«Сердце умирает медленно, сбрасывая надежды, как листья, до тех пор, пока не остается ни одной».
Странно сладковатый запах трусиков, ее собственных излияний соков – и она вдыхает его последний раз и кидает в сторону смятый комок кружев. Наверно, по-извращенчески так возбуждаться, но вот уже рука скользит в выбритую поросль, щекоча и играя, оттягивая невыносимо сладостные мгновения, и она оседлала стул, цепляясь за его спинку, чтобы не упасть, перенося весь вес давления на пятки, и терзаясь своим мучительным предвкушениям блаженства. Пальцы с длинными ногтями, на которых частично стерся лак, осторожно очерчивают бугорок клитора, спускаются ниже меловыми кругами, и отдаляя ее тонкой полоской от взрыва в раю, медлят неумолимо, удерживая над пропастью.
Она смотрит, как вздымаются ее небольшие, но довольно упругие грудки с острыми венцами роскошных сосков, как темно-коричневые купола соборов, смотрит на невероятно возбуждающий подъем маленькой ноги и черный лак на пальцах, которые ей хотелось сейчас – чтобы посасывали, томительно медленно, растворяясь в нежнейшей влаге ее промежности, слизывая струящуюся порочность, как змеиный яд. Левая ладонь Лизбет прошлась по ее животу, лаская незагоревшую зону бикини, и вся она то замирала, то изгибалась в бешеном исступлении , не обходя своих самых потайных уголков, и это было – да, великолепно, подобно бархатистой шкуре пантеры, крадущейся между тропических зарослей с густым и утробным рычанием. Ее собственная кожа покрылась мелкими капельками пота, и она для стимуляции вспомнила недавний вечер в гостях, на проводах друга, когда пьяная Алесса, с которой она и познакомилась пару часов назад, при прощании припала к ней в объятии, и их губы слились – с примесью алкоголя и пившие только мятный мохито, но и у той и той одинаково мягко дразнящие, податливые…Лизбет тогда удивило, что она не отстранилась, напротив – ей было приятно, когда девушка навалилась на нее, и было что-то опутывающее в ее очаровательном наивном поцелуе, который она наутро забудет, а потом Лиз надела туфли и бойфренд поддерживал ее на лестнице, но и в постели с ним она думала об изгибе девичьих губ.
Теперь Лизбет стонала, словно вырываясь из пут обыденности и рамок приличия, позволив себе фантазировать, что Алесса раздевает ее, прижимается к косяку плечом, стоя в дверях, и отворот ее прозрачно-белой, в шелестящих складках блузке, приоткрывает некую тайну, как и светлые завитки курчавившихся волос, сбегающие по шее и все ниже…Лизбет прошептала ее имя, выкрикнула с каким-то всхлипом, не пугаясь тонких перегородок и соседей вокруг, пусть думают, что хотят. Надо будет сесть перед зеркалом в следующий раз, Лиз - сказала она самой себе, - чтобы видеть свои же раскрасневшиеся от вожделения губы, и безумные метания, переломы тела, вкрадчиво двигающиеся подушечки пальцев внутри, пряди волос, слипшиеся заманчивыми волнами, но главное – эти пунцовеющие уста, и предательский румянец со щек, как лепестки из бутона, и наверняка ее вторые губы смочены не хуже, и настолько же раскраснелись, пока Алесса якобы приникает к ним кончиком языка, обагряя алебастр плоти. Бах – и мир взорвался, затрещав по швам в ослепляющей и оглушающей вспышке, рвущей связки горла – Лизбет дрожала в острой пронизывающей иголками и мурашками судорогами, ощущая бедрами, как все сжимается, но пока что примечая лишь падающие крупными бусинами искры; у нее под веками все меркло, перемежаясь с просветлениями, и она где-то плавала, на пике, воткнувшись в него позвоночником, хотя это и была всего лишь спинка кресла, но ее подбрасывало, она закусила нижнюю губу, подобно удилам, а потом спустилась с упоительных высот, но все еще паря, в глазах провиднелись отчетливые очертания, а в паху еще подергивало неспокойной пульсацией.
Как шикарно…Она не могла урегулировать дыхание, смочила слюной пересохшие губы. Лизбет прибегала к мастурбации во время нервов, стресса, скуки, чтобы отвлечься от чего-нибудь, и когда кончала, то называла это моментом просветления, той крохой разума и реальности, что удерживает ее здесь, есть лишь минута оргазма, когда ты невыносимо ярко понимаешь, что жива и обновляешь ощущения, это как разряд тока, оживляющий ампутированную душу. Она потянулась к горлышку бутылки, чтобы попить, но звонок оторвал ее, и Лизбет, чертыхнувшись, кинулась искать мобильный, попутно подбирая белье. На экране высветилось – Илиас. Она усмехнулась и нажала на «Принять».
-Ты прямо угадываешь момент, - промурлыкала она в трубку понизившимся, игривым голосом.
-Опять шалила?, - приятный мужской баритон тоже усмехнулся. –Это значит, что девочка соскучилась по мне. Какие планы на вечер?
Лизбет вальяжно, по- кошачьи развалилась на диване и нарочно потянула паузу, наслаждаясь.
-Нуууу, это зависит от предложений. Я тут явно скучаю.
-Как насчет того, чтобы прокатиться по ночному городу?, - тон смягчился, приобрел уговаривающие вариации.
Она зевнула. Рассмотрела царапину на запястье, оставленную в пылу недавней страсти.
-Возможно, если не будет болеть голова. Или пойду прогуляюсь.
-С кем же, если не секрет? – Оооо, Лизбет, не переборщи с провокацией на ревность!
-Да был один, - небрежно бросила она. – Но думаю, что я все же предпочту твой вариант. А сейчас мне жарко, и я должна попить. Только приезжай не слишком поздно, до часу, окей?
-Конечно, - уважительно отозвался он. – Сразу с работы, буду даже в двенадцать. Успеешь собраться?
-Да, если не будешь отвлекать меня сейчас. Так что давай, до встречи, - и отключилась, пританцовывая по пути в ванную.
Запотевшее, точно покрытое изморосью зеркало встретило ее неприветливо – из отражения глядела совершенно чужая ей девушка, зрелая, с незнакомой складкой на нахмурившемся лбу и печальными омутами глаз. Лизбет стало не по себе; она скрутила волосы, подвязала в жесткий конский хвост, не оставляя ни единой прядки, включила кран, не глядя на паутинчатое и пугающее стекло, где вензели, выписанные ее рукой, тут же смывались. Она встала на колени, намеренно не переключаясь на душ, а пытаясь приютиться под краном в согнутой позе эмбриона, закрыла глаза, словно медитируя, прислушиваясь к выдоху и вдоху, идущему как бы извне, из урчащей глубины. Безнадежно замерла – психологи говорят, что проточная вода смывает негатив, а еще Лизбет читала, что это изгоняет всякую нечисть. Ей же нужно было временно избавиться от воспоминаний о том, чьи инициалы бессознательно выводил на зеркале ее безымянный палец. «С» - значит «Серж».
Лизбет сжалась. А Серж – это отдельная повесть, ее стойкая, постыдная любовь, невытравленная из ставшего циничным сердца…и глоток прохладного чая, сделанного у него из губ в летнюю жару; и взъерошенные по-мальчишески пятерней волосы, которые она напрасно пыталась пригладить, и его излюбленная белая майка – о, как же Лиз мечтала ходить в ней по-тихому, крадучись, или засыпать! Ему досталось все самое лучшее – ее неискушенность, наивность, романтичность, еще неогрубелые ощущения, когда в каждой точке ее невинного тела он мог найти эрогенную зону и восхищаться этим, и она покорно реагировала на его прикосновения, отзывалась, выгибаясь дугой. Что значит Серж? Смешливость в глазах лиственного цвета, сигарета, выкуренная не до фильтра, а лишь до половины, и когда он сердился или грустил, то хамелеонные зрачки темнели. Она спала у него на коленях в сквере, дремала, несмотря на ор и посвисты уличных мальчишек, гоняющих по двору мяч. И даже позы для сна у них были одинаковы, только неизвестно, кто у кого перенял – нога, согнутая в колене треугольником, так подкупающе забавно. Сросшиеся на переносице мохнатые брови – Лизбет раз за разом восстанавливала в сознании его черты, словно боялась, что однажды они сотрутся – озорная улыбка, где пляшут чертики, бархатистый тембр голоса: из динамика ли телефона, на ухо ли шепотом, подпевающий ли знакомым мелодиям из колонок…И вот майка уже становится флагом перемирия, и она в свою очередь выкидывает белый – о капитуляции. Сдаться и не помнить, но сила так велика, что…
С утра его ждал кофе и компьютерные игры, а она ощущала себя мебелью, но терпела. И она покупала белое, ведь ему нравились эти тона, пачковитые, но со свежей новизной снега. Да-да, ведь он так и сказал – люблю зиму, ведь на ее чистоте можно написать все, что угодно. Разве и сама Лизбет не была для него такими же неизмаранным листком? Теперь поздно – пронеслось у нее в голове – я уже не первой постельной свежести.
А у Сержа на губах были крапинки – это она помнила отчетливо – как точеные следы от укусов или ожогов. Она принимала его темные стороны в прошлом, умолчания, смены тем. Их обоих тянуло друг к другу, как наэлектризованные магниты, он умудрялся видеть ее желанной в самой обычной одежде, с наглухо застегнутом воротом, и мысленно обдирал пуговицы, отпуская замечания насчет ее округлых форм, и она смущалась, не могла принять своей прелести. Воздух сгущался током, и он отучал ее от стеснения, называл великолепной. Как же часто сейчас Лизбет нуждалась в его одобрении, хотя бы в простом обветренном «малышка», сказанном так некстати, под выхлестывание дождя. Засыпать без. Раньше она видеть не могла солнца сквозь шторы – оно резало не столько глаза, сколько душу, где царила вечная тьма. Между его затекшими к утру руками устраиваться было удобно, как в колыбели или лодке, свернувшись клубочком между бортами широких надежных ладоней, и слушать тихое посапывание, и бояться пошевелиться…
Вода, просачившаяся сквозь неплотно закрытое сливное отверстие пробудила ее от тягучих воспоминаний. Лизбет вытерла лицо полотенцем – ЕГО полотенцем, сдержала влагу, подкатившую к глазам. Напоследок глянула в зеркало – и опять то же отчужденное эхо ее самой, с пепельным взглядом, изможденное, неприятно оттолкнуло: «Неужели это я? Или вторая часть, падшая, извращенная, но тем не менее не знающая боли?». Телефон невовремя завибрировал, ну конечно же – Илиасу не терпится! Лизбет взяла трубку, буркнула:
-Ты мешаешь собираться!
-Не передумала? Мало ли, решил напомнить.
-Нет, я только помылась, мне еще краситься, и - извини, я сегодня не в лучшем виде.
-Ой, да брось ты! Что за бред.
-Ну, мое дело предупредить, - она кокетливо рассмеялась и повела плечиком, отбрасывая промокшее полотенце. – Ладно, сеньор, мне пора облачаться во что-то изысканное, а вы меня задерживаете.
-Как скажешь. Пока, детка.
Она не додумала, что такое Серж. Это – «не бойся, кись, я тебя никому не отдам и не отпущу»; пересказанный сон, что приснился им в одних и тех же деталях – не правда ли, удивительно; и его злость, что однажды она напилась из мести; ругань, чтобы не ходила босиком, высыпалась и ела вовремя, пусть неловкая, но забота… У нее перехватило горло. Матери-наркоманке всегда было не до нее, а скорее уж, до «Фенозипама» вперемешку с пивом, и Серж был единственным, кто знал. Казалось, что вот – не покинет, не уйдет, но именно когда рушится вечное, и бывает болезненнее всего. Ты считаешь, что это непоколебимо, а хрупкость, надевшая маску извечного, тебя предает и сгибается под своей же тяжестью, увлекая тебя в пыль, попросту исчезает миражом, оставляя душу наизнос, осколки слезинок да надежды, которые ботинками испинали. Банально и прозаично.
Лизбет натянула черные стринги и на секунду замешкалась с тем, чтобы застегнуть бюстгальтер, непокорная застежка все не хотела поддаваться ее пальцам на ерзающих колесами позвонках. К черту полупустые кинозалы, где ласки на заднем ряду уже вошли в норму, и ее стоны органичным ритмом вплетались в экранный шум, неровное дыхание сбивчато, подстреленной птицей трепетало в каждом нервном окончании, и рассыпанный попкорн выдавал их золотистой дорожкой до крайнего сидения, а Серж неугомонно ласкал, проникая вглубь пальцами и высовывая их обратно, заставляя ее взмокнуть. Он целовал ее на ходу, везде, плюя, по сути, на прохожих, и готов был асфальт одеялом устелить, завернуть ее в это и лечь сверху. Он нес ее на руках, а она верещала, хихикала и отбивалась. Специально остановленные лифты, и светофоры, казалось, для того и созданные, чтобы на них увлечься и пропустить, когда зажжется зеленый человечек, но ждать его без досады на промах. Лизбет оборвала себя на середине раздумий – все, достаточно на сегодня, лимит исчерпан, - и нырнула в обтягивающую фиолетовую тунику с поясом. Илиасу должно прийтись по вкусу.
Она знала, что ее ждет колоссальное удовлетворение этой ночью, и тем не менее не могла отказать себе в удовольствии побаловаться напоследок. Рука скользнула к проходу вниз, размыкая створки, где уже сгущалась теплая влага; она потянула на себя полоску стринг, чтобы та впилась в лоно, и задвигала ее, сокрушая на своем пути остатки осмысленности, впадая в некоего рода шаманский экстаз. Эластичная ткань массировала ее влагалище, и Лизбет наращивала темп, терлась о нее по-кошачьи, всем, и лобком, и анусом. И пережила три фантастических оргазма, один, следующий за другим, подождала, пока утихнут последние отголоски сокращения мышц и глянула на часы. На это ушло от силы полчаса, Илиас должен быть с минуты на минуту. Подкрасила ресницы, хотя там уже был один слой туши, наносить помаду не стала – губы и так смеялись розовой полнотой; капелька духов на запястье, обволакивающий аромат, сливающийся с телесным. Вместительная сумка на плечо, и вот уже звонок от Илиаса:
-Я подъехал, жду там же, где и всегда. Ты скоро?
-Сейчас буду внизу, - Лизбет многообещающе понизила голос.
Черный «Хендай» возле будки охранника ослеплял светляками неоновых фар, и она недовольно сощурилась. Лизбет шла, плавно и размеренно покачивая бедрами, стараясь придать лицу независимое выражение, растягивая шаги, оставшиеся до его машины. Илиас копался в бардачке, когда она открывала дверцу, но тут же поднял на нее взгляд – усталый, под глазами круги, но тем не менее невыразимо красивый, породистый, даже холеный: она затруднялась, какое слово правильнее подобрать. Она одарила его улыбкой.
-Ну привет, -посмотрела оценивающе.
Он ответно улыбнулся и наклонился ближе, мурлыча.
-Не хочешь поздороваться нормально, а, деточка?, - и тут же его непослушно затвердевшие губы поймали в плен ее прогибающиеся, и язык предательски скользнул в выемку, переплетаясь с его настойчивым языком, скользя по деснам, срываясь с них в сладком бреду. Лизбет ощущала его изменившееся взволнованное дыхание; они обменивались им изо рта в рот, не прерывая приветствия. А оторвавшись, она с расслабленным вдохом откинулась на спинку сидения, раздумывая, как ей удобней сложить руки, и наконец, соединила их у себя на коленях, хотя ей до одури хотелось добраться до его зверя за джинсовой тканью, но – всему свое время, помни, девочка…Ремни безопасности терзали их обоих, но это было приятно.
Илиас выключил аварийку и отъехал. Он закидывал ее вопросами, но она думала лишь о том, как он умеет ее завести. Черт!
-Слышала этот трек?, - мягкий голос Илиаса ворвался в ее мечтания. Салон пронзила трансовая мелодия, и Лизбет прислушалась, потом неуверенно покачала головой, и он с покровительственной усмешкой сделал погромче, машину просто качало басами, и она не могла отказаться – впала во власть транса, уносившего ее покачивающими волнами, похожими на дымную дурноту. Глядя на огни автотрассы, поняла, что растаяли последние отголоски.
-А этот?
-Похоже, нет. Ты что, хочешь меня удивить?
Его глаза поблескивали в полутьме.
-Конечно…Я хочу, чтобы ты слушала со мной музыку, которой раньше даже не слышала.
-Окей, - улыбка изогнула губы Лизбет. Да что еще надо – лощеный красавчик, токи желания, досягаемость, ночная столица и транс. –Надеюсь, у тебя с собой нет травы или хотя бы пива.
-Как можно, ты ведь просила, чтобы без этого.
-Мне не нужны приходы, какими бы красочными они не были. Я хочу чистый и незамутненный ничем разум.
Ради эмоций, крошка Лиз, ради чувств в атрофированной душе, дабы они не впали в коматоз. Но ему незачем знать. И снова у нее захватило дух от холодной красоты Илиаса. Он подпевал в такт. Обернулся:
-Может, выберемся за город? Ты как?
Подвох ясен – в тихое место, где бы никто не помешал. Лизбет вздохнула.
-Я только за, надоел шум и суета.
Илиас радостно закивал, а она в этот момент его возненавидела, причем так яростно, что готова была накинуться и располосовать ему ногтями лицо, оставить шрамы на утонченных до аристократизма чертах. Видно, ее дыхание изменилось, потому что он спросил:
-Лиззи, все в порядке? Странно выглядишь. Тебе не плохо?
-Да нет, все гуд, - она приоткрыла окно и выплюнула в прозор жевачку.
Откуда эта животная злость на то, что он не может дать ей то, чего она желает? Ведь ни один мужчина не сможет заменить Сержа, который любил ее так сильно, что готов был плакать перед ней и становиться на колени в больничном холле, умоляя, наступив на свою огромную гордость! Который приезжал спозаранку, срываясь с работы, чтобы встретить ее с поезда, и когда она позабыла назвать вагон, терпеливо стоял в сторонке, такой родной и трогательно ожидающий, одетый не по погоде. Который вытирал ей слезы, а не просто смотрел, как они текут…
-Лиз?, - Илиас обеспокоенно вглядывался в ее лицо, перегнувшись через пассажирское сидение.
Лизбет вздрогнула – оказывается, он окликал ее уже не раз.
-Да? Извини, задумалась. Не одолжишь сигарету?
Он помог ей прикурить, и огонек затрепетал на кончике, едко и вместе с тем не горько. Если бы Серж знал, что она курит, то ударил бы ее по губам – да нет, бил бы без остановки, пока они не окрасятся пурпуром, пока она не поймет. И потому она наслаждалась запретным и разрешенным, втягивая дым.
-Ты почти все время молчишь, - укорил ее Илиас. – Хотел показать тебе одно интересное местечко, заброшенный лагерь.
Он заглушил мотор и размял костяшки пальцев.
-У меня болит шея, - жалобно протянула Лизбет. Еще одна уловка. Она видела, что ему не терпится ее раздеть, но он не видит мгновенной завязки. Илиас соблазнительно коснулся впадинки возле ее горла.
-Помассировать?
Она сглотнула, почему-то нервничая.
-Ты ведь говорил, что не умеешь.
-Научусь. Все ведь приходит во время практики, верно? Ты будешь первой, кому я делаю массаж, Лизбет. Если что не так, поправляй меня, говори, где больно, а где стоит нажать сильнее.
Он пересел на заднее сиденье, перегибая ее к себе, и Лизбет послушно откинула волосы на левое плечо, давая ему раздолье; чуткие умелые пальцы заскользили, огибая ее позвонки, лавируя на них, вжимая глубже и соскакивая, они вели свою дорожку по нарастающей, и иногда она не сдерживалась и стонала, или вскрикивала, прикусывая губу, и Илиас видел этот прикус, ему несомненно нравились мурашки на ее коже. Порой он целовал ее в шею или ложбинку между грудей, и продолжал разминать позвоночник, а Лизбет истомленно напрягалась, и подушечки пальцев Илиаса забегали под чашечку лифа, рисуя узоры на венценосных грудях, и выбирались оттуда хитрыми зверьками. В один из моментов они оба сдались, словно прорвало не плотину – дамбу, и наэлектризованный воздух забурлил гормонами: Илиас притянул ее к себе, целуя без умолку, он играл на ней, как на клавишах фортепиано, беломраморных сплошь, и она вцеплялась в густые, пахнущие шампунем и дорогим одеколоном заросли его волос, путаясь в них, почти закутываясь, впивалась зубами в подбородок, но чтобы не осталось следов. Шумно дыша, он помог ей перелезть назад, стянул с Лизбет бюстгальтер, и оставил ее стынуть в оцепенении мурашек, благоговейно смакуя ее грудь, пробуя на вкус каждую, нежно сминая и отпуская; по цепочке проследовал к животу, задирая подол туники. Ей уже перекрывало дыхание от возбуждения, сердце колотилось о ребра как бешеное.
-Мы так давно не виделись…, - лукаво пробормотал Илиас. – Я соскучился.
-Не так уж и давно.
-Да ну, - его брови выразительно изогнулись тетивой, а пальцы искусителя продолжали свой путь, уже отгибая краешек стринг, и она млела в полузабытьи. Не выдержав, торопливо сняла оставшееся, в каком-то жару помогла и ему освободиться от брюк. Белые брюки!, - восхитилось обычно сварливое подсознание, теперь переставшее быть несносным. Лизбет загоралась и остывала, внизу живота как будто разжималась согнутая пружина.
-Быстрее, милый, бери меня!, - простонала она. – Я больше не могу, я хочу тебя, Илиас. Возьми же меня, дай кончить много раз.
-Да, малышка, я хочу тебя усладить, - прорычал он сквозь стиснутые зубы. – Ты будешь кончать и исходить соками, сколько я тебе скажу, - и мощным рывком кинул ее к себе на колени, буквально приподнял и дал почувствовать свое горячее, поднявшееся естество.
Лизбет потерлась о головку, водила им взад и вперед, пока Илиас ласкал ее груди ртом, поочередно кусая.
-Ты так классно заводишься, - прошептала она. – Мне нравится, что ты сверхчувствителен и вздрагиваешь от каждого мимолетного касания. Давай же, давай…
Илиас ее не подводил. С его губ начали срываться постанывания, оттого что она дразнила и не давала войти, растягивая момент.
-Стони, милый, я хочу услышать твой голос, почувствовать тебя всего. Стони громче, мне это нравится!, - прикрикнула Лизбет, танцуя на его достоинстве и не впуская.
Илиас обхватил ее руками за ягодицы, водил по пояснице. Она поднялась повыше, чувствуя, что он возбужден, очень возбужден, и начала медленно опускаться на его член, буквально насаживая себя, слыша прерывистый вздох-полувсхлип Илиаса, растягивая стенки влагалища, и ощущая, как кольца его объятий все туже, и грозят ее задушить.
-Только не резко. Прошу. Я еще не готова принять.
-Конечно, моя девочка, я не сделаю тебе больно, - он дрожал.
Два пальца проникли следом, расслабляя мышцы Лизбет, и его ненасытный рот все алкал ее, словно хотел поглотить. Она вошла во вкус, управляя им сверху, но Илиас остановил, сжав покрепче, спасительно потянув за пряди волос:
-Подожди, девочка, пожалуйста. Не так быстро, детка, детка моя.
-Тогда сам направляй меня. Иначе я не остановлюсь. Я хочу кончить, дай мне это – она кричала, дергаясь, как марионетка на шарнирах.
Илиас доверчиво взял лицо Лизбет в свои ладони, дрожа:
-Шшшш, я тебе это обещаю. Ты кончишь, кончишь, дорогая, и если я быстрее, то мы займемся любовью еще раз, и еще один, и так до самого утра.
Но она пришла к финишу первой, Илиас обхватывал ее крутые бедра, бился все исступленнее, и Лизбет зашлась воплем, теряя реалистичность, себя саму, словно просыпаясь в бесконечном и бездонном космосе, на миг освободившись от зова плоти, но вот она снова на нем скачет, упомомрачительный темп, вернулась в свою оболочку, и все мега, мегакруто…Он перевернул ее и налег сверху, точно в опьяняющее виски с колой, проглатывая поцелуи, шаря пальцами, гладя.Илиас чувствовал ее пульсацию и пароксизм, наращивая темп, бешено бился внутрь, приводя ее еще в больший экстаз, и спазмы охватывали кольцами; Лизбет зафиксировала свои запястья, заложив их за затылок, глядя, как переливаются смуглостью его звериные бугры мышц, восторгаясь его подтянутостью. Илиас смахнул челку с ее глаз и потерся подбородком о ее волосы, стеная:
-Давай, крошка, я хочу чувствовать на себе, как ты кончаешь.
-Да!да, - она уже кричала, растягивая голосовые связки, как резину.
В ее набухшем лоне распускались грозди или лепестки, это шевеление последующего оргазма, Лизбет принимала его, как дозу, вводила, приподнимаясь полукружьями тяжелых бедер, сжимая челюсти на предплечье Илиаса, царапая безжалостно, но он не противился оставленным болезненным следам, ибо боль была сладковата, а еще – приближала к тому сокровенному. Илиас зажимал ей рот, когда Лизбет слишком громко кричала, и она покусывала его пальцы, сосала, как оголенные провода, и он двигал ими у нее между губ. Она изогнулась дугой и забилась, вбивая его поглубже, вцепляясь ногтями, и Илиас, задыхаясь, проговорил приглушенно, надорванно, сдерживаясь из последних сил:
-Вынимай, детка.
-Не могу, ты сам, - Лизбет находилась на вершине, и на нее нахлынуло диковатое безразличие, в нее ли он изольется или же нет.
Дрожь напряжения, и Илиас приподнялся на локтях, и она ощутила, как теплая жидкость изливается ей на живот, зрелый сок, и довольно вспыхнули глаза Илиаса, их сбившееся дыхание, как после тысячемильного забега, жаркие тела, покрытые копотью пота, и мысль – покурить. Оба, не одеваясь, затянулись, каждый в свое окно выпуская белую пелену, и ветерок ласкал ноюще, давая обсохнуть. Мысли отошли на задний план, и это радовало Лизбет, она наслаждалась полнотой и в то же время – достигнутой пустотой; им даже не было о чем говорить после, но она привыкла, привыкла…Как привыкла к тому, что сейчас оденется, с трудом натягивая на себя все, и ляжет спать, свернувшись клубком, как бесприютная кошка, на заднем сиденье, мечтая, чтобы он лег тут же рядом, в тесноте, пускай и слишком вжимаясь, но она не выскажет этого вслух, а он не пожелает, устроившись спереди, на водительском своем привычном месте, и они будут спать, поставив будильник, стоять в пробках, пока он подпевает, под биты ложа слова, укладывая их стопками, как и ее саму; опаздывая, подвезет ее и высадит, совершив ритуальное прощание длительным поцелуем, и она опять удивится неподатливой жесткости его губ, и он поспешит на работу, а она отправится досыпать, избавляясь от мыслей…
Зеркало встретило ее хмуро, она опустилась на колени все в той же эмбриональной, беспомощной позе, смывая с себя чужие касания, их подтеки, полоски-следы, как грязь, и наконец-то плача, и Лизбет представлялось, что она бежит с Сержем взапуски, и он по привычке теребит ее кольца, почти их снимая, и, спохватываясь, торопливо надевает опять, смеясь своей милой оплошности, но почему-то она не может разглядеть его лица. Вода текла по трубам, как по кровеносной системе, она задумчиво взяла бритву, даже перестав всхлипывать. Играя, провела по белесому запястью, беззащитно открывшемуся ей в совсем новом свете, слегка надавливая, но не рассекая тонкую папирусную кожицу, чтобы прорези не глядели окнами. Сверху капало на ее слипшиеся волосы, а она водила лезвием по старым и уже зажившим шрамам, не просто белым, еще белее, очерчивая их контуры, как маленькие дети рисуют в раскрасках или по трафарету. Ей казалось, что сперма все еще у нее на животе, хотя Илиас и вытер ее припасенной заранее салфеткой. Лизбет яростно стала тереться мочалкой; рыдания застревали в горле, закупоривая его сухой пробкой и не желая оттуда выходить. В памяти возникла электричка, и солнце било в стекла, облезая с них желтоватой шелухой, облизывая тротуарную пыль, и Серж сидит напротив, щекоча ее босые ступни, а потом поставил ее ноги между своих, зажав, и была в этом какая-то чарующая интимность, и пассажиры поглядывали на них удивленно, а она пряталась в стыдливость, и это было интимнее прилюдного секса.
Когда-нибудь ее отпустит, и она узнает себя в отражении, и перестанет глядеть оттуда чужестранкой; когда-нибудь ей не придется вуалировать просьбы, и моляще глядеть вслед тому, кто не обернется, искать на пешеходных переходах, в очередях и сутолоке метро убогий флер тайны – взгляд незнакомца, манящий за собой. Она ведь вырастет из волшебного ожидания, не станет ронять фразы вразброс, умолкать, если прервут, уходить по желанию, куда глаза глядят, и только ржавая осень сродни ее потере, да одинокий столик с откушенными и недоеденными пирожными. Не ждать большего, подниматься после подножки…
Все это когда-нибудь…