1. 4. По следам Рождества. Праздник

    
   Неизвестно, кому первому пришла в голову мысль выкорчевать здесь тайгу с ее соснами и построить на проплешине город, где по замыслу автора вдоль дорог и вокруг домов было высажено столько тополей, сколько могла вместить фантазия и разнарядка работников ЖКУ, причем сажали в  городе тополя только мужского пола, но даже несмотря на свое отныне теперь пожизненное одиночество тоненькие веточки дерева тополя  превращались за какое - то десятилетие в исполинов и по весне, как дети распуская пахучую слюну, очень быстро,  торопясь, одевались в зелень такую пышную, чтобы успеть осенью засыпать двор  огромными листьями, и когда придет пора, человеку трудно будет выбрать, какой же из  листьев стоит положить в книгу, чтоб сохранить реликвию об уходящем времени.
    Обретая свое существование здесь, деревья  преследовали только одну цель, чтобы несколько дней в году   влюбленные могли всласть наобниматься в ярких ароматных кучах, каждой клеткой впивая оранжевую мечту о любви и морозное дыхание желтизны уходящий земной жизни, а потом так - же могли кувыркаться в опавшей листве их дети; и  уж  кто - кто, а тополя понимали, что сначала ( по весне и летом) каждому должно быть отмерено и на каждого должно хватить хотя бы одного  большущего чистого зеленого листа, как минимум на парус для кораблика из сосновой коры, благо в то время на свете еще существовала настоящая благословенная Лужа.

   Лужа была за стайками, прямо у железнодорожного фабричного полотна, это недалеко, и все же родители волновались. Луж не было в самом дворе, вся земля которого составляла из себя серую утрамбованную под камень глиняную  пыль, густо сдобренную рыжим песком, начиненную галькой и битым стеклом, так что прорасти на этой почве чему - то живому теперь совершенно не представлялось возможным, если б не тополя. Но битое стекло еще можно употребить на секретики, труднее с асфальтом из той же гальки, что драл кожу с локтей и коленей, оставляя шрамы на жизнь, ведь падала она часто, ибо  совсем не умела бегать.  Бег похож на полет, и к кому она бежала, распахнув руки, тоже  летел к ней навстречу, но если ее уносило, как во сне по огромному коридору, то  оставалось надеяться - он  сумеет розыскать ее и там.

    Этот двор ничем особенным не отличался, кроме того, что  рядом построили  кинотеатр "Восход". Шикарное название для соседа и начавшейся жизни! В самом дворе  была летняя эстрада, где на лавках сидели пенсионеры и два раза в неделю  смотрели  бесплатно легкое и замызганное кино,  здесь же устраивался детьми дворовый спектакль с занавесом из цветного тряпья, и по вечерам собиралась окрестная молодежь, чтобы слушать  группу, где играл на электрогитаре парень с первого этажа первого подъезда дома номер один дробь один.
      ... "чайки в море, чайки в море напевают... песню..." так пел ее брат, и  сводил с ума огромными черными глазами и нежными волнистыми патлами  тогдашних девчонок в округе; молодежь не прогнать допоздна по любви, а когда песен во дворе  не стало, ибо ничто не повторяется, то прибавилось пенсионеров, и  влюбленные парочки  в темных закуточках целовались за  тополями под мерное однообразие голоса нараспев с ударением на сильную долю,  что доносился от деревянного стола, освещенного фонарным столбом.  Стайки и дома гоняли  голосом в волейбол,  эхо было слышно то тут, то там, по всему двору и, конечно, в квартирах, на столе трясли мешок, играя в лото на мелочь: " плста!...в первый раз... плста пять!... туды - сюды...дед...бабка...дедушкин сосед...банка!"


      Пока она росла, год за годом уходили в армию брат за братом, а когда возвращались, то обнаруживали, что девушки, которые обещались ждать их вечно -  не дождались, но готовы начать все сначала.
   Девушек звали Надеждами.
   Их, конечно, заменяли на другие имена, а во дворе год за годом привозили новый песок для песочниц, правда, все время было непонятно, куда же уходит старый,  веревочные качели заменили на железные  и  появилась спортивная площадка, стали играть в баскетбол, и только "огонь по врагам" не менялся.
  Огромный взрослый, возвращаясь после работы и завидев маленькую девчонку из своего подъезда, зачем - то всегда направлялся к ней. Может быть он помнил ее отца? Через несколько слов  великан раскатисто громыхал: "АГГОНЬПАВРАГАМММ!" От мужчины крепко пахло спиртным, но в отличии от других дворовых детей она никогда над ним не смеялась, потому что при более внимательном  взгляде  в великане  можно было обнаружить что - то абсолютно не подлое. Оттого казалось неестественным его вечно пьяное общение  бодряком.
  Однажды мать сказала, что когда - то красавец и богатырь из сибирской дивизии дошел до Берлина и что у него есть жена на четвертом этаже, которую  никогда  не видят, потому что она лежачий инвалид, и, несмотря на это, "Огонь по врагам" не только не бросил, но никто не может  упрекнуть его даже в том, что он ей просто когда - нибудь изменил.

   Благодаря спортивной площадке впоследствии во дворе появится и "он", впрочем, дело будет не в ней, а в ее подруге, что приехала из Норильска, имела отличную стрижку и удивительный дар общения.  Удачливая подруга родит сына в самой Москве, привезет его жить сюда, чтобы потерять  четырнадцатилетним подростком. Тогда откроют урановые рудники и она поймет, что города детства не существует, однако, когда ей уже незачем будет жить, однажды к ней придет  незнакомая женщина и передаст, что его хотят перевести в ангелы, и лишь она не пускает его своими слезами.

   Люди видят разные сны, так и  девчонке будет сниться потом этот двор, что она пытается вырастить сад, а дерево стало таким огромным, что вершина  уходит в небо, - но сейчас во сне хочется видеть жирафа,  и на свете существует Великая Весенняя Лужа! К  великому счастью она находится совсем рядом и, заполненная мутной водой по колено, пугает взрослых, являясь местом паломничества детей. Дерево под окном живо и оно деликатничает как может,  когда безнадзорные человечьи детеныши,  поднимаясь к вершине, оставляют на его стволе порезы и шрамы; чувствует себя счастливым и нужным, а их -   укрытыми наравне с птицами, только беззащитнее. Кажется, что никто не заботился о них, не о тех, ни о других, и  никому не приходило в голову, что тополя живые, пока одна из соседок  не добилась того, чтобы спилили сначала одно молодое, мощное дерево, затем второе, и все по причине затемненности ее окон. Ее примеру следовали другие, двор пустел и лишь мать психовала, но трусила открыто выражать свое мнение.


      С некоторого времени мать все больше забирала пагубная  привычка,  невидимые обитатели всем собранием так дрались за свое вместилище, что незаурядная воля и завидная стойкая красота были вскоре   утрачены, и хоть мать каждый раз клялась, что  безумство  не повторится, ее запои, которые  тщательно скрывались от посторонних, стоили младшему ребенку всей его жизненной силы, он был  лакомым куском для сосущих  души лишь потому, что не обладал достаточной долей  самосохранения от близких родных людей. Детский мир и до этого слишком хрупкий, кололся непредсказуемо, приучая из года в год терпеть режущую тоску слева направо по солнечному сплетению. Осколки, большие и малые носились шально и опасно, так что девчонка стала невротиком терпения такого масштаба, что приобретается  только длительной практикой в аду.  Самая малая  жила в постоянном страхе и ожидании беды: самыми печальными днями на свете стали праздники, самым мучительным Новый Год, и даже, неизвестное ей, Рождество.
   
      Отчаяние Рождества состояло в особой издевке обмана: весь дом накануне перед Рождеством предварительно чистился до совершенства, вот только  чья - то в их семье крестная снова зазвала матушку в частный дом через дорогу у бани, угощая родительницу как следует, от души, при этом не употребляя своего самогона по причине религиозности.
  Развлекалась ли крестная, выставляя  болезнь на посмешище перед недавним вдовцом, семидесятилетним  сожителем, который все равно успевал поглядывать на сторону, хвастаясь перед молодыми, что он еще огого! и ему удалось на неделе куда - то слазить.
Когда человека покидает молодость, он становится старцем, либо стариком. Старец существо мудрое, его внутренний свет виден всем страждущим истины. Тот, кто познал суть вещей очистил все понятия жизни до их первоначальной чистоты. Думать о старике скучно: продукт разложения гнилых клеток. Ходячая мертвая ткань.
 Слыша его похвальбу, девчонка решила, что вечный жених ползает поперек своей рыхлой большой старухи, у которой мясистая верхняя губа вся изрезана поперек  морщинами, подобно мехам у закрытой гармони, такого же затхлого духа, как ее бочковые припасы в подполье: их подарит она лишь когда придет лето. А в придачу продаст  ведро  скрюченных полузародышей, огуречных отходов, что взрастит на   фекалиях и селитре -  бери, надежа, что мне негоже! 
  Но, до того момента, как  крестную  хватит удар, и она свалится с лестницы своего голубого домика, девчонка,  ставшая  девушкой, в то же  время снова будет спасать свою мать: в этот раз своею кровью редкой группы - тем и спасут еще лет на десять. Пройдет много времени, и в тех днях и ночах не отыщешь и капли покоя, потому, что в отличие от других, она пойдет учиться не в интернат, а в обычную школу, и вся темень болезни матери скопом шарахнется ей под ноги.
   Не имея в себе любви, жизнь предстанет нагой старой шлюхой, не оставив внутри ничего, кроме дна, однако, девчонка  была удачливой: ее целью было не выжить. Каково это -   привнести от себя радость в мир, который, как она считала, ни в чем пред нею не виноват, кроме того разве, что сам глубоко несчастен.
   
 
      Итак, в вопросе с деревьями, мать не могла находиться в открытой борьбе, потому,  что  потерян авторитет, а то, что вырубают деревья, которые она когда - то  сажала, лучше теперь говорить втихаря, за глаза, на кухне, а между тем - она была абсолютно права. Первое дерево совсем не закрывало квартиры, оно росло на пересечении стен,  оживляя угол, но то - ли нашла коса на камень, то - ли потому, что женщина была пришлой, ничего не сажала, никого не рожала, вышло по тому, как она хотела.  Когда деревьев не стало, угол дома ощерился и не хотел больше приветствовать никого из людей, живущих в нем.
   Однако, пока ранняя весна,  деревья растут, кое - где даже проклевываются неприхотливые цветы космеи, которые дети обдерут на "маникюр" и злая баба еще не появилась в этом дворе, те, кому нужно было умереть, чтобы заботиться о живых - умерли, а живые постепенно умирают, чтобы снова захотеть стать живыми,  то, об этой девчонке на настоящий момент можно было бы сказать, что она из самой бедной семьи во дворе, если бы внутренняя жизнь его обитателей не была еще беднее, несмотря на их телевизоры и ковры.
  Она сирота, хотя никогда не  сознавала полного значения этого слова,  одета в вязаную крупным крючком шапку с "ушами", в колготки с вытянутыми коленками, пальтишко, от которого трудно было бы дознаться, кто  был его первоначальный владелец, и резиновые сапоги. Донашивая чьи - то обноски, она вырастет, но так и не научится носить хорошую цветную одежду и, однажды признавшись себе в этом, выберет на все случаи жизни  джинсы и черный свитер.  Ну и что? Зато  в ее доме так много народу, плюс  тумбочка с книжками без обложек, и  вообще: ей  ничего в этом мире не надо, кроме любви, и хорошо бы - покоя.

     Кстати сказать, первой вещи у нее было столько же, как у всех, а  второй не было вовсе, зато зависть преследовала по самым неожиданным поводам: в настоящий момент  она вызывала ее у сестры и брата, что постарше года на три - четыре. Сестра позавидует школе,  хоть младшей ее интернат будет казаться раем, цена братской зависти будет хуже:  в отсутствии старших он станет ее избивать. Э, нет! Ведь нельзя просто так и без повода, и хоть он тоже уже не учился  в интернате, а в той же самой школе, но бил потому, что ее любили.
    Разве за это бьют?
    Именно, и только за это.
   
    Отвергая в себе любое насилие, она отбивалась с таким отчаянием, как  котенок, возненавидевший раз и навсегда человека, но все кончилось в один день: Родина привела и его к присяге. Он  стал писать  слащавые письма, показывал фотографию младшей сестры товарищам, и хоть моряк на суше не дешевка, а фраер первые три дня, но  что в машине зародилось должно в машине умереть, в общем -  сушили весла.
     Жил он короче всех из - за одной нелепой случайности: у берегов иностранного государства у  лодки сорвало  деталь, а на детали - название лодки. Полным  ходом шла перестройка и лодку  искали вдоль, поперек, снизу и сверху, но она залегла на дно и , чтоб не случилось скандала, только через полгода  смогла ускользнуть домой. По дороге обратно, на поверхности он ремонтировал их тюрьму или дом,  волной застудив себе почки. Лодка сбросила в море, такие же, как белые тараканы с реактора, облученные коробки с консервами, а на берегу - человека.  Его подлечили, компенсировав зубы и лысину,   комиссовали, не дав дослужиться до пенсии, пришлось  пристраиваться в милицию, делать срочно детей, покуда случалось, тосковать, пить, и умереть, рыдая по "Курску".


       Случалось  ли вам когда нибудь есть  черный хлеб с кулинарным жиром и  солью, запивая холодной водой из под крана? Речная вода после вскрытия льда несла в себе нежность и бодрость, еще отдавала чем - то необъяснимым. Может, потому что раньше на  берегах было много  золота, и золотишко  умудрилось припрятать себя от  людей где нибудь на дне.
  Что же такое кулинарный жир? он запрещен сейчас как нефтеотход, а ведь совсем недавно был очень употребляем.
  Денег  в семье хватало на три дня, во время которого конфеты сочетались с ливерной колбасой. Но иногда появлялись деликатесы, вроде апельсинов, за ними нужно было выстоять очередь, длинною в улицу, в ноябре. И все таки в этом необузданном  доме всегда было все: картошка,  варенья, соленья, кедровые шишки мешками, а по праздникам плюшки стряпались ведрами. Была ли это только человечья работа, но у хозяйки было  редкое качество:  она самым серьезным образом не понимала, что это значит такое  -  скупость, если все равно все приходит и уходит.   

    А как насчет того, чтобы пожевать свежий гудрон?  Не ради пропитания, а кто его знает, зачем, гудрон капает с крыш к основаньям домов каждое лето. Но  нет ничего интереснее запаха шпал: он  тянет за душу в дальние страны,  где уже не увидеть букашек и мелких цветов на траве, там люди становятся взрослыми, значит - большими. Они возвышаются на крошечный миг на землей,  делаясь совершенно и  безнадежно слепыми.

               
      Однажды девчонка копалась у забора в своем скучном и стылом дворе, уже выставив себе точный диагноз, что нет настоящих друзей в ее цельных четыре года, а время жизни, забитое дном, все  распятые мертвые дни, как вырванные матерью с помощью  нитки и ручки у двери ее  молочные зубы, будут долго валяться в щели, принесенные с  заговором в жертву  стране  бабаек, что находится между полом и стенкой, с уходящей в подвал в паутине и саже, батареей центрального отопления.  Но дни можно тратить на что угодно, и даже на то, чтоб читать, а потому, под хохот гостей, что и нужно для табуретной традиции, следует отрабатывать стишки окосевшей публике. Самостоятельно выучив только "Бородино" , и борясь внутри не столько с волнением, а с тем, что чувствуется  наверняка, и что, став взрослой, назвала бы пошлятиной, больше всего на свете, девчонка всегда и везде, даже на той табуретке, доверяла тому, чему не приходит определения, но время придет непременно, чтобы вскинулся занавес с  малахитовых глаз и открылись уста, без цели того, чтоб другие закрыли свои в наступившем молчании.
 
      
        Вопреки людям, скрывшим  истинную причину гибели их отца, чтобы не платить сиротам деньги от производства, государство выплачивало от себя пусть  крохотное, но все же пособие. И при единении всех членов семейства никто не должен был голодать  душевно - однако единения не было. Но бедность не нищета, даже она не может продолжаться вечно, а потому на свете нечего стыдиться, кроме своего грязного дома - так решила девчонка, с горшечного возраста стирая колготки и распевая тонюсенько "Соловья", которого слышала у толстой тети из телевизора.
  Брата - драчуна раздражало  писклявое пение: "Что за песни поешь?" А также сказал,  чтобы пела по другому: как все, по - нормальному,  и отцовскую  песню!
  От отца, кроме портфеля и книг, остались электрические гирлянды на всю  квартиру, которые он сделал для детей сам; съеденная на четверть, оловянная ложка - она прошла с ним всю Колыму ( ее делили каждый раз за столом), и песня про славное море священный Байкал.  Байкал запевался матерью  громко, натужно. Пискля тоже изо всех сил голосила вместе со всеми, но голос срывался, потому что она не слыхала слова колоратура; не подозревала,  что в подъезде ее  слушают соседи; после критики брата зажалась, соловей стал таиться, и вместо него зимой из замочной скважины  волком пел ветер, так что часто казалось, будто духи умерших своих и пришлых шлындают нахально по всему дому.
   
    Сначала она стирала в холодной воде, печку самой не натопишься, потом  пришел газ, затем электрическая плита заодно с краном у отопительной батареи, который делали на заказ местные мастера. Вода была отвратительной, но   горячей. Во время работы она размышляла над тем, что видела, и постепенно ей стали приходить на ум странные мысли, что большую часть дел, которую совершает человек, не то, чтобы не имеют в себе  важного смысла, если вообще  не бессмысленная чепуха. Зачем, например в мире делалась  бражка на подоконнике, а через дорогу от дома, в бане, находилась пивная?  Плюс те, кого здесь называли нацменами,  прилипчивые похабники, что  продавали фрукты  в тысячу крат на базаре и  цеплялись к женскому полу не разбирая, кто перед ними -  мать с детьми или тот же еще ребенок, словно человек был им в общем  не зрим -  для чего нацмены  держат рюмочную  так близко от ее дома?  Стало рано понятно, зачем. К тому же вход в их и соседний двор , состоящие всего  из шести домов, с двух сторон еще перегораживался привозными  цистернами. Из "молока" продавали  вино на разлив,  пьяных - пьяных людей  становилось все больше, и они  проклинали водителей электровоза, что курсировал мимо стаек, нередко давя денежки с дурью детских традиций вместе с  телами молодых  дураков.
 
   Но что - то прицелит уже и в девчонку, когда ей исполниться семь, подсунув вместо воды из стакана  жидкость в застолье на Новый Год. Девчонка  станет сначала отплевываться, слушать внутри подступившее равнодушие, а потом уйдет на пустую площадку, залитую под каток, и пока все вокруг диктует курантам свои желания - будет елозить валенками по льду, воображая себя фигуристкой. Ее единственными зрителями будут заледенелые дворовые тополя, несущие основную вахту:  хранить глупую девчонку, не имевшей коньков, от лихих людей ( злым разбойникам ночами неважно спится ).  Беречь завсегда нас приходится звездам. И ангелам, которых тоже на свете немало.