На улице моросит мелкий дождь, слякотно и холодно, хотя осень только началась. В доме тоже неуютно и холодно. Отчима и матери нет. Андрюшка сидит у окна, вглядывается в дождь и ждёт почтальонку, тётю Валю. Ему необходимо её увидеть.
Из школы он прибежал специально раньше обычного. Поесть ничего не было, а очень хотелось. Это чувство голода не покидало Андрюшку никогда, всегда до тошноты хотелось есть. В школе он пристраивался около ребят, которым из дома давали бутерброды с толстым, влажным и розовым куском колбасы. Она так пахла! Слюнки текли. Он просил откусить у одного, у другого, но лишь больше возбуждал желание поесть. Хлеба к чаю, что готовили в школе, у него тоже не было. Ребята охотно делились с ним. А однажды, ещё в третьем классе, - Андрюшка это хорошо помнит – учительница купила и дала ему ромовую бабу. Мальчик скромничал и отказывался брать, а сам не сводил глаз с румяной сочной булочки, облитой сверху чем-то белым. Булочка сладко пахла. Не взять её просто нельзя было. Андрюшка никогда такого не ел. Тогда учительница, взяв его за плечо, мягко спросила:
- Андрюша, ты кушал сегодня утром?
- Да! – выпалил тот и опустил глаза.
- Ты, наверное, уже пил чай с булочкой? Поэтому отказываешься?
Чай с булочкой? Разве это много для завтрака? Вот суп и картошка – это другое дело. Андрюшка подумал и сказал:
- Нет, я ел суп и картошку.
Тогда внимательная учительница подумала и обманула Андрюшку:
- Но эту булочку купила тебе мама и просила тебе передать.
- ?!
Андрюшка хорошо знал, что такого быть не может, но отвернуться от гостинца не мог. Рука потянулась за ром-бабой. До конца уроков, все оставшиеся перемены, он экономно ел ром-бабу, всякий раз слизывая сладкую обливку и откусывая маленькими кусочками маслянистую и сочную булочку с изюмом, мальчик, глядя в глаза одноклассникам, говорил:
- Мама купила.
Андрюшке вообще везло на хороших учителей. Поесть досыта – это было не единственной его мечтой. Ещё больше ему хотелось хоть раз побывать в кукольном театре. Однажды кукольный спектакль привезли в школу. Приглашали только учеников начальных классов, а он был уже в восьмом. Он всю перемену наблюдал, как артисты носили в класс яркие декорации, огромные сумки. Он даже не пошёл на урок, всё подглядывал в щель, как в классе устанавливали разноцветные лампы, пёстрые кулисы, картонные деревья, доставали замечательных кукол.
Где-то под ложечкой защемило. Всё так рядом. А попасть нельзя. И денег нет.. и с малышами стыдно сидеть.
Андрюшка до сих пор ростом с третьеклассника. И свитерок, и пара рубашек, и вторая обувь, купленные ему к сентябрю пять лет назад, были ему впору. Носил он всё бережно. Только сандалеты стоптались, и большой палец вылез; одевать такую маленькую, совсем детскую обувь было стыдно. Бледно-синее маленькое личико. Светлые волосики. Веснушчатый вдёрнутый нос. Глаза большие и печальные, а в последнее время воровато блуждающие по сторонам; веки припухшие и всегда красные. Андрюшка уже вовсю курил, делал взрослые движения рукой и затягиваться пытался. А на уроке кружилась голова, откуда-то из-под языка и из щёк текли слюни, ужасно тошнило. Ему хотелось плюнуть, и подышать свежим воздухом, и поесть. Тогда он громко выкрикивал на уроке:
- Можно выйти?!
Через несколько минут повторял свою просьбу вновь и вновь.
Как-то летом в сарае взрослые парни дали ему покурить скрученную из газеты сигарету. Андрюшка курнул, и все домашние неприятности, школьные беды вмиг перестали существовать; сердце и тело победила радость. Забылась мамка, которую он так любил и которая так надрывала его душу. Мамка принимала всех мужиков, и Андрюшка знал, зачем они приходили. Сначала пили за столом самогон, стараясь споить отчима. Отчим быстро уходил из-за стола, раскачиваясь из стороны в сторону, сшибая по пути табуретки, охая, падал в маленькой комнате на кровать, в чём был, и засыпал сразу. Мамка ещё продолжала выпивать и хохотала с мужиками. Потом её, раскрасневшуюся и захмелевшую, вели на кровать за ширму. Андрей слышал вздохи, похабный смех, противную возню, стоны. Он закрывал уши руками, зарывался головой под подушку и силился уснуть, скрыться и вообще перестать существовать… После всего мальчик бесшумно поднимался со своей кровати, шёл на цыпочках в мамину комнату, тихонько отодвинув занавеску, смотрел на мать, взлохмаченную и потную. Он всхлипывал, подходил и, размазывая кулаком слёзы, поправлял смятые простыни и натягивал одеяло на мамкины разбросанные ноги. Потом приваливался к толстому боку матери, сворачивался калачиком и, выплакавшись, засыпал, оставляя горькие складочки на лбу и вокруг рта.
На следующий день он не ходил в школу: мать спала долго и не будила сына. Так повторялось много раз. Пришла учительница, но застала мать трезвой, в доме было чисто прибрано; поговорив, ушла. Андрюшка испугался, но не за себя, а за то, что учительница всё узнает про мать. Появлялся в школе поникший, затравленно смотрел на всех, старался заявить о себе, как-нибудь выделиться. Пусть знают, что с ним всё в порядке, и дома тоже всё в порядке. Через время опять пропадал.
Впервые Андрей попробовал самогонку у себя дома. Он допил из одного стакана и чуть не задохнулся, так загорелось в горле, сразу ослаб, добрался до кровати и крепко уснул. В другой раз мужики вытащили его из комнаты к столу. Мальчик упирался и не хотел идти. Налили ему стакан и заставили пить: «Ты мужик или нет?!». Сделал несколько глотков, поперхнулся и закашлял. Мать смеялась.
Наверное, учительница давно догадалась про мамку или узнала от кого-то, поэтому и жалеет. Она заметила его любопытные и жадные глаза в коридоре, когда привезли кукольный спектакль, подошла, протянула билет и сказала:
- Андрюша, присутствуй на спектакле вместо меня, присмотри за малышами.
Неслыханная радость! И у Андрюши опять навернулись слёзы…
Совсем темно стало за окном, как Андрюшка увидел знакомую фигуру почтальонки. Она широко шагала в мужских резиновых сапогах прямо по лужам. Андрюшка выскочил, в чём был, на улицу, побежал за ней и закричал в спину:
- Тёть Валь! Не отдавайте мою пенсию мамке! У меня нет обуви и есть нечего!