Суровая зима в Заполярье... Особенно достается рукам. Ноги, туловище, голова - все спрятано, согрето. А руки... Не мешало бы носить варежки. Но я их постоянно теряю, где-то оставляю... Короче, они мне мешают. И поэтому моим бедным рукам достается на всю катушку.
Хорошо, хоть в бухгалтерии тепло. Можно погреться возле горячей батареи, попить чаю, поболтать с девчонками. Снимаю тулупчик, разматываю платок...
- Ишь, раскатала губки... Тонечка приехала, у Галины документы подписывает.
Все ясно. Заматываю голову платком, надеваю тулупчик и топаю на свое рабочее место, то есть, на склад. А что делать? На Севере женщине трудно найти работу. Выбор ограничен: продавцы, кладовщицы, уборщицы. Если есть намек на цивилизацию, то и парикмахеры. И все занято на много лет вперед.
Как быстро человек ко всему привыкает. Помню свое состояние, когда я впервые увидела на бескрайнем северном небе два солнца. Два совершенно одинаковых солнца! И никто, ну совершенно никто не обращал внимания на это чудо! Может, мне мерещится? Да нет же! Два огромных солнца в разных концах небосвода. Я стояла, не шевелясь, и смотрела на ясное морозное небо. Какой-то прохожий, обойдя меня, стоящую посреди тротуара, бросил: «Мираж. Одно не настоящее». Пока до меня дошел смысл сказанного, пока я поняла, что эти слова адресованы именно мне, человек прошел еще несколько метров.
- Постойте! А какое не настоящее?
Мужчина, не замедляя шага, пожал плечами и пошел дальше. А я стояла и смотрела. Так какое же не настоящее?
Но это было больше года назад. А теперь я тоже вроде привыкла к заполярным чудесам, но все равно нигде, никогда я не видела более высокого, холодного, далекого и бескрайнего неба.
А вот и Тонечка. При виде ее испытываю зависть всех цветов - от белого до фиолетового. Кто скажет, что это почти пожилая женщина? Белокурые локоны, небрежно выбивающиеся из-под шапки, мех голубого песца оттеняет синеву глаз, по молодому выразительных. Веселое щебетанье, ровная спина и в любое время года обувь на высоком каблуке.
Странным, непонятным было выражение ее ясных глаз: немного заискивающее, вопрошающее и одновременно дерзкое, вызывающее, чуть-чуть надменное. И живут эти громадные глаза, не обращая внимания на другие черты ее так здорово сохранившегося лица, независимо от того, о чем ведет речь их хозяйка. Как вспышки: вопрос - испуг, презрение; вопрос - испуг, презрение. Только ритм меняется. Удивительные глаза.
- Аннушка, вот накладные. Галина Александровна пошла к начальнику с моим письмом, но там совещание. Он подпишет, по телефону договорились... Я посижу у тебя?
- Пожалуйста. А чтоб не терять время (уже темнеет), рабочие вам все загрузят. Вы с машиной?
- Да, да. У тебя опять осужденные работают?
- Как всегда (а то она не знает!). Не бойтесь, не обманут, все точно по накладной загрузят... Если не верите, можно сразу проверить. Идите с ними, они при вас загрузят (никогда она с ними не пойдет). А впрочем, как хотите.
- Нет-нет. Пусть грузят. Раз ты им доверяешь...
Отдаю рабочим документы, ключи от складов, быстро решаем, откуда что взять, как загрузить, чтоб можно было проверить. И бегом назад, в «теплый» склад. Здесь хоть пар изо рта не идет.
- Сколько ты с ними уже работаешь?
- Полтора года.
- Какая ты смелая. Неужели никогда не было страшно? Это ведь рецидивисты. Особо опасные. Не боишься?
- Они работают, я работаю. Каждый делает свое дело. У меня ничего не пропадает... Не, не боюсь.
- Бр-р-р... Я бы не смогла. Умираю от страха при виде этого контингента....
Дался, он ей этот контингент. И вот так в каждый свой приезд.
Ну и глаза! Как будто кто-то включает. Переключает... Поправила кудри. Отточенный профиль. А руки!.. Как я раньше не замечала? Да, это женщина с какой-нибудь графской родословной... Не могу оторвать взгляд от ее рук. Смотрю и любуюсь.
- ...Что?
- Я бы очень боялась. Ведь здесь и убийцы сидят. Вот возьмут и тюкнут тебя. Им это ничего не стоит.
- За что?
- Не знаю... Просто...
- Ну, так не бывает.
А еще говорят, что руки выдают возраст женщины. Эти больше тридцати ни за что не выдадут. А вот мои еще и прибавят.
- Все погрузили? Идите, отдыхайте. Сегодня больше ничего не предвидится.
- Побегу. Галина Александровна уже, наверное, подписала.
- Приветик! А я к тебе покурить.
Это Зиночка. У нее нет «теплого» склада, только «холодные». Поэтому покурить она бегает ко мне.
- Тонечка приехала?
- Да.
- Когда загружать будешь?
- Уже.
- Не проверяла?
- Нет.
- Ох, надуют они тебя когда-нибудь, наплачешься. Может, тогда поумнеешь.
- Обойдется... Слушай, а, сколько Тонечке лет?
- Шестьдесят - это точно. А может, и больше.
- Не может быть! Я думала, чуть за сорок. Ну, пятьдесят... Но чтоб шестьдесят!.. Может, меньше?
- Нет, не меньше.
- Ты что, паспорт ее видела?
- Не видела.
- Ну вот! Может и меньше. А руки? Сравни со своими с моими. А я ведь моложе ее на двадцать с лишним. А глаза, волосы, походка. Нет, ей шестидесяти не может быть. Да и не на пенсии. Если бы ей было столько, как ты говоришь, она давно бы на Большой земле жила. Зачем мерзнуть? Да еще и работать?
- Она оказалась здесь во время войны... И ни разу отсюда не выезжала. Никогда. И отпуск здесь проводит. Живет безвылазно в этом медвежьем углу. И будет жить до самой смерти.
- Почему?
- Да ладно! Пойдем лучше к девчонкам чай пить. От Лили письмо вчера получила, тебе привет. Глебушка большой, уже почти год. Да, он пошел! Представляешь. Не ползал, сразу пошел. Обещают в год сфотографировать, сразу же пришлют.
Я ее знаю. Как начинает стрекотать, значит уходит от разговора. Вернее, убегает. Как в игре «тепло-холодно». Доходит до «жарко» - она в кусты.
- Почему же она никогда отсюда не уезжает?
- Да ну ее... Ты в магазине была сегодня? Хочу Глебушке подарок купить. Зайдем после работы?
- Почему она не выезжает?
- ...Здесь раньше четыре колонии были. Одна из них женская. Тонечка оттуда.
- Тонечка?!
- Да. Тонечка.
- Ты знаешь, за что?
- Она во время войны совсем молоденькая (представляешь, как она тогда выглядела) была в оккупации, встречалась с немцем, жила с ним. Родился ребенок. А фашист отказался взять ее с собой в Германию. Как ей оставаться? Она с малышом - к нему. Требует, просит, плачет. А он - ни в какую. Вещи его уже в машине, он уехать не может, Тонечка в него вцепилась. Ну, оторвал он ее от себя, оттолкнул. И к машине. Вот тут это и случилось... Размахнулась она ребенком, ударила его головой о дерево, возле которого стояла, да в машину ему и закинула. «Забери, - говорит, - в свою Германию и свое отродье». Люди наши это видели. Как город освободили, ее под суд. С тех пор и живет здесь. Сначала в зоне, а теперь на воле. Никогда ни-куда не выезжает.
- Ну и Тонечка! За что же она тогда всех осужденных ненавидит? Такую дамочку из себя строит.
- За что ей их ненавидеть? Она их боится.
Как ярко светится Зиночкина «беломорина» на фоне потемневшего за окном зимнего неба. Яркая теплая звездочка. Может, и мне закурить? Так вдруг захотелось заглотнуть этот горький дым, почувствовать тепло этого маленького огонька... Я обязательно пойду с ней после работы в магазин, и мы выберем Глебушке самый красивый подарок. А потом пойдем ко мне в гости. Или к ней. Или по очереди... До ночи еще далеко. И ни о чем мы сегодня говорить уже не будем.
- Аннушка, вот письмо. Все в порядке, подписали. Спасибо большое. Зиночка, здравствуй. На днях к тебе приеду. До свидания.
Глаза ее мигают, оставаясь раскрытыми, как будто включи-лось реле времени. Красивые руки кладут на мой стол документы...