- Как же красив этот город! И… Как-то по особенному это понимаешь, когда расстаёшься с ним… - я замер подле перил невеликой смотровой площадки на крыше небоскрёба – должно быть, этому дому однажды наскучила оседлая жизнь, и он решил податься в матросы… Впрочем, небоскрёб мне всего лишь мерещился – на самом деле подо мной была верхняя палубе парома, что неспешно избавлялся от тонущего в вечернем полумраке причала. Я прильнул к перилам, которыми была обнесена палуба, - словно не мог противиться желанию перемахнуть ограждение, словно уже решил не расставаться с городом N, словно вознамерился вплавь добраться до его мерцающей набережной. Мною овладело неуёмное желание выпустить из себя восторг и грусть – порождённые видом покидаемого города, и не так уж и важным было – слышит меня кто-нибудь или нет.
- Город Z ничуть не хуже, поверьте. Мы его встретим… Он нас встретит на заре… Лучи солнца будут проникать сквозь тёмные тучи, будто те – остаток ночи… На стенах старинных домов отражение радости будет сменяться задумчивостью – это яркий солнечный свет будет уступать место мрачноватым теням… И мы это увидим…
На макушке великана - многопалубного парома – мне довелось познакомиться с супружеской парой.
Вечер в момент нашей встречи уже взял за руку ночь, чтоб представить её всем нам, но она была, увы, холодна - не по-летнему - а потому мы поспешили укрыться в одном из ресторанов, коих было немало на пароме, неспешно раздвигающем сонные тёмные волны где-то между городами Z и N.
Он - судя по всему, кровей был южных – горячих, вмиг вскипающих, но также быстро остывающих, люди его племени обычно приветливы и радушны, обидчивы и отчаянны - и всё это может проявляться в них единовременно, не сменяя друг друга, но выплёскиваясь одномоментно.
Она – об этом я судил по некоторым её словам, звучащим и странно, и забавно – была из Синероссии. Лицо её часто красила застенчивость – покрывая щёки лёгким румянцем; взгляд был чуть опущен; рука изящно держала почти невидимый бокал с бутоном красного цветка, то бишь, с бутоном красного вина; слова её оказались интересны, оригинальны, смелы, увлекательны; губы… о, господи, про губы лучше стоило молчать!..
Мы говорили, спорили, горячились, молчали – о людях и святых, о прошлом и несбывшемся, о жёлтых цветах и белых призраках, о навязчивых гостях и незваных мыслях – эмоции, наполнившие разговор, вином были не разбавлены, но, напротив, сгущены и сжаты, насыщены. Мне в их обществе было интересно, легко, я был по-настоящему увлечён беседой с ними – правда, по большей части с нею, потому как он, если и высказывал какое-то суждение, если и ронял какое-то замечание, то делал это порой невпопад, не всегда самобытно, не всегда внятно.
Всё – и разговор, и увлечённость, и лёгкость – оборвались, когда она нежданно проронила, обращаясь ко мне:
- Вы потом позвоните мне?.. Мы с Вами встретимся?.. Вы мне подобаетеся…
Христо!.. Она была несносно хороша, умна, обаятельна, я спустя минут пять после начала нашей беседы раздумывал при помощи какого фокуса смогу выпросить, вытянуть, выкрасть номер её телефона, но… сорвавшийся с её магических губ вопрос – в присутствии её джигита, её ревнивца, её соглядатая – требовал прямого ответа, вынуждал безотлагательно принять непростое решение.
Я, словно подавившись трудной мыслью, замолчал, закашлял, взгляд мой потянулся к телевизору, дотоле – из-за увлеченности беседой – для меня бессмысленно о чём-то ворчавший, показывавший нечто до зевоты абстрактное. В телевизионном прямоугольнике волновалось изображение какого-то поэта – что не ладил, судя по всему с поэзией, с рифмой классической, а потому был вынужден обходиться кустарным белым стихом.
«Что в жизни есть моей? Как протекают дни? Чем наполняются часы? …В ответ я лишь вздыхаю… Руками развожу… Слезу роняю – до боли горестную, горькую… И с осознанием никчемности, бессмысленности и пустоты того пути, что мне пришлось пройти, я всё же отвечаю. Ничто. Никак. Ничем. Хожу на службу… О, скучно, боже, как же скучно! Обедаю. Вслед ужинаю. Завтрак на столе. Обедаю. Ужинаю. Завтрак. Обед и ужин, завтрак… О, беды!.. Назавтра – к ужину всё повторится вновь!.. Листаю книги. Всё пустое! Там тридцать три – и букв, и мыслей – только тридцать три!.. Гуляю. Грязь. Туман. Колючий ветер. Промозгло, зябко. Море дышит солью. Я ухожу домой. Жена спекла пирог. Тот подгорел. О, боже! Боже! Отворил окно. Кричу. Как мне здесь горько! О, бо-же! Бо-же!.. Как будто эхо… Эхо?.. Бо-же! Бо-же!..
На службу ходишь?.. Расскажи тому, кто без работы – год. Кого бессилие терзает. Кого пытают мысли. И у кого есть тысячи дверей. Но нет ни одного ключа.
Ты ужинаешь? Завтрак на столе?.. Ты расскажи тому, кто голоден. Кто помутился разумом – от голода - кто тело, душу заложить готов – за хлеб, за молоко…
Листаешь книги?.. Ты слепому расскажи об этом. Что представляет буквы в памяти, листает древние страницы мудрых книг и видит… лишь чёрные сожжённые листы – во мгле сожженной жизни – что красками играла, переливалась светом – когда-то…
Гуляешь? Об этом расскажи ты инвалиду, недуг которого приковал к постели. Нет моря. Нет полей. Нет гор. Есть только белый потолок».
Я вдохнул – глубоко, всей грудью – словно пытаясь спастись, выбраться из этого болота тишины, что заполонила пространство меж нами, сидящими за одним столом. Безмолвие уже давно сгустилось до состояния болотной топи, в которую я погружался всё больше и больше, ощущая свою немощь, ощущая свой страх – пред нависшим надо мной требованием ответа. Спасаясь, я вновь протянул – не руку, но взгляд – к телевизору, что по-прежнему светился белым пятном, словно то был выход в конце тёмного тоннеля.
«В середине второго десятилетия двадцать первого века Россия продолжает вести самостоятельную внешнюю и внутреннюю политику. Для Соединённых Штатов Америки, претендующих на исключительное право принятия решений на международной арене, подобная ситуация видится категорически неприемлемой. Осознавая невозможность военного или какого-то иного силового решения этой проблемы, Белый Дом решает в очередной раз разыграть карту экспорта революции. Вознамерившись породить нестабильность и смуту – на сей раз в России - власти Соединенных Штатов обоснованно рассчитывают взять немалый куш в беспроигрышной лотерее. В зарождённом ими же смутном времени Американское правительство рассчитывает или привести к власти лояльного политика, или ослабить Российское государство внутренней нестабильностью. Но власти России узнают о планах Соединённых Штатов. Справившись с отчаянием и унынием, охватившим поначалу Российское правительство, Президент России решает действовать на опережение. Он понимает, что в сложившейся ситуации лучший выход – бить недруга его же оружием. В обстановке строжайшей секретности срочно разрабатывается операция «Чёрная революция». Российские спецслужбы заключают, что необходимо породить нестабильность в Соединённых Штатах и использовать для этого самую неподконтрольную часть населения – ту, что обитает в криминализированных негритянских кварталах американских городов. Принято решение сыграть на расистских настроениях, царящих средь чернокожего населения. Уже разработаны схемы, а главное, сметы осуществления секретной операции. Для этой цели уже запланировано выделение серьёзнейших сумм. По плану Российских спецслужб при оптимальном варианте развития событий в США должна начаться новая война между Севером и Югом. Но Российский Президент неожиданной для всех отзывает решение о проведении операции «Чёрная революция». Он объясняет это нежеланием «кровопролития среди мирного населения Американских городов», которое неминуемо последовало бы за революционным событиями на территории США. В России начинаются запланированные Соединёнными Штатами волнения. Сначала пожар мятежа охватывает столицы, после перекидывается на всю территорию страны. Единственный выход в сложившейся ситуации Правительству России видится в жестоком подавлении восстания. Но Президент России в последний момент отзывает приказ о расстреле бунтарей. Он идёт навстречу их требованиям. Он не желает проливать кровь. Ни американскую, ни российскую. К власти приходят проамериканские силы. План США удаётся полностью. Президент России, не дожидаясь объявленного революционерами ареста, удаляется в свою загородную резиденцию. Там он, оставшись один, кончает жизнь самоубийством – выстрелом в висок.
Итак, дорогие телезрители, смотрите заключительную серию фантастического фильма «Россия в огне».
-Увы, увы!.. – я, наконец, оторвал взор от телевизионного приёмника, встал. Раскланялся – немного деланно, немного шутливо, немного искренне. – Но мне пора. Завтра паром прибывает в Z около десяти, а потому подниматься придётся рано… Да и дел у меня в городе будет невпроворот…
Потупив взор – аки нашкодивший школяр – я не увидел их взглядов, слов ими в тот момент не было произнесено ни единого, а потому я так никогда и не узнал, как они отнеслись к моему бегству.
Наутро, сойдя по трапу на пристань, я скорым шагом пошёл по направлению к кассе, торговавшей возвращением – билетами в обратном направлении. В те рассветные минуты мне желалось одного – оказаться вновь в N.
Мне жаждалось, пройдя, пробежав, пролетев несколько извилистых улочек хорошо знакомого города, вновь оказаться дома – подле Катерины.
С нею пару дней назад мы хоть и разругались, наговорив друг другу вдоволь неприятных, обидных, несправедливых слов, и, казалось, даже отдалились – так, что далее и быть не может, но… нет, мы даже не расставались.