Однако, я прекрасно понимала, что вдохновенье – вещь преходящая. И я снова искала ту высоту, к которой могла бы тянуться , дабы не оказаться в плену уже когда-то «говоренного». И в одну бессонных ночей вылетело: «Препоручила мне Марина гения – невиданного смысла человека!»
Я, ещё не знала в тот момент о невероятной по звучанию оценке Цветаевой величайшего Поэта ХХ века Осипа Мандельштама:
Я знаю: наш дар –неравен.
Мой голос впервые – тих.
Что Вам, молодой Державин,
Мой невоспитанный стих!
(М.Ц.)
Эти ярчайшие индивидуальности были связаны, словно по закону единства и борьбы противоположностей, не только эпохой – местом существования, но и неизбежными противоречиями и даже, отчасти, неприятием друг друга, как художников слова.
Их поэтический диалог начал набирать обороты в 1915-1917 гг. Они познакомились летом 1915 года в Коктебеле. В январе-феврале 1916 г. Мандельштам дважды приезжает в Москву для того, чтобы увидеться с Мариной Цветаевой. В эти «…чудесные дни с февраля по июнь 1916 г.,- пишет М. Цветаева в «Истории одного посвящения» (1931),- я дарила ему Москву».
Мандельштамом ей было посвящено стихотворение «В разноголосице девического хора…». Стихотворения «В Петрополе прозрачном мы умрём…» и «Не веря воскресенья чуду…» были также навеяны московскими впечатлениями. Они вошли в сборник «Tristia», подаренный поэтессе лично автором.
12-18 февраля были написаны её первые из посвящённых Мандельштаму стихотворений - «Никто ничего не отнял…», «Собирая любимых в путь…», «Ты запрокидываешь голову…» и «Откуда такая нежность…».
Однако, уже через пять лет в своей критической статье «Литературная Москва» Мандельштам пеняет на «богородичное рукоделие» и «историческую фальшь» стихов Марины Цветаевой о России.
Впрочем, в своих саркастических выпадах он не щадит ни В. Маяковского, ни М.Асеева, ни В. Хлебникова, ни даже Б.Пастернака. Более одобрительно, а в целом снисходительно, Мандельштам относится к творчеству Валерия Брюсова, Вячеслава Иванова, Михаила Кузьмина, Андрея Белого и Зинаиды Гиппиус. Будучи сторонником акмеизма, на страницах печати он постоянно полемизирует с программными выступлениями символистов и футуристов, определяя их одинаково утопичными. И пожалуй, лишь Анна Ахматова, поэзию которой он считал «одним из символов величия России», да ещё Александр Блок, который, по его мнению, «осуществил заветную мечту Пушкина – в просвещении стать с веком наравне» - при жизни были удостоены самой искренней благосклонности вне зависимости от так называемых литературных «школ».
Не касаясь подробно сути развернувшихся дискуссий, я не могу согласиться с критикой стихов Марины Ивановны Цветаевой. Думается, тайный смысл отношений двух гениев можно при желании найти в пророческих строках уже приведённого ранее стихотворения Цветаевой:
Никто ни чего не отнял –
Мне сладостно, что мы врозь!
И далее как заклятие:
На страшный полёт крещу вас:
- Лети, молодой орёл!
Ты солнце стерпел, не щурясь,-
Юный ли взгляд мой тяжёл?
И, наконец, последнее признание перед расставанием, которое вот-вот наступит:
Нежней и бесповоротней
Никто не глядел вам вслед…
Целую вас – через сотни
Разъединяющих лет.
12 февраля 1916
По существу, в этой не женщине даже, которой не было ещё и 24 лет, а в «утысячерённой» личности он не нашёл то, что бы его вдохновило. Видимо, она была сильнее и её душевная напряжённость и небывалая глубина оттолкнула, а не приблизила его к ней. Да и вообще, разве могут сосуществовать рядом такие две кометы? По определению они не могли принадлежать никому и ни чему, кроме ПОЭЗИИ и своей самим Богом назначенной МИССИИ.
По-видимому, Осип Мандельштам, признанный сегодня Поэтом первой величины не только в России, но и в мире, знал своё место, когда предсказывал, что стихи его сольются с русской поэзией «кое-что изменив в её строении и составе». Оставив «след алмазом по стеклу»,- как Мандельштам выразился однажды о воздействии Чаадаева. По словам Бориса Шкловского, лично знавшего поэта, «Мандельштам, будучи евреем, избирает быть русским поэтом – не просто «русскоязычным», а именно русским».
Этот интеллектуальный «смысловик», отдававший жизнь во власть «блаженного, бессмысленного слова» был образованнейшим человеком своего времени. Тенишевское коммерческое училище, учеником которого он состоял в 1900-1907 годах,- одна из лучших школ Петербурга. Там, на смену восторженным детским впечатлениям от праздничной столичной архитектуры и парадов пришла отроческая вдумчивость и «стускленность».
В мир русской поэтической традиции и новой – символистской эстетической культуры, Мандельштама ввёл учитель словесности Владимир Васильевич Гиппиус, одарённый педагог и критик, которого сам Осип назовёт «формовщиком душ».
После окончания училища происходят поездки Мандельштама в Западную Европу, отзвуки впечатлений от которых будут повсеместно присутствовать в его поэзии.
С октября 1907 по лето 1908 года он живёт в Париже, после этого путешествует по Швейцарии с однодневным заездом в Геную. С осени 1909 по весну 1910 года – второе путешествие на Запад: два семестра в Гейдельбергском университете, посвящённые романской филологии, с новыми поездками в Швейцарию и Италию. С 21 июля 1910 года до середины октября того же года он пребывает в пригороде Берлина Целендорфе.
Европейская готика входит не только в сумму архитектурных впечатлений Мандельштама, но и становится важнейшим компонентом его образной системы.
И я упорно шла к «расшифровке» поэтического письма Мандельштама, осмысливая существо его поэтической веры: причисление любого имени к библейскому статусу имени Божия, которое нельзя употреблять всуе. Мои философско-культурологические знания позволили принять в должном объёме сложные «четырёхмерные» и в то же время лексически отборные строки, написанные человеком, смотрящим «сквозь» вещи и «добывающим» их суть.
Менялись эпохи, менялся и поэтический голос Мандельштама. Первая книга стихов «Камень» 1908-1915. И сейчас охватывает благость от целомудренного звучания «Лютеранина», в котором, как и многих других стихах, выражена идея «конечного»:
И думал я: витийствовать не надо.
Мы не пророки, даже не предтечи,
Не любим рая, не боимся ада,
И в полдень матовый горим, как свечи.
Поэт напишет это стихотворение вскоре после крещения в методистской кирхе Выборга 14 мая 1911 года. Скудость протестантского обихода, где хоронят «легко и просто» и даже колокола звонят «сдержанно» понимается им как правдивость, исключающая ложную патетику и недостоверные притязания. Над техникой и образностью доминирует аскетическая сдержанность.
Голос поэта крепнет, достигая фантастических высот в цикле «Tristia». 1916-1922. Уже здесь очевидно, что не срываясь в крайности, он заявляет своим творчеством, что поэт такой же человек как и все, а его одиночество – не избранничество, а норма в мире, состоящем из одиночеств. Сам он относился к себе также просто: какой есть.
Сделав выбор в пользу русской поэзии и христианской культуры, Мандельштам в то же время создаёт полотна, содержащие «большие временные глыбы»: Иудея, Эллада, Рим, Венеция, Империя Наполеона, Армения, Крым, Россия и её ХХ страшный век.
Словарь и понятийный смысл многих стихов – для уровня подготовленной аудитории. Например, католическое и греко-православное нередко объединяются в характерной мандельштамовской технике наложения. В этой же манере выполнены некоторые сюжеты, касающиеся библейской истории, где нужно суметь дать правильную трактовку событиям и образам, порой перенесенным по аналогии в современную жизнь.
Так, конец петербургского периода русской истории он отождествляет с гибелью Иерусалима, тем подводя общий знаменатель под очевидным крушением Российской империи и когда-то окаменевшей Иудеей.
Вообще, истории и исторических параллелей в его стихах так много, а метафора или гипербола так искусно запрятаны в уникально внятную смысловую форму акмеизма, что помимо соответствующего образования читателю порой просто необходим комментарий, ибо не всегда знаешь, что автор имеет ввиду. Поэтому, говоря словами С. Аверинцева, Мандельштама так заманчиво понимать – и так трудно толковать.
Если 20-е годы – это равновесие тревог и надежд в осмыслении времени и культуры в целом, то начиная с «Грифельной оды» (1923; 1937) голос поэта становится судорожным и напряжённым. Наступает творческий кризис. За пять лет – ни одного стихотворения! А в начале 30-х годов поэзия Мандельштама становится поэзией вызова. Она извергает энергию гнева и негодования. Этот хрупкий и немощный человек под натиском разгромных статей и бессовестных обвинений со стороны прислужников власти типа Горнфельда, прямо шёл навстречу надвигающемуся страху. Он отчётливо понимает в какой стране ему предстоит жить и работать. И даже получив от власти квартиру в Большом Нащокинском переулке, он проклинает её, желая вернуть её тем, для кого она предназначалась: честным предателям, изобразителям и тому подобным старателям... Как писала далее жена поэта: «Проклятие квартире – не проповедь бездомности, а ужас перед той платой, которую от него требовали. Даром у нас ничего не давали…»
Вслед за этим Мандельштам пишет стихотворение «Квартира тиха как бумага», где есть строки:
А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать,
А я как дурак на гребёнке
Обязан кому-то играть.
И о возможном будущем:
Какой-нибудь честный предатель,
Проваренный в чистках как соль,
Жены и детей содержатель,
Такую ухлопает моль.
Мандельштам понимает какую цену от него требуют, но продолжает писать то, что думает. ПОСТУПКАМИ в эти страшные дни становятся написанные им за десять лет до этого слова: «Какой должна быть поэзия? Да, может, она совсем не должна, никому она не должна, кредиторы у неё все фальшивые!» Всеми своими памфлетными выпадами против ополчившихся на него антагонистов он доказывает несовместимость вольного поэта с прислужниками власти от литературы. А его знаменитые пять вечеров в культурных центрах Москвы и Петербурга в 1932-33 гг. показали всю силу и мощь его пророческого поэтического дара!
Считая Сталина «душегубцем и мужикоборцем», в ноябре 1933 года Мандельштам пишет своё самое «судьбоносное» стихотворение обращённое лично к «вождю народов». Он инстинктивно чувствовал, кто тиранит народ:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Зная, что палачей много, он прямо указал на создателя репрессивной системы.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет.
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, дарит за указом указ –
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него – то малина
И широкая грудь осетина.
В ответ Сталин решил убивать поэта медленно. Он отправил его с женой вначале в ссылку в Воронеж, а уже затем как политзаключенного в транзитный лагерь под Владивостоком. В этом лагере в возрасте почти сорока восьми лет поэт умер.
Столь оригинального поэта-историка, поэта-философа Россия ещё не знала. И всё же уникальность его поэтического раскрытия в ВЕЛИКОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ СТОЯНИИ. Сейчас, когда большевистская империя в 1991 году окончательно пала и рушится система тоталитаризма, уступая место демократическим институтам и законам, роль Мандельштама как яростного критика сталинизма, бесспорна. А политические репрессии против одного из лучших поэтов страны навсегда останутся позорным клеймом на теле лагерно-казарменного социализма сталинской эпохи. И прежде всего об этом я хотела сказать в своём поэтическом эссе «УЛИЦЕЙ МАНДЕЛЬШТАМА». Я горжусь, что мне была представлена уникальная возможность впитать наш ВЕК через великую поэзию этого гениального неповторимого мастера.
Елена Грислис. апрель-май 2010г.