя в свою спальню, - я закрыла входную дверь на цепочку, теперь к нам никто не войдёт, мы одни.
- Настя, - сказал Сеня, растерянно глядя на меня, - я не могу любить тебя здесь, в этой квартире, я, наверное, должен сначала привыкнуть к ней.
- Ничего страшного, - сказала я, забираясь к нему под одеяло, и он отодвинулся от меня к самой стенке, точно действительно испугался чего-то.
- Я сейчас вернусь, - сказала я, - если хочешь, поспи, а хочешь, мы с тобой поедим сначала. Ведь Петька придёт очень поздно, до вечера мы с тобой одни.
- Я буду ждать тебя здесь, - ответил мне Сеня.
Я включила в ванной душ и села на унитаз, уронив голову в сложенные на краю «сидячей» ванны руки. Слёзы текли у меня по лицу. Я хочу в Нижний Новгород, я сама не хочу жить в этой квартире, где было так много плохого! Здесь, спустя два года после свадьбы, я разводилась с Петькиным отцом, с которым в начале мы очень любили друг друга, а потом, живя здесь, со мной, он стал устраивать мне по ночам «концлагерь». И было это в той же комнате, на том же самом диване, где сейчас лежал мой Сеня. Одновременно с осознанием себя офицером СС Петькин отец пошёл на курсы немецкого языка и вскоре читал уже Гитлера в подлиннике, и портрет этого выдающегося деятеля нацистской политики и культуры висел у нас на стене.
  Именно в той комнате, где я собиралась жить с моим весёлым и радостным Сеней, мой следующий муж, спустя месяц после свадьбы, перестал спать со мной, начал пить, болтаться где-то по ночам, орать и драться. Вскоре он ушёл от меня спать в другую комнату, и так, «соломенной вдовой», я прожила с ним много одиноких и горьких лет.
  Именно из этой квартиры ушёл от меня к бабушке мой сын, мой золоти-стый, любимый мальчик. Он ушёл от меня к бабушке, которая жила отдельно от нас, и я на долгие два года потеряла его.
  Именно в этой квартире я незадолго до своего отъезда в Нижний Новгород выпила упаковку снотворных таблеток, и только статья о художнике, картины которого я видела когда-то в доме у Николая Николаевича, заставила меня тогда сделать себе простейшее промывание желудка, вернуться к жизни и захотеть чего-то, впервые за много лет.
  Что же мне делать? Куда бежать из этой несчастливой квартиры? Я хочу назад, в Нижний Новгород, к Бабушке, похожей на бабушку из мультфильма про Красную Шапочку, к моему золотому, розовому, любимому Сене, с которым мне было так хорошо, пока мы не приехали сюда.
- Настя, открой мне дверь, - послышался тревожный голос Сени из коридора.
  Он стоял на пороге ванной, высокий, длинноногий, испуганный чем-то. Мой  розовый махровый халат еле сходился у Сени на груди, длинные ноги моего любимого торчали из-под него.
- Настя, я сейчас задремал ненадолго, и мне приснился страшный сон. Скажи, мы не можем поменять эту квартиру на другую? Почему-то здесь я чувствую себя не в своей тарелке. Мне тревожно, мне хочется поскорее уехать отсюда.
- Милый мой, - я уткнулась носом в его тёплый живот, обхватила его руками, прижалась к нему, - мы уедем отсюда, я тебе обещаю, мне самой не нравится здесь жить. Завтра же я пойду в агентство по продаже недвижимости, мы поедем в любую другую квартиру и сделаем оформление в самые короткие сроки. Ты мне веришь, мой милый, мой сладкий, мой золотой? А сейчас пойдём в Петькину комнату, у него там намного спокойней.
- Точно такая же комната, как у меня, - улыбнулся Сеня, когда я бегом принесла своё постельное бельё на диван сына, - и мебель поставлена точно так же.
  Я развязала пояс на розовом махровом халате, под халатом был Сеня, розовый, нежный, любимый, такой, как всегда!
- Сенечка, - сказала я, обнимая, целуя его, - как я соскучилась по тебе, ты не бросишь меня одну, не сбежишь от меня потому, что здесь трудно?
  А он уже целовал меня, как тогда, когда мы были вдвоём в его маленькой комнате, нежные, горячие, нетерпеливые губы, нежные руки, ласкающие мою грудь, как тогда, когда мы любили друг друга «по легенде». Я закрыла глаза, когда он прикоснулся своими нежными пальцами к твердеющему от желания соску, потянул его легонько на себя. Он раздвинул руками мои колени.
- Я сейчас приду, - сказал мой Сеня и умчался на кухню. Это было мороженое «Пломбир» в ледяной серебряной фольге, и я выскочила из тёплой постели ему навстречу. Он стоял, прислонясь спиной к окну, закинув голову назад, тяжело дыша, пока я ловила губами, целовала, стонала от страсти и возбуждения, умирала, закрыв глаза, отодвинувшись от него.
- Хорошо, что я догадался купить мороженое, я хотел им задобрить твоего Петьку, - я лежала на спине, а Сеня, склонясь надо мной, раскладывал кусочки ледяного пломбира на все сокровенные и любимые им места, но начал он с моих сосков, и я застонала и подалась к нему навстречу:
- Сеня, я больше не могу, подожди минуточку, подожди!
  И он подождал, а потом уложил меня на бок, закинув мои ноги себе на плечи, как тогда, когда джинсы мешали ему свободно двигаться. Глядя мне в глаза потемневшими от страсти глазами, он медленно входил в меня, очень-очень медленно, слишком медленно, и вдруг ушёл назад и замер на мгновенье, а я так и подалась к нему навстречу, протягивая руки, стараясь приблизить его к себе. И он опять медленно вошёл в меня и замер, и вернулся назад. Он повторял этот фокус раз за разом, до тех пор, пока я совсем не потеряла голову, не припала губами к его губам, не обхватила его крепко за бёдра, и тогда он вошёл в меня чуть быстрее и дальше, и я опять поспешила ему навстречу, но он опять ушёл от меня назад. Как волна, набегающая на песок и сразу же уходящая обратно…
- Сенечка, - сказала я, глядя в его глаза, и он вошёл в меня резко и стреми-тельно, и ещё, и ещё раз, и я всё пыталась поймать его там, внутри, но никак не успевала, а он неожиданно стал и нежен и настойчив, и мы любили друг друга, закрыв глаза, замирая от острого, пронзительного чувства, делая на мгновенье передышку, чтобы снова броситься друг другу навстречу. Теперь мой любимый был очень настойчив, немного груб, и его плоть входила в меня резкими, безжалостными толчками, проникая всё глубже и дальше, задерживаясь там, где я встречала его сильным, мгновенным сжатием, напрягаясь из последний сил и отпуская снова. Мы по-прежнему лежали на боку, и Сеня склонялся к моим губам, раздвигая мои колени, потому, что мои лодыжки лежали у него на плечах.
- Я люблю тебя, - шептали его губы прямо в мои, и он, закинув голову назад, снова входил в меня, замирая там, внутри, в моих объятьях. – Не шевелись, - сказал он мне изменившимся голосом, и я не шевелилась, а потом он сказал тихо – Настя, Настенька моя, - и я потянулась к его губам, и когда дотянулась до них, почувствовала, как пульсирует его плоть во мне, готовая взорваться.
Мы смотрели друг на друга, не шевелясь.
- Ты меня любишь? – спросил он меня измученным голосом.
- Люблю, - отозвалась я, не отрывая глаз от него, - я люблю тебя, Сеня!
  И он, мой любимый и сладкий, и золотой, вдруг ударился мягкой и нежной головой там, внутри, и я сжала его изо всех сил, чуть покачиваясь из стороны в сторону, и больше не отпускала его ни за что, а он и не хотел уходить, только бился в моих руках, как большая и нежная птица, и фонтанчики белокурых деток толчками выбрасывались из него в меня, и он упал мне на грудь, потому что мы сами не заметили, когда я успела лечь на спину, а он - на меня. Я гладила его взлохмаченные светлые волосы, вытирала капельки пота с его лба, а он лежал у меня на плече, беззвучно шепча мне какие-то слова, касаясь горячими, как огонь, нежными своими губами, моей щеки. Медленно выплывал из меня нежный, любимый корабль, оставляя доставленных им в меня наших будущих детей, а те, что не поместились, стекали тёплой густой струйкой на просты-ню.
  Мы уснули, сами не замечая этого, а когда проснулись, его губы шептали что-то, касаясь моих губ.
- Как тогда, в Нижнем Новгороде, - сказала я, замирая от нежной благодарности к нему за всё, что у нас было хорошего, к такому большому, нежному и беспомощному в моих руках, самому лучшему на свете, мужчине.
- Что ты сказала? - спросил он, не отрываясь от моих губ.
  И я ответила ему негромко, боясь вспугнуть наше счастье и нашу любовь:
 - Мой милый, дорогой, любимый, единственный!
- Я хочу быть с тобою навсегда, - сказал он, и раскрыл мне навстречу затуманенные от сна ярко-синие глаза, - ты поедешь со мной в Швецию, Настя? Я хочу, чтобы у нас был красивый дом, спокойная, достойная жизнь, в которой есть всё необходимое. Чтобы ты рожала наших близнецов в просторной и чистой палате, а дома для них была приготовлена светлая, красивая детская, две кроватки с тюлем, и чистоплотная чопорная шведская няня приносила малышей по утрам в нашу спальню, где они будут сосать молоко из этих сосков. Наша девочка, Настенька, будет похожа на тебя, такая же нежная, светлоголовая, сероглазая. Я сам буду её пеленать по утрам, перед работой, а вечером буду купать её в розовой ванночке и приносить к тебе, чтобы она вдоволь насосалась молока на ночь и уснула, отвалившись от твоей груди, пах-нущей молоком.
- Ты забыл про Сеньку? – смеясь, сказала я моему золотому будущему мужу, он же будет орать, пока ты будешь возиться с нашей девочкой.
- А Сеньку я оставлю тебе, ты начнёшь его целовать, баловать, и он вырастет настоящим разбойником.
- А сначала он будет серьёзным и важным, и толстым, и очень похожим на тебя маленького.
- Как ты думаешь, они не будут драться между собой, когда немного подрастут?
 -Нет, они не будут драться, им не от кого будет учиться этому.
- Ты поедешь со мной в Швецию? Мне очень хочется, чтобы ты пожила в приличной стране, в хорошем, просторном доме. Денег, которые мне будут платить там, хватит на то, чтобы нанять хорошую, добросовестную женщину, которая станет ухаживать за твоей мамой, заботиться о Петьке. Ты будешь часто приезжать к своим. Петьку мы откупим от армии, он поступит в институт на платное отделение, а, если захочет, будет учиться за границей.
- Почему ты решил, что в Швеции тебе будут платить такие большие день-ги?
- Александр Петрович учредил там совместную со Шведами фирму. Меня он решил назначить своим управляющим.
- Ты же не знаешь их языка.
- А курсы на что? Я же способный, я понятливый. Ты даже не представляешь, каким я могу быть упорным, если чего-то захочу.
- Уже представляю, - сказала я, проводя рукой по его мягким волосам, и всё внутри у меня замерло от нежности к нему. – Ты действительно уезжаешь сегодня в Москву? А на сколько, тебе ещё не сказали?
- На три месяца. За это время я должен буду овладеть своей новой специальностью и научиться бегло разговаривать по-шведски. Я сказал, что я справлюсь за три месяца, хотя обычно на это уходит больше времени. Я буду приезжать к тебе на выходные, а иногда – ты ко мне. 
  Я поцеловала его в нежные, податливые, сладкие, как мёд, губы:
- Хорошо, - сказала я негромко, - я постараюсь, чтобы всё у нас получилось, как ты сказал.
  Как будто у меня был другой выход! Представить себе жизнь без Сени я уже не могла. Пусть это счастье длится столько, сколько возможно. Я буду стараться, чтобы всё у нас получилось. Ни мама, ни Петька не останутся без моей помощи. Я всегда заботилась о них. Не всегда они это ценили. Теперь им придётся на время подстроиться под меня. Я люблю их обоих, я сделаю для них всё, что необходимо.
  Но моя личная жизнь отныне принадлежит только мне. На этом пространстве я сама принимаю решения. Своё решение я уже приняла.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ. МЫ УЕЗЖАЕМ В ШВЕЦИЮ.
   
- Я люблю тебя, Сеня! – сказала я, поворачиваясь к нему лицом. Лайнер, уносивший меня в небеса с моим Сеней, летел среди белых, как первый снег, облаков.
- Как ты себя чувствуешь? – спросил Сеня, внимательно глядя в мои глаза.
- Очень хорошо, милый, - сказала я, - мне так нравится лететь! И ещё мне нравится, что ты со мной рядом. Я так устала жить на два города, пока ты учился на своих курсах в Москве.
- Тебя не тошнит? – глаза Сени смотрели на меня чуть тревожно, - хочешь, я налью тебе сока?
- Не хлопочи, всё нормально, мне правда очень нравится лететь с тобой вместе через эти молочные реки и кисельные берега.
- Как ты думаешь, - спросил меня Сеня, - это не может им повредить? – его ладонь легла мне на живот, - надо было оставить тебя до их рождения в Петербурге.
- Ну что ты, Сеня, глупости говоришь? Это же ещё не скоро. Я что, должна ещё столько месяцев жить одна? И потом, везти в такую дальнюю дорогу новорожденных детей нельзя, значит, надо ждать ещё, пока они подрастут. Ты что, раздумал брать меня с собой в Швецию?
- Нет, конечно, но я беспокоюсь, как они перенесут такой дальний перелёт?
- Всё хорошо, Сеня, наши близнецы – здоровые и крепкие ребята. Ну что ты всё время смотришь на мой живот? Можно подумать, что ты их видишь. Вот родятся, тогда узнаешь, будут по ночам орать на два голоса, нам с тобой придётся их повсюду с собой таскать, ты же никогда не доверишь своих детей чопорной шведской няне?
- Конечно, не доверю, - сказал он и снова осторожно пристроил свою ладонь на мой живот, - ой, кто-то из них пошевелился! Это ничего, это не потому, что мы летим? А может быть, они проголодались? Давай я попрошу стюардессу принести тебе поесть. Что тебе можно есть, Настя?
- Сенечка, - сказала я, - по - моему, ты уже любишь наших детей больше, чем меня. Что же будет дальше, когда они подрастут?
- А ты разве их не любишь? – Сеня посмотрел на меня так сердито, что я улыбнулась: мне всё не верилось, что теперь мы опять будем вместе каждый день, мне всё время хотелось смотреть на его лицо, трогать его, целовать, слышать его голос. Но почему он так мало внимания обращает на меня?
- Ты меня совсем не любишь, - сказала я, любуясь озабоченной физиономией Сени, - ты всё время говоришь о наших малышах, а обо мне совсем позабыл. Теперь я нужна тебе только для того, чтобы вынашивать твоих детёнышей.
- Не называй их так, - сказал Сеня строго, - они не детёныши, а наши дети. Они же такие маленькие, ничего ещё сами не могут. Кто их защитит, если не их родители?
  Я уснула, прижав к груди Сенину руку, я держала её двумя руками, а тыльную сторону сениной ладони я прижала к своей щеке. Я так соскучилась по моему Сене, мне так хотелось, чтобы мы поскорей были на месте, в нашем новом доме, где я ещё никогда не была! В первый раз Сеня летал в Швецию без меня, ему надо было решить там все вопросы, подготовиться к работе, обустроить для нас квартиру.
  Мне очень понравилось всё: и Швеция, и люди, которых я видела на улице, пока мы с Сеней добирались до места, и наша квартира. Оказалось, что, уезжая отсюда несколько дней назад, Сеня загрузил полный холодильник всевозможной едой. Как только мы приехали, Сеня немедленно отправил меня в душ, а сам принялся готовить ужин. Выйдя из ванной, я тут же была усажена за накрытый стол.
  Сеня позаботился о том, чтобы мой ужин состоял из разных полезных и лёгких для усвоения продуктов: меня ждал нежнейший творог с какими-то свежими ягодами, стакан свежевыдавленного из фруктов сока и большой кусок отварной телятины. После ужина я без всяких разговоров была отправлена спать.
- А ты скоро придёшь? – спросила я у Сени.
- Я приберусь на кухне, сделаю несколько звонков, приму душ и приду.
- Приходи скорее!
- Хорошо. Но только ты не жди меня, тебе надо отдыхать. Сегодня я лягу спать в кабинете.
- Сеня!
- После тяжёлой дороги тебе и детям нужен полный покой. Сегодня я при-ставать к тебе не буду, это может им повредить.
- Сеня! – я изумлённо смотрела на него. Этот примерный папаша был со-всем не похож на моего золотого, весёлого Сеню, с которым нам было всегда так хорошо вдвоём в квартире у нашей Бабушки. Мне так не хватало Бабушки и её заботы, её добрых советов, уж Бабушка-то всегда точно знала, как надо  поступить. Она бы сказала этому глупому Сеньке, что для моего здоровья гораздо вреднее сейчас оставаться одной, чем спать всю ночь, обнимая моего золотого, любимого, сладкого мужа. А то, что вредно для меня, то вредно и для наших малышей.

Я уснула, так и не дождавшись Сени. А я-то мечтала о том, как мы с моим Сеней будем вместе радоваться тому, что у нас всё получилось – парочка маленьких, белокурых, голубоглазых, румяных ребят уже живёт во мне, дожидаясь срока, когда можно будет родиться на этот свет на радость своим родителям.

Утром я проснулась, чувствуя под щекой тёплое сенино плечо.
- Доброе утро, родная, - сказал он мне, глядя на меня как-то по-новому, - я не смог уснуть без тебя в гостиной и под утро пришёл к тебе. Но и здесь я не смог заснуть – рядом с тобой и нашими малышами. Я всё время думаю о них – это нехорошо, наверное? Я где-то слышал такую примету – до рождения детей о них не принято говорить в семье, не покупают даже детских вещей, пока они не родятся.
- Сеня, - сказала я, глядя в его голубые глаза, - с малышами будет всё хо-рошо, только давай не будем о них говорить до их рождения – я тоже слышала такую примету.
- А о чём же мы тогда будем с тобой говорить? – искренне удивился он.
- Мы будем говорить, как раньше, о том, как мы любим друг друга, - сказала я, - ведь не мог же ты меня разлюбить, пока жил без меня в Москве?
- С ума ты, Настька, сошла, - вытаращил на меня глаза Сеня, - ты же – мать моих детей, как же я могу тебя разлюбить?
- Ну, вот, опять, - возмутилась я, - ведь мы же с тобой договорились, что больше не будем говорить о детях, пока они не родятся.
- Прости, я забыл, - извинился Сеня, - я только хочу, чтобы ты посмотрела, всё ли я правильно устроил в их будущей комнате – там стоят рядом две крошечные кроватки с пологом из тюля – розового для Насти и голубого для Сеньки, а в комоде лежит детское приданное, ты проверь, всё ли необходимое я купил…
- Сеня! – я закрыла его рот поцелуем, я так соскучилась по нему, а он попытался вырваться от меня, показывая пальцем на мой живот и делая «страшные глаза».
- Это может им навредить! – сказал он, - не могу же я любить тебя, зная, что там уже есть они.
Он попытался вырваться из моих объятий, но я крепко держала его за плечи и целовала в податливые, нежные, очень любимые губы, а между моими поцелуями он опять попытался сказать мне о том, что наша близисть может повредить детям.
- Да, это очень вредно для наших деток, - строго сказала я, - если я буду плакать и скучать – это самое плохое для них. Ведь им очень важно сейчас знать, что их папа и мама по-прежнему любят друг друга, им нужно чувствовать тебя рядом со мной, и ещё – им очень нужны твои гормоны, они необходимы для их правильного развития.
Мой добрый Сеня смотрел на меня недоверчиво, было ясно, что в самое ближайшее время он постарается перепроверить мои слова. Ну и пусть! Я уверена, что решительно все – и его знакомые, и мой новый, шведский врач-гинеколог, объяснят моему мужу, что нельзя так бояться за наших маленьких близнецов.
Крепко обнявшись, мы лежали на боку.
- Сейчас же перестань думать о них, - сказала я Сене.
- Не могу! – в его глазах было отчаянье, - они же там, такие маленькие и беззащитные, как же я могу сейчас думать только о себе.
- А ты думай об их маме, - сказала я, - ведь ещё немного, и я заплачу, а это их напугает.

  Как я и рассчитывала, пожилой шведский врач-гинеколог объяснил моему чересчур осторожному мужу, что наши дети развиваются вполне нормально, с ними всё в порядке, и нет никакой необходимости так переживать за них и отказывать себе во всём, что доставляло нам обоим радость до того, как мы узнали, что у нас будут дети.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. СЕНЯ И НАСТЯ.

  Зачем я дала своё согласие на то, чтобы мой молодой муж присутствовал при родах?
  Эти занудные европейцы почему-то считают, что очень полезно для будущего папаши видеть, как непросто даётся его жене появление на свет их общих отпрысков. Что хорошо и полезно для чопорных, холодноватых шведских мужчин, совершенно иначе воспринимается нашими, русскими папами, которые в силу наших отечественных менталитетов совершенно не подготовлены для подобного чувственного экстрима. Насколько проще мне было бы рожать наших близнецов, если бы рядом со мной не было испуганного, непривычно бледного сениного лица, который переживал решительно из-за всего, когда ещё до самих родов, которые, бесспорно, являются одним из самых впечатляющих и кровопролитных процессов в этой жизни, было ещё какое-то время.
  Он держал меня за руку, когда схватки только начались и не отпускал от меня врача и акушерку, которые пытались ему объяснить, что до родов ещё далеко, и они вернутся ко мне заблаговременно, а на всякий пожарный случай в палате есть кнопка звонка – для их экстренного вызова.
  Когда схватки участились, лицо у моего Сени так побледнело, что я испугалась, что ему самому сейчас станет плохо. К тому времени, как у меня начались потуги, глаза у моего Сени стали огромными от ужаса, а его симпатичное и обычно весёлое, румяное лицо так побледнело и осунулось, как будто он был давно и тяжело болен. Зная, что это тяжёлое мероприятие предстало перед глазами моего Сеней впервые, я переживала за него так, как будто бы рожал он, а не я. Во время родов я потребовала от врача, чтобы моего Сеню увели в другую комнату, но в самый кульминационный момент, когда я не удержалась и закричала, а наших детей, одного за другим, принимала в свои руки акушерка, обтирая пелёнкой кровь с их крошечных, сморщенных, красных тел, я увидела сенино лицо и потянулась к нему руками. Он тоже подался ко мне настречу, уткнулся лицом в моё плечо, и я гладила руками его светлые волосы, влажные у корней и шептала ему тихие, успокаивающие слова, как когда-то, когда наша любовь впервые вспыхнула в его маленькой нижегородской комнате, и мы вместе учились всему, что потом было так любимо и дорого нам обоим.
  Малышей обработали и положили ко мне на грудь, и маленький головастый и толстый Сенька сразу же ухватился за мой сосок, пробуя добывать из него тёплое и питательное молоко, при этом он урчал и фыркал, захлёбываясь, как маленький поросёнок. Настенька была чуть поменьше своего брата-близнеца, и скромнее в своих желаниях. Она полежала немного у груди, словно раздумывая над тем, что сначала надо сделать – поесть или отдохнуть. Сенина голова по-прежнему лежала на моём плече, и я одной рукой гладила его по щекам и волосам, а другой рукой придерживала свой маленький выводок, любуясь на этих, незнакомых ещё мне, но очень любимых и родных, малышей. Оказалось, что Сеня сидит на стуле рядом со столом, на котором я рожала. Таким образом, всё наше семейство было в сборе, и это было так приятно и радостно, что я даже не заметила, как из меня доставали послед, как обрабатывали меня руки акушерки.
- Что сказал врач? – спросила я у Сени.
- Он говорит, что никогда ещё не видел такого странного семейства, как наше, - ответил мне Сеня, он всё ещё был очень бледен и взволнован происходящим вокруг него действом.
- Напрасно я согласилась на то, чтобы ты присутствовал при родах, - сказала я, глядя в сенины синие глаза и приглаживая его мягкие, чуть взлохмаченные, как всегда, волосы.
- С ума ты, что ли, сошла? – возмутился мой муж на мои слова, - тебе хо-рошо, ты уже не в первый раз рожаешь, тебе не страшно. А что бы я делал сейчас один, без тебя, без вас, - и он посмотрел на две розовые смешные мордахи, лежащие у меня на груди, - ты об этом не подумала?
  И я засмеялась счастливым смехом: как хорошо жить, когда рядом с тобой -  твои самые родные люди!
- А как ты сама сейчас, - спохватился мой Сеня, глядя с запоздалой тревогой на меня, - у тебя ничего не болит?
  И я опять засмеялась, потому что на самом деле я чувствовала себя выпо-трошенной без наркоза курицей, но всё это было так неважно, когда в моей душе разрасталось счастье, золотое, как солнце на восходе, горячее и яркое. Как хорошо жить на этом свете! По просьбе Сени нас всех четверых сфотографировали и сняли на видео. Чопорный шведский врач, улыбнувшись одними губами, пожелал нам всем счастья и удалился, акушерка и второй врач, помоложе первого, что-то говорили между собой, глядя на наше семейство.
- О чём они говорят? - поинтересовалась я у Сени.
- Они говорят о том, что мы – русские, и нас умом всё равно никогда не понять.
- Да, - сказала я, улыбаясь Сене, на лице которого наконец-то начали проступать яркие краски, - и аршином общим нас не измерить.
- Ты чего-нибудь хочешь, может быть, тебе чего-нибудь дать? - забеспокоился Сеня, потому, что я прикрыла глаза, я немного устала.
- Я хочу тебя! – сказала я Сене, открывая глаза и серьёзно глядя в его ва-сильковые глаза.
- Врёшь! – испуганно посмотрел он на меня, - тебе же нельзя, и потом мы здесь не одни…
- Тогда попроси для меня воды, очень хочется пить, - сказала я, снова прикрывая глаза.
Сеня вскочил со стула и умчался куда-то.
- Как вы себя чувствуете? - спросил меня на ломаном русском языке врач, тот самый, что был моложе другого.
- Я немного устала, - сказала я ему, - хочу пить и спать. И ещё – когда нас переведут в нашу палату, можно будет сделать так, чтобы моему мужу принесли чего-нибудь поесть, и чаю.
- Сейчас глубокая ночь.
- Всё равно, - сказала я – моему мужу сегодня досталось, и я очень хочу, чтобы он поел и как следует выспался.
- В своей палате вы найдёте всё необходимое.

- Я люблю тебя, - сказала я Сене, лёжа уже на кровати в удобной, просто-рной двухкомнатной палате, - спасибо тебе за всё, мой дорогой!
- Ты что, смеёшься? - Сеня смотрел на меня изумлённо. - Это тебе спасибо за всё, ты же всё это сделала сама.
- Не всё, - сказала я, - без тебя ничего бы не было.
- Настя, - сказал он мне дрогнувшим от волнения голосом, - до сих пор не верю, неужели всё это правда: ты моя жена, и у нас с тобой двое детей, мальчик и девочка. Разве так бывает в жизни, чтобы всё, всё было хорошо? – он прижал мои руки к своему лицу, целуя их благодарно и нежно.
- Мне сказали, что малыши будут спать до утра. Давай и мы с тобой по-спим, мой хороший. Мы оба сегодня устали – ведь рожали мы с тобой вместе.
- А как же иначе, - удивился мой Сеня, - ведь мы с тобой – муж и жена, и это наши дети родились сегодня.
Под утро нас разбудил маленький Сенька. Видимо, он проголодался за ночь, и заорал громким басом, и, конечно, был тут же приложен к груди, потому что нежное спокойное личико Насти было так безмятежно – она ещё спала, и не хотелось её будить раньше времени, ведь нам всем четверым досталось прошедшей ночью, и маленьким, и большим.
  Сеня сидел рядом со мной, глядя, как его маленький сын с жадностью, да-вясь и фыркая, сосёт молоко из моей груди. Он принёс ко мне Настеньку:
- Покорми и её, - сказал он, с нежностью глядя на её безмятежные черты, и я приложила к груди нашу девочку, и Сеня пристроил её маленький ротик к моему соску, справа от Сеньки, и наша малышка, не открывая глаз, тоже начала сосать молоко, но только аккуратно, не торопясь, крошечными, точно игрушечными, ручками, обнимая мою грудь.
- Настька, ты – чудо, - сказал мне Сеня, глядя на меня восторженными глазами, - ты их выносила, родила, и теперь ты их кормишь обоих сразу, я бы, наверное, так не смог.
- Золотой мой, - сказала я, глядя в его родную, румяную мордаху. - Я бы тоже ничего не смогла без тебя. А ты меня не разлюбишь, если я стану толстой, как свиноматка, пока этим двоим живоглотам надо будет сосать из меня молоко?
  Сеня стоял на коленях перед моей кроватью, его сияющие синие глаза глядели на меня восторженно и чуть глуповато. Он достал фотоаппарат и щёлкал им, пока наши дети сосали молоко, а потом их унесла сестра, чтобы помыть и переодеть, и мы с Сеней, умывшись, завтракали – я, всё ещё лёжа в своей кровати, а Сеня – сидя рядом со мной на полу, мне никак не удалось уговорить его сесть за стол.
- Скорей бы тебя отпустили домой, - сказал он мне, - я уже так соскучился без тебя, а можно, мы дома будем спать с тобой вместе, у нас же широкая кровать, я совсем не буду тебя беспокоить, просто мне плохо, когда тебя    нет рядом.
- Конечно, мы с тобой будем спать дома вместе, - сказала я, - а как же иначе? Мы же с тобой – муж и жена.
-
ГЛАВА ПЯТАЯ. СЕМЬЯ.

  Сеня, конечно, был прав, когда так настаивал на том, чтобы я поехала с ним в Швецию, чтобы мы пожили с ним в нормальных, человеческих условиях, чтобы наши дети родились и росли, не зная недостатка ни в чём.
  Рано утром «чопорная шведская няня» приносила близнецов в нашу спальню, и мой Сеня, лёжа светлой кудлатой головой на моём плече, каждый раз смотрел, восторгаясь, как наши малыши сосут молоко, как они растут, день ото дня становясь интереснее и старше. После кормления няня уносила близнецов в детскую, там она их мыла и переодевала в крошечные, смешные и очень нарядные костюмчики, предназначенные для детей их нежного возраста.
  Пока мы завтракали с Сеней на кухне, он обычно ел, держа одного из наших малышей на руках, так ему нравилось наблюдать за тем, как меняется выражение маленького лица, как малыш зевает или потягивается, или просто сладко спит, привалившись к его плечу. Второго малыша держала на руках я.
Уезжая на работу, Сеня целовал нас троих, и было видно, как ему не хочется расставаться с нами.
  Вечерами мы гуляли вместе, везя близнецов в специальной двухместной коляске, и прохожие иногда оглядывались на нас, потому что видеть Сеню рядом со мной и нашими малышами было действительно очень интересно.
  После ужина мы купали малышей в специальных детских ванночках – их у нас было две – голубая и розовая, так захотел Сеня, хотя можно было прекрасно обойтись и одной посудиной на двух наших отпрысков. После ванны наступало время кормления «диких зверей», потому что плаванье возбуждало всегда повышенный аппетит у наших деток, а особенно у маленького Сеньки – он урчал, фыркал, жадничал, а потом засыпал, отвалившись от моей груди, и Сеня - большой отдавал его няне. Настенька ела не торопясь, аккуратно и тихо, зато этот процесс занимал у неё больше времени, чем у её брата, и она была немного поменьше его и совсем не такая толстая и щекастая, как маленький Сенька, который был очень похож на своего отца.
  Иногда, когда дети просыпались ночью и плакали, Сеня приносил их к нам в спальню, и они сразу же успокаивались, пригревшись рядом со своими родителями, и тогда они спали у нас в кровати до утра. «Чопорная шведская няня» сердилась на то, что мы балуем детей, которые должны быть приучены к засыпанию в собственных кроватках, и Сеня ругался с ней по этому поводу, правда, не очень сильно.
- Какая глупость! – говорил он мне после каждого спора с няней, - поче-му нельзя сделать так, чтобы человеку было хорошо? Если он маленький, значит, надо показывать ему, что его желания для нас ничего не стоят? Если он (или она) плачет оттого, что ему (или ей) холодно и одиноко, почему мы должны оставлять его (или её) одного (одну), когда нам всем приятно оттого, что мы вместе. Разве я неправ, Настя? – говорил он, укладывая плачущего малыша к нам в кровать. Малыш обычно затихал, привалившись ко мне или к Сене, и спал потом спокойно до утра. Зато плохо спал сам Сеня, просыпаясь и проверяя, удобно ли лежать его ребёнку в большой кровати, нет ли опасности, что он упадёт или его случайно придавит кто-то из взрослых.
  Я уже ходила на курсы шведского языка, организованных для русских эмигрантов и членов семей приехавших на работу из России специалистов. Ещё я записалась на курсы аэробики, куда ездила дважды в неделю. На этих курсах мамы приводили в порядок свою фигуру после родов, а их младенцы ползали рядом с ними, привыкая к общению с людьми и радостному движению под музыку.
  Сеня часто приезжал обедать домой. Обычно он предупреждал меня заранее, чтобы его обед был уже на столе, и мы вместе с ним ели. А наши близнецы, которые росли не по дням, а по часам, ползали рядом с нами в специальном манеже, играя в игрушки, которые Сеня покупал им почти каждый день, «разговаривая» с нами на своём, не очень понятном ещё для нас, языке.
  Как-то вечером, лёжа вдвоём на нашей широкой кровати, мы с моим Сеней вспоминали первые дни нашей любви, такой беззаботной и радостной. Это были те незабываемые два дня в нижегородской квартире Бабушки, когда она нас впервые оставила одних, дав нам возможность «подружиться» получше друг с другом. Я спросила у Сени, не жалеет ли он о тех беззаботных временах, когда он был свободен, как птица, молод, беспечен и весел.
- Это только со стороны так казалось, что я был тогда беспечен и весел, - сказал он мне серьёзно, - никто никогда не узнает, как бывает одиноко и тоскливо человеку, у которого с самого рождения не было на этом свете ни одной родной души. К этому привыкаешь, с этим учишься жить, за-глушая одиночество работой, учёбой, дружбой, разными интересными и не очень интересными делами, привыкаешь быть весёлым всегда, но оно ведь никогда от тебя не уходит, это одиночество всегда и повсюду следует за тобой.
- Прости, я не знала, - сказала я, обнимая его и пряча своё лицо у него на груди.
- Мне потому и нравилось жить у Бабушки, что в её доме я чувствовал себя так, как будто я живу в своей семье. Мне не хочется вспоминать те годы, когда одиночество зияло во мне, как сквозное отверстие, из которого всегда тянет сквозняком. Самое страшное в одиночестве то, что ты чувствуешь его почти постоянно, даже когда находишься не один, потому что и рядом с людьми одиночество не отпускает тебя ни на шаг.
  Что такое одиночество, я знала не понаслышке, то же самое, что и Сеня, я испытывала годами, несмотря на то, что рядом со мной были мой последний муж, мой сын и моя мама…
- Теперь-то тебе как? Всё ещё страшно и пусто? – спросила я, заглядывая в его глаза.
- Что ты, Настя, говоришь, - удивился он, - я и думать забыл о том, как тоскливо жить одному, с тех пор, как встретил тебя, а особенно с того дня, как в больничной палате впервые ощутил себя среди родных, очень дорогих для меня людей. Я и сейчас иногда думаю: за что мне такое счастье: любимая жена и двое детей, ведь вы мне – самые дорогие. Какое же может быть одиночество, когда нас так много, и все мы очень нужны друг другу.
- Милый мой, славный, единственный, - шептала я в его теплые, родные губы, - если бы ты знал, как хорошо мне с тобой, с вами, моими родными, и мне удалось позабыть про одиночество, ведь и я тоже жила с ним много  лет.
- Настя, - его глаза глядели на меня, не мигая, - как нам повезло, что мы встретили друг друга!

ГЛАВА ШЕСТАЯ. СЕНЯ, Я ТЕБЯ ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ!

  Мы целовали друг друга, замирая от восторга, задыхаясь от нежности, от благодарности друг другу за всё, что было и будет ещё у нас. Я раньше думала, что только со мной творится всегда эта метаморфоза – я любила моего Сеню до умопомрачения, я просто вся млела и таяла, находясь рядом с ним, целуя, трогая, любя и любуясь на него. От этих мыслей у меня закружилась голова, и я стала целовать его, позабыв обо всём, умирая от нежности на его губах, и тогда он решительно откинул в сторону одеяло и потянул наверх мою длинную ночную рубашку, а я, торопясь, расстёгивала пуговицы на его шёлковой пижаме – их было слишком много, и Сеня, не дожидаясь, пока я расстегну их все, снял куртку от пижамы через голову, а я уже тянула вниз его пижамные брюки.
- Золотой мой, любимый, единственный, - шептала я, целуя его, а он забился под моими руками и губами, придвигаясь поближе ко мне, вырастая надо мной и входя в меня. Одной рукой Сеня дотянулся до шёлковой подушки и подсунул её под меня, и стало намного лучше и ближе к нему, а потом он потянул меня за руки, и мы, не расставаясь друг с другом, тесно обнялись, я, сидя на подушке, он, стоя на коленях рядом со мной, и я подсунула под себя вторую подушку, чтобы быть с Сеней вровень, а он, притянув меня к себе, входил и выходил из меня, как волна, набегающая на песок, отступающая обратно, до тех пор, пока я не потеряла совсем голову и, потянувшись к его волнующим меня губам, не взяла его двумя руками за бёдра и не придвинула ближе к себе. И тогда он вошёл в меня глубоко, и ещё раз, и ещё, пока мне не удалось прихватить его там, в глубине, на мгновенье, сжав отчаянно сильно и сразу же отпустив.
- Настенька моя, - шептал он губами в мои губы, и мы ждали новой волны, и она пришла, и тогда мы пошли друг другу навстречу, он – в меня, я – навстречу ему, обнимая, целуя его там, в глубине. – Подожди, дорогая, не шевелись, - в глазах у Сени была такая мука, что я приблизилась к его губам, обнимая их своими губами, лаская их языком, поцелуй наш становился всё более сумасшедшим, я закрыла глаза, но и там, в темноте, горели яркие звёзды, пока наши губы боролись друг с другом за наслаждение, которое мы пили ими, забыв обо всём, пропадая друг в друге.
- Подожди, моя милая, подожди, - и я ждала, а мой любимый уже отбрасывал в сторону подушки, и подсунув под меня свои ладони, отчего я приподнялась к нему навстречу, входил в меня, сильный, пульсирующий, упругий и попадал в мои объятья, а когда я отпускала его через мгновение, он уходил от меня также решительно, как до этого приходил.
- Не могу больше ждать, - взмолилась я о пощаде, - скорее иди ко мне, а то я сейчас умру.
- Не умрёшь, - уверял меня мой милый, входя и выходя из меня в самом начале пути, пока я, забыв обо всём, не схватила его за бёдра, потянув к себе. И тогда он вошёл в меня так решительно и глубоко, что я застонала от муки желания прямо в его губы, и этот стон потонул в них, а там, в глубине, мой любимый, пульсируя, замер. Сеня поднял мои ноги к себе на плечи, и этого было достаточно для того, чтобы грянул взрыв, и мы оба стонали, не шевелясь, содрогаясь от сладкой, безумной муки, ударившей в голову салютом разноцветных брызг. Опустив мои ноги на кровать, Сеня упал на меня, затихая губами на моих губах, острой, невыносимой, всепоглощающей нежностью, болью и сладостью. Мы лежали неподвижно, не расставаясь друг с другом, и я осторожно повернулась на бок, обнимая моего Сеню руками и ногами, продолжая чувствовать его у себя внутри.
- Сенечка, - шептала я в его губы, - ты мой золотой, я люблю тебя, очень люблю.
  Он прижался горячей щекой к моему лбу, я гладила его рукой по спине, просто для того, чтобы чувствовать его кожу, мягкую, как шёлк, а другой рукой я гладила его по голове, вытирая капельки пота с его лба.
- Я хочу попросить у тебя, - сказал он мне голосом, в котором ещё чувствовалось страданье любви, - ты исполнишь мою просьбу, обещаешь, сделаешь, как я прошу?
- Да, - ответила ему я, глядя в его измученное от страсти лицо, - я всё сде-лаю для тебя, мой хороший.
- Никогда не предохраняйся, Настя, - сказал он мне, не открывая глаз, как во сне, - я хочу, чтобы там, где мы с тобой так сильно нужны друг другу, оставались наши дети в тебе, выходя из меня. Понимаешь? Не надо из прогонять. Пусть они живут и зреют в тебе. Когда любишь так сильно, как мы с тобой, нельзя прогонять своих детей, которые приходят в тебя из меня. Я хочу увидеть их всех – какие они, наши новые дети, зародившиеся в такой близости друг другу. Обещаешь мне, Настя, что никогда не будешь прогонять моих детей из себя? Пусть они родятся все, я хочу, чтобы они жили с нами, а мы продолжали любить друг друга и их, наших маленьких малышей.
- Обещаю, - сказала я, глядя в дорогое, измученное, счастливое лицо Сени – он уже спал, положив голову мне на грудь, - обещаю тебе, мой любимый, - сказала я, обнимая его двумя руками, словно своего большого ребёнка, такого любимого и дорогого, что щемит от нежности сердце, когда я гляжу на него.


  Маленький Сенька проснулся в детской, завопил, он всегда просыпался среди ночи, чтобы поесть, он так быстро рос и прибавлял в весе, что ему не хватало еды, и он постоянно требовал её - и днём, и ночью. Накинув халат, я помчалась в детскую. Строгая чопорная шведская няня спала на своей кровати, посвистывая носом, я схватила на руки толстого Сеньку, и сразу дала ему грудь, и он успокоился, принялся сосать тёплое мамино молоко. Настенька спокойно спала в своей кроватке – она очень редко просыпалась по ночам, спала и ела строго по режиму. Неся на руках малыша, сосущего молоко из моей груди, я вернулась в спальню и легла вместе с ним в кровать, где мой сладкий, любимый Сенечка-старший спал, уронив голову на мою подушку, разбросав свои длинные розовые руки в стороны. Я легла рядом с ним, моим любимым, положив нашего сына между нами. Насосавшись молока, Сенька-младший заснул богатырским сном, и я обняла их обоих, моих дорогих, прислонившись лбом к белокурой голове моего мужа, моего любимого мужчины, отца наших двух детей.
  Я уснула, улыбаясь от счастья, и когда зазвенел будильник, осторожно, чтобы не разбудить моего золотого, накинула халат, подхватив малыша на руки, умчалась с ним на кухню. Было время, когда я разлюбила готовить в своей прошлой, безысходной жизни. Но сейчас это было для меня счастливой работой – готовить моему Сенечке завтрак, давая ему возможность ещё немного поспать перед тем, как он уйдёт к себе на службу, и я буду скучать по нему, а он возьмёт и приедет обедать домой, и я буду кормить его, любуясь, как он уписывает за обе щёки какую-нибудь вкусную, специально для него приготовленную еду. Держа на руках ребёнка, я поставила в микроволновку приготовленный с вечера завтрак, заварила кофе, приготовила бутерброды.
  Сеня завтракал, улыбаясь на нас – я сидела за столом напротив него, и оба наших малыша сосали молоко, каждый из своей груди.
- Как мадонна Рафаэля, - сказал он, допивая кофе, - Настька, я побежал, я уже опаздываю. Если получится, приеду на обед, приготовь мне чего-нибудь вкусненького, как ты умеешь.
  Я смотрела на него, улыбаясь. Дети, напившись молока, спали у меня на руках. Подхватив толстяка Сеньку, мой любимый направился в переднюю, я шла за ним, осторожно неся на руках Настеньку, она спала довольно чутко, и я старалась её не разбудить.
  Стоя в передней, Сеня надевал обувь и плащ, не выпуская из рук румяного белокурого сына, так похожего на него, что я зажмурилась, глядя на них обоих, как на два ясных солнышка.
- Ну, давайте поцелую вас, мои милые. – сказал Сеня, подавая мне в руки сына, - кстати, Настя, всё забываю у тебя спросить, почему ты перестала завтракать со мной по утрам, ты же кормишь этих двух забияк, тебе надо вовремя питаться.
- Я поем позже, - беззаботно сказала я, - я теперь ем, когда захочу.
- Это что-то новое. Тебе надо есть по режиму, а то не будет молока, так что с завтрашнего дня мы опять будем завтракать вместе, а детей пусть пасёт в это время наша Фрёкен Бок. Договорились?
- Договорились, - миролюбиво пообещала я Сене, - только у меня в последнее время не получается почему-то есть утром.
- Как это не получается? – Сеня уже садился в свою машину, а я, стоя с близнецами на руках на крыльце нашего дома, смотрела на него сверху вниз.
- Ты езжай, а то опоздаешь, - сказала я ему, глядя в дорогое, яркое, сияющее лицо.
- Тебя что, тошнит по утрам? – спросил меня Сеня из машины, - ну-ка признавайся живо, в чём дело.
- Ты езжай, а то опоздаешь, - сказала я, - ничего ужасного нет, я здорова. Просто тошнит немного, наверное, что-то съела, это пройдёт.
  Сеня заглушил машину, молча вышел из неё, взял у меня из рук мирно спящих близнецов, мы вошли в дом, отнесли детей в спальню, где Сеня положил их в кроватки, причём я заметила, что на этот раз он их перепутал, чего раньше с ним никогда не бывало, - толстяка Сеньку он уложил под розовый полог, а нежную Настеньку – под голубой.
- Больше не бери их на руки, у них есть для этого няня, - сказал он мне, направляясь со мной в нашу комнату, - одевайся, Настя, мы сейчас поедем к врачу.
- А как же твоя работа? – спросила я.
- Сейчас позвоню, что задерживаюсь, - он внимательно смотрел на меня, пока я одевалась, - ты худеешь, Настя, так нельзя. Ты же кормишь двоих сосунков, тебе надо хорошо питаться. Всё, готова? Ну, поехали.
- И давно это с тобой? - спрашивал он меня по дороге.
- Нет, не очень, - сказала я, положив голову к нему на плечо, чего обычно  не позволяла себе делать, когда Сеня сидел за рулём. – Я хочу спросить у тебя, Сеня, ты, наверное, не помнишь, о чём говорил мне вчера, засыпая?
- Прекрасно помню, - ответил он, поворачивая ко мне своё лицо с обеспо-коенными ярко-голубыми глазами, - я просил тебя не предохраняться, у меня замирает сердце, когда я думаю о том, сколько ещё маленьких озорников мы с тобой могли бы родить, очень не хочется, чтобы они все пропадали даром. Мне так понравилась эта затея – сначала носить их, потом рожать, потом выкармливать и выращивать. Я люблю тебя, Настя, поэтому мне очень дороги все наши будущие дети.
  Я закрыла глаза на мгновенье: «Господи, спасибо Тебе за всё, за моё долгожданное счастье – спасибо Тебе!»
- Тебе плохо, Настя?
- Нет, мне хорошо, - сказала я, открывая глаза и глядя на Сеню, - я радуюсь, что мы сейчас едем с тобой вместе, я ужасно скучаю, когда ты уходишь на работу.

  Выйдя от врача, мы с Сеней сели в машину. У него было взволнованное и серьёзное лицо.
- Неужели это правда? – сказал он, глядя на меня немного растерянно, -  только вчера попросил тебя об этом, а ты уже – пожалуйста. Настька, ты у меня – чудо!
  Я смеялась счастливым и беззаботным смехом, привалясь головой к сени-ной груди.
- Золотой мой, любимый, единственный, - сказала я, глядя на его дорогое лицо, - мне так нравится, когда ты бываешь глупым! Это случается очень редко, - успокоила я его, - ты вчера попросил меня об этом, но ведь я беременна уже скоро два месяца, так что никакая я не молодец, а молодцы мы с тобою оба.
- Почему ты не сказала мне об этом раньше, я бы сразу же стал тебя беречь, ты же знаешь, как я хочу от тебя ещё ребёнка, или двух, как это важно для меня!
- Потому и не сказала, что ты бы начал меня беречь сверх всякой меры, а особенно в постели, как тогда, когда мы ждали наших близнецов. Я же знаю, что всё в порядке, и я не могу жить без тебя, без твоей любви.
- Настенька, - сказал мне расстроганный Сеня, - я сегодня возьму выходной на работе. Я хочу провести этот день с тобой, я ведь тоже очень скучаю.
- Как тогда, в Нижнем Новгороде? – обрадовалась я, вспомнив наши первые, незабываемые дни любви.
- Ты что, с ума сошла? Разве можем мы с тобой так рисковать, когда наш новый малыш ещё такой крошечный, такой слабый!
- Ну вот, опять началось! – засмеялась я, глядя на серьёзное и озабоченное лицо моего мужа, - только у нас с тобой начала налаживаться интимная жизнь, и вот - всё сначала…
- Не горюй, Настёна, - весело глядя на меня, сказал мне Сеня, - всё у нас с тобой наладится, вот только родим ещё парочку малышей…
- Как парочку? – возмутилась я, - это же волынка ещё на три года как ми-нимум, не хочу так долго ждать! Ты забыл, Сеня, сколько мне лет?
- А при чём здесь это? – удивился Сеня, - я всегда мечтал иметь много де-тей, чтобы семья была большая и дружная. Ради этого стоит потерпеть.
- Не хочу терпеть, - сказала я, - сегодняшний день – мой, я его заслужила, поехали скорее домой. Запрёмся в спальне от Фрёкен Бок, а ещё лучше – пошлём её погулять с нашими малышами в парке.
- Ты же знаешь, что я против того, чтобы няня гуляла с детьми одна, это очень опасно.
- Сумасшедший папаша, - сказала я, взяв его за щёки, прижимаясь губами к его губам, - поехали скорее домой, я уже соскучилась по тебе. И по детям тоже, - добавила я, смеясь, видя, как нахмурил брови мой любимый Сеня, он всегда очень ревностно относился ко всему, что касалось наших детей.
- Подожди, Настенька, подожди, - взмолился Сеня, когда я, вылезая из машины у нас в гараже, начала целовать его страстно и нежно, - давай сначала поднимемся в дом, и там, если нам позволит обстановка…
- Ну уж нет, - сказала я решительно, целуя моего Сеню и обнимая его, дорогого и любимого, - именно сейчас и именно здесь, а то дома на нас сразу же навалятся разные проблемы.
- Настя моя…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. СВЕТА.

- Она же совсем одна в этом мире, - объяснял мне мой великодушный Сеня, - кто ей поможет, если не мы?
- Ты с ума сошёл! – говорила я ему, - только у нас начала налаживаться наша жизнь, только пошло всё, как надо, у нас же самих сейчас забот невпроворот. Зачем тебе нужен этот хомут на шею? Взять к себе в дом чужого человека – совсем не то, что завести котёнка. К тому же, молодая посторонняя женщина в доме – это всегда повод для того, чтобы всё разрушить, ну как ты не понимаешь?
  Он стоял ко мне спиной, отвернувшись к окну, было понятно без слов, что мои доводы его не убеждают.
- У нас с тобой, Настя, сейчас всё очень хорошо, мы счастливы, у нас есть всё необходимое. А этой девчонке всегда жилось очень трудно, можешь ты это понять? Сейчас мы с тобой – её единственная надежда выбраться из тупика, в который загнала её жизнь.
- Такие жертвы возможны только ради дорогих и близких людей. Присутствие постороннего человека в доме всегда стесняет, мы уже не будем чувствовать себя здесь так свободно, как раньше. Под угрозой наше счастье, наша семья. Ведь ты так хотел иметь детей, Сеня! Близнецам ещё нет и года, за ними сейчас нужен глаз да глаз. Я опять беременна, я рада и счастлива этим, но всё это совсем непросто для меня, ведь я уже не очень молода.
- Да при чём тут это? Ты моя жена, и этим всё сказано. Просто ты не хо-чешь поделиться своим счастьем с обездоленным человеком, я никогда не думал, Настя, что ты такая бесчувственная.
- Ты хоть сам-то понял, что сейчас сказал? Ты собираешься делиться на-шим счастьем! Но оно же, Сеня, неделимое, оно может или принадлежать нам обоим, или разбиться, выскользнув из наших рук, и тогда оно разлетится на мелкие кусочки, которые уже не соберёшь.
  Он подошёл ко мне, посмотрел мне в глаза:
- Перестань сейчас же! Нашему счастью ничто не угрожает. Мы с тобой, Настя, будем жить, как жили, только поможем человеку встать на ноги. Это наш долг, если хочешь. Бог велел делиться со своими ближними.
- Бог здесь ни при чём, - сказала я, - пошли ей денег, дай ей хороший со-вет, помоги устроиться на подходящую для неё работу. Но жить в одной квартире с молодой девчонкой, которая не очень хорошо себе представляет, что такое хорошо, а что такое плохо – всё равно, что дразнить свою судьбу.
- Я понял, Настя, ты перестала мне доверять. Ты боишься, что твоего мужа соблазнят, и наша с тобой жизнь осложнится изменами и упрёками. Как тебе не стыдно думать так плохо обо мне! Я когда-нибудь давал тебе повод сомневаться в моём отношении к тебе и к семье?
- Сеня, - я прижалась к его груди, пряча своё лицо от него, - мне так страшно сейчас! Я прошу тебя, сделай для этой девушки всё, что нужно, но не делай глупости, в одном доме с ней мы не сможем находиться.
- Я и собираюсь помочь ей, чем смогу. Она выучит язык, найдёт себе работу, снимет квартиру, и уйдёт от нас. Это временно, ненадолго. Чего ты боишься?
Все мои слова и уговоры были напрасны.

  Когда в нашем доме появилась Светлана, малыши уже стали вставать на ноги, я же ходила, переваливаясь, как утка, потому что на этот раз беременность давалась мне не очень легко. У меня почему-то был токсикоз, живот рос не по дням, а по часам, и от его тяжести болела поясница, к тому же на лице у меня появились пигментные пятна, чего никогда не бывало раньше во время моих беременностей. Вдобавок ко всему я довольно заметно прибавляла в весе, в общем, выглядела я не са-мым лучшим образом.
  Светлана приехала к нам путём довольно сложных комбинаций, которые придумал Сеня. Он убедил меня сделать вызов этой девчонке, как моей племяннице, причина её приезда к нам была сформулирована довольно убедительно: я ждала третьего ребёнка, и мне, якобы, нужна была её помощь в уходе за детьми. Это была, разумеется, полная чушь - у нас была аккуратная, добросовестная шведская няня, к тому же ни у меня, ни у Сени не было и в мыслях доверять этой девушке, хоть ненадолго, наших детей. Дело в том, что об этой девице я знала от Сени не так уж мало.
  Историю этой юной особы я начала слушать от Сени довольно давно. Ещё во времена своего холостого житья у Бабушки Сеня начал помогать неблагополучному семейству, живущему в их парадной. Они жили на первом этаже, потому что эту квартиру предоставил ЖЭК Светиным родителям. Они оба приехали в Нижний Новгород из небольшого городка или даже села, отец семейства работал дворником, жена ему помогала. У них была целая ватага чумазых, неухоженных детей разного возраста, старшей была Света, младшую девочку ещё носили на руках, потому что коляски в этом семействе не было. Оба родителя пили и вели довольно странный образ жизни, при котором мать семейства время от времени пропадала в свой очередной загул, бросая мужа и детей на произвол судьбы то на месяц, то на два. Одновременно с этим невесёлым событием отец семейства немедленно погружался в очередной запой, коротая таким образом время в ожидании возвращения жены.
  Все заботы по дому и младшие отпрыски неблагополучного семейства находились таким образом на руках старшей дочки горе-родителей, на этой самой Свете, которую так рвался сейчас опекать мой великодушный муж.
  Безусловно, судьба девушки была не из лёгких, судя по всему, её детство закончилось слишком рано, и она справлялась, как могла, стараясь, чтобы младшие дети были хоть иногда сыты и хоть немного ухожены. Когда её отец пил, она сама убирала снег или листья во дворе, мыла лестницу, выносила пищевые отходы, не всегда и не всё у неё получалось хорошо, но жильцы дома относились к ней с пониманием, жалея её и остальных детей, которых и так было непросто прокормить на дворницкую зарплату Светиного отца. Если бы его уволили с работы, его семейство потеряло бы и крышу над головой, и средства к существованию. Соседи помогали, чем могли, этому семейству, снабжая его поношенной одеждой, продуктами питания, отдавали им то старую мебель, то старый холодильник, то что-то ещё. Деньги Свете почти никто не довал, потому, что все знали, что их может отобрать её отец, употребив их на ту же самую выпивку, из-за которой как раз и были лишены его поддержки дети, которых он умел только плодить, а растить, воспитывать и кормить он не мог и не умел.
  Мой добрый Сеня знал, что такое тяжёлое детство, поэтому он делился, чем мог, со Светой и остальным выводком нерадивых родителей. Разумеется, Света не могла получить хорошего воспитания в тех условиях, в которых ей приходилось жить. Она довольно рано начала прогуливать школу, сначала потому, что ей надо было заботиться о своей семье, потом уже и по разным другим причинам, потому что справляться с учёбой ей было трудно. Её безрадостная жизнь требовала компенсации, и она довольно рано стала погуливать, выбирая себе в друзья таких же, как она, ребят из неблагополучных семей. Во время своего житья у Бабушки я часто видела Свету во дворе или в парадной, среди таких же, как и она, подростков, которые убивали время, покуривая, попивая пива прямо из бутылок, пущенных по кругу. Иногда они вели себя довольно вызывающе, или галдели, или начинали драться. Во дворе поговаривали, что этот молодняк покуривает не только сигареты, но и «травку», употребляет «колёса», проводит весело время в подвале. Вот такую девушку Сеня решил приобщить к европейской культуре, дав ей шанс выбиться в люди и зажить достойной жизнью.
  Чем могла заняться Света, попав в Швецию? У неё не было никакого образования, она не знала языка, почти ничего не умела делать. Кажется, она мечтала сделать карьеру модели или танцовщицы, но для этого тоже надо было многому учиться и хоть немного овладеть языком страны, в которой она собиралась жить и зарабатывать приличные деньги. Сеня говорил, что пригласил к нам свою протеже, чтобы спасти её «от гибели», которая неминуемо ждала её, если бы она продолжила свой жизненный путь в тех условиях, в которых жила у себя на родине в своей неблагополучной семье. Ко времени её приезда к нам эстафету по несению забот за своё семейство уже приняли из рук Светланы две её подраставших сестрицы. Света же, устав от этих забот, сама начала отбиваться от рук, впрочем, никаких заботливых рук рядом с ней никогда и не было.
  На первых порах предполагалось, что Света попробует зарабатывать деньги в качестве няньки в какой-нибудь русскоязычной семье, и девушка сразу согласилась с этой идеей, потому что она хотела зарабатывать деньги в этой стране, а всё, что она умела – это присматривать за детьми. Не всё было просто в сложившейся ситуации – она могла работать нянькой лишь нелегально, а Швеция – это страна, которая уважает порядок. Но работать нянькой наша протеже не смогла, у неё не хватало терпения и навыков, чтобы исполнять свои обязанности добросовестно, поэтому от такой затеи нам пришлось вскоре отказаться в результате двух или трёх неудачных попыток, после которых нам с Сеней пришлось краснеть за свою протеже. Оставался один выход – Света поступала к нам в семью в качестве помощницы по хозяйству, за эту помощь мы предоставляли ей жильё в своей квартире, кормили её и платили ей не-большую, но довольно приемлемую зарплату.      
  Мне действительна была нужна в это время помощь в хозяйстве, кроме того, наша няня теперь работала только днём, и вечером надо было заниматься близнецами самой, а я уже не могла, как раньше, брать малышей на руки, купать их одна перед сном. За близнецами нужен был постоянный пригляд, потому что они уже начинали самостоятельно передвигаться по квартире и познавать этот мир, залезая при этом куда не попадя. Кроме того, они не сидели вдвоём в детской, что намного облегчили бы мою жизнь. Они, наши дети, были совсем разными. Настенька любила играть с игрушками, сидя в манеже или в детской, но оставлять её там надолго одну было ещё слишком рано. Сенька же рос очень крепким и непоседливым мальчишкой. Ему было необходимо постоянное движение, всё в этом мире вызывало у него живой интерес, поэтому его нельзя было оставить одного ни на минуту, но тогда я должна была разрываться между двумя детьми, потому что теперь у Сени-старшего заметно прибавилось работы. Филиал его фирмы разрастался, и ему, как управляющему этим филиалом, нужно было уделять работе всё больше и больше времени.
  Я уже сказала о том, что мне нужна была помощница в доме, но Света со-всем не годилась для этой роли. Она ничего не умела делать хорошо, я не могла возложить на неё обязанности по уборке дома или приготовлению пищи, тем более - уход за детьми. Всё это выяснилось очень скоро, и получилось то, чего я и боялась с самого начала - вместо помощницы я получила себе в нагрузку ещё одного, чужого мне ребёнка, разболтанного до придела, невоспитанного и довольно беспардонного.
Света спала до полудня. Потом она устраивалась у телевизора, непричёсанная, полуодетая, почему-то она постоянно ухаживала за своими ногтями, и пилка для ногтей в её руках очень раздражала меня, я не понимала, как можно пилить себе ногти целыми днями напролёт. Нормальный человек, проявляя такое усердие в этом деле, уже давно спилил бы себе ногти, что называется, под корень. Моих просьб и замечаний эта милая девушка просто не замечала, всякий раз давая мне понять, что её пригласил пожить у нас в доме Сеня, а не я. Я жалела Сеню, который один трудился целыми днями, чтобы прокормить наше разрастающееся семейство, поэтому не жаловалась ему каждый вечер на лень, беспорядочность и хамство его подопечной. Тем не менее, я говорила ему о самых вопиющих безобразиях, которые с приездом Светы стали происходить в нашем доме. 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.  Я СОБИРАЮСЬ УЕХАТЬ НА СВАДЬБУ ДОЧЕРИ.

  Моя старшая дочь Маша вскоре должна была выйти замуж. Будущий муж Маши жил и работал в Санкт - Франциско. Там же, в загородном доме родителей Жана (так звали Машиного жениха) предполагалось отметить свадебную церемонию.
  Мне хотелось быть рядом с дочерью в это важнее для неё время. Однако оставить свой дом и семейство было совсем непросто для меня.
- Поезжай, конечно, - говорил мне мой Сеня. – Мы прекрасно справимся без тебя. Главное, чтобы поездка на свадьбу не повредила твоей беременности. За детьми присмотрит наша Фрёкен Бок, Светка будет на подхвате в разных домашних делах, а я постараюсь в это время пораньше приходить с работы.
  На душе у меня было неспокойно: я знала, что так, как я, никто не сможет заниматься семейными делами, ведь, как известно, без хозяйки дом – сиро-та…
  На свадьбу дочери собирался приехать её отец, Николай Николаевич. Сеня говорил, что уже давно не ревнует меня к мужчине, которого я любила, пока не встретила его.
- У меня есть много доказательств твоей любви, - говорил Сеня, - наш дом, наша семья, наши близнецы – разве это не доказательства? А самое главное – это то, что мой ребёнок сейчас живёт в тебе. Куда же ты сможешь деться от нас, когда мы все вместе будем ждать тебя здесь?    
  Я нисколько не сомневалась в себе: вся моя жизнь теперь была сосредото-чена в моём новом доме. Даже мама и Петька теперь отошли на второй план, но Петька уже был взрослым, он учился в институте, работал программистом, и у него была девушка Галя. Там, откуда я уехала, уже тоже была своя семья. Петькину девушку я полюбила сразу. Даже не видя её, в начале их отношений с Петькой, я уже была благодарна ей за то, что она любит моего сына, заботится о нём. Мама тоже была теперь под присмотром, о ней заботились её близкие, родные люди.
  Меня беспокоило то, как пойдёт без меня жизнь в моём доме.
- Да что вы переживаете, Анастасия Сергеевна, мы тут прекрасно справимся без вас, - говорила мне Света, сидя в гостиной на кремовом диване, у телевизора, подпиливая свои ногти, и глядя на меня так, как будто она с нетерпением ожидает того времени, когда я уеду из своего дома.
  Света по-прежнему относилась ко мне, как к нежелательному дополнению к семье её давнего друга Сени. Проведя почти целый день у телевизора в полуодетом, растрёпанном виде, она наряжалась к приходу Сени в узкие белые брючки или шорты, смотря по погоде, в кофточку с большим вырезом, едва ли достающую ей до пупа. К приходу Сени Света оживлялась, не слушая моих возражений, быстро и умело готовила для него его любимые салатики, норовила устроиться ужинать на кухне в то время, когда там ужинал пришедший с работы Сеня. Меня раздражала бесцеремонность этой девчонки. С её появлением в нашем доме я переставала ощущать себя хозяйкой, как было раньше. Вечера на кухне, вместе с моим Сеней и нашими малышами теперь были вряд ли возможны. Света болтала с Сеней, сидя за столом.
- Ей ведь тоже не с кем поговорить целый день, - заступался Сеня за свою протеже, - поэтому она и ждёт меня с работы, я ведь в этом доме для неё единственный близкий человек.
  У меня было своё мнение на этот счёт, но я молчала, зная, что все мои доводы сейчас бессильны убедить Сеню в том, что он поступил неправильно, разрешив поселиться у нас в доме этой девчонке.
- Из-за своей беременности ты становишься раздражительной, - сказал мне однажды Сеня. -  Это пройдёт, как только ты родишь ребёнка, и тогда всё по-прежнему будет хорошо и спокойно, ведь наша семья, наши дети – это главное, что у нас  есть. 
  Моя беременность, как назло, протекала тяжело. Мой врач говорил мне, что так бывает на ранних сроках, когда токсикоз мешает будущей матери чувствовать себя здоровой и бодрой. У меня не было токсикоза в предыдущих беременностях, правда, тогда я была моложе.
  Я начала собираться в дорогу. Маша просила меня приехать пораньше, чтобы принять участие в подготовке к свадьбе. Собрать вещи, необходимые мне в дороге и в гостях, было недолго. Но я собиралась оставить свой дом в полном порядке, ведь моим близким, дорогим для меня людям предстояло прожить без меня неделю, а то и две. Они все так привыкли к тому, что я всегда рядом, что почти не замечали моих забот, незаметных домашних дел, которые я всегда делала сама.
  Я привела в порядок одежду и вещи первой необходимости для моего мужа и малышей, сама разложила их на полках шкафов. Я составила спи-сок всех необходимых дел по дому в большом блокноте, там же указала, что где лежит. Мой Сеня был так занят своей работой, что успел привыкнуть к тому, что всё необходимое для него он всегда получал из моих рук.
  Малыши будто чувствовали, что мама собирается в дорогу. Они ходили за мной по квартире, не отпуская меня ни на шаг, Настенька помогала мне раскладывать вещи в их детском шкафчике, бежала за трубкой телефона, когда мне кто-то звонил. Она что-то понимала своей детской головкой, и старалась, как могла, защитить свою маму. Когда я разговаривала со Светой, и та мне, как, правило, хамила, Настенька всегда оказывалась тут как тут, вставая между мной и Светланой.
  Накануне отъезда я нервничала, мне хотелось оставить в доме задел по делам, чтобы моё отсутствие в нём было не так заметно во время моего отъезда.
Настенька играла со своими игрушками там, где я гладила их детское бельё, Сенька куда-то уполз за своей большой машиной. Закончив гладить, я обнаружила свою маленькую дочь спящей на ковре посреди своих игрушек. Сеньки нигде не было. Бросив все дела, я побежала искать сына по дому, заглядывая в каждый уголок, куда он мог залезть, пока я была занята хозяйственными делами. Я встревожилась не на шутку. Куда мог пропасть этот безобразник?
- Да чего вы переживаете? – сказала Света, сидя у телевизора, по которому передавали какую-то музыкальную программу. – Ваш Сенька всегда ползает по дому, где попало. Найдётся, куда ему деться?
    Меня покоробило от слов «ваш Сенька». «А ваш Сенька?», - подумала я, а вслух ничего не сказала. Пришёл с работы Сеня, Света вышла его встречать в переднюю.
- Ну как у вас дела? – спросил Сеня, раздеваясь в передней.
- Да у нас всё в порядке. Только ваша жена потеряла своего ребёнка. - Светина манера излагать свои мысли всегда удивляла меня своей потрясающей невоспитанностью. Но Сеня, мой добрый, весёлый Сеня будто не замечал того, как обижают меня высказывания его протеже.
- Как потеряла? - Сеня вошёл в гостиную, где я, стоя с Настенькой на ру-ках, была уже в полном отчаянье. – Не волнуйся, Настя, сейчас мы найдём этого поросёнка. Ведь он не мог выйти на улицу? А в гараж? Дверь в кухне была закрыта, ты проверяла? - Мы с Сеней вышли из кухни в гараж, обследовали там каждый уголок. Дочку Сеня нёс на руках, малышка спокойно спала у него на плече, и он осторожно придерживал её за спинку. Лицо Настеньки раскраснелось во сне, пухлые губки приоткрылись, светлые волоски рассыпались у отца на плече. Тревога за сына становилась нестерпимой. Будто почувствовав, что я уже на пределе своих возможностей, Сеня обернулся ко мне.
- Не волнуйся, сейчас мы найдём нашего Сеньку. Он где-то в доме, спит себе в каком-нибудь укромном уголке. Ты совсем вымоталась за последние дни, так нельзя, это вредно для тебя и нашего будущего малыша, ты совсем не отдыхаешь. Я сейчас отнесу Настеньку в кроватку и займусь поиском Сеньки. Ты сядь, Настя, успокойся, хочешь, я заварю тебе валериановый чай?
- Куда мог подеваться малыш? Я очень боюсь за него, Сеня.
- Да найдётся он, что вы все так переполошились? Идите ужинать, Арсений Борисович. Сенька проголодается и сразу заорёт. Он ведь такой прожорливый.
- Мы сами разберёмся в наших семейных делах, - сказала я Свете очень не-ласковым тоном. У меня вдруг защемило сердце, и я невольно прижала руку к левой стороне груди.
- Немедленно ложись в постель, - сказал мне Сеня, - я сам уложу Настеньку в кроватку и займусь поисками сына.
  Лёжа на огромной, пустой без Сени кровати, я думала о том, как всё в на-шем доме изменилось с тех пор, как в нём поселилась девушка, которой Сеня хотел помочь найти свою дорогу в жизни. Я чувствовала себя больной, некрасивой и старой. В связи с тем, что моя беременность на этот раз протекала не очень гладко, мой врач запретил мне на время близкие отношения с мужем, и Сеня, засиживаясь за своей работой допоздна, теперь часто оставался спать на диване в своём кабинете. Мне очень не нравилось то, что мой муж теперь спал отдельно от меня. Если бы это было раньше, я бы просто скучала по нему. Теперь я немного боялась за Сеню, ведь в доме находилась молодая здоровая девушка, к тому же у этой девушки были весьма упрощённые понятия о том, что прилично для порядочных людей, и что нет. Но где наш малыш, где Сеня – маленький?
  Как же я уеду, оставлю их одних? Ведь никто не будет смотреть за деть-ми так, как родная мать.
  Где-то в глубине квартиры раздался рёв Сени-маленького. Я помчалась на этот рёв, торопясь убедиться в том, что с мальчиком всё в порядке. Из раскрытого отверстия стиральной машины в хозяйственной комнате вылезал заспанный недовольный Сенька, увидев меня, он заплакал ещё громче. Схватив малыша на руки, я понесла его в спальню. Полузакрыв глаза, малыш негромко скулил, перебирая пуговицы на моей домашней блузке, ища мамину грудь, а когда нашёл её, немедленно начал сосать молоко. Проходя мимо кухни, я увидела, как Сеня и Света пили чай за на-крытым столом.
- Всё в порядке? – спросил меня Сеня, не вставая из-за стола.
  Как же я уеду из дому, как я оставлю свою семью без присмотра? Мне стало немного стыдно, когда я сидела около кроваток спокойно спящих близнецов, ведь моя старшая дочь Маша – тоже член моей семьи, она тоже мой ребёнок, и сейчас я ей нужна, быть может, больше, чем всем остальным.
  - Я сегодня хочу лечь спать пораньше, - негромко сказал Сеня, наклоняясь сперва к одной маленькой кроватке, потом к другой, чтобы поцеловать наших малышей перед сном. – Лягу в кабинете, чтоб тебя не беспокоить. Ты тоже ложись, тебе надо выспаться перед дорогой.
- Я сама знаю, что мне нужно, - сказала я, не оборачиваясь к Сене.
- Ты за что-то сердишься на меня? – спросил Сеня, положив мне руку на плечо. – Не горюй, Настёна, вот родишь нам маленького, и перестанешь нервничать по пустякам. Это тебе гормоны не дают покоя.
- Это ты мне не даёшь покоя, - сказала я, поправляя голубое одеяло на толстеньком тельце сына, который не умел спать спокойно, всё время дрыгал ногами, сбрасывая с себя одеяло. Утром он будил нас громким плачем, и, прибегая в его комнату, я находила маленького Сеньку лежащим поперёк кроватки, ножки его высовывались между прутьями боковой решётки, мешая ему двигаться.
- Я не даю тебе покоя? Да я стараюсь тебя вообще не трогать, это сейчас небезопасно. Раньше ты не была такой, Настя.
- Ты тоже не был таким, Сеня, - сказала я, выходя из комнаты малышей.
- Я остался прежним. Это ты, Настя, стала угрюмой и раздражительной.
- Может, поищешь себе другую?
- А что, это хорошая мысль, - сказал Сеня, и лицо его стало чужим. - Если я тебе больше не нужен, ты можешь сказать мне об этом прямо. Ты знаешь, Настя, что я не из тех людей, которые навязывают своё общество другим.
  Хорошее время он нашёл для таких разговоров – у меня двое малышей и новая беременность, которая мне явно не по возрасту и, наверное, не совсем по силам, ведь носить в себе пятого ребёнка, когда тебе уже изрядно за сорок, совсем непросто. Да ещё мой завтрашний отъезд на Машину свадьбу…
- Настя, перестань злиться, - сказал Сеня, глядя на меня серьёзно и вполне доброжелательно, - тебе ведь завтра уезжать, давай не будем ссориться перед дорогой.
- Хорошо, - сказала я, глядя снизу вверх в Сенины васильковые глаза, - не будем ссориться, только ты приходи сегодня спать ко мне. Я очень волнуюсь из-за своего отъезда…
- Арсений Борисович, я жду вас в кабинете, - послышался голос Светланы. Она стояла в дверях нашей спальни, светловолосая, тоненькая, в лёгком шёлковом халатике, таком коротком, что он больше был похож на кофточку-распашонку, - я уже включила компьютер. Вы поможете мне выполнить задание для курсов? Завтра у меня зачёт, вы не забыли?
- Спокойной ночи, Сеня, - сказала я, слегка подталкивая его рукой в спину, - мне действительно пора спать.
  Я долго ворочалась, стараясь уснуть. О многом я думала в тот вечер, лёжа на широкой кровати в нашей супружеской спальне. Мне было холодно и одиноко. Я смогла уснуть, только когда принесла Настеньку из её кроватки.  Так и спала до утра, обнимая маленькую сонную дочку.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Я ЕДУ НА СВАДЬБУ ДОЧЕРИ.

  Перелёт из одной страны в другую занял много времени и сил. До Нью-Иорка я летела около восьми часов, после пересадки и трёхчасового перерыва мне предстояло преодолеть в воздухе почти такое же расстояние, лететь надо было почти через всю Америку с востока на запад.
  К концу пути я немного успокоилась после отъезда из дома, а может быть, это сказывалась усталость, в пути мне не удалось поспать хотя бы немного. Я всё время думала о своём доме, где остались дорогие мне люди. После рождения близнецов я впервые расставалась с ними так надолго.
  Чопорная шведская няня, принимая детей из моих рук, заверила меня в том, что не отойдёт от детей ни на шаг во время моего отсутствия. Я искренне поблагодарила её за добрые слова, сказанные мне при прощанье. Я знала, что аккуратная и чёткая во всём няня меня не подведёт. Она обещала мне ночевать в доме всё время, пока меня не будет. Надо будет договориться с ней о том, чтобы она ночевала у нас несколько раз в неделю и после моего возвращения домой. Я чувствовала, что очень устала, и старалась настроиться на встречу с дочерью, которую давно не видела.
  В здании аэропорта меня встречали Маша и её жених Жан, с которым я ещё не была знакома лично, я видела его только на фотографиях, когда прошлым летом Маша приезжала ко мне ненадолго во время своей поездки в Европу. Тогда же моя старшая дочь впервые увидела своих маленьких брата и сестру.    
  Нам предстояла поездка в загородный дом родителей Жана. Там, на берегу озера Тахо Маша должна была сочетаться законным браком со своим избранником, французом по происхождению. Сидя в машине, я смотрела на красивые загородные дома, живописно расположившиеся среди великолепных пейзажей вечного лета Калифорнии.
  Родители Жана встретили меня приветливо, сразу же проводили меня в отведённую для меня комнату на втором этаже нарядного просторного дома.
  Оставшись вдвоём с Машей, я обняла свою взрослую дочь:
- Здравствуй, милая, - сказала я, глядя в ярко-серые глаза Маши, - как у тебя дела? Волнуешься из-за предстоящего торжества?
- Что ты, мамочка, я совсем не волнуюсь. У меня всё хорошо, просто замечательно. – Маша говорила с заметным акцентом, она повзрослела, кажется, стала выше, выглядела очень хорошо. – Сегодня прилетает папа. Он звонил мне сегодня перед вылетом самолёта, кажется, очень волнуется, это ведь его первая поездка за границу.
- Его можно понять. Для него твоя свадьба – очень важное событие. Ты должна это понимать.
- Я понимаю. Но всё будет хорошо, ни тебе, ни папе волноваться не надо. Мероприятие хорошо спланировано, и носит скорее формальный характер. Мы с Жаном знаем друг друга много лет, узаконить свои отношения решили сейчас потому, что нам обоим хочется, чтобы наша совместная жизнь приобрела теперь новый смысл. Мы оба хотим, чтобы у нас была семья, дети. Родители Жана хорошо относятся ко мне, и очень рады нашему решению. Жан их единственный сын, они обожают его, и мечтают о том, чтобы у него было всё так же, как когда-то у них: свадьба, семейное гнездо, дети.
 - Все родители на свете желают своим детям того же.
- Кстати, о родителях. – Маша, а вернее, Мэри, как её здесь называют, смотрела на меня светлыми глазами, ярко выделяющимися на узком загорелом лице. – Отец прилетел в Санкт Франциско ещё в среду, сейчас он общается там со своими друзьями по поводу какой-то выставки, я точно не поняла, о чём конкретно шла речь.
- Когда Николай Николаевич обещал быть здесь? – спросила я.
- Сегодня вечером или завтра утром. Я хотела тебе сказать, - дочь взглянула на меня своими серьёзными строгими глазами, - родители Жана не знают нашу семейную историю. Для них ты и отец – мои родители. Давай не будем их в этом разубеждать, ведь вы с Николаем Николаевичем действительно мои родители, а как у вас сложилась жизнь, вместе или по отдельности, это ведь никого не касается, правда?
- Правда, - с сомнением сказала я, - ну ладно, пусть думают, что ты выросла в обычной, нормальной семье. Надеюсь, что мне не придётся врать или фантазировать о нашем с отцом совместном прошлом.
- Конечно, нет. – Лицо Маши было, как всегда, спокойно и безмятежно. По лицу моей первой дочки и в детстве было непросто понять, о чём она в этот момент думает. В этом отношении она была похожа не на меня. – Ещё одно, мама: дом у родителей Жана довольно просторный, но и гостей соберётся немало. Они отвели для тебя и отца одну комнату, я не стала говорить, что вы с ним не муж и жена. Ведь это всего на пару дней, вам придётся переночевать вместе одну или две ночи. А может быть, отец и не будет здесь ночевать, если он приедет завтра утром, ведь в следующую ночь, я думаю, нам всем спать не придётся. У нас приготовлена обширная программа для свадебного торжества, с танцами и фейерверками. Я думаю, всё будет нормально.
  Я села на широкую, как небольшой аэродром, кровать. Этого мне только не хватало!
- А как ты объяснишь родителям Жана мою беременность, то, что мне будет  звонить сюда Сеня? Или мне придётся выдать Сеню за своего молодого любовника?
- Твоя беременность ещё совсем не заметна. Ты немного поправилась, и впечатление такое, что у тебя просто такая фигура. А кто тебе звонит, ни-кого не должно касаться. Ты отдыхай, мамочка, после дороги. А мне надо сейчас заняться делами.
- Хорошо, дочка. Ты не могла бы дать мне номер телефона, по которому я смогу связаться с Николаем Николаевичем?
- Конечно. Сейчас принесу свой телефон, отец звонил мне несколько раз, в электронной памяти есть его номер.
  Дочь ушла заниматься своими делами. Номер телефона Николая Николаевича был недоступен.
  Приняв душ, я прилегла на кровать. Я не спала уже вторые сутки. Немного скучала по дому, непривычно было ложиться спать, не уложив предварительно близнецов в их маленькие кроватки.
  Я проснулась рано, и больше уснуть не смогла, чувствовалась разница во времени. Сколько сейчас времени в Швеции? А здесь ещё утро. Я обогнала время, удастся ли мне обогнать себя, женщину, которая так странно построила свою жизнь?
  Похоже, что в доме ещё спали. Стараясь ступать осторожно, я вышла из дома на дорожку, ведущую к озеру среди цветущих кустов каких-то незнакомых мне пород растений. Озеро было нежно-голубого цвета, солнце вставало над ним, золотя мелкие облака, рябь воды вспыхивала разноцветными сполохами брызг, отражённых от водной поверхности лучей. Я давно не видела такой красоты, такого богатства красок и форм. Счастливы люди, живущие здесь. Свежесть раннего утра наполняла меня ощущением радостной чистоты единения с прекрасными дарами природы. Не хотелось думать ни о чём другом, так и стояла бы на берегу озера, чувствуя себя частью совершенных творений Создателя.
  Сзади меня послышался шорох тихо подъехавшего к озеру автомобиля. «Везде есть люди», - подумала я, продолжая смотреть на воду, на которой искрились золотым цветом впадинки мелкой ряби, похожие на маленькие лодочки, плывущие по волнам.
  - Здравствуй, Асенька, - услышала я сзади себя знакомый голос. – Я тоже не смог удержаться от того, чтобы сначала постоять на берегу этого прекрасного озера. Ты давно прилетела? Вчера? Я прибыл в эти края несколько дней назад, остановился у сына моих близких друзей. Много было интересных встреч, интересных дел. Сюда поехали ночью, чтобы прибыть вовремя. Венчание назначено на двенадцать часов? У нас ещё есть время на то, чтобы познакомиться с будущими родственниками. Как Маша? Наверное, очень волнуется, у неё ведь сегодня особенный день.
  Я смотрела в лицо Николая Николаевича. Этот удивительный человек почти не менялся с течением времени, только бородка, подстриженная очень коротко, как и волосы на голове Николая Николаевича, серебрилась сильнее, чем в прошлый раз, когда мы с ним виделись во время моего приезда в Нижний Новгород.
- Рада вас видеть, Николай Николаевич, - сказала я, протягивая ему руку. Галантно склонив свою красивую голову, Николай Николаевич поцеловал мне руку.
- Сколько же мы не виделись с тобой? Как быстро летит время! Маша была у меня в прошлом году. Мы с ней очень подружились. Она часто звонит мне, а я ей. Специально завёл у себя дома компьютер, чтобы вести переписку с ней и другими людьми, живущими далеко от меня. Как видишь, стараюсь идти в ногу со временем. Жизнь становится всё более интересной, даже умирать не хочется.
- Зачем вам умирать? – сказала я, с улыбкой глядя в знакомое мне до мельчайших подробностей лицо. – У вас, Николай Николаевич, можно сказать, жизнь сейчас только начинается, так много новых интересных дел и открытий.
- Ты права, девочка. А как живётся тебе в твоей молодой жизни? Я слышал от Маши о том, что у тебя растут близнецы. Ты счастливая женщина! Молодость никогда не покидает того, кто живёт, не считая своих лет. Я прав?
- Вы правы. У меня растут малыши, и с ними моя жизнь будто началась заново. У меня всё опять не как у людей: в прошлую нашу встречу я сказала вам о том, что мой муж почти ровесник моей старшей дочери. Теперь мои дети будут практически ровесниками моих внуков, если Маша родит их нам с вами в ближайшее время.
- Ты умница, Асенька. Таких женщин, как ты, я никогда не встречал в своей жизни.
- Вы мне льстите, Николай Николаевич. Но ваша лесть для меня приятна, как любая похвала, которую слышишь от людей, мнением которых дорожишь. Я сильно изменилась с тех пор, как мы виделись в последний раз?
- Не сильно. Но ты опять стала какой-то новой. Я знал тебя девочкой, школьницей, мне посчастливилось увидеть тебя во время твоего медового месяца с Сеней. Теперь ты – мама. Что может быть прекраснее этого слова. Как твои малыши, наверное, растут не по дням, а по часам, ведь в их возрасте каждый день приносит что-то новое. Как твой муж? Я думаю, он обожает своё семейство. А как же иначе?
- У меня всё хорошо, Николай Николаевич. Дети растут, Сеня работает – жизнь идёт своим чередом.
- У тебя усталый вид, Асенька. Наверное, это долгий перелёт утомил тебя. Тебе удалось выспаться после дороги? Разница во времени выбивает из ко-леи, это я знаю по себе.
- Да, я немного устала. Но выспалась я вполне нормально. Сегодня нам всем скучать не придётся.
  Маша сочеталась браком со своим женихом прямо на берегу озера, в самом его живописном месте. Свадьбу отмечали в саду, где накрыли столики с закусками и напитками. Подружки невесты были одеты пастушками, по саду бродили настоящие белые барашки. Подарки новобрачным дарили по списку, заранее размещённому в Интернете.
  Первые тосты были за счастье молодых, затем пили за родителей. Жану и Маше пожелали прожить вместе такую же долгую и счастливую жизнь, как прожили их родители. За нас с Николаем Николаевичем пили отдельно, о нас с ним говорили, что мы красивая и гармоничная пара. Когда-то моя преподавательница Вера Алексеевна говорила, что мы с Николаем Николаевичем могли бы со временем стать красивой и гармоничной парой. Не пришлось… 
  Я ушла из сада в середине праздника, пользуясь тем, что народу было много. Молодые собирались провести первую брачную ночь на яхте.
  Лёжа на кровати в отведённой мне комнате, я смотрела, как разноцветные огни фейерверка, вспыхивая в небе, разлетались повсюду разноцветными брызгами. Мне было грустно и одиноко. Я думала о том, что всему хорошему когда-нибудь приходит конец.
- Ты здесь, Асенька? – это Николай Николаевич пошёл меня искать. – Как ты, милая?
- Всё хорошо, Николай Николаевич. Немного устала, решила прилечь. Хо-рошая свадьба получилась у нашей дочери, правда?
- Очень хорошая. Правда, мне всё представлялось совсем иначе. В любом случае, этот день для нас с тобой, Асенька, особенный. Поверить не могу, что у нас с тобой взрослая дочь, и сегодня мы отдавали её замуж. Спасибо тебе за всё, моя дорогая! Благодаря тебе и моя жизнь наполнилась новым смыслом.
- То ли ещё будет, Николай Николаевич! Вот пойдут у нас с вами внуки, совсем другая жизнь начнётся.
- Всё, как во сне: моя взрослая дочь, цветущее лето Калифорнии, новые родственники – американцы, французы по происхождению. Мой зять – Жан. А как наши дети назовут своих детей? Наверное, это будут непривычные нам имена…
- Всё это не так уж страшно, Николай Николаевич. Весь вопрос в том, как на это посмотреть. Молодые у нас с вами – Иван да Марья, как в русской сказке.
- Или во французской. Ты устала, милая. Тебе надо поспать. Не знаешь, где выделили место для меня?
- Нас с вами поселили в одной комнате. Эта огромная кровать приготовле-на для нас обоих.
- Ты шутишь, Асенька?
- Да какие тут шутки. Маша не стала рассказывать родителям Жана романтическую историю наших с вами отношений, вот они и поселили нас вместе, как супругов.
- Бедная девочка, - сказал Николай Николаевич, убирая ладонью прядь со своего лба. – Ей было стыдно за своего отца. Я был таким негодяем, когда оставил тебя растить нашу дочь.
- Не надо об этом, Николай Николаевич. Всё в нашей жизни бывает, как бывает. Маша любит вас, просто она узнала вас уже взрослой, а взрослые люди общаются между собой, как взрослые. Не ждите от неё каких-нибудь нежностей, слов, которые говорят только маленькие дети своим маме и папе.
- Я и не жду. Я сам лишил себя счастья быть любимым.
  Николай Николаевич сказал эти слова с такой горечью, что я пожалела его.
- Кто знает, как лучше? Ведь всё на свете проходит, и хорошее, и плохое.
  Николай Николаевич внимательно посмотрел на меня. Мне не хотелось делиться с ним своей печалью, и, поднявшись с кровати, на краю которой я прилегла, когда была одна, я сказала:
- Пойдёмте к озеру, Николай Николаевич.
- Конечно, Асенька. Правда, мне надо позвонить по очень важному делу. Не знаешь, как мне это лучше сделать?
  Николай Николаевич позвонил куда-то, он о чём-то говорил по телефону, пока я умывалась в ванной, переодевалась из вечернего платья в обычную одежду. Не смотря на то, что я старалась не переедать, брюки на мне еле застегнулись, а ведь я покупала их «на вырост», с учётом своей беременности. Лёгкий джемпер прикрывал мою расплывающуюся фигуру. К тому же, ночь ещё не кончилась, в темноте почти ничего не было заметно. Не хотелось затевать с Николаем Николаевичем беседу о моей жизни, тогда пришлось бы делиться с ним и всеми своими опасениями…
  Я вышла из ванной. Николай Николаевич сидел в кресле около телефона. В этой незнакомой для него обстановке он выглядел очень непринуждённо, и был таким, как всегда.
  Я помнила его совсем в другой обстановке. В квартире, где жил Николай Николаевич, он был на своём месте, он органично сочетался с окружающей его старинной обстановкой, и был просто великолепен. Так мне казалось много лет назад, так оно и было.
- Ты готова, Асенька, провести эту ночь без сна? Вот тебе моя рука – он сделал свою руку «кренделем» - я приглашаю тебя на прогулку.
  Раздался телефонный звонок. Николай Николаевич протянул руку к теле-фону:
- Наверное, мой друг решил мне перезвонить, - сказал Николай Николаевич. - Да, я вас слушаю, - сказал он по-русски, должно быть, звонили действительно ему, - Да, это Николай Николаевич. А кто вам нужен? Асенька, это звонит твой муж, - сказал Николай Николаевич, - поворачиваясь ко мне.
  Я взяла трубку в руку, в ней уже были гудки. Я села на кровать, опустив голову. Видимо, Сеня решил позвонить мне, не смотря на нашу размолвку перед моим отъездом. Его соединили с моей комнатой, а к телефону по-дошла не я. Я посмотрела на часы: по здешнему времени – половина четвёртого утра. Но ведь у нас свадьба, никто ещё не спит.
- Вас разъединили? Позвони Сене сама, я подожду тебя на улице. – Николай Николаевич вышел в коридор, он всегда был деликатным человеком.
  Я звонила Сене, но он не подходил к телефону. Этого мне только не хватало! Запоздалая ревность моего мужа к Николаю Николаевичу. И это в то время, когда я жду от Сени нашего третьего ребёнка! Я знала своего мужа очень хорошо. Сейчас он думал то же, что и я, примерно теми же словами, но совсем с другим смыслом: «И это в то время, когда она ждёт моего ребёнка!»

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. И ЭТО ВСЁ О НЁМ.

  Не расстраивайся, Асенька, - успокаивал меня Николай Николаевич, - это нарушена телефонная связь. Я уверен, что Сеня позвонит тебе утром.
- Когда у нас будет утро, Николай Николаевич, у них в Швеции будет уже ночь.   
  Мы с Николаем Николаевичем не пошли на озеро ночью, мы встретили рассвет в комнате, сидя напротив друг друга, мы говорили о чём-то, кажется, даже о многом. Наверное, я была не очень внимательна, говоря с ним, потому что ждала Сениного звонка, хотя и понимала, что он мне не позвонит, зная, что Николай Николаевич, скорее всего, сейчас рядом со мной…
  Однако утром Сеня позвонил мне:
- Как у тебя дела? – спросил он у меня беззаботным тоном, но я почувствовала, что сейчас мой Сеня натянут туго, как струна.
- У меня всё хорошо, - сказала я, стараясь говорить спокойным и ровным голосом. – У нас тут свадьба, праздник, никто не спал в эту ночь. Маша была такая красивая в белом платье, и Жан был – сама элегантность.
- Молодожёны тоже не спали в эту ночь?
- Я не знаю, спали они или нет. Ребята уплыли на ночь на яхте.
- Здорово. А вы там чем занимаетесь?
- Кто чем, Сенечка, - голос Сени мне по-прежнему не нравился, он говорил со мной, как чужой, и я не знала, в моих ли силах сейчас изменить что-то к лучшему. Надо ехать домой, а там уже смотреть, что и как. – Кто-то гуляет у озера, кто-то сидит в саду, кто-то – в доме.
- Ты, конечно, сидишь в доме, - сказал мне Сеня довольно язвительно, - и сидишь ты в доме не одна.
- Как тебе не стыдно, Сеня, - сказала я, - ты сейчас думаешь не о том, о чём надо думать.
- А о чём мне надо думать?
- Спросил бы у меня, как я себя чувствую. Я довольно тяжело перенесла дорогу – чуть не сутки в воздухе, да ещё разные волнения. Помнишь, как мы летели с тобой в Швецию, когда мы ждали наших близнецов? Ты всё время спрашивал, не плохо ли мне, и без конца интересовался тем, как чувствуют себя в воздухе наши ещё не родившиеся малыши.
- Ты даже не спросила о наших малышах.
- Как они, Сеня?
- Можно подумать, что сейчас ты думаешь о близнецах.
- Я всегда думаю о них.
- Извини, но я тебе не верю.
- Ты не хочешь мне верить.
  Сидя в кресле, Николай Николаевич сделал какое-то движение. Возможно, он хотел выйти из комнаты, чтобы не мешать мне разговаривать с Сеней. На маленьком столике рядом с креслом стояла большая фарфоровая ваза с букетом огненно-красных цветов. Видимо, Николай Николаевич, стараясь двигаться осторожно, задел столик – со страшным грохотом упала на пол китайская ваза, и разлетелась по комнате крупными осколками, вода текла по паркету, кроваво-красные лепестки крупных цветов лежали в этой воде… Я закричала от не-ожиданности.
- Что там у вас произошло? – спросил Сеня, в его голосе не было слышно тревоги.
- Упала со столика ваза, она разбилась, а лепестки этих цветов красные, как кровь. Мне страшно, Сеня! Это какое-то дурное предзнаменование, дурной знак. Мне кажется, что должно случиться что-то страшное.      
- Не говори глупостей, Настя. Дурных примет не бывает. Это мы бываем дурными.
- Мне надо скорей возвращаться домой. Меня очень пугает дорога, мне ка-жется, мне её не перенести.
- Успокойся, Настя, всё будет хорошо. Тебе не надо было ехать на свадьбу. Сидела бы лучше дома.
- Как я могла не поехать?
  Я немедленно попытаюсь связаться с Машей. Надо узнать, можно ли поменять мой билет на ближайшее время. Мне надо ехать домой, там моя крепость, мой муж, мои маленькие дети, которые, наверное, очень скучают без мамы, ведь я в первый раз оставила их. Я никак не могла успокоиться, почему-то на душе у меня было очень тревожно. Ребёнок, который жил во мне, недавно начал шевелиться. Сейчас он вёл себя как-то неспокойно, и это меня тревожило. В моём возрасте вынашивать малыша не так-то и просто, надо было сидеть дома, а в случае чего-то непредвиденного, держаться поближе к врачу.
  Я собрала свои вещи, которые успела переложить из чемодана в шкаф. Отец Жана звонил Маше на яхту, я пыталась дозвониться до аэропорта. Беспокойной гостьей я оказалась на свадьбе собственной дочери. Николай Николаевич, как и подобает добропорядочному мужу, собирался уехать в Санкт-Франциско вместе со мной.
- Я хочу пораньше вернуться домой, - сказала я Маше, вернувшейся с яхты. В моём положении лучше сидеть дома. Я очень рада тому, что смогла присутствовать на твоей свадьбе. Для меня это очень важное событие.
- Поступай, как считаешь нужным, мама. Спасибо, что прилетела к нам на свадьбу.
- Жаль, что нам не удалось подольше побыть друг с другом, вы ведь так редко видимся с тобой.
- Всё хорошо, мамочка, - лицо Маши, как всегда, было спокойно. – Мы будем общаться с тобой через Интернет и по телефону. А когда родится малыш, я обязательно приеду, чтобы познакомиться со своим новым братиком.
- Спасибо, милая! Я тоже приеду к тебе, когда родится твой первенец. Правда, мой выводок позволит мне сделать это не сразу.
  Машенька была необыкновенно хороша этим летом. Наверное, это счастье сделало её такой красивой и лёгкой. Даже мне стало легче общаться с моей взрослой дочкой, которая взрослела вдали от меня. Как будто несгибаемый и чёткий характер девушки из семьи волжских аристократов и художников смягчился. Даже холодноватые обычно серые Машины глаза засияли ярко. Маша по-прежнему была очень похожа на своего отца.
  Накануне отъезда из Санкт-Франциско мы сидели в квартире, которую молодожёны сняли незадолго до своей свадьбы. Жан смотрел на мою дочь такими сияющими глазами, что я радовалась за них обоих.
  Поздно вечером мы с Николаем Николаевичем сидели в гостиной.
- Мы опять расстаёмся с тобой, дорогая, - сказал он, глядя на меня своими молодыми яркими глазами.
- За расставанием будет встреча, - сказала я, любуясь по-прежнему красивым и благородным лицом этого человека. Все черты его лица были знакомы мне и дороги вдвойне: ведь эти черты были повторены в лице моей дочери, очень любимой мной, не смотря на то, что видеться с ней мне приходилось нечасто.
- Спасибо тебе за всё.
- Вы уже не в первый раз благодарите меня, Николай Николаевич. По-моему, это лишнее. Я не сделала для вас ничего особенного. Я просто жила, как умела, как могла.
- Ты подарила мне прекрасную дочь.
- Николай Николаевич, это спорный вопрос.
- Что ты имеешь в виду? – он посмотрел на меня удивлённо поверх очков в золотой оправе.
- Возможно, это вы подарили мне такую прекрасную дочь. Я тоже благодарна вам за Машу. Она необыкновенная девушка, о я очень горжусь тем, что я её мать.
- Ты осталась такой, как прежде. Скажи мне, Асенька, всё ли у тебя хорошо. Ты выглядишь усталой, озабоченной. Мне показалось, что разговор с твоим мужем, свидетелем которого я стал помимо своей воли, сильно взволновал тебя. Что сейчас происходит в вашей жизни такого, что даёт повод к тому, чтобы печалить тебя так сильно.
- Семейная жизнь даёт нам не одни только радости, бывают и трудные вре-мена, через испытание временем приходится проходить каждой супружеской паре, рано или поздно.
  Он взял мою руку в свои ладони:
- Никогда не позволил бы своей жене переживать из-за того, как я к ней от-ношусь. Если бы моей женой была ты, я бы не позволил ни одной слезинке упасть из твоих глаз. – Николай Николаевич посидел молча, задумавшись, - верь мне, Асенька, я бы сделал всё для того, чтобы ты была счастлива и безмятежна. Тебе непросто поверить мне, ведь когда-то я принёс много горя тебе, ещё совсем юной женщине. Наверное, это простить нельзя, но я верю, я знаю, что теперь я, наученный своим горьким опытом, поступал бы совсем иначе. Молодость – время наших ошибок и разочарований, зрелость – время, данное нам для того, чтобы исправить самые серьёзные из своих ошибок.
- Я не думаю, что мы с вами должны всё время вспоминать о своих прошлых ошибках.
- Скоро мы расстанемся, Асенька, но я хочу, чтобы ты знала: если в твоей жизни случится так, что тебе будет очень трудно, и некому будет помочь тебе в эту минуту, я всегда буду рад быть полезным тебе. И ещё: я приму тебя всегда, в любую минуту, что бы ни произошло с тобой, не объясняя мне ничего, можешь приехать ко мне навсегда, на время, как тебе будет нужно. Как тебе будет удобно.
  Я погладила его по плечу, легко коснулась пряди волос, упавшей ему на лоб:
- Спасибо, мой дорогой! Я никогда не забуду ваши слова.
- Обещай, что вспомнишь обо мне, если тебе будет трудно.
- Если случится так, что мне будет очень трудно, я поеду к маме и Петьке. Им я тоже очень нужна, мама старенькая, она болеет.
- Ты нужна всем, - губы Николая Николаевича улыбались, а глаза его смотрели на меня очень серьёзно, - в твоей жизни нет места только для меня. Виноват в этом я один.    
 
      
    
 













 
 













 












ПРИЛОЖЕНИЕ К ЧАСТИ ВТОРОЙ ПОВЕСТИ «ВОЛГА И НЕВА».
СТИХИ АНАСТАСИИ ТИШАКОВОЙ.

Белый тигр.

Мы, услышав слово «тигр»,
Видим рыжие полоски,
Видим чёрные полоски,
Слышим рёва отголоски,
Кровожадность хищных игр -
Вот что значит слово «тигр».

Жил на свете тигр белый,
Белый, словно снег зимой.
Не кривой и не хромой,
В остальном он был такой,
Как другие тигры, смелый,
Хищный, сильный, только белый.

Тигр жил, неся потери:
Полосатый брат чурался,
И без страха препирался
Тот, кто в зубы попадался.
Иногда казалось зверю:
«Я и сам в себя не верю».

Ярок лист в тайге осенней.
Белый тигр крадётся чащей
Снежным облаком блестящим,
И олень вперёдсмотрящий
Под его тяжёлым взглядом
Снова прочь уводит стадо.

Вот, что значит в мире внешность.
Нас встречают по одёжке
И звериные дорожки,
Где живут большие кошки:
Чёрно - рыжие полоски
Убедительны и броски.
1972

ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА
АВТОР И ВРЕМЯ НАПИСАНИЯ НЕИЗВЕСТНЫ

Лель.

Звенящая в лесу свирель,
И птичий гомон на рассвете…
А правда ль, белокурый Лель
Был за Снегурочку в ответе?
В его пылающий костёр
Легла души её прохлада,
Как нежность маленьких сестёр,
И всхлип ответный: «Здравствуй, Лада!».
Зачем она была добра?
И давит сердце душный морок:
Вся из живого серебра,
Она растаяла так скоро!
Восстань же в зареве костра
Молочной белизной берёзы!
Но, из живого серебра,
В огонь её прольются слёзы.
То по кудрявой голове
Ладонь скользнула, или ветер
Прошелестел в густой траве:
«Лель, самый ласковый на свете…».
Уже у Леля в бороде
И в волосах искрится иней.
«Где Ладушка моя?», - звезде
Кричит он снова ночью синей.
По телу пробежал мороз,
Но сердце греет то же диво:
В сиянье предрассветных рос
Её молчанье так правдиво.

Сказка про Алёнушку у ручья.

Там, где речка серебрится
На опушке у ракит,
Там Алёнушка – сестрица
С камня на воду глядит.
Что увидела сестрица?
Ею сорванный листок
Там над омутом вертится,
Где спиралью свит поток.
Наклонилась, и косица
Чуть коснулась до воды.
Будто вправду не боится
Дотянуться до беды?
А вода ласкает косы,
Синей лентой вьётся к ним,
И заря ночные росы
Обращает в белый дым.
Плещет гривой конь буланый,
Князь уздечкой бьёт коня,
И девице бесталанной
Говорит в начале дня:
Встань, красавица – девица,
Отойди от синь – воды,
Что к ногам твоим ластится.
Далеко ли до беды?
Миг один, и будут косы
По-над омутом кружить,
А в глазах лоскут белёсый –
То ли небо, то ли жизнь.
Пропадать тебе в пучине
Слишком рано, слишком зло.
Лучше руку дай мужчине
И считай, что повезло:
Увезу в такие страны,
Где не будешь ты одна.
Бьёт копытом конь буланый –
Будешь ты моя жена!».
Грудь вперёд, расправил плечи,
Молодецкой силе рад.
«Разве быть женою легче?
Разве мне в полон пора?».
Встала девушка, и камень
Влажным мхом коснулся ног,
Воздух тронула руками,
В воду бросила венок.
Расплескались отраженья,
И упали брызги в грязь:
«На какие униженья
Ты зовёшь меня, мой князь?».

В тёмном омуте завился,
Уходя на дно, венок,
А по берегу змеился
След босых и резвых ног.
Там, где речка серебрится
На опушке у ракит,
Там Алёнушка – сестрица
Больше в воду не глядит…


***
 Я пришла без спросу, и стою одна,
Моему вопросу вторит тишина.
Всё, как было прежде, только нет людей,
Их моей надежде не найти нигде.

И как будто ниже стали потолки.
Я внезапно вижу взмах твоей руки –
Быстрое движенье, лёгкий силуэт…
Это ли спряженье прежних дней и лет,

Образов и звука голоса, как встарь?
Счастье или мука – прежние места?
Всё, как раньше было, и навстречу мне,
Будто я забыла, силуэт в окне.
2007

Лель.

Звенящая в лесу свирель,
И птичий гомон на рассвете…
А правда ль, белокурый Лель
Был за Снегурочку в ответе?

В его пылающий костёр
Легла души её прохлада,
Как нежность маленьких сестёр,
И всхлип ответный: «Здравствуй, Лада!».

Зачем она была добра?
И давит сердце душный морок:
Вся из живого серебра,
Она растаяла так скоро!

Восстань же в зареве костра
Молочной белизной берёзы!
Но, из живого серебра,
В огонь её прольются слёзы.

То по кудрявой голове
Ладонь скользнула, или ветер
Прошелестел в густой траве:
«Лель, самый ласковый на свете…».

Уже у Леля в бороде
И в волосах искрится иней.
«Где Ладушка моя?», - звезде
Кричит он снова ночью синей.

По телу пробежал мороз,
Но сердце греет то же диво:
В сиянье предрассветных рос
Её молчанье так правдиво.

Алёнушка у ручья.

Там, где речка серебрится
На опушке у ракит,
Там Алёнушка – сестрица
С камня на воду глядит.

Что увидела сестрица?
Ею сорванный листок
Там над омутом вертится,
Где спиралью свит поток.

Наклонилась, и косица
Чуть коснулась до воды.
Будто вправду не боится
Дотянуться до беды?

А вода ласкает косы,
Синей лентой вьётся к ним,
И заря ночные росы
Обращает в белый дым.

Плещет гривой конь буланый,
Князь уздечкой бьёт коня,
И девице бесталанной
Говорит в начале дня:

Встань, красавица – девица,
Отойди от синь – воды,
Что к ногам твоим ластится.
Далеко ли до беды?

Миг один, и будут косы
По-над омутом кружить,
А в глазах лоскут белёсый –
То ли небо, то ли жизнь.

Пропадать тебе в пучине
Слишком рано, слишком зло.
Лучше руку дай мужчине
И считай, что повезло:

Увезу в такие страны,
Где не будешь ты одна.
Бьёт копытом конь буланый –
Будешь ты моя жена!».

Грудь вперёд, расправил плечи,
Молодецкой силе рад.
«Разве быть женою легче?
Разве мне в полон пора?».

Встала девушка, и камень
Влажным мхом коснулся ног,
Воздух тронула руками,
В воду бросила венок.

Расплескались отраженья,
И упали брызги в грязь:
«На какие униженья
Ты зовёшь меня, мой князь?».

В тёмном омуте завился,
Уходя на дно, венок,
А по берегу змеился
След босых и резвых ног.

Там, где речка серебрится
На опушке у ракит,
Там Алёнушка – сестрица
Больше в воду не глядит.

Зазеркалье.

Мы в чьём-то зеркале остались навсегда
В плену у Зазеркалья, это странно.
И в серебристом отблеске туманно
Пространство, как озёрная вода.

Там, в Зазеркалье, всё наоборот,
Непостижимо смещены понятья:
Мы можем видеть задом наперёд
В нём наши спины, головы и платья,

Хотя глаза обращены в глаза,
(Иначе не увидеть отраженья).
Пол оборота спереди назад
Дополнят силу воображенья.

Чтоб правой левая рука была,
(Там левая рука напротив правой),
Я совмещу ладони у стекла,
Своей недетской смущена забавой.

И вот перемещается кольцо
На руку правую, де-факто иль де-юре,
Светлей и строже видится лицо,
Стройней и выше кажется фигура.

Все зеркала, как водится, лгуны,
Их бесконечны в множестве манеры:
В одних все отражения длинны,
В других - растянуты в боках без меры.

Я в этом старом зеркале бледна,
И волосы мои темней, и всё же
Оно правдиво скажет: «Ты одна».
Но сделает меня чуть-чуть моложе.

На дне пространства тёмного стекла,
От слоя верхнего до амальгамы,
Хранятся отраженья без числа
Прапрадедов, дедов, отца и мамы,

Меня, от детских лет до наших дней,
Моих мужей, мужающего сына.
Однажды в Зазеркалье, как во сне,
Привиделся любимый мной мужчина.

Он не был здесь, но образ сей могло
Со дна хрусталиков души и зренья
Отбросить на зеркальное стекло,
Случайно, как в сюжет стихотворенья.

Рассказ о Красной Шапочке.

Про Красную Шапочку странный рассказ
Мне душу встревожил, мой друг, и не шутка,
Что Волк разевает зубастую пасть,
Где страшно темно от зубов до желудка.

Он так кровожаден, что Шарлю Перро
Писалось и плакалось: всех без разбора
Глотал этот зверь, но бездонно нутро
Его не для всех посетителей бора.

Охотники! Что нам известно про вас?
Что вы подоспели, и сказочно скоро
Распорото брюхо, окончен рассказ,
И кем-то забыто ружьё у забора.

***
Семь дней в неделе, только семь.
А почему не пять, не девять?
Я не боюсь тебя совсем,
И с этим надо что-то делать.

Седые нити в волосах,
И эти ранние морщины –
Я вся давно уже не ах.
Что это значит для мужчины?

Тебя об этом никогда
Я не спрошу, достойней темы
Я поищу. Моя беда
Тебе не сделает проблемы.

Я научилась так гореть,
Что никому не видно дыма.
Спокойно спи, а на заре
Наступит новый день, любимый.

Пусть мой удел пока скорбеть,
Когда встречаю годовщины,
И всё-таки решать тебе,
Что это значит для мужчины.

Никем же не предрешено,
Что никогда тебе не снится
Девчонка, что жила давно,
И эта чистая страница.


***
Как хлеб, нарезанный ножом
На равные кусочки,
Как след, оставленный ежом
Вблизи песчаной кочки,

Как свет невиданной зари,
Плывущей с облаками,
Как яблоки и снегири
С пурпурными боками,

Явились поутру стихи,
Их ожидали ночью,
Когда, устав от чепухи,
Бумагу рвали в клочья,

И, утомлённые без сна
Уже какие сутки,
Спрягали снова имена,
И было не до шутки.

Но вот на чистые листы
Ложатся ровно строчки,
Слова и вески и просты,
И всюду к
месту точки.












СЛУЧАЙ ИЗ ПРАКТИКИ
Записки аналитика
Сентябрь 2003 года – октябрь 2007года

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

  В конце января 2004 года ко мне в центр психологической помощи при-шла женщина средних лет. Она всё время плакала и просила помочь ей справиться с затянувшейся депрессией, которая началась у неё после смерти матери. В нашем центре клиенты имеют возможность назваться вымышленным именем или придумать себе псевдоним. Подумав немного, немолодая заплаканная женщина решила: «Мне нравится имя Любовь. Чтобы не звучало слишком претенциозно, зовите меня просто Любой».
  На сессиях женщина рассказывала мне историю своей жизни: она с детских лет пыталась построить модель счастливой семейной жизни, но ей ни разу не удалось этого сделать. Семья Любиных родителей распалась – родители Любы развелись, бабушка стала жить отдельно, когда девочка закончила пятый класс, старший брат ушёл из дома сразу после окончания школы. Девочкой Люба всё время пыталась сглаживать острые углы, мирить своих близких, но всё безуспешно. Возможно, потому, что у Любы не было ни семьи, ни дома, она рано вышла замуж и уехала к мужу в Москву. Так начиналась её собственная история, и в ней раз за разом воздвигались и рушились стены дома, который Люба мечтала построить для себя и своих близких. Три неудачных брака, несколько сильных привязанностей, закончившиеся ничем, тяжело болели и умирали один за другим её самые родные люди – вот краткий перечень того, что несла в себе эта женщина, придумавшая для себя имя Любовь.
  Прошло несколько месяцев, а женщина по-прежнему плакала, рассказывая о своей жизни. Она всё ещё переживала смерть матери, которая долго и тяжело умирала от рака на её руках. Люба никак не могла примириться с этой потерей, ей казалось, что она не смогла сделать чего-то важного для матери,  в этом Люба винила себя.
  Странной была судьба этой женщины. Одновременно с депрессией в её жизнь вошли разные тяжёлые заболевания, в частности, ей предстояло сде-лать операцию, от которой она категорически отказывалась. Причин её отказа было две: она боялась повторить судьбу своей матери, и ещё она горько сетовала на то, что в её жизни так и не было большой настоящей любви, это казалось её несправедливым. Почему-то у Любы не было сомнений в том, что после операции она проживёт недолго.
  Прошла весна, наступило лето. Люба немного успокоилась, даже похоро-шела – она стала худеть, и, как это бывает у женщин после потери лишнего веса, Люба стала как-то по-новому одеваться, двигаться, даже в глазах у неё появился свет. Казалось, моя подопечная постепенно возвращается к жизни.
  Когда люди начинают выходить из депрессии, у них появляются силы, которых не было раньше, и тогда с ними может произойти что-то неожиданное. Так случилось и у Любы, и это надолго осложнило наши с ней отношения, сложившиеся к тому времени в хороший и прочный альянс.
  Довольно часто в практике психолога происходит следующий феномен: у клиентки возникают романтические чувства к тому, кто в течении длитель-ного времени был рядом с ней и внимательно слушал её сокровенные воспоминания, проявляя к ней участие. Такой феномен носит название «перенос».
Иногда этот перенос серьёзно затрудняет работу психолога, однако он может послужить и хорошую службу, если есть возможность подвергнуть его анализу.
  Чувство неловкости, возникшее из-за того, что немолодая женщина теперь смотрела на меня сияющими влюблёнными глазами, мешало мне общаться с  Любой так же просто, как раньше. Но она понимала, что происходит с ней, и сама прилагала много усилий к тому, чтобы справиться с переносом, сведения о котором ей удалось разыскать самостоятельно в литературе по психологии.
  Однажды она приняла решение найти себе другого мужчину. На следую-щее занятие Люба пришла очень взволнованной, у неё даже немного подёргивался левый глаз.
- Что с вами случилось, - спросил я у Любы.
- Я была на свидании, - сказала она.
- Значит, вас можно поздравить? Вы нашли выход из своего одиночества?
- Нет, - покачала Люба головой, - это было совсем не то, что мне надо. Но случилось вот что: занимаясь уборкой в своей квартире, я нашла в ящике письменного стола связку писем и фотографий. Не могу понять, как могла я забыть о том, что случилось со мной непосредственно перед тем, как я попала в депрессию. Эти события полностью стёрлись из моей памяти, и вот сегодня я столкнулась с тем, что называют обычно амнезией.
- Расскажите, что это было, - предложил я Любе.
- Оказывается, в моей жизни была любовь. Как могла я полностью забыть о том, что так много значило для меня в течение почти всей моей жизни?

  Дальше прилагаю записи, сделанные во время работы с Любовью. Оригинальный текст рассказов воспроизведён с магнитного носителя.

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ
ЛЮБА РАССКАЗЫВАЕТ О СВОЕЙ ЛЮБВИ
Июнь 2004 года

- Вы родились не в 1973 году?
  Люба знала, что аналитику не следует задавать вопросов о его жизни, и никогда прежде этого не делала. Я мог не ответить на её вопрос, впрочем, вопрос был не прямой, и я ответил на него коротко:
- Нет.
- Я спросила об этом потому, что в тот год мог родиться мой сын, похожий на него. Этот ребёнок был бы вашим ровесником.
  Любы спокойно смотрела на меня, и мы оба молчали. Она умела держать паузу, и была спокойна.
- Я родился в 1972 году.
- Я не сомневалась в том, что, возможно, было какое-то совпадение. Потому что именно летом 1972 года я встретила человека, который на протяжении всей моей жизни очень много значил для меня. Его образ полностью стёрся из моей памяти в тот день, когда умерла моя мать.
- Расскажите, как это случилось.
  Это было почти год назад, я уже знала, что мать умирает, накануне того дня было понятно, что жить ей осталось всего несколько часов. Я ждала утра, обычно я приходила в хоспис ровно в восемь. Оставаться на ночь там не разрешали.
- Вам было страшно?
- Да, хотя я была готова к тому, что должно было случиться. Я не спала в эту ночь, как и в предыдущие ночи. Сидела на кухне, ждала, когда придёт утро. Небо стало светлеть, и я начала собираться к матери в больницу. В этот день происходили странные вещи. Я не нашла ключи от дома, их нигде не было, и я не могла выйти из квартиры. Что-то случилось с телефоном, он отключился, и я не могла никуда звонить. Я металась, запертая в квартире, до самого вечера – то искала ключи, то пыталась понять, что случилось с телефоном, проверяя, не нарушен ли где-то контакт. Около шести вечера в дверь позвонили. Это пришёл мой бывший муж. До сих пор не знаю, почему он решил в тот день придти ко мне, он никогда не приходил в квартиру матери, где теперь жили мы с моим сыном, впрочем, в то время сына не было в городе, он уехал на военные сборы.
  Через дверь я объяснила мужу, что произошло. Взяв у соседей инструменты, он открыл дверь в мою квартиру, и я оказалась на свободе. Муж спешил на ночную работу. Он уже спускался по лестнице, когда я позвонила в дверь соседней квартиры. Старушка соседка разрешила мне воспользоваться её телефоном. Я позвонила в хоспис, мне сказали, что моя мама скончалась около полудня.
  Я смотрела в растерянности на телефон: нужно было кому-то позвонить, сообщить о том, что случилось, но звонить было некому. Моя единственная родственница, сестра моего отца, была в отъезде, не было в городе и моих подруг, ведь август – время отпусков. Я попробовала позвонить своей бывшей невестке, а ныне близкой подруге, к телефону подошла её дочь и сказала, что она в Латвии. В хоспис было идти бесполезно, мне сказали, что мать уже в морге, я должна была придти туда на следующий день, чтобы получить справку о смерти. Дальше были дни, наполненные похоронными хлопотами.
  А потом ко мне пришла соседка с квитанцией за междугородний звонок. Но я не звонила в другой город. Кому? Соседка ходила ко мне до тех пор, пока я не оплатила её квитанцию за разговор, которого не было. Я поняла, что она от меня не отстанет, хотя мы обе твёрдо стояли на своём. Её аргументом было то, что странный звонок в другой город был сделан в день смерти моей матери, именно в тот день я звонила с её телефона.
- Ты посмотри, здесь указан код города, в который ты звонила.
- А зачем мне смотреть этот код, если мне некому звонить в другой город?
  Так и остался этот вопрос невыясненным до недавних пор.
  Я сказала вам о том, что, делая уборку в доме, нашла завалившийся сзади ящика письменного стола пакет.
- Что же было в этом пакете? – спросил я.
- В пакете лежали письма, фотографии, о которых я ничего не помнила. Я села читать письма. Постепенно память возвращалась ко мне.
- От кого были эти письма? – Люба казалась очень взволнованной. У неё по-прежнему немного дёргался левый глаз, и она придерживала веко двумя пальцами.
- Эти письма писал мне человек, который был для меня так дорог, что я, наверное, постаралась забыть всё, что было с ним связано, иначе моё сердце не выдержало бы того, что я не хотела помнить.
- Что это было, - спросил я у Любы, - сейчас вы уже всё вспомнили? Вы можете не говорить об этом, если вам тяжело.
- Я скажу. Его звали Николай Николаевич. В начале августа прошлого года он собирался приехать ко мне из Нижнего Новгорода. Меньше, чем за год до этого я была у него. Мы не виделись тридцать лет, но оказались так же нужны друг другу, как в тот год, когда мы встретились впервые.
- Вас с Николаем Николаевичем связывали очень сильные чувства? Это тот человек, с которым у вас была большая, настоящая любовь?
- Да. Мы встретились с ним через тридцать лет после того, как в первый раз потеряли друг друга. Мы очень хотели быть вместе, но это опять было невозможно: умирала моя мать, и я должна была быть около неё.
- Николай Николаевич не мог приехать к вам в течение этого тяжёлого для вас года?
- Он приезжал. В октябре 2003 года состоялась наша первая встреча после долгой разлуки, он приехал ко мне в конце декабря, чтобы вместе встретить новый год. Мама умирала долго и тяжело, только в конце июля, незадолго до  смерти, её взяли в хоспис. Наркотики уже не помогали, а боли были такие сильные, что…
- Если вам трудно, не надо говорить об этом.
- Я думала, что не имею права на личную жизнь, пока умирает моя мать. Я думала, всё это будет потом, когда самое страшное закончится.
  У Любы сильно дёргался глаз, и она придерживала его рукой. Так и сидела в кресле, опустив голову вниз.
- Может быть, не надо больше говорить о страшном, - спросил я осторожно.
- Я никак не могу закончить эту историю. Николай Николаевич уже давно рвался ко мне, чтобы помочь ухаживать за мамой. Я его просила не приез-жать. У меня в то время не было ни сил, ни времени ни на что, кроме ухода за матерью. Не помню, какого числа мы в последний раз говорили по телефону. Николай Николаевич позвонил мне, чтобы сказать о том, что, не смотря на мои запреты, он собирается приехать в Петербург, чтобы быть со мной в это трудное время. «Если я не приеду к тебе сейчас, я умру, - сказал он мне тогда, - я устал ждать, я больше не могу без тебя. Я приеду, и мы обо всём поговорим, а если тебе трудно говорить, мы будем молчать. Главное, что мы будем вместе. Ты меня понимаешь?» А четвёртого августа умерла моя мать.
  У Любы давно уже текли слёзы, и она вытирала их со щёк ладонью, хотя я протягивал ей пачку с бумажными носовыми платками, она будто не замечала этого.
- Я вчера ходила к соседке. Мы посмотрели, какой код был указан на той злополучной квитанции за переговоры. Это был код Нижнего Новгорода.
Оказывается, я звонила Николаю Николаевичу в день смерти матери. Теперь всё встаёт на свои места.
- Вы разговаривали в день смерти вашей матери с Николаем Николаевичем?
- Нет. Я звонила ему, но к телефону подошла его соседка по площадке, одна из двух стареньких сестёр, с которыми я познакомилась, когда была у него в октябре прошлого года.
- Что вам сказала соседка Николая Николаевича?
- Она сказала, что Николай Николаевич скончался от сердечного приступа во сне. Его обнаружили не сразу, потому что соседи знали, что он собирался уехать в Петербург. Его обнаружили третьего августа, а я не могла даже приехать к нему на похороны, чтобы проститься с ним, ведь мне надо было как раз в это время хоронить свою мать.
- В тот день вы узнали о том, что умерли два самых близких для вас человека. Наверное, ваше сознание решило вас поберечь, и сообщение о смерти Николая Николаевича полностью стёрлось из вашей памяти.
- Да. Я совсем забыла о нём, и вспомнила только вчера, когда нашла пакет с его письмами и фотографиями.
  Люба достала из сумки прозрачный полиэтиленовый пакет, вынула из него пачку писем и фотографий. Всё это лежало у неё на коленях, а она сидела молча и смотрела в одну точку, видимо, её мысли были где-то далеко. Желая вывести свою пациентку из её оцепенения, я решил отвлечь её вопросом.
- Можно мне посмотреть фотографии Николая Николаевича?
- Да, конечно, - легко согласилась она, протягивая мне стопку снимков. – Это фотографии, которые переснял для меня Николай Николаевич. Я собиралась написать книгу на основании его рассказов о своей семье. Он прислал мне копии фотографий, которые хранились в его семейном альбоме.  Это родители Николая Николаевича, видите, какие они молодые на свадебной фотографии. Это его старший брат. Это его сестрёнка, её звали так же, как меня, она умерла от скарлатины. Это дядя Николая Николаевича, он был художником.
- А это Николай Николаевич?
- Да. Это одна из его последних фотографий.
- Николай Николаевич был очень импозантным мужчиной.
- Он был необыкновенным человеком. Таких, как он, я больше никогда не встречала.
- Вы его очень любили. И он, несомненно, был достоин вашей любви.
- Я сейчас подумала: а если бы он был недостоин любви? – я посмотрел на Любу удивлённо, - Мне кажется, я не встречала в своей жизни человека, в котором сочеталось бы столько достоинств одновременно. Но дело было совсем не в этом. Это был мой человек, соответственный мне во всём, да дело не в этом тоже.
- А в чём же? – не удержался я от вопроса. Всегда интересно узнать, за что нас, мужчин, любят женщины.
- Я не знаю, как это объяснить, чтобы было понятно. Я увидела его в первый раз, и сразу же поняла, что смогу жить дальше только рядом с ним. Жить без него я уже не могла.
- Наверное, это и есть любовь с первого взгляда, - сказал я, глядя на Любу с интересом. У неё было совершенно счастливое лицо, когда она говорила о своём любимом, даже несмотря на то, что её пришлось пережить столько горя. – Вы говорите, что не смогли бы жить без него. Но, как я понял из вашего рассказа, почти вся ваша жизнь прошла без него. Ведь между ва-шей первой встречей и второй прошло три десятка лет. Это целая жизнь.
  Люба смотрела на меня удивлённо.   
- Я не жила без него ни дня.
- Как это? – не понял я.
- С тех пор, как я узнала Николая Николаевича, он был со мной всегда, в каждую минуту моей жизни. Я не разлучалась с ним ни на минуту, несмотря на то, что между нами были и годы, и расстояния.
  Я был, признаться, потрясён тем, что услышал. Никогда раньше я не слы-шал о том, чтобы люди говорили так о своей любви. Перебирая стопку фотографий у себя на столе, я не сразу понял, что меня так поразило в портрете молодого мужчины, а когда понял, то молча протянул эту фотографию Любе.
- Это Николай Николаевич, - сказала она, бережно беря снимок из моих рук. – Таким он был в тот год, когда мы познакомились в Нижнем Новгороде.
- Скажите, Люба, вам никого не напоминает эта фотография?
  Люба смотрела на меня удивлённо, не понимая, что я имею в виду. А когда поняла, то прикрыла рот ладонью, точно хотела удержать слова, готовые сорваться с её языка. Дело в том, что на том давнем снимке, кото-рый привлёк моё внимание, Николай Николаевич был очень похож на меня. А вернее, я так был похож на него, что родной сын не был бы, наверное, такой точной копией своего отца. В общем, если бы я не знал, кто изображён на этом снимке, я бы сказал, что это я.
  Когда мы оба оправились от удивления, я спросил у Любы:
- Неужели вы раньше не замечали этого разительного сходство между мной и вашим другом?
- Нет, - покачала она головой, - мне это и в голову не приходило.
- Даже сегодня, когда вы спросили у меня о годе моего рождения?
  У неё снова было удивлённое, непонимающее лицо.
- Я спросила вас, когда вы родились, потому что мне всё время казалось, что должно быть какое-то совпаденье, то, что было в вас и напомнило мне о моём любимом.
- Вы имеете в виду год моего рожденья?
- Да. Я подумала, что вы могли родиться в тот год, когда мог появиться на свет его сын…
- Вот и получается, что вы уже подсознательно знали, что я похож на него, когда думали о том, что по возрасту я мог быть его и вашим сыном.
- Честно говоря, я подумала о том, что вы мне напоминаете кого-то очень дорогого и близкого. Это было давно, когда я только пришла к вам в центр. Почему-то мне всегда было приятно смотреть на вас. Но потом я перестала об этом думать.
- Это случилось тогда, когда у вас произошёл перенос?
- Нет, задолго до того. Впрочем, сейчас у меня в голове всё так перемеша-лось, что я сама уже начинаю во всём путаться.
- Вы устали, - сказал я, собирая со стола фотографии. Мы сегодня занимались намного дольше обычного.
- Что же вы мне не сказали, что моё время давно закончилось, - всполоши-лась Люба. Она встала, начала торопливо собирать свои вещи, достала из сумочки деньги, как обычно, приготовленные ею, - скажите, сколько я должна вам за сегодняшнее занятие?
- Столько же, сколько вы платите мне всегда.
  Уже стоя в дверях, Люба сказал мне, улыбаясь, и её улыбка сделала её вдруг намного моложе:
- Николай Николаевич! Ой, простите, я оговорилась.
- Ничего, - сказал я, впрочем, немного сухо.
- Простите доктор, я оговорилась. Я хотела сказать совсем другое. Вам бы очень пошли небольшая бородка и очки в золотой оправе.
  После ухода Любы я сделал кой-какие записи в свой блокнот. Любин слу-чай был очень интересен с точки зрения практической психологии. Я имею в виду феномен переноса или трансфера, как его иначе называют в литературе.
Обычно возникновение переноса по отношению к аналитику имеет несколько другие причины. В данной ситуации был на лицо случай, когда аналитик действительно напомнил своей клиентке очень значимое в её жизни лицо.
   Приводя свои записи в порядок, я обнаружил ещё одну интересную деталь: моя клиентка говорила о сыне, который мог родиться у неё в 1973 году. Надо будет внимательней отнестись к этому. Возможно, Люба ждала от Николая Николаевича ребёнка.
  Я очень занятой человек, и привык к тому, что обычно мой день расписан по минутам. После разговора с Любой мне хотелось посидеть и подумать, привести свои мысли в порядок. Вместо того, чтобы, не теряя ни минуты, ехать домой, я сидел в своём кресле, задумчиво глядя на кремовый абажур светильника, стоявшего на полу в моём кабинете.
  История, рассказанная сегодня Любой, была из тех, которые запоминаются.

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ

- Как вы себя чувствуете после нашей прошлой беседы?
- Спасибо. Всё хорошо. Я нашла у себя в письменном столе рукопись. Это книга, которую я начала писать по просьбе Николая Николаевича.
- Про эту книгу вы тоже не помнили?
- Да, я забыла и про неё. Когда-то я обещала своему другу, что напишу книгу о его семье.
- Вы исполнили своё обещание.
- Да. Эту книгу я писала, когда болела моя мама. Ночью почти не удавалось спать, в последние месяцы маминой болезни я перестала ложиться спать, сидела в кресле около её кровати, иногда сидела на кухне. Ложиться в кровать было бесполезно, чуть не каждые пять минут мама звала меня. Когда мама лежала в хосписе, я приходила домой и садилась на кухне ждать утра, в восьмом часу я уже шла к ней. Вероятно, я спала урывками, сидя. Когда мама умирала, сына не было в городе. По ночам я писала свою книгу.
- О чём была эта книга?
- О том, как я встретила Николая Николаевича, о том, что было потом. История его семьи органично вошла в эту книгу. Я писала эту книгу для него, но прочесть её он не успел.
- Возможно, вашу книгу прочтут другие люди.
- Да. Так и случилось. Мою книгу прочла моя подруга. Потом её читала жена брата.
- Может быть, вам удастся напечатать свой роман.
- Возможно. Интересный случай произошёл, когда я дала рукопись своей подруге.


ЗАПАСНИК.

                                              
В апреле яркое весеннее солнце точило подтаявший лёд на Фонтанке, вдоль которой я шла на занятия во Дворец пионеров. А потом начались майские праздники, и Невский проспект был украшен транспарантами, флагами, и ветер, прилетавший туда с берегов Невы, надувал, словно алые паруса, полотнища кумача, надписанного огромными белыми буквами: «Мир, май, труд!». Колонны демонстрантов несли портреты членов Политбюро, повсюду звучала весёлая бодрая музыка, раздавался смех, крики «Ура!».
 
   
Написав свою повесть, я сделала распечатку текста на принтере, первым моим читателем стала подруга Валя. Я отдала ей папку со своей повестью,  тем же вечером она звонила мне: «Ну что я могу сказать? Я испытала очень большое разочарование. Дочитав первую часть повести, я ждала, что во второй части будет рассказано о том, как встретились люди, которые пронесли через тридцать лет разлуки память о своей любви. Ты же начинаешь развивать совсем новый сюжет. Честно говоря, у меня просто пропадает желание читать дальше».
  Когда Валя прочла повесть до конца, она задала мне всего один вопрос: «Почему ты не осталась с тем человеком?».
  Я ответила кратко: «Ты же знаешь, кого я хотела найти в этом городе. В общем, если б не было Николая Николаевича…»
- Разве ты не любила Сеню? – спросила Валя.
- Любили.
- Почему ты ушла от него к Николаю Николаевичу?
  Что я могла сказать в ответ? Мне нужно было встретиться с Николаем Николаевичем. Я была очарована, околдована этим человеком почти всю свою сознательную жизнь, и ждала встречи с ним, которая была необходима нам обоим. Я пыталась и в первый раз рассказать о том,

  Если я попробую сейчас ещё раз написать о том, что случилось в Нижнем Новгороде, когда я приехала туда через тридцать лет после того, как я встретила там свою первую любовь, то получится совсем другая история, почти  непохожая на ту, которую я рассказала в своей повести. Герои моего рассказа получились совсем живыми, и они перекроили сюжет по-своему. А было всё так.






















Запасник.
***
Журавли пролетели и скрылись,
Растревожили облака.
Если что-то вдруг не сложилось,
Не печальтесь, не горюйте пока.

Будет много хорошего в жизни,
И вернутся опять журавли,
И далёкое станет ближе,
Ближе к вам,
                но дальше от земли.

***
Я всё чего-то жду,
Я всё во что-то верю.
А облака плывут,
Куда зовёт их ветер,
И журавли летят,
Куда уходит лето,
А воробьи кричат
Мне обо всём об этом.

То лето закатилось
За солнечные горы,
И мне зимой приснилось,
Что был лишь душный город.
А в зоопарке плачут,
Ночами плачут звери,
А я смеюсь, так значит,
Я всё во что-то верю?
***
Тонких линий стылый куст,
Вечер бледен, тих и пуст,
Между нами – вечер.
Начинает новый год
Снов несбывшихся черёд.
Как дождаться встречи?

***
В окнах автобусов, в окнах троллейбусов
Чудится всюду мне профиль задумчивый,
И, среди множества лиц безразличных,
Эта улыбка, такая нездешняя.

Снова виденье проносится мимо.
Я понимаю, опять обозналась,
Не было профиля, быстрой улыбки,
Краской одною все лица окрашены.

Улица дарит нам встречи случайные.
Даже в промчавшихся мимо автобусах,
В окнах домов, всюду ярко расцвеченных,
И у знакомых тебя мне не встретить.

Не отвечают мне «Справки по городу»,
Не помогают соседи и дворники,
Даже случайною волей событий
Не промелькнёшь ты в автобусных окнах.

***
Я всё ждала, ждала письма,
Но вот закончилась зима,
А дальше – новое житьё,
И, всё, что было, лишь моё.

За глупые свои грехи
Я жгу себя и жгу стихи,
Жечь буду, не жалея сил,
Как будто ты о том просил.