II
В России весной 1906 было неспокойно. Степи Саратовской губернии по ночам освещались отблесками пожарищ. Крестьяне жгли помещичьи усадьбы, круша попутно все, что попадало под руку. Странное дело, мародерства почти не было: сено, скотину, книги, картины – все пожирало ненасытное пламя.
Едва начавшийся двадцатый век, принесший уже столько горя и разрухи, вырастал на глазах из тесной распашонки. С еще незажившей пуповиной яростно размахивал ручонками, и совсем не по-детски матерился.
Два солдата, два земляка подались тем временем к Волге-матушке. Минуя Пензу, шли наезженным трактом до Саратова. Шли больше пешком, ведь кто отважится посадить на телегу таких гренадеров, лошадь-кормилицу жалели, ну а служивым, чай, не привыкать.
Иногда вдали пыхтел трубой паровоз и быстро приближался. Поддразнивая путников, норовил проскочить наперерез прямо перед носом. Как-то в открытом окне первого класса, коптя сигарой весеннее голубое небо, проплыл дородный господин с окладистой бородой в стиле «а ля рюсс». Он что-то кричал им, махал рукой. Они шли с котомками за плечами, ничуть ему не завидуя, у них была своя дорога.
Другой раз повстречалась ватага погромщиков. Они звали с собой крушить усадьбу немца-помещика, предки которого еще с екатерининских времен возделывали эти поля. Предводителем у них был молодой человек учительского вида, в пенсне, со странно горящими глазами.
- Дела у нас. Барин ждет в городе – отмахнулся Алексей от непонятных ему людей.
Они пошли дальше.
Алексей был на полголовы ниже Семена, чуть поуже в плечах, но грудь колесом, только тронь, гудела набатом. На войне он был подносчиком снарядов на дальнобойной батарее, и на память о чушках - снарядах имел раздавленный надвое ноготь большого пальца на левой руке. Они сильно разнились с Семеном и по внешнему виду. Семен был природный русак, со светлыми льняными волосами, серыми глазами и аккуратным, даже чересчур для его крупной фигуры, тонким небольшим носом. От виска вниз, у левого уха, лицо бороздил шрам, след японского штыка. Алексей же, напротив: был черный как цыган, и вдобавок кудрявый, не в мать и не в батьку. В детстве его обидно, видимо по наущению взрослых, дразнили подкидышем. Попробовал бы его обидеть кто-нибудь сейчас.
Сделали привал, закурили. Семен разглядывал бескрайнюю степь, солончаки тянулись на десятки верст, и лишь дикий ковыль, как и тысячу лет назад, мудро ронял семя в пробудившуюся от сна землю.
- Чего народ с ума сходит, как думаешь, Алеха, - Семен прилег на сухую прошлогоднюю траву. Еще было довольно сыро и прохладно.
- Свободы хочет, - ответил Алексей. – Дела нет по душе, вот и колобродят. Разве мы с тобой сейчас не свободны?
Семен помедлил с ответом. Его политика была простой и понятной: заработать побольше денег.
- Да, ты прав, пожалуй. Но свобода наша временная, покуда до хозяина не добрались. Помню, в поезде один матрос говорил: «В деревню не вернусь, пойду на завод, к технике тянет после корабля». Я думаю, он тоже свободен был в своем выборе.
Алексей резко поднялся и кинул просветленный взгляд на Семена:
- Неужто это так просто, Сема: свобода – это выбор.
- Вот не знаю, было б так просто, и народ жил бы лучше. Ладно, кончай байки травить, потопали дальше.
Унылая степь была безлюдной, глазу не за что зацепиться. У Семена в памяти невольно оживали картины родного леса и речки Чернявки. На ее берегу ветлы удили рыбу, наклонившись всем телом к воде. Сосновый бор ровными стволами устремлялся к солнцу. Глядя на него, хотелось как-то подобраться, быть стройнее. Мысли очищались от шелухи, подышав свежим хвойным воздухом. А лес, что подальше за речкой, охраняли осины, неизвестно почему прозванные стоеросовыми. Дуб же с березой уживались мирно, радуя поселян грибами и ягодами. Около того леса и наткнулся раз Семен на волка, посмотрел ему в глаза, запомнив этот взгляд навсегда.
В постоялой избе, где они заночевали, к ним с разговорами пристал шустрый молодой татарин. Он в одиночку бродил по белу свету, и перебивался случайными заработками. Когда из разговора он узнал, что друзья идут в Астрахань, стал проситься к ним в компанию. Звали его длинно и для русского языка не слишком удобоваримо: Зайнатгутдин. Семен молча слушал татарина, а потом вдруг спросил:
- А что ты умеешь делать?
Тот немного замешкался с ответом, видимо подыскивая нужные слова, затем сказал:
- По хозяйству все могу, валенки валять, лапти плести. Да вот еще …
Он подошел к Семену и попросил расставить пошире ноги, затем подлез как под коня, и Семен оторвался от пола. Алексей удивленно поднял брови:
- шесть пудов осилил, при таком росте, неплохо. Что, Семен, берем его с собой. Да отпусти ты его, еще надорвешься, вон какой бугай.
- Возьмем… - ответил приземлившийся Буренков, продолжавший разглядывать невысокого, но крепкого Зайнатгутдина. Он был, что прозывается, поперек себя шире.
-… Если согласится на имя Зайната, а то полностью больно длинно.
- Нам татарам, лишь бы в печь не сажали, - довольно пошутил Зайнат, заранее учуяв выгоду такой компании. У него не было ни кола, ни двора. Жить своим углом, обзавестись семьей – было его заветным желанием, о котором каждому встречному-поперечному не расскажешь. «Стану рыбаком, может денег скоплю. Вот подфартило», - думал весело он, и уже через полчаса угощал новых друзей вяленой кониной из своей торбы.
Саратов еще издали засверкал позолотой церковных куполов. Город жил привычной неторопливой жизнью. На окраинной улице тощая свинья с выводком поросят совершала променад. Заветная лужа в конце проулка была конечной целью их путешествия. Бросалось в глаза обилие конной полиции, от крестьянских погромов губернию лихорадило.
Документы у них были в порядке, и вскоре три товарища подались к грузовому причалу, надеясь вместе с фрахтом добраться до Астрахани. Они готовы были даже стать матросами на время, что убивало сразу двух зайцев: достичь места и не тратиться на еду. Некоторые сбережения еще оставались, но впереди маячила госпожа неизвестность, и, посовещавшись, они направились к барже, которая грузилась лесом.
Щеголь в ладном сюртуке делал пометки карандашом в блокноте с зеленой обложкой. Рабочие катали бревна, и приказчик считал их. Когда счет доходил до десятка, он делал пометку, «крыжил», оставляя понятные только ему иероглифы.
Друзья послали Зайната, как более расторопного, узнать о маршруте. Приказчик, не отрывая глаз от бревен, нехотя ответил, что скоро будет хозяин, купец Кадочников, у него и справитесь. Делать нечего, присели поодаль, закурили. Зайнат дыма не выносил, и держал нос по ветру, чуть в сторонке.
Зычный голос хозяина раздался неожиданно. Он был уже на барже и распекал нерадивых работников за плохую укладку груза.
- Канальи, распустились совсем. Придется перекладывать. А ты куда смотришь? – напустился он на щеголя.
- Я бревна считаю, Аристарх Панкратыч, - спокойно ответил молодой франт.
- А что это за люди здесь? – немного успокаиваясь, спросил купец, когда Семен Буренков поднялся во весь богатырский рост.
- К Вам-с изволят-с, - тихо просвистел помощник, рукой показывая, чтоб подошли.
- Слушаю, да поскорей.
- Нам бы в Астрахань добраться, готовы подсобить работой, - Алексей, уже чувствуя, что дело выгорит, повеселел голосом.
- Это как нельзя кстати, - ответил господин Кадочников и повернулся к своему помощнику.
- Срочно ставь их на укладку штабеля. Завтра баржа пополудни должна отвалить от причала.
Он снова смотрел на троицу.
- Так ребятушки, харч мой, пойдете на барже за сторожей. Время нынче неспокойное. Разгрузите лес в Астрахани, не обижу. А теперь, ступайте.
Вскоре его дородное тело, покачиваясь на ухабах, на пролетке уплывало вдаль.
Купец II гильдии Аристарх Панкратович Кадочников намеревался сорвать неплохой куш с продажи строевого леса в степных краях Астраханской губернии. Небольшие поставки овчины и шерсти в армию были недостаточны для его кипучей натуры. Он искал новые интересы, брался за все, что сулило новые барыши.
А начинал он с рыбы в начале века.
Сегодня артели купца Кадочникова считались вне конкуренции. А помог тому случай. Несколько лет тому назад в сети его артели попалась белуга весом почти 63 пуда. Вот-то было переполоху. Газетчики понаехали, от треног фотографов не было прохода. Они, как восточные факиры, колдовали под черной накидкой над аппаратом, а потом молнией вспыхивал магний и белесый дымок бодро рапортовал: снято.
Та, ради которой все это затевалось, безучастно глядела мертвым глазом на суетившихся около нее людей. А как не суетиться, одной только икры было пудов двадцать. Известие о царь-рыбе дошло до государя-императора, и он распорядился отправить ее в Казань, в дар местному музею.
Столичная газета «Новое время» поместила заметку о белуге, и Кадочников стал известен многим. Сам господин Елисеев соизволил подписать с ним контракт. Здесь-то и подсуетился Кадочников насчет гильдии; скрижали истории разверзлись и появилось нетленное: купец II гильдии. На первую не тянул мошной и размахом, но это только пока.
Поставки ценных пород рыбы в магазины Москвы и Петербурга были отлажены как механизм в часах фирмы Буре, покоившиеся в жилетном карманчике купца на массивной золотой цепочке.