Три раз испытывал свою судьбу на передовой. Много раз оказывался в безвыходных ситуациях, из которых казалось бы невозможно выбраться живым, но и на этот раз остался жив, отделался только тяжелым ранением. Невольно приходит на память древнее изречение: "судьбу человека изменить нельзя — она изначально предопределена". Так что, хочешь в это верь, хочешь не верь.
Через какое-то время оказался в сортировочном госпитале г. Калинина. Рентген показал, что кости коленного сустава целы, перебито только сухожилие. Кости ступней слегка задеты. Правую ногу загипсовали от ступни до паха. Для лечения определили здесь же в офицерском госпитале. Это меня обнадежило, поскольку не отправляют в глубокий тыл, значит есть надежда, что после лечения буду ходить нормально и снова буду готов для строя.
Позднее узнал, что наша рота первого мая захватила траншею немцев, но удержать ее не смогла и отошла на свои исходные позиции. Из штрафников выбило половину.
На это раз в госпитале я оказался лежачим на целый месяц. Палата на втором этаже для лежачих больных. Из двенадцати человек половина уже ходили на костылях. Госпиталь размещался в двухэтажном здании школы, в центре города, на берегу Волги (в первый раз тоже лечился на берегу Волги). Рядом с госпиталем городской стадион. Перед госпиталем большая площадь, трамвайные пути, сзади стадиона мост через Волгу, который прикрывали зенитчицы с той и другой стороны реки. Они же прикрывали и наш госпиталь.
Ходячие раненые через хозяйственный двор госпиталя, вдоль забора стадиона ходили к Волге, а дальше, мимо зенитчиц можно было проходить на стадион, где в хорошие дни коротали время на трибунах. На стадион можно было пройти через городскую площадь и центральный вход. Но раненным в халатах или пижамах не разрешалось появляться на городских улицах.
Тяжелое положение лежачего раненного. Вскоре у меня началось крупозное воспаление легких. Наверное, в госпитале организм расслабился для гражданских болезней, а может от того, что я все время лежал на спине. Обслуживали нас молодые девушки, а тут требовались то утка, то судно. Первые дни мучительно трудно было пользоваться этими приборами. Пожилые лежачие к этим приборам относились спокойно. Когда через месяц разрешили вставать , то мой первый выход из палаты был в туалет, где я с наслаждением воспользовался унитазом, несмотря на то, что с прямой ногой в гипсе сидеть было неудобно.
Ходячие раненные могли посещать столовую, библиотеку, актовый зал. Выходить на прогулку к Волге, на стадион. Как мы им завидовали, тем более, что начиналось лето. Разговоры в палате были тихие — о доме, о довоенной жизни, работе, учебе. Обратил внимание, что в госпитале, в палате, не говорили ни о войне, ни о фронте, ни о ранениях. Наверное говорить об этом не хотелось, не интересно было вспоминать. О войне говорили только в связи с какими-то важными событиями на фронте.
Когда стал ходить, то появилась возможность посещать библиотеку и самому выбирать книги, а не читать то, что приносили в палату сестры. Стал ходить в актовый зал, где были кино, концерты, встречи с кем-то. И время пошло быстрее. Посмотрел спектакль "Фронт" А. Корнейчука какого-то Московского театра , о котором в то время много было разговоров. Автор замахнулся на авторитет больших военачальников. В те времена еще такого не было.
Мелкие осколки из ступней вышли или их вытаскивали. Раны на ступнях затянулись в течение месяца. Наверное, этому способствовало то, что я лежал, и нагрузки на стопы не было. Излечили и воспаление легких. Впервые познакомился со стрептоцидом. Сколько порошков пришлось заглатывать через каждые четыре часа!
В госпитале появилась большая возможность писать письма и получать ответы. Из письма старшей сестры узнал, что старший брат уже, как полгода назад, погиб под Сталинградом. Во время войны нам с ним так и не удалось обменяться письмами. То у меня, то у него менялись адреса. В письме сестра сообщила, что он очень беспокоился за меня, все еще считал меня мальчишкой, а этот мальчишка уже на фронте и командует людьми. Судьба распорядилась так, что старший брат погиб.
Когда еще был на передовой, как и обещал, написал письмо пионервожатой в Лихославль. Но ее ответ меня уже не застал. Однополчане возвратили письмо с отметкой "Адресат выбыл". Так писали на конвертах тем, кто был убит или отправлен в тыл по ранению. В госпитале времени для писем хватало, я еще раз написал в Лихославль, без особой надежды на ответ. Написание или получение писем на фронте или в госпитале воспринималось обостренно. Это как бы приоткрывало окно в другой мир, разрядка, облегчение от тяжелой действительности. Вот и старались, по мере возможности, чаще писать родным, близким, знакомым. На передовой, где события быстро меняются, надо было сообщить о себе, что жив - здоров, а в госпитале — как идет лечение, да и занять время, которого после передовой оказывалось много. Письма помогали перетерпеть боли или как-то от них отвлечься.
Однажды передали, что в вестибюле, на проходной меня ожидает девушка. Для меня это было полной неожиданностью. Первая мысль, что меня разыгрывают. С родственниками и близко знакомыми я не встречался уже третий год. Не представлял, что меня мог кто-то разыскивать. Я еще мог поверить, что меня разыскал кто-то из военных, из однополчан. А тут девушка, которые и в гражданке ко мне не приезжали. С недоумением и растерянностью пошел на проходную. Я ходил еще на костылях . Осторожно спускаюсь по лестнице в вестибюль первого этажа, с интересом поглядываю вниз. И каково же было мое удивление и радость, когда около дежурной увидел пионервожатую из Лихославля. Я никак не ожидал такой встречи.
Надо где-то посидеть, поговорить. Приглашать в палату — надо искать дежурного врача и просить разрешения. Да и в палате столько любопытных, что не сможем поговорить. Мы не муж и жена, да и знакомы очень мало. Значит, где-то надо уединяться. Самое лучшее место — трибуны стадиона. Учитывая исключительность случая, дежурная разрешила нам пройти на стадион через городскую улицу.
Пионервожатая рассказала, что расстроилась, когда возвратилось письмо из части с пометкой "Выбыл". Да еще в тот же день получила похоронку на брата. А тут получила мое письмо из госпиталя. Предстояла поездка в Калинин. Разыскала меня по полевой почте через комендатуру города. Это была наша первая встреча один на один. Прошлые встречи в госпитале, в Лихославле были общими и свое внимание друг к другу мы никак не выделяли. Позднее она еще раз навестила меня в госпитале и уговорились, что после моего излечения в госпитале встретимся в Лихославле, который мне не миновать при возвращении на фронт. А то, что я снова окажусь на фронте, я не сомневался. Ведь только лето 43-го года и немцы находятся глубоко на нашей земле.
Лечение шло успешно. Но после снятия гипса ногу в коленном суставе начало сводить, срастались сухожилия. Врачи успокаивали, что после зарастания раны, коленный сустав будут разрабатывать. Лето было жаркое. Хотя госпитальное начальство нам строго запрещало купаться в Волге, но мы этот запрет потихоньку нарушали. Я дважды поплавал с согнутым коленом после двухлетнего перерыва. Несколько раз немецкие самолеты пытались бомбить мост через Волгу и наш госпиталь, но зенитчицы плотно прикрывали мост и госпиталь, не допускали прицельного бомбометания.
После зарастания раны и снятия повязки, еще две недели ходил в кабинет ЛФК, где мне всякими тепловыми процедурами разогревали коленный сустав, массировали, выпрямляли, давили грузом. С меня сошло много потов и стонов.
На площади города, перед входом на стадион висел громкоговоритель, по которому передавались сигналы воздушной тревоги. В первых числах августа радиосигнальную сеть переключили на московское радио. На площади стала собираться толпа. По радио передавали, что будет важное Правительственное сообщение. Хотя в палатах у нас было радио, но все ходячие тоже оказались на площади. Предположения в толпе о содержании Сообщения были самые различные — от внезапной смерти Гитлера до прекращения войны. Большинство желало второго.
Первое правительственное сообщение было о разгроме немецких войск на Орловско-Курской дуге. Мы тогда еще не представляли во всем объеме случившееся. Курская битва по своим масштабам и значению не имела себе равных во второй мировой войне. 50 дней и ночей с обеих сторон в ней участвовало более 4 млн. человек, большая часть которых там и осталась. Даже трудно представить эту гигантскую мясорубку людей и техники. Такое сообщение всех нас взбудоражило. В последующем, к этим важным сообщениям, которые сопровождались артиллерийскими салютами, привыкли, как будто так и должно быть, но к первому сообщению шли два трудных, изнурительных года.
Я еще ходил с палкой, но в начале сентября врач ЛФК посчитала, что я уже готов для строя, для фронта, и представила меня на медкомиссию. Такое решение врача ЛФК можно понять. Ее работа оценивается по количеству затраченного времени на больного и количеству поставленных в строй. Но медкомиссия не согласилась с выводами врача ЛФК, коленный сустав до конца не разгибался, и пятка при ходьбе не доставала до земли. Поэтому комиссия решила: лечение в госпитале закончить, дать ограничение к строевой службе с переосвидетельствованием через шесть месяцев. Таким решением я был удовлетворен, потому, что не представлял себя на передовой хромающим с палкой. Я не штабник и не большой начальник, а строевой командир.
Оформили мне документы на одного, выдали продовольствие на четверо суток, обмундирование летнее б/у. На дорогу вместо двух суток дали четверо. Выехал в строну Бологое, откуда ходил «подкидыш» до г. Тропец, где теперь размешался Резерв кадров фронта.
Свой путь решил затянуть на пять суток. В Лихославле сделал остановку на трое суток. Конечно, за опоздание могли наказать, но это не очень волновало, через шесть месяцев снова на передовую. Иначе я не думал. Если попаду на фронт, то обязательно окажусь только на передовой.
На этот раз в Лихославле в знакомую школу уже не пошел, а заявился по известному адресу, где провел трое суток. Обе хозяйки днем на работе, а я наслаждался теплыми, солнечными осенними днями, гулял в пригородном лесу, разрабатывал ногу и старался меньше думать о войне. Это действительно был трехдневный отдых со дня призыва в армию. В лесу тишина, никто не стреляет, ни бомбит, не нужно копать окопы. Представлен сам себе. Идешь по лесу с уверенностью, что не встретишься с немцами. Когда еще выпадет такой отдых.
Отношения с пионервожатой были дружеские, ее тетя относилась ко мне приветливо. За время пребывание в Лихославле я не рискнул поцеловать мою знакомую, не хватило смелости на это. Не знаю, что думала моя знакомая, может ожидала поцелуя, но я на него решился только при отъезде, при посадке в вагон. Это был мой первый поцелуй девушки, и, наверное очень неумелый. Быстро пролетели три дня отдыха. Шла война. Не известно, что ждет меня впереди, друг друга знали еще мало, поэтому о будущем не загадывали. Обменялись фотографиями и пообещали писать друг другу.
Прибыл в резерв кадров фронта в районе г. Тропец. Не осталась в памяти реакция на мое суточное опоздание. Наверное, ничего существенного не было, иначе запомнилось бы.
В резерве кадров, как обычно, заполнил листок по учету кадров. У меня спрашивают, в какой округ желал бы выехать для прохождения службы. Вначале я не понял, с чего бы обращаться ко мне с таким вопросом, раньше никогда не спрашивали. Когда понял, наконец-то, вопрос, то попросил послать в прифронтовую полосу на не строевую должность. Через шесть месяцев ограничение, скорее всего, будет снято. Но кадровики настаивают на выбор тылового Военного округа. К этому времени было решение ГКО о том, чтобы офицеров с ограничениями направлять во внутренние округа на нестроевые должности на замену строевых офицеров, которые еще не были на фронте. Немало было офицеров-строевиков, которые всю войну "провоевали" в тылу. Когда в 60-х годах в ООВКУ вручали знаки "Участник войны", таких офицеров оказалось довольно много. Они очень неудобно себя чувствовали, говорили, что если бы им приказали, то они тоже отправились бы на фронт. Но мы-то знаем, как это "случилось".
Кадровикам я высказал пожелание поехать в Уральский Военный округ, поближе к дому, но меня направили в Южно-Уральский ВО. Непонятно, зачем было спрашивать мое желание. Наверное, для формальности.
Числа 11 сентября в составе небольшой группы выехали в г. Чкалов, где размещался штаб округа. На сутки остановились в Москве. Хотелось посмотреть столицу, особенно Красную площадь, Кремль , Мавзолей, метро. До этого столицу проскакивали по окраинам или с вокзала на вокзал. Очень понравились подземные дворцы станций метро. Красная площадь разочаровала своими небольшими размерами, да и ее трудно было узнать, не такая, как на фотографиях и в кино. На месте Мавзолея стоял какой-то дом. Кремлевские стены и окружающие здания раскрашены пейзажами, деревьями, полями.
После Москвы, ехали поездом Москва - Ташкент. Тыл почувствовали после Куйбышева, когда на станциях уже не было светомаскировки, значит не опасались налета немецких самолетов. Числа 19-го проехали Кирсановку, в 7 км от станции Тоцкая, где в школе приступила к работе с 1 сентября Т.Я. Но том, что были рядом друг с другом, ни я, ни Т.Я. не знали.
13 сентября сошли на станции Оренбург. Утреннее солнце, осеннее тепло. Были удивлены базаром на привокзальной площади: дыни, арбузы, всевозможные фрукты, обилие овощей — глаза разбегаются. Но наши денежные возможности были ограничены. Увидел живых верблюдов и ослов — Средняя Азия рядом. Вот только когда почувствовали, что в глубоком тылу, где нет войны, нет воздушных тревог, хотя все население жило войной, вся жизнь была подчинена ритму войны.
В штабе Южно-Уральского ВО задержали на неделю, определяли место дальнейшей службы с учетом наших ограничений после ранений. А может задержали в городе для того, чтобы мы немножко "очухались" от фронта и пообвыклись в глубоком тылу. Каждый вечер ходили в театр, особенно на спектакли Ленинградского театра музыкальной комедии, который находился здесь в эвакуации. Театр показывал оперетты Кальмана, в которых жизнь героев не вязалась с войной. Во время учебы Т.Я. жила недалеко от парка, где театр давал спектакли, и тоже просмотрела весь репертуар ленинградцев. Были в драматическом театре. Удивило, что в театрах полно шикарно одетых зрителей, в отличие от жителей прифронтовой полосы. Много военных, тоже прилично одетых, по сравнению с нашим полевым х/б и б/у обмундированием. Аплодисменты, смех, работают буфеты, а где-то идет война, гибнут люди. Все это мы восприняли с обидой.
Из нашей команды троих направили в распоряжение Башкирского военкомата в г. Уфу на должности инструкторов райвоенкоматов по ВПГУЗ — военной подготовки гражданских учебных заведений. В Уфе долго не задержали и отправили по районам. Двоих направили в южные районы, на карте показали где они находятся. Нам двоим большая часть дороги была по пути. Доехали до г. Ишимбай, дальше ж.д. в те годы не было. Предстояло добираться пешком или на попутных подводах. Автомашины здесь очень редки. Те, что были до войны, мобилизовали в Армию. Спрашиваем дорогу в наши районы у местных жителей. Отвечают охотно, но показывают разные направления. Пошли в городской военкомат уточнить дорогу. Опять показали на карте, но добираться можно двумя путями. Мне километров 50 через лес и горы. Но дорога трудная, можно заблудиться. По хорошей дороге 80 км. Моему товарищу более сотни, но из них 50 км нам по пути. Несмотря на мою хромоту, совместную дорогу мы осилили за два дня.
Необычайная осенняя степь. Теплая погода, чистое голубое небо, нет опасности авианалета, кругом спокойствие, тишина. Только суслики посвистывают, да высоко в небе, расправив крылья, парят орлы. Вот только тогда стало отпускать фронтовое напряжение. Даже не верилось, что где-то передовая, стрельба, взрывы, убитые и раненные.
Вот так мы передвигались к новому месту службы, один хромает и опирается на палку, второй с одним глазом. У одного шесть месяцев тыловой службы, а второй окончательно выбыл с фронта. Так мы добрались до г. Мелеуз, на левом берегу реки Белая. Опять обратились в военкомат. Дальше наши дороги расходились. Мне еще 30 км, а моему товарищу 70 км. В военкомате мне советовали вызвать подводу из моего райвоенкомата. Но я чувствовал себя нормально и решил добираться своим ходом. Настроение моего товарища было подавленным. Он очень переживал потерю глаза и то, что так далеко забирается в глушь. В Торопце на станции я видел трогательное прощание его с красивой медсестрой, и как мог утешал его.
На следующий день меня переправили через р. Белая, а там на пути оказалась еще одна река Нугуш. На тридцати километровом пути встретил только одну деревушку, где и переночевал. К исходу второго дня пути добрался до места назначения — село Воскресенское.
В военкомате встретили хорошо. Тем более, что я прибыл не на замену кого-то, а на доукомплектование. Все офицеры военкомата, а их было семеро, фронтовики, с ограничениями. В связи со школьной реформой, в штат военкоматов вводились инструктора ВПГУЗ. Кроме офицеров, в военкомате работало до десяти гражданских. В составе военкомата 1-я часть — учет военнообязанных запаса, их движение, мобилизация автомашин, лошадей, бронирование специалистов от призыва в армию; 2-я часть — учет и призыв молодежи. Поскольку 3-й части в военкомате не было, то на вторую часть был возложен учет офицеров, комплектование военных училищ, вручение извещений о погибших. 4-я часть — военно-учебная подготовка призывной молодежи, в гражданских учебных заведениях, куда меня и зачислили. АХЧ — административно-хозяйственная часть, бухгалтерия, пенсионный отдел и подсобные работники: машинистка, уборщицы, кладовщик и конюх.
В районе десять средних школ, около тридцати начальных, музыкальная школа, эвакуированная из Москвы вместе с учениками, закрытая средняя школа ДТВК и неполная средняя школа при детдоме. Я удивился, что в районе много средних школ. В каждом сельсовете и в каждой деревне - начальные. В нашем, Верещагинском районе, три средние школы на район и начальная только в сельсоветах (7-8 деревень). В Тоцком районе у Т.Я. 4 средних на район. Наверное, Башкирия, как национальная республика, получила больше средств на образование.
В средних, и части начальных, военрукам были офицеры и сержанты, уволенные из армии по ранениям, а в большинстве начальных военную подготовку вели сами учителя. Руководить, направлять военное обучение в школах должен Осовиахим, но у него до школ не доходили руки. С 43-го года эту работу возложили на военкоматы, для чего и ввели инструкторов. С 1 сентября в школах ввели раздельное обучение мальчиков и девочек, но в сельских школах сохранялось совместное.
Поскольку я оказался первым инструктором ВПГУЗ, то мне первые два месяца пришлось побывать во всех школах района. И вместо проверки военной подготовки, в большинстве школ самому пришлось проводить занятия. Программа военной подготовки для меня сложности не представляла. Но школьники не солдаты. А у меня только "двухдневный стаж" работы с учениками в Лихославле. Ребята задавали мне много вопросов о войне, о передовой, где почти у каждого находился кто-то из родных.
Район, хотя и входил в состав Башкирии, но из десяти сельсоветов только один был татарско-башкирский. Остальные русские и один украинский. Все это бывшие переселенцы из центральных районов России. Земли много, поля урожайные, горы невысокие — венцы, покрытые кустарником, дубовыми или липовыми лесами. Отсюда и знаменитый башкирский мед. О былом благополучии этих мест говорят названия сел: Привольное, Хлебодаровка, Приютное, Радостное. Но уже шел третий год войны, села и деревни остались без мужиков, автомашин, большей части лошадей, мобилизованных в армию. На весь район осталась автомашина в одной из МТС. Людям жилось не легко, это было видно по ученикам, особенно начальных школ. В деревнях и селах проживало много эвакуированных из западных районов страны.
Через два месяца моя служба в должности инструктора закончилась. Меня назначили в военкомате начальником 2-й части. На этой должности прослужил до августа 45-го года. Работы в военкомате было много, как и у всех во время войны. Фронт требовал все больше и больше солдат. Освобожденных по какой-то причине от мобилизации, ежемесячно приглашали на комиссию, пересматривали бронирование, за полтора года провели приписку, военную подготовку и призыв трех возрастов молодежи. Дважды в год проводили кустовые военно-учебные сборы молодежи. Хозчасть и пенсионный отдел были загружены оформлением пенсий и пособий семьям фронтовиков.
Мне работницы военкомата подыскали квартиру, в которой я прожил полтора года. Энергичная пожилая женщина растила двух сыновей, старший уже работал, младший еще учился. К моему поселению на мужа была получена похоронка. По тем временам семья жила прилично. За проживание я обеспечивал семью дровами. Свой скудный паек отдавал хозяйке и питался вместе с ними. В начале 45-го года квартиру вынужден был сменить. Хозяйка очень переживала за мое холостяцкое положение и все полтора года предпринимала активные действия, чтобы меня женить на своих родственницах. В начале старалась, чтобы я встречался с ее племянницей, которая была на два года младше меня и работала секретарем прокурора. Жила в обеспеченной семье, единственная дочь. По сельским меркам невеста завидная. Но у меня были другие планы и женитьба пока в них не входила. К моему удовлетворению, племянница вышла замуж самостоятельно. Хозяйка на этом не успокоилась. Развернула свою активную деятельность, чтобы меня женить на своей сестре. Та работала в Ишимбаево начальником телефонной станции, на два года старше меня. У нее была возможность звонить мне в любое время. Обе невесты были приличные, интересные. Чтоб освободить хозяйку от излишних забот о моем семейном положении, квартиру пришлось сменить.
Из офицеров военкомата женатыми были трое. Двое женились до войны и имели детей. Третий женился при мне, на местной девушке, и его семейная жизнь меня не привлекала. Я считал, что пока война, могу в любое время оказаться на фронте. А кончится война — у меня ни кола ни двора, ни специальности, ни образования и оклад 600 руб. Гроши по тем временам. Как мне обзаводиться семьей при таких условиях? Я видел, как трудно живется семейным сослуживцам.
Я встречался с девушками, дружил. Выбор невест был большой. Среди моих знакомых выделял одну, ей было только 16 лет и до замужества еще далеко. Она работала главным бухгалтером Райпотребсоюза — основной торговой организации на селе. Когда еще училась в 6-7 классах, ее отец — главбух этой организации, обучил дочь своей специальности. Ушел на фронт, должность передал дочери. В 45-ом году вернулся с фронта и вновь принял должность от дочери.
Моя нога работала почти нормально. В марте 44-го года я напомнил военкомату, что сроки моего ограничения закончились. Врачи без возражения подписали свидетельство о моей пригодности к строевой службе. Заключение врачей послали в Башкирский военкомат. При очередной переаттестации в выводах написали, что меня целесообразно направить на учебу. Мое военное образование - только ускоренный курс училища. К заключению медкомиссии и выводам аттестации в Башкирском военкомате обратились только в августе 45-го года.
А пока моя служба шла своим чередом. В конце 43-го года призвали 25-й год, летом 44-го года — 26-й год, зимой 44-45-х годов выборочно начали призывать 27-й год рождения. С очередными призывниками проводили кустовые военно-учебные сборы. Хотя это дело 4-й части, но мне тоже нужно было посещать эти сборы для изучения призывников, сбора данных в сельсоветах и военно-учетных пунктах. Кое-где родители по сговору с секретарями сельсоветов занижали года рождения ребят, чтобы оттянуть время призыва в армию.
Во время поездок по району несколько раз встречался с волками. До войны в этих местах держали большие стада скота, пастбища обильные и корма для расплода волков хватало. Но до войны волков постоянно отстреливали, сохраняя определенную численность. В войну некому да и нечем было отстреливать волков, вот они и расплодились. Однажды осенью ехали на бричке с начальником 4-й части в один из отдаленных сельсоветов. Первой волка почувствовала лошадь, начала беспокоиться и остановилась. Мы увидели сидящего у дороги волка, метрах в 80. С нами было охотничье ружье и винтовка. Сосед предложил мне стрелять из винтовки. Начал целиться — не вижу мушки. В дороге винтовка лежала мушкой на спинке брички, и на мерзлой камковой дороге мушку выбило. Пришлось стрелять по направлению ствола и, конечно, волк, остался жив и спокойно скрылся в придорожных кустах. А как хотелось подстрелить волка! По законам того времени за волчью шкуру платили 100 руб., кроме того, полагалась овца от колхоза, на землях которого был убит волк. Но главное — убить волка — престижно, это не заяц или утка, которых мы немало отстреливали.
Вторая встреча с волками произошла весной 44-го года около этого же места, в семи километрах от села, куда я добирался пешком один, без оружия. И тоже при заходе солнца, на перевале к спуску в село. К дороге с той и с другой стороны подходил густой кустарник — чилина, метров на 40. Передо мной, метрах в 50, из кустов вышла волчья пара и остановилась, не переходя дорогу, как бы ожидая, когда пройду. Я знал, что при весеннем спаривании волки весьма агрессивны. Я остановился, не зная что делать. День заканчивался, обойти волков невозможно, возвращаться назад не хотелось, да и до ближайшего села километров 15. Скрутил большую цыгарку, закурил и двинулся по дороге. Что будет, то будет. Иду, до волков уже метров 30, смотрим друг на друга. Когда я отошел от них метров на 50, волки перешли дорогу и скрылись в кустарнике. При возвращении этой же дорогой, на военно-учебном пункте прихватил винтовку, но волков на этот раз не встретил.
Третья встреча не с волками, а с их пиршеством. В одном колхозе в кошаре содержали два десятка лошадей, отобранных военкоматом для оправки в армию и ожидали наряда. Как-то зимой сообщили, что на кошару напала волчья стая. В комиссию на расследование случившегося от военкомата направили меня. Что же выяснилось? Кошару охранял старый дед. Морозной ночью охранник замерз и отлучился домой чтоб обогреться и, наверное, задержался. Волчья стая разгребла соломенную крышу кошары и напала на лошадей. Мы обнаружили два десятка лошадиных трупов с перегрызенными горлами. Составили акт и списали на стихийное бедствие.
В мои обязанности входила тяжелая процедура — вручение Извещений родственникам о погибших и умерших от ран, и пропавших без вести. Прежде, чем вручить Извещение, родственников надо было как-то подготовить к восприятию такого известия. Тут нужен жизненный опыт, а мне 21 год. Конечно, родственники уже заранее настраивались на соответствующий лад. В военкомат редко вызывают для радостных известий, а чаще всего для вручения Извещений о погибших и вручении наград убитых на фронте. Получали похоронки женщины и старики. Вручение редко происходило без слез и истерики. Иногда это начиналось в кабинете, чаще уже в коридоре. Тут на помощь приходили наши военкоматовские женщины. Где-то в начале 45-го года эту тяжелую обязанность возложили на военкома.
Немало неприятностей доставляли нам офицеры-фронтовики, прибывшие в краткосрочный отпуск по разным причинам. Для постановки на учет в военкомат часто являлись подогретые спиртным. Нас офицеров военкомата считали "тыловыми крысами", устраивали скандалы, угрожали оружием. Обычно поводом для скандалов было требование продление отпуска без уважительных причин. Или считали, что военкомат проявлял недостаточно внимания к семье фронтовика, эвакуированной из западных районов. Разбушевавшегося успокаивали, отбирали оружие. А позднее, при снятии с учета, бузотеры извинялись перед нами и просили не сообщать в часть о случившемся. Запомнился один такой бузотер из отдаленного села Привольное, даже начал стрелять в потолок. Пришлось связать о отобрать оружие. А когда снимался с учета, с ним из села приехала целая делегация, чтобы как-то замять скандал и не сообщать по месту службы. Об этом бузотере еще раз узнал через 25 лет, в Волгограде, куда ездил с дочерями в 68-м году. В связи с 25-летием Сталинградской битвы в местной газете этому ст. лейтенанту была посвящена большая статья о его подвиге. Он командовал ротой автоматчиков. Из статьи и узнал, что он погиб в Польше. Эту газету я отправил в Башкирию, родителям офицера. Его семью я хорошо знал. Отец работал секретарем сельсовета ,и во время командировок я всегда у них останавливался.
Первое время я часто писал из Воскресенска в Лихославль. Но потом оба поняли, что надежда на новые встречи маловероятна, и переписка постепенно прекратилась.
Как-то зимой разболелся зуб. Стоматологов в районе не осталось, призваны в армию. Уступил уговорам хозяйки и вечером пошел к знахарке-соседке. Она посадила меня под божницу, попросила закрыть глаза, бараньей челюстью начала начала водить над больным зубом, что-то нашептывая. Не знаю от чего, но боль отпустила. На другой день зуб еще больше разболелся. Посоветовали сходить к ветеринарному фельдшеру. Зима, дороги замело, пошел на лыжах. Ветфельдшер посмотрел зуб, говорит, что надо его рвать. Большими скотскими щипцами зуб вырвал. Для профилактики заставил выпить стакан кислушки — медовой самогонки.
В начале 44-го года пришел наряд на призыв двадцати девушек. У нас имелись на учете девушки, и мы отправили их по нарядам в армию. По учетным данным подобрали кандидатов и вызвали в военкомат для отправки в Уфу, на пересыльный пункт. Ко времени отправки явились 19, их и отправили. С опозданием на сутки явилась двадцатая. Объясняет со слезами, что дороги замело, шла пешком из отдаленного села. Отправлять одну нельзя, нужен сопровождающий, а для этого нужно время, в предусмотренные сроки не успеем отправить. Поговорил с ней, предупредил на будущее, чтоб не опаздывала, в следующий раз, а то придется привлекать к ответственности. А пока девушку отправил домой. Конечно, она была рада. Через какое-то время пришел домой, а хозяйка говорит, что вот прислали кадушку топленого масла, килограмма 4. Значит девушка решила меня "отблагодарить". Я растерялся. Что делать? Отправлять масло обратно, еще больше придашь огласке случившееся. А это было по сути взятка за освобождение от призыва в армию. Подарок оставил. Хозяйка была довольна, но я ее предупредил, чтобы впредь ничего ни от кого не принимать. Еще раз была попытка передать чиляк с медом на 5 кг. На этот раз хозяйка устояла. Позднее автор медового подарка очень извинялся передо мной.
Во время войны перед военкоматовскими работниками многие заискивали, поводов для этого было много. Судя по строгим приказам Военкомата и штаба округа, не все удержались от соблазна получения дорогих подарков, за что строго наказывались.
В конце 44 года проводилось кустовое совещание райвоенкоматов по итогам призыва 26-го года рождения. Совещание проводилось в военкомате, где служил мой товарищ по «путешествию» с Калининского фронта. Хотелось с ним повидаться, и военком командировку уступил мне. От нас 80 км, по зимней дороге на лошади добрался за два дня. После совещания пошел на квартиру товарища, сам он находился где-то в районе. Меня встретили хозяева. Хвалили своего постояльца и очень сокрушались о его неудачной женитьбе на "вертихвостке", как они называли жену постояльца. Жизнь молодоженов не сложилась. Молодая жена большее время живет у своих родителей и гуляет. Поздно вечером вернулся молодой несчастный муж. Немного выпили и он расплакался. Сейчас ни женат, ни холост. Мне его было жаль, жаль разрушенное трогательное прощание на вокзале г. Торопец. А я получил еще один пример поспешной неудачной женитьбы.
Здание военкомата располагалось недалеко от большой плотины и пруда, из него по каналу подавалась вода на небольшую электростанцию, которая снабжала электроэнергией спирт завод и мебельную фабрику при ДТВК (детская трудовая воспитательная колония), а излишняя энергия передавалась в сельскую сеть. Со спиртовым заводом у нас были тесные связи, в том числе по бронированию специалистов. В ДТВК содержались мальчишки от 8 до 18 лет. Они содержались почти свободно. Только на проходной сидел дежурный. Ребята учились и работали на фабрике.
С колонией у меня был тесный контакт. Это был наш неучтенный резерв призывного состава. При достижении 18 лет воспитанник освобождался, и его тут же призывали в армию. Это были ребята со средним образованием, шли на комплектование военных училищ. Сложились хорошие отношения с секретарем комитета комсомола ДТВК. Устраивались вечера встреч с воспитанниками. Ребята были интересные, с тяжелыми и трагическими судьбами. Среди них были очень способные. Молодежный ансамбль колонии часто выступал в районном ДК. Но колонисты давали и другого рода "концерты".
Все ждали окончания войны. Это было видно по сводкам Совинформбюро. Наши уже в Германии, в Берлине. Девятого мая военком вернулся из райкома и принес весть об окончании войны, о Победе. Как все радовались, обнимались, целовались! Ведь в достижении Победы была доля каждого из нас. В середине дня на площади у Райсовета по случаю Победы состоялся митинг. Наши призывники произвели тройной салют из винтовок. После митинга военкоматовские женщины стали организовывать праздничный обед, к ним присоединились работники Райсовета и райкома. Наметился многочисленный официальный обед.
После войны часто спрашивали, как я встретил первый День Победы? Отвечал, что радовался вместе со всеми. Да, так было с утра до окончания митинга. Когда улеглась суета с поздравлениями и митингом, у меня в душе как будто ослабла какая-то пружина, которая была в напряжении все эти четыре года войны. Я один ушел в дальний конец плотины, заросший ивняком, где-то за километр. Мне хотелось побыть одному и не было никакого желания сидеть за общим шумным, многочисленным официальным столом. Я не хотел, чтобы кто-то видел мои слезы. На душе было почему-то очень тяжело. Вспомнились тяжелые дни на передовой, ранения, госпитали, фронтовые переживания, погибший брат, погибшие деревенские ребята, другие погибшие, и как мы их хоронили, слезы родственников при вручении похоронок. Вспоминалась наша разрушенная семья, наше родовое хозяйство. С началом войны старшая сестра начала работать. А у нее четверо маленьких детей, о муже нет известий. Она забрала к себе мать, чтобы та смотрела за детьми. Младший брат был отправлен в ремесленное училище, а младшая сестра ушла из большого дома жить к соседям. Дом с постройками разрушался, и его продали на вывоз. Вот с таким настроением, с такими мыслями я провел оставшуюся часть первого Дня Победы. Ходил, сидел, курил, думал, вспоминал. Никто мне не мешал, и никого не хотелось видеть. Тем более сидеть за шумным столом.
Поздно вечером вернулся домой, на квартиру. У хозяйки тоже застолье с родственниками и со слезами о погибших. Погибли все три сына, последний уже в Германии. На хозяйке заканчивался их род.
Как ждали этот День Победы! И, наверное, не представляли в полной мере, какие принесет он всем переживания.
Закончилась большая тяжелая война. Началась демобилизация старших возрастов. Дело шло к посевной, и солдат спешили вернуть домой. В честь каждой команды устраивались митинги. Возвращались к родному дому победители. Надо было отметить возвращение торжественно. Других возможностей отдать должное победителям не было. У военкомата работы не убавилось. Постановка на учет демобилизованных, разрешение хозяйственных вопросов, которых за войну накопилось немало, организация какой-то помощи остро нуждающимся. Солдаты возвращались к разным домашним очагам в материальном отношении. Да и сами демобилизованные были разные. Одни везли с собой несколько чемоданов и узлов, другие - с тощими вещмешками, в заплатанном обмундировании и разбитой обуви. Каждый имел свою войну, в разных условиях воевал и в разных местах закончил войну.
Во время войны с тяжелым личным материальным положением как-то мирились, терпели: "Все для войны! Все для победы!" А сейчас война закончилась, хватит терпеть нужду. Пусть государство помогает, мы — победители. А у государства за войну накопилось огромное количество бед: многое разрушено, разбито, разграблено, пришло в упадок. Работало, развивалось только то, что обеспечивало фронт. Все ждали конца войны, чтоб вздохнуть полегче.
Вспоминаю, как ехал с фронта. Из окна вагона было видно, сколько сожжено, разбито. На месте сел и деревень выделялись черные печные трубы, они казались очень высокими, как крематории. Вместо ж.д. станций и разъездов — землянки и будки стрелочников. Поля заросли высокой травой или падалицей. Возвышенности изрыты окопами, зигзагами траншей, воронками от взрывов, разрушенными блиндажами и землянками, нашими братскими могилами, да безымянными холмиками, немецкими кладбищами с березовыми крестами. Все пришло в упадок за войну. Но людям нужна была в первую очередь земля , а в ней опять же бомбы, мины, снаряды. А сколько уже в мирное время погибло, покалечилось людей при обработке этой военной земли!
Наверное, при всем желании, при открытии всех архивов и документов в государстве, невозможно подсчитать всех наших людских и материальных потерь. О людских потерях много спорят. Об окончательной цифре. После войны назывались различные цифры, и все они верны. Вначале говорили о 7 млн. погибших, потом о 20-27 млн. А некоторые называют еще большие. Все зависит от того, что и как считать. Если считать только убитых и умерших от ран военнослужащих — это одна цифра. Если считать в т.ч. погибших от военных действий гражданских лиц — цифра возрастет. С учетом жертв в плену, концлагерях, угнанных гражданских в Германию, добавится еще много миллионов. Ну, а если учитывать снижение рождаемости в войну, эпидемии, болезни в годы войны, то к потерям надо добавить десятки миллионов.