На окраине небольшого села рос густой хвойный лес. В чаще леса стояла одинокая деревянная изба. Марьян, так зовут хозяина дома, сам сложил избу, когда служил лесником и слыл умелым плотником. Но уже несколько лет красивый дом без хозяйской руки медленно разрушался. Крыша над сенями до того прохудилась, что помещение не только заливало дождем, но и заметало снегом. Вокруг дома дичали кусты красной и черной смородины, а огород зарос бурьяном. Хозяйственные постройки стояли с настежь распахнутыми тесовыми воротами и были пусты. Марьян не держал никакой живности, ни крупного, ни мелкого скота, возле дома не копались куры, не было сторожевого пса и мурлыкающего домашнего зверька. Единственной живностью были воробьи, которые под стрехой этого дома вили свои гнезда. Марьян жил с семилетним сыном.
На шумное чириканье воробьев из дома выбежал маленький мальчик, до того худенький, что был похож на трехлетнего ребенка. Затасканная рубаха свисала с жидких плеч мальчика, а потрепанные штанишки врезались в попку. Максимка, так его звали, раскрыв от восторга пухлый ротик, наблюдал, как шустрые птички учили уже хорошо оперившихся деток летать.
Его большие голубые глаза светились ясным светом, а сам он излучал чистоту и невинность и был похож на ангелочка, несмотря на то, что светлые волосы, слипшиеся от грязи, торчали космами, а личико испачкано сажей.
- Ублюдок, иди за хворостом, - раздался грубый мужской голос, и от ужаса у Максимки судорожно задергался носик, из глаз полились ручьем слезы, оставляя на щечках след, расширились зрачки, длинные реснички нервно задергались и он быстро побежал в лес. Ребенок не знал ни материнской ласки, ни строгой отцовской любви.
Из дома вышел мужчина сорока лет, но из-за небрежного вида ему можно было дать шестьдесят. Седые волосы сальными прядями свисали на засаленный воротник поношенной рубашки, под сросшимися на переносице широкими бровями торчал огромный красный нос, злые глаза, проваливаясь вовнутрь лица, заросшего грубой щетиной, отдавали холодом. Мятые брюки, подпоясанные веревкой, неухоженные хромовые сапоги – все говорило о равнодушии Марьяна не только к своему виду, быту, но и к жизни. Хотя они жили в лесу, но дров мужчина не заготавливал, а заставлял сына таскать хворост из лесу.
Несмотря на то, что ныли плечи от тяжелой ноши, Максимка любил ходить за хворостом. Тишина леса успокаивала его плачущую душу. Он умиленно наблюдал за рыжей белочкой, ловко прыгающей с ветки на ветку по мохнатой ели.
- Чувик, чувик, - передразнивал он птиц.
Но долго задерживаться в лесу мальчик боялся. Отец бил его за это, заставляя таскать хворост по нескольку раз в день, чтобы заготовить к зиме. Ребенок уже умел орудовать небольшим топориком и растапливать печь. Он быстро осознал, что тепло дают толстые суки и, надрываясь, тащил их к дому. Отец никогда ему не помогал.
Питались они, чем придется. Марьяна не волновало, сыт ли сын, а самому ему была нужна только мутная жидкость в большой бутылке, которая всегда стояла на грязном столе. Отец называл эту жидкость: «Мой сладкий самогон». При слове «сладкий» у Максимки по подбородку тонкой струйкой текли слюни. Ему очень хотелось попробовать эту сладкую жидкость. Однажды он выждал, когда отец вышел, оставив бутыль, и решил попробовать, но в нос ему ударил такой дурной запах, что он в ужасе отпрянул назад. А видя, как отец, опустошив эту дрянь, становился до жути страшным, ребенок понял, что это яд.
В лесу мальчик ел, не разбираясь все подряд: ягоды горькие, твердые и мягкие, ароматные – только бы насытиться. Но его ангел-хранитель уберегал от ядовитых ягод.
Как-то раз Максимка, набрав в пригоршню волчьих ягод, стал было подносить их ко рту, но какая-то неведомая сила остановила его, пальцы разомкнулись и ягоды посыпались с ладошки. Больше он их не собирал.
Иногда отец варил грибы, собранные в лесу, и ребенок приносил домой точно такие же. Мальчик приспособился ловить черпаком карасей в пруду и жарил их на костре.
Иногда Марьян отлучался из дома и возвращался не только с желанной для него жидкостью, но и с хлебом, салом, яйцами и картошкой. Максимка обожал картошку. Он варил коричневые клубни и жадно глотал горячие, с кожурой. А когда отца не было дома, устраивал себе праздник – пек картошку на огне в печи. Разломив ее пополам, обжигаясь, ел ароматную рассыпчатую мякоть.
В доме было пусто и неуютно. Посреди комнаты стоял дубовый стол, возле него два стула, под одним окном длинная скамейка, на которой ребенок спал, а под другим окном – ржавая железная кровать с соломенным матрасом.
Марьян сидел за столом и медленно из кружки потягивал самогон. Мальчик забился в угол и испуганно за ним наблюдал. В комнату вошел хорошо одетый немолодой мужчина и, поздоровавшись с хозяином, подошел к Максимке.
- Привет, дружок, - ласково потрепал мальчика за ухо.
- Вот тебе моя жена прислала. Носи на здоровье. Нашему Витьке уже малы, - и подал теплые меховые ботинки девятилетнего мальчика. Ребенок обрадовался. Скоро наступят холода, а ему нечего было надеть на ноги. Приходя к отцу, люди всегда приносили для него одежду, но она обычно была или еще велика, или уже мала.
- Совсем забыл, - спохватился пришелец и протянул мальчику конфету.
Со сверкающими от радости глазами Максимка взял конфету и быстро проглотил.
- Марьян, что ты с собой делаешь, - подходя к хозяину и сокрушенно качая головой, сказал незваный гость.
- Это мое дело. Тебя оно не касается, - грубо огрызнулся Марьян.
- Сына пожалей.
- Пусть бы лучше он ушел, а не она, - продолжал огрызаться отец.
- Максимке в школу пора, - не унимался мужчина.
- Нечего ему там делать. Она из-за своей образованности ушла, - рыча, ответил пьяный Марьян.
- Ее не образование толкнуло на этот шаг, а твое пьянство и злоба. От хорошего мужа в петлю не уходят, - произнес твердо незнакомец.
- Ты что, пришел нотации читать или за делом? – рассерженно спросил Марьян.
-Помоги забор поставить, - попросил понравившийся Максимке незнакомый человек. Отец, ответив: “Ладно”, ушел с ним, захватив с собой, пустую бутыль.
Мальчик не боялся оставаться один. Он боялся страшного пьяного отца.
Вернулся Марьян на следующее утро. Как всегда, поставил на стол любимую бутыль, заполненную мутной жидкостью, и швырнул сыну в лицо большую конфету в блестящей обертке. Задев щеку, конфета упала на пол. Максимка ее поднял и восхищенно рассматривал. Он первый раз держал в руке такую красивую сладость. Она закрывала всю его ладошку. Он обнюхал конфету, как собачонка, глубоко втягивая носом сладкий аромат леса. Отец свирепо рявкнул:
- Что нюхаешь, как собака. Ешь.
Испуганный мальчик, быстро разорвав обертку, всунул в рот коричневую мякоть и, не успев насладиться сладостным вкусом, мгновенно всю проглотил.
- Ушла.… А ты остался. Убью, ублюдок, - прорычал Марьян и с силой всадил нож в стол.
Ребенок в ужасе забился в угол, как загнанный зверек. Отец налил самогона в алюминиевую кружку и залпом выпил.
- Ох, жжет как, - застонал, - горю, - и упал со стула.
Дрожа всем тельцем, всхлипывая, Максимка шептал:
- Мама, мама, куда ты ушла?
И вдруг, взглянув на лежащего отца, издал истошный вопль: “Мама!”, - выскочил из дома и стремительно помчался в лес. Бежал, не разбирая дороги, боясь оглянуться. Ветки кустов цеплялись за волосы, царапали лицо, стегали по груди, но страх перед пьяным отцом заглушал боль.
Лес не пугал мальчика своей чернотой и величавостью. Темные ели казались добрыми великаншами. А рыжие сосны, качаясь на ветру, открывали ясное голубое небо.
Когда на лес опустились серые сумерки, обессиленный ребенок упал под куст пушистого ольховника и моментально уснул. Небо почернело. Сквозь густые ветки деревьев еле пробивался бледный свет луны, и кое-где поблескивали звезды. Лес загудел ночной жизнью.
Над Максимкой, шумно похлопав крыльями, ухнул филин, ему вторили совы, сверкая на мохнатых елях желтыми глазами. Рядом с мальчиком прошмыгнула мышка-полевка. Мгновенно она очутилась в хищных когтях совы. Мимо бежала рыжая плутовка с огромным огненным хвостом, остановившись возле маленького человека, обнюхала его и побежала дальше.
Когда серый туман покинул лес и золотые лучи яркого утреннего солнца ласково заиграли на лице мальчика, он проснулся. Максимка поднялся, оглянулся вокруг, вспомнил, зачем он в лесу и, не ощущая голода, с радостным чувством покоя пошел вперед. Теперь он шел неторопливо, часто останавливался, заворожено разглядывая каждую попадавшуюся ему на глаза букашку и восхищенно слушая птиц.
Выйдя из лесу, ребенок очутился возле широкой реки, берег которой зарос бурой осокой. Осока была настолько высокой, что била его у глаз. Ужас объял Максимку – впереди огромная река, сзади колючий темный лес, а за ним страшный отец. И он истошно закричал: “Мама, мама, где ты?”
На реку пришла молодая женщина с корзинкой белья. Она была высокая, стройная и красивая. Длинная коса изящным кольцом лежала на голове, но в черных волосах серебряной нитью блестела седина, а лучистые глаза излучали печаль. Услышав крик ребенка, Ксения, так звали женщину, пошла на плач, руками раздвигая осоку. Увидя его, наклонилась и спросила: “Что с тобой, сынок?”
Максимка с криком:
- Вот я и нашел тебя, мама! – мгновенно повис у нее на шее.
В глубоком волнении Ксения взяла ребенка на руки и побежала к дому, крича:
- Петр, Петр! Смотри, кого я нашла!
Из дома вышел молодой и красивый мужчина. Он был высокого роста и могучего телосложения, опрятно одетый, с густой черной шевелюрой на голове, но с седыми висками и карими печальными глазами.
- Ух, ты! – вымолвил он и, взяв у жены драгоценную ношу, занес в дом. Опустив мальчика на пол, Петр и Ксения с нежностью смотрели на него, Максимка счастливо улыбался.
Хозяева, видно, недавно переехали в дом, потому что вещи стояли еще нераспакованные. Над столом висел в черной рамке большой портрет маленького мальчика.
Рассказывая мужу, как нашла ребенка, женщина усадила Максимку за стол и поставила перед ним тарелку с супом. И мальчик, обхватив тарелку обеими руками, стал взахлеб, жадно пить, проглатывая густоту. Взволнованные супруги переглянулись.
- Не торопись, возьми хлеб, - сказала Ксения и нежно провела рукой по белобрысой головке.
Она поставила на стол выпаренную рисовую кашу и парное молоко с желто-коричневой пенкой. Такую кашу Максимка еще не пробовал. Зажмурив глаза, он долго ее обнюхивал, наслаждаясь печным запахом и предвкушая чудесный вкус. Иногда отец приносил молоко, но такого теплого с желто-коричневой пенкой мальчик никогда не пил. Максимка лизнул языком жирную пенку.
Супруги украдкой друг от друга смахивали с глаз слезу. Когда ребенок доел кашу, Петр спросил:
- А когда ушла твоя мама?
- Не знаю, - слабо ответил детский голосок, - я был маленький. Помню, в доме было много дядек и тетек. Они стояли возле стола и говорили: “Ушла, сердобольная, ушла, страдалица”. На столе стоял длинный деревянный ящик. Тети брали меня на руки, прижимали к себе и плакали, - и совсем тихо мальчик добавил: - Отец все время кричит: “Ушла, ушла.… А ты остался. Убью, ублюдок”.
Петр в волнении прошелся пальцами по своей густой шевелюре и, вскочив, торопливо сказал:
- Посмотрю, как там баня, - и быстрыми шагами вышел из дома, а Максимка дрожащим голоском жалобно промолвил:
- Мама, я понимаю, почему ты ушла. Отец плохой, а этот, - и мальчик протяжно произнес, - хороший. Но почему ты меня оставила?
Рыдания подступили к горлу Ксении и, глотая соленые слезы, она ответила:
- Он тебя не отдал. Вот ты и нашел меня, сынок, и я теперь тебя ему не отдам.
Счастливый Максимка цепко обвил маленькими ручонками шею женщины, а она, плача, крепко прижала его к своей груди, но услышав шаги возвращающегося мужа, Ксения оставила мальчика и, вскрикнув: “А белье?!” – поспешно выбежала из дома.
Петр, вынув из чемодана полотенце и рубашку, взял ребенка на руки и понес в баню. В бане при виде костлявого тельца у него дрогнули мускулы лица. Он нежно тер мальчика мягкой губкой, слегка стегал березовым распаренным веником. А Максимка, зажмурив глаза, блаженно улыбался.
Он любил баню. Отец редко ее топил и никогда сына не мыл, а всего лишь ставил перед ним таз с теплой водой. Когда отец уходил надолго, мальчик растапливал баню и часами плескался в теплой воде. Вода была неприятная, с затхлым запахом пруда. А в этой бане было чисто, пахло мятой, березой и вкусной свежей родниковой водой.
Измученный тяжелым путем, изнуренный страхом перед пьяным отцом, убаюканный нежной заботой ласковых людей, Максимка, сладко зевая, сонливо закрывал глаза.
Теплая вода приводила его в чувство, а мягкое махровое полотенце приятно щекотало кожу, отгоняя дремоту. От нежной заботы Петра Максимка почувствовал блаженный уют в его огромной белоснежной рубашке, и светлая головка с волнистыми волосами сонно упала на сильные руки мужчины. Уже крепко спящего мальчика Петр внес в дом и положил на семейную кровать. А затем помог жене развесить мокрое белье и убрать со стола грязную посуду.
Супруги молча, легли спать на диван, но долго не засыпали, каждый думал о своем….
За окном мрачнела ночь, ни бледного пятна луны, ни слабо мигающей звездочки не было видно. В доме стояла гробовая тишина, несмотря на тихое сопение спящего ребенка, равномерное тиканье настенных часов и на стрекот сверчка за печкой. Хриплый голос Петра нарушил тишину:
- Этого мальчика нам прислал сам Бог. Надо походатайствовать, чтобы он у нас остался.
- А я боялась тебя об этом просить, - промолвила Ксения и с нежностью прижалась к могучему плечу мужа, а тот с любовью привлек к себе жену.
И как-то сразу раздался звонкий бой часов и весело застрекотал сверчок. За окном небо заиграло звездным серебром, а ночное светило круглым бледным пятном заглянуло в комнату и ярко улыбалось им.
А в деревянной избе, одиноко стоящей в густом лесу, лежал мертвый Марьян.