Часть четвёртая. литконсультантский хлеб

 
               
Литературный Кишинев. Меня ставили в пример…

«… но как нам быть с тем ужасом,
который был бегом времени когда-то наречён?»
А.Ахматова

Итак, я работала на телевидении и не знала, что мне делать? Бросить литературу? Оставить телевидение? Одно другому мешало.
Сама жизнь разрешила этот спор. Раздался звонок председателя Союза писателей Молдавии Павла Боцу – он приглашал меня к себе. Мама, привыкшая к моим неприятностям, встала на колени и прочитала молитву – опять ты где-то что-то не то сказала.
В смятении я поехала в Союз писателей, но оказалось, что меня приглашают на работу литературным консультантом по русской литературе.
После всех скандалов, неприятностей с квартирой – это был поразительно великодушный жест.
Литконсультанский хлеб нелёгкий. Как говорил мой писатель Геннадий Сквиренко, который в своё время тоже хлебнул этой доли, чтение рукописей графоманов – трупный яд для писателя. Мне на первых порах помогал Семён Пасько, проработавший литконсультантом двадцать лет. Всех авторов он знал в лицо и тут же давал мне исчерпывающую справку.
Известный молдавский композитор Евгений Дога, с которым мы тогда писали песню для фильма,  сказал мне сочувственно:
– Я тебя понимаю, в музыке хоть семь нот надо знать, а азбуку знают все.
Пишущие, пытающиеся опубликовать свои тексты инвалиды, калеки и ветераны – тяжёлый для литконсультанта контингент. Как-то один такой старичок носил мне целый месяц поэму – я ему замечания, а он перепишет её заново, каллиграфически и несёт снова ко мне. Я не понимала, зачем он это делает. Пожаловалась Ливиу Домиану, секретарю Союза. А он улыбнулся: «Алла Аркадьевна, да вы ему просто нравитесь…».
А ещё проблема была – ветераны с мемуарами. Люди заслуженные, так просто не отмахнешься… Каждая человеческая жизнь интересна, но не каждый может её интересно выразить. Она увлекательна своими узловыми моментами, вспышками – мысль, как вспышка молнии, событиями, но люди топят эту значительность в нудных подробностях, инертном материале. Что такое, по сути, гениальность? Сконцентрированность, уплотнение вещества до алмаза.
На новой работе встретили меня доброжелательно. Я ещё не знала, что моя десятилетняя деятельность пройдёт между Сциллой и Харибдой двух самолюбий. Председателем секции русской литературы и моим шефом становились попеременно то Николай Савостин, то Константин Шишкан.
Николай Савостин был ведущий русский поэт, зять молдавского академика Андрея Лупана, муж писательницы Анны Лупан. Он был защищён со всех сторон. Молдаванин Константин Шишкан – также считался русским писателем и был редактором журнала «Кодры». И в этой битве местных «литературных гигантов» меня охранял один мой грустный Ангел-хранитель. Но время прошло, и как сказал Пушкин, что пройдёт, то будет мило. Суета и мелкое интриганство случайных «генералов» от литературы и прочей писательской мелюзги  забылось, но помнится, что издавались книги, шла живая литературная жизнь, которая по инерции, когда это все уже обрушилось в постперестроечные времена, ещё длится уже не одно десятилетие.
Кроме того, я тогда окунулась в мир молодых, интересных поэтов, почти моих ровесников или моложе. Это были Валентин Ткачёв, Ян Топоровский, Александра Юнко, Любовь Фельдшер, Людмила Щебнева, Александр Милях, Олег Максимов, Виктор Чудин, Валентина Костишар. Для них это было время первых книг – самое трудное и счастливое для поэта.

* * *

На севере Молдавии, в селе жил парень, учительствовал, присылал рассказы, как будто переводы на русский язык с азербайджанского языка. Рассказы интересные, отдала их в журнал «Кодры», они вскоре вышли. Я пригласила этого талантливого прозаика для разговора. Азиз приехал с женой – красивой, изящной, светленькой русской женщиной. Я поняла – вот почему они уехали так далеко от родины Азиза.
– Азиз, – сказала я, хотя энтузиазма у меня поуменьшилось, – вы талантливый человек, но пишете не на родном языке. Ваши рассказы похожи на переводы с азербайджанского языка. Вы пишите – здорово! – о детстве, о юности, о своём дворе. А дальше? О молдавском селе начнёте писать? На эту тему написана большая литература и пишется с более точным знанием, каждый день на молдавском языке. Вам надо писать о своём. И на своём родном языке. Язык матери – главный для литературы. Не будь вы писателем, я не говорила бы на эту тему – человек имеет право жить, где хочет, где получается. Но писатель – это особый статус. Вы переживаете, как примут вашу жену родные?
– Да, – нехотя сказал он, – она сирота. Но я люблю свою жену и сына.
– Вы мужчина. Ваше решение должно быть твёрдым. А сбегать подальше от проблем… рождать новые проблемы.
– Да у меня в Баку дядя главный редактор издательства! Но я хочу всё по-честному.
– Отлично. Вот вы себя и проверили. Ваши рассказы выйдут в журнале «Кодры», а вы мне их просто прислали по почте.
Азиз, закончив учебный год, оставил школу и уехал с семьёй в Баку. Прошло полгода и Азиз прислал письмо. Он благодарил меня за разговор, писал, что его первая книга выходит в издательстве на родном языке, что родители приняли его жену, а во внуке души не чают. Первый внук.
Прошло время. Перестройка. В Баку начались погромы – армян, русских. Я часто вспоминала в это время об Азизе, его милой жене. Как они там? На какой стороне баррикады Азиз? К этому времени он должен был уже стать известным писателем. Живёт ли он с этой изящной, светловолосой женщиной? И где его сын? Не думала я, беседуя с ним тогда, что буду задавать себе такие вопросы.

***
Найти свой путь.  Для писателя иногда это самое главное. Как-то ко мне пришла интересная, обаятельная брюнетка. Принесла стихи. Я читаю и решаю – стихи? Поэтическая проза? Странный стиль…
Мария приходит за ответом. Волнуется.
– Мария, позвольте узнать, кто вы по национальности?
– Гагаузка.
–Ах, вот в чем дело! Мария, вам необходимости заниматься гагаузской литературой, позиционировать себя гагаузской писательницей.
Мария покраснела.
–Вы хотите сказать, что я плохо знаю русский язык?
–Что вы, отлично знаете. Но не об этом речь. Вашей целью должно быть развитие гагаузской литературы, культуры.
Она тряхнула гривой черных волос, сверкнула глазами, схватила свой текст и ушла.
Прошло время, и Мария появилась вновь. Сияющая.
–Алла Аркадьевна, вы правы. Я тогда не поняла вас, обиделась. А ныне я работаю в Академии наук, занимаюсь гагаузским фольклором, пишу диссертацию. Я нашла себя! Мы работаем над грамматикой.
–Слава Богу! А то у меня осталось неприятное чувство, словно я закрыла перед вами русское пространство, но это не так.
Позднее Мария стала доктором наук…

***
Как-то ко мне пришла молодая, красивая женщина. Принесла рассказы. Я прочитала и восхитилась.
–Белла, – сказала я, возвращая рукопись, – как вы себя понимаете? Кто вы? Русская писательница?
–Ну, да! Я же пишу на русском языке.
–Белла, у вас редкий дар, у вашей прозы есть национальное лицо, дух. Но, конечно, не русский.  Я, конечно, помогу вам издать эту книгу, она талантлива, но вам нужно осознать себя как еврейскую писательницу.
Я послала её на консультацию к известному еврейскому писателю Ихилу Шрайбману.
Белла, замужняя женщина, только что родила второго ребенка, была потрясающе женственна, настоящая Суламифь.  Пришла ко мне, смеётся.
–Ваш Ихил, конечно, милый человек, но не читая прозы, тут же пустился в комплементы.
–Что вы хотите, Белла. Старый женолюб был потрясен вашим появлением. Его вторая жена Марина всего лишь на двадцать лет его моложе!
–Белла с Ихилом подружились, я ей помогла издать еврейскую книгу на русском языке «Медное море». Она подарила её с трогательной надписью.
Вскоре Белла уехала в Израиль. И долго передавала мне приветы через общих друзей.

***
В молдавском селе работал учителем русского языка Саша Акишин. Он недавно закончил литинститут и прислал мне свои рассказы для детей. Талантливые. Я вызвала его в Кишинев, познакомилась. Он был очень симпатичным.
–Вам бы, Саша, пока вы молоды и не укоренены здесь, ехать в Россию. Вы пробьетесь в литературу, я верю в вас. Ваши рассказы я включила в сборник детских рассказов, где я составитель.
В перестроечную смуту Александр Акишин уехал.
Многие русские писатели уезжали в Россию, но это были члены Союза писателей, люди со связями, а он, безвестный, начинающий, тоже уехал. Тогда я дала ему рекомендательное письмо к замечательному детскому писателю-фронтовику Александру Медведеву, автору популярной книги «Баранкин, будь человеком!» и других книжек. Он приезжал в Кишинев и произвел на меня большое впечатление своей скромностью, обаянием.
Ныне Александр Акишин живет в Костроме.
Я исповедую формулу русского философа прошлого века Николая Бердяева. «Цивилизация – интернациональна, культура – национальна». Мне безразлична национальность водителя, маникюрши, сантехника. Важно их мастерство. Но иное дело писатель. Он – наследник истории, мифов, боли и поражений своего народа. Наследник его побед, его языка. Технари в литературе создали информационную культуру, без национального цвета и запаха. Изнурительная борьба прошлого века «западников» и «почвенников» не была ли искусственной? Ныне «западники» остались на Западе, а «почвенники» легли в родную почву. И так все разрешилось. Да и что стоит весь этот спор, если один из вожаков русского направления, Вадим Кожинов, был женат на еврейке и его сын, Андрей Кожинов, ныне военный эксперт в Израиле.
Я со своим балетно-городским воспитанием не вмещалась в прокрустово ложе «почвенников», но, конечно, принадлежала к русской национальной культуре. Для меня всегда были дороги и русский балет, и русская музыка, и русский театр. Я всегда чувствовала их отличие от западного… Особенно сейчас, когда все нам открылось, все стало доступным. «Почвенникик», больше писавшие о гибели им родного, провинциального, сельского, деревенского мира, всего этого, городского, даже не замечали, это было им чуждо…

***
Иногда в литконсультацию приходили интересные люди. Моя хорошая знакомая, журналистка Лидия Жердева, попросила принять одного человека, бывшего подпольщика, умницы, биолога, который жил сейчас в селе Иванче и, овдовев, женился на своей студентке, хорошей девушке.
Георгий Степанов пришёл ко мне со всей семьёй – с молодой красивой женой Наташей, с полуторагодовалым сыном. Высокий, крепкий старик. С первого взгляда чувствуешь – личность.
Читаю его стихи – о, Боже, никакого следа его интересной, значительной жизни, слабые и невыразительные стишки сентиментального содержания.
Он сходу начинает увлечённо рассказывать о природе, о студии юных натуралистов в его селе Иванче, которую он организовал, и вот моя ученица – показал он на юную Наташу. И я, увидев его увлеченность, эрудицию предложила ему написать книгу о природе. Он подумал, наклоняя свою седую голову с носом загадочной птицы, согласился.
– А стихи?
– Не очень, – сказала я, помявшись.
Через полгода Степанов принёс рукопись. Вот это уже было увлекательное чтение. Я сразу рекомендовала его работу в издательство. Когда книга вышла, Степанов поблагодарил меня, подарив коллекцию бабочек в красивой коробке.
К сожалению, этот одарённый человек, где-то через полтора года умер, но я понимала его Наташу – он стоил любви.

***
Как-то пришёл один человек. Мне показалось он ещё не старый, моряк в прошлом. Он уселся на стул и стал «травить» всякие истории из своей жизни. Замечательные. И сам он был живописен – седые волосы, а лицо моложавое, загорелое, лицо настоящего морского «волка». Глаза голубые-голубые, шальные, весёлые, а в довершение всего он вытащил прокуренную трубку, хотя попросила не курить, и, конечно, в расстегнутом вороте рубашки виднелась тельняшка.
Принёс стихи. Увы – бледно, неинтересно и следа нет его незаурядной биографии.
– Вы так замечательно рассказываете. Стихи у вас как-то не отражают… ваши приключения….
– Ну да, это же стихи о любви….
– А, может быть, попробуйте описать всё, вот то, что вы мне рассказывали…. В прозе.
– Хорошо. Если вы так считаете, – растерялся моряк, – я как раз в санаторий еду, там и напишу.
Я видела мою задачу ещё и в том, чтобы помочь пишущим людям найти себя. И пример Георгия Степанова меня вдохновлял. Галина Брескану, псевдоним Галина Вахнина, главный редактор Госкино, тоже принесла мне свои стихи. Мне они показались бледноватыми, но зато мы подружились, и она мне увлекательно рассказывала о своём детстве. Я уговорила её написать книгу для детей. Она её написала и даже успела издать до отъезда в Москву. Галина Вахнина издала потом в Москве книгу своих стихотворений, но это уже был другой уровень – наша дружба не прошла даром.
Помню историю писательского становления и журналиста Владимира Лупашку, который только что приехал из Африки и был главным редактором газеты «Молодежь Молдавии», где я вела литобъединение «Орбита». Он мне рассказывал, как африканцы относились к советским. Он там работал советником в посольстве и кроме английского языка знал суахили. Африканцы об этом не знали и при нем между собой были откровенны. Владимир с юмором рассказывал: утром наш представитель приносил кейс долларов Вашему превосходительству, тот обещал строить социализм, а после обеда – американец кейс родной валюты, а тот давал и ему обещание строить демократию. А среди своих «Ваше превосходительство» радовался, что обманул белых!..
Так, что писать об Африке в то время было сложно. И я предложила Владимиру Лупашку написать об Африке для детей. И он издал на основе своих воспоминаний об Африке замечательную книгу «Копьё масая».
Были и другие примеры, когда пишущие находили себя.
… Осенью из санатория пришёл пакет. От моряка. Боже мой! Читаю эту так называемую прозу…. «Мой начальник, В.В. Чепрунов служил на эсминце, но проштрафился и его уволили, а потом он служил…» и т.д. Служебные характеристики, скукота.
Но, помня его устные рассказы, я написала ему письмо в том духе, что это не совсем то, что нужно, а, может он попробует что-то написать для детей. Просто, как он мне рассказывал. Мальчишки любят приключения.
Прошёл месяц. Моряк прислал мне пакет. Нет, и детское никуда не годилось. Я ему написала в санаторий, мол, дорогой Василий Васильевич, к сожалению, повесть для детей не получилась. С уважением… и т.д.»
Через неделю меня вызывает Павел Боцу – наш председатель Союза писателей.
– Алла Аркадьевна, вы что, с ума сошли? Вот почитайте, что мне пишет ваш автор.
«Я написал ей прозу. Взял за свой счёт ещё на месяц путёвку. Нанял машинистку. Писал каждую минуту, пропускал процедуры, а она мне пишет: «Плохо. Пишите для детей». Пишу. Снова не то. Сколько можно издеваться над инвалидом II группы?». Ну и т.д.
– Вы что, Алла Аркадьевна? Вас для чего сюда поставили? Чтобы вы всяких графоманов отваживали, а вы – пишите, пишите!
– Да он так интересно рассказывал!
– Идите, Алла Аркадьевна, и подумайте над своим поведением…
Эта история насмешила Боцу, хоть он и разговаривал со мной строго, начальственно. Не знаю, что он ответил автору. На собрании литконсультантов он рассказал эту историю в духе критики моей работы и пошла гулять шуточка: «Пиши, пиши!..»

***
В моей работе у меня была своя методика.
Я привечала тех авторов, в основном молодых, кто был способный, перспективный. Я записывала их в журнал – актив, а тех, кого литераторы высокомерно называли «графоманы» – в пассив. Как-то Боцу организовал комиссию по проверке работы литконсультантов, проверяли журналы. Я и тут была отличницей. Аж два журнала! У наших мужчин они были в жутком состоянии – строчки стихов, записанные телефоны друзей, всё, что угодно, только не авторы, правда и авторы тоже. А на обложке следы от стаканов с вином…
Меня ставили в пример!
Когда я пришла работать в Союз писателей, то первым делом разобрала рукописи, вымыла всё, что могла, написала записку уборщице и положила три рубля, чтобы она постирала занавеси – явно кто-то вытирал руки – купила зеркало. Так что, когда Боцу вернулся из командировки, то увидел чистый кабинет, цветы в вазочке и никакого духа сигарет. Кроме того я купила недорогой чайный сервиз, и в обед у меня собирались молодые поэты – нечто вроде клуба.
Однажды заглянул Боцу, выпил чаю. Ребята заволновались – сам председатель Союза!
Но к своему «пассиву» я относилась иначе, старалась держать официальный тон. Авторы были коварны. Они приходили, говорили комплименты, дарили цветочки, но стоило им получить от меня отказ на публикацию рукописи, как всё менялось – это уже были уже другие люди! Так один из таких авторов, попав на чаепитие, уверял – ничего, ничего, Алла Аркадьевна, я подожду, а когда получил отказ, гневно прокричал:
– Вы что, мадам, думаете так вам, обойдется? Я буду клеветать!
После этого, на очередном собрании литконсультантов Боцу бросил реплику насчёт алкоголя, которым увлекаются некоторые работники, а затем зачитал письмо автора, где он писал, что я устраиваю «оргии». Я поняла, почему ко мне заходил на чаепитие Боцу.
Мужчины опустили глазки. Потом изводили меня: «Вот ты какая! Пригласи на оргию!». Шуточки, шуточки…
***
Да, странное было время. Однажды пришёл неприметный, скромный человек в сером плаще, шляпе. Держался с достоинством. Принёс роман. Дело обычное. Отдала на рецензию. В положенный срок вызываю автора, вручаю роман и рецензию. Тот надел очки, внимательно прочитал отзыв. Побледнел…
– Вы что думаете, отписались и всё? Вам это так с рук сойдёт? Да я вас… фифа такая… в лагерную пыль сотру…. Я – генерал КГБ!
– Вы в своей профессии генерал, а я в своей, может быть – гвардии сержант, но вы в моей профессии даже не военнообязанный – сказала я твёрдо.
Я знала, что роман, хотя идеологически выдержан на все сто, художественно безнадёжен.
– Что? Что? – генерал бушевал минут пятнадцать, так что я сочувственно налила ему воды. Ещё инсульт получит. Авторское самолюбие страшная вещь.
Через два часа после его ухода – на прощанье он высказал мне столько угроз! – пришёл Николай Савостин – наш председатель секции русской литературы.
– Аллочка, чем вы так разозлили Герасима Васильевича? Генерал рвал и метал! Он мой сосед и затерроризировал меня своим творчеством!
Я пересказала наш диалог Савостину. Он хохотал.
– Вот что может позволить себе женщина! Мужику такое с рук не сойдёт. Скажи я ему такое, он бы застрелил меня из своего табельного оружия, прикончил бы на месте. Полчаса кричал: «Стрелять, стрелять таких надо…»
Больше я генерала в отставке не видела и никаких последствий после нашего с ним разговора не было. Может быть, времена изменились?
Система была такая – литконсультант отбирает рукописи, представляет их председателю секции русской литературы, тот решает – обсуждать или отдать автору на доработку. Это был фильтр.
Как сейчас не достаёт авторам такого литконсультанта! Этой системы отбора, литературной учёбы и помощи! Каждый предоставлен самому себе, кроме того ищи спонсора на издание, а издав негде реализовать – друзья, знакомые и только.

* * *
Примета того времени – День поэзии в начало октября. Все поэты являлись в кожаных куртках или пиджаках. Я – тоже. Читатели – тоже. Парад курток…
 На этом празднике поэзии встречаю городского сумасшедшего на аллее классиков – он в прекрасной импортной кожаной куртке. Рыжей. Усиленно улыбается, подмигивает в ответ на мою улыбку. Тоже – читатель.

* * *
У Валентина Ткачёва, талантливого, в ту пору молодого поэта, я встретила два интересных наблюдения. О книге стихов: «Я понимаю, что книга стихов не может состоять из одних шедевров, но ведь свойства алмаза во многом определяются именно строением кристаллической решётки».
Провинциальные книги грешат именно разжиженностью. В Москве издают молодых пожёстче, маститых – в меру их совести. Она бывает и безразмерной.
Второе наблюдение Валентина Ткачёва – о красоте. Когда я получила от Союза писателей в тридцать два года первую в своей жизни квартиру на окраине, меня мучило то, что в доме живут почти все инвалиды, слепые, порой изуродованные люди. Когда я была беременна, то боялась на них смотреть – есть поверье, что беременным женщинам нужно смотреть только на красивое. Так и не привыкла – сердце сжимается от боли, ужаса, сострадания. Почти все они работали на заводе «Светотехника» и потому жили в домах рядом.
Но – удивительно! Моя мама относилась к ним по-народному, без сентиментальности. Мой дядя Федя тоже входил в общество слепых. Так что маме это было не в новость.
Они большие мастера. Мама как-то позвала чинить стиральную машину Николая, соседа, совершенно слепого. Лицо у него было страшное – горел на учениях в армии, в танке, офицер в прошлом. Я обругала маму, что она – ненормальная! Слепого человека привела чинить! Мама оправдывалась тем, что это ей посоветовала его жена.
Он починил машину.
Мама торжествовала.
Впоследствии я подружилась с соседями, перестала замечать это. Но в первый момент у меня было шоковое состояние. Прибавить к тому заброшенность окраины, унылость, грязь.
Я не знала, что рядом со мной рос талантливый мальчик Олег Мунческу, у родителей – инвалидов по зрению. Он писал свои первые стихи, прекрасную прозу и нуждался в помощи такого человека, как я, но мы не знали друг друга. Это уже потом я познакомилась с его творчеством…
А тогда я только что получила долгожданную квартиру и очень нужны были деньги. Подруга устроила меня преподавать на подготовительных курсах в институте торговли – филиале московского.
Помню, это была тяжёлая весна – после работы на телевидении – курсы. Но жизнь интересна тем, что всё для писателя есть опыт!
Так вот – молдавская группа. Девочки с лицами с картин Боттичелли. Среди молдаванок  есть девушки удивительной красоты. Первый принцип выделения в незнакомом коллективе – каюсь – по красоте. Я выделила одну. Безотчётно. Но… стоило моей самой прелестной девушке открыть рот – и очарование пропало. Крестьянкам трудно давалась наука.
Рассказала эту историю в компании и спросила у мужчин – такова ли мужская реакция? Может быть, тут играют роль и другие факторы?
Ткачёв улыбнулся – играют, играют. Но красота не есть проявление личности, а проявление жизни.
Неожиданное наблюдение. И, кроме того, красота – это гены. На празднике поэзии Сергея Есенина в Константиново читал его стихи мальчик – вылитый Есенин. Порода типичная для этих мест? Или просто правнук и сам того не знает, а режиссёр выбрал? Ведь была же у Есенина любовь…, раз были стихи. Загадка.

* * *
Меня поражает одна вещь – то, о чём я никогда ни с кем не говорю, скажем, о смерти моего сына, это моя затаённая боль, тема возникает в стихотворениях.
Но ведь эти стихи издаются! Они попадают в руки к чужим людям – равнодушным, враждебным, незнакомым и, что ещё неприятнее порой, к знакомым. Читателю поэт доверяет самое заветное.
Страшное свойство души художника. Но у него нет выбора – нет откровения, нет и художника.

* * *
Поэзия – письмо, отправленное в будущее. Письмо, которое стучалось в калитку детства, было от отца с фронта…. Эти белые треугольники приходили тогда к многим.
Таков мир детства молдавского поэта Ливиу Дамиана. Рос впечатлительным мальчишкой, в детстве повредил руку – плата за мальчишеское любопытство – взорвалась найденная граната. Стал известным поэтом, но черты детства проглядывали в его улыбке. Внезапно, в расцвете сил, ушёл из жизни – перестройка, перевыборы, а он в больнице. И смерть.

* * *
Мне довелось переводить почти всех молдавских поэтов, да и болгар, гагаузов, но истинное наслаждение мне доставили переводы стихотворений Михаила Эминеску.
Узнала о нём рано, ещё, когда училась в училище. Мне повезло, познакомилась со студентом физмата, любящим и хорошо знающим поэзию Эминеску. В судьбе этого парня была своя трагедия – родители развелись, и вскоре он уехал к отцу в Бухарест. Но это было потом, а тогда цвели сирень, жасмин, потом липа, у студентов шли экзамены, а он вечерами рассказывал мне, что липа – любимое дерево поэта, рассказывал о его трагической судьбе.
Потом я уехала в Ровно, на каникулы, и по памяти перевела стихотворение «К звезде» Эминеску – это один из его шедевров. С этим переводом через пару лет я поступала в Литинститут.
В Литинституте на отделении художественного перевода мы учили румынский язык и стихи Михаила Эминеску наизусть в оригинале. Изучали его творчество, биографию, тогда же я начала переводить его стихи, хоть и робко.
И вот через десять лет после окончания Литинститута, среди неурядиц жизни, отбросив всё, я с душевным трепетом приступила к переводу стихов этого великого лирика. Стоял июнь, цвела липа, в тот год я особенно прочувствовала её аромат, вспомнив того красивого и обаятельного студента, который первый произнёс это имя, вспомнив ту весну и слова моего друга о том, как любил цветущую липу Эминеску.
Бывает так, что нечто возвращает нас из суеты жизни к самим себе, к поэзии. Этим толчком для меня стала лирика Михаила Эминеску, такая живая и высокая по духу, словно мечты юности.
Дни работы над Эминеску были не просто работой переводчика, которую хорошо знает почти каждый поэт, но и душевной опорой. Теперь я посмотрела и на свою поэзию иными глазами, увидев случайное, зряшное, сиюминутное.
Переводила так, как писала стихи в юности – взахлёб, свободно, в ночной тишине, за письменным столом, почти до утра, на улице, в троллейбусе.
Мама пыталась обговорить со мной домашние дела, а я отмахивалась – всё потом. Говорила мужу: – Делай, что хочешь – потом, потом….
Ложилась спать в два часа ночи, вставала в семь часов утра – и за стол. Мной владело редкое чувство смеси страха, счастья, независимо от того, что получилось. Потом мы обсуждаем эти переводы с редактором Ионом Павелчуком. И вышла книга «Вершины».

* * *
Все рвутся туда, где все можно получить по блату, где престижно. К примеру, на гастролях в Кишиневе в 80 годах Московский театр сатиры. Средний театр, избитый репертуар, настоящая сатира кончилась на Маяковском, ничего нового. Всё скучно, как прошлогодний снег, но весь Кишинёв рвётся – модно!
Но есть и иное, отрадное течение – на пушкинский праздник в Долну по доброй воле до сих пор едет масса людей. Такое же – и большее – паломничество в Михайловское, В Мураново, в Абрамцево, идёт волна от народа – познать истинную свою историю, культуру. Едут те, кому претит престижность, снобизм, надоело неистинное.
И в 90-е роковые годы всё также ехали автобусы в Долну – к Пушкину. И это была уже не обыденность. И мне никогда не забыть письмо жителей Долны в защиту Дома-музея Пушкина в этом селе. Его прислали в журнал «Русский альбом». Тогда шли разговоры о закрытии Дома-музея, даже на правительственном уровне, но общественность отстояла великое наследие Пушкина. Это был поступок.
И сейчас, в 2000-ые поток людей в этот домик Пушкина в молдавском селе не иссякает…