Война с японцами закончилась. Крестьянский сын Буренков Семен возвращался в родные пензенские края. Ему незачем было стыдиться односельчан: его грудь украшали два Георгиевских креста. «Пускай стыдятся генералы, черт их возьми», - Семен навоевался вдоволь и имел право на собственное мнение. Возвращаясь долгой дорогой домой, по транссибирской магистрали, он внимательно слушал, что говорят и думают другие. Выходило так, что, несмотря на поражение, вера в русское оружие была крепкой. В разговорах то и дело слышались «Цусима» и «Порт-Артур».
Семен знал, что под Цусимой была разгромлена и потоплена русская эскадра, а при слове «Порт-Артур» поначалу внутренне вздрагивал – он был одним из ее защитников. Вздрагивал от боли за сотни товарищей, полегших вдали от родимой землицы, тысячами попавшими в плен. Еще горше было от слухов о том, что генерал К., комендант Порт-Артура, сдал крепость японцам и не просто так, а за отступные в крупном размере. Говорили о том, что супруга коменданта в Петербурге скупает драгоценности и дома. Слышал солдат разговоры и господ офицеров. Те, даже не оглядываясь по сторонам, называли высокие фамилии и крыли их, на чем свет стоит. Семен не был краснобаем, он больше молчал, молчал и слушал.
Деревня Паны с нескрываемым любопытством встречала Семена. В неказистой солдатской папахе, в помятой за долгий путь шинели, со шрамом на лице – он был гвардейцем, по сути, и стати: косая сажень в плечах при двухметровом росте.
Он неторопливо подходил к своей избе, кланяясь выглядывающим из-за плетня соседям. В мгновение ока весть о служивом разнеслась по деревне, где было около ста дворов.
Родная изба привычно заскрипела дверью, еще из сеней внезапно наполнила запахами детства: квашеной капустой, опарным тестом, рвущимся на свободу из дежки, парным молоком и еще чем-то до жути знакомым, но забытым на чужбине. Мать всплеснула руками, увидев его на пороге, и от неожиданности села на лавку, прямо на дремавшую кошку. Та заорала дурным голосом и прыгнула на Семена, намертво вонзив когти в шинель. Вместо поцелуев и объятий они с матерью на пару стали освобождать одуревшую от страха кошку. Перепуганные её глаза смотрели затравленно и недоверчиво. Семен разделся, повесил шинель и тут вспомнил забытый запах: так кисловато пахла овчина на печке, где они с братом и дедом Гаврилой, ныне умершим, коротали длинные зимние ночи.
Зашел отец с подворья, степенно, с уважением поздоровался, облапил сына, закряхтел, и от радости пустил слезу. Как сквозняком открылась настежь дверь, и младшая сестренка Настя кинулась с порога ласточкой, Семен едва успел подхватить ее на руки, уже на лету.
-Ух ты, как выросла, Настена, - он с любовью смотрел на сестренку. Последышек – ее в семье все любили и баловали, но больше всех Семен. Потом оповещенный соседями, пришел брат Петр с женой Натальей. Трое их ребятишек внимательно смотрели на огромного дядьку и не понимали, чему тот смеется. Когда Семен уходил на службу, меньшого еще не было, а старшие помнить не могли, малы еще были. Потом потянулись соседи со всей , почитай, улицы. Они заходили на огонек в дом Буренковых послушать служивого, пощупать награды, да и табачком разжиться.
Разговорам, казалось, не будет конца: всяк новый гость обязательно спрашивал про кресты, и Семену приходилось начинать все с начала. Да и какой русский откажется от неторопливой беседы, где отсыпят табачку, да приветят ядреной самогоночкой под хрустящий огурец. Дым стоял коромыслом, хоть топор вешай. Из открытого окна валило так густо, что соседка даже забеспокоилась, все ли у них ладно:
- Григорий, - крикнула она хозяину. – Что у тебя там горит?
Мужики заржали в ответ, что тебе добрые жеребцы, невидимые в дымовой завесе.
- Не мешай, Глафира, слышь, человек рассказывает. Давай ,Семен, продолжай.
- А что продолжать-то… - Семен достал в который раз кисет, и, не торопясь скрутил аккуратную козью ножку. Кисет в который раз пошел по кругу. Затем подкурил цигарку угольком из поддувала, перекатывая его на широкой, лопатой, ладони, и ловко выпустил колечки дыма изо рта.
- Приходят, стало быть, во взвод, фельдфебель с поручиком и говорят: «Надо, братцы, к япошкам сходить, на разведку. А то лупят из-за горы по нашим батареям, а мы как слепые котята - начал в очередной раз Семен свой рассказ. – Пойдут, - говорит поручик, - только охотники. Потом отобрали, кто поздоровше, ну я и попал.
- Еще бы, - дружно загоготали мужики. – Бог силушкой не обидел.
- Не перебивайте, а то до первых петухов не узнаем, чем дело кончилось, - не выдержал Егор Калинин, товарищ детских лет Семена. Он на службу не попал по причине плохого зрения, и ему вдвойне было интересно слушать рассказ друга-героя.
- Не только казаки-пластуны могли ужом виться, по земле стелиться. Мы тоже были натасканы ползать незаметно по земле-матушке, что тебе ящерки. Мне была задача снять часового и быть в охранении. Когда часовой отвлекся на шум, устроенный однополчанами нарочно, я накинулся на него. Он даже пикнуть не успел. Я дал условленный сигнал и остался наблюдать на своем посту. Вдруг справа послышались шаги. Я затаил дыхание, присел и замер за какой-то бочкой. Шаги приблизились и человек произнес короткую фразу, это был, наверное, пароль ихний... Я ударил его слегка по голове, связал руки, засунул кляп, и стал дожидаться своих. Японец оказался офицером, при нем были какие-то документы. Старший группы, поручик Игнатьев, приказал нести его в наше расположение. Ну, значит, несу я его на закорках, а сам думаю, хоть бы выжил, ведь не шевелится совсем. Пять верст пер…
Один слушатель, мужичок уже в годах, покосился на Семеновы кулаки, и не выдержал, проронил:
- Что моя голова.
- … Но, слава Богу, ожил. Сдал я его в штаб, - продолжал рассказ кавалер двух Георгиевских крестов – и пошел во взвод. Не прошло, наверное, и десяти минут, как вбегает вестовой подполковника Неглинского, начальника штаба, я еще не успел даже разуться, только гимнастерку скинул. «Тебя, Семен, срочно в штаб требуют». Иду и думаю, может Богу душу отдал мой косоглазый. Захожу, во-фрунт, все честь по чести. Смотрю, подполковник улыбается. «Ты – говорит - покажись японцу, а то на вопросы отвечать не хочет. Лопочет что-то про медведя, насилу до нас дошло. Он тебя в беспамятстве за медведя принял». Вот так я заслужил первый крест.
- Дайте человеку отдохнуть, все ходют и ходют – мать был недовольна затянувшимися на неделю посиделками. А может так выражалась материнская ревность, некогда на сына и взглянуть, словом перемолвиться.
Мужики, смекнув, что дело не ладно, потихоньку начали расходиться; для вида усердно разгоняли дым руками, выказывая уважение хозяйке.
Уже известно, что война надолго вышибает человека из колеи. Вот и Семен никак не мог настроиться на деревенскую жизнь. Скучной казалась ему эта возня с матушкой-землицей, то дожди, то суховеи. Сила искала применения. Так в нелегких раздумьях прошла зима. И вот в один из погожих мартовских дней он повинился перед отцом:
- Батя, ты уж прости, на путину я пойду в Астрахань. Мужики знающие говорят, что там можно неплохо заработать.
Отец хмуро посмотрел на сына снизу вверх и сказал, как бы выражая мысли вслух:
- Ну вот, дождался помощничка. Хорошо еще брат твой Петр оседло живет. Да-а-а, удивил, а мать тебе уже и невесту приглядела, Аграфену-то, девчушку Кондрата Храмова помнишь?
- А то как, глазастая да писклявая была.
- Это когда было, а теперича девка на выданье, бабы хвалят, работящая.
Старый Буренков улыбнулся, в глазах мелькнула задором собственная молодость, эдаким чертиком на догорающем небосводе жизни, но потом вспомнил, с чего начался разговор, и глаза опять потускнели.
- Бать, да ты не хмурь брови, договаривайся с Храмовым насчет Фени, коли люб я ей. Осенью вернусь, не передумают, женюсь.
Семен чувствовал, что здесь надо уступить родителям. Отец после таких слов чуть повеселел.
- Что, один пойдешь? - заранее соглашаясь, зная, что сына не удержать. «Весь в меня, упрямый…»
- Алексашку Волобуева подбил, сослуживца порт-артурского.
- Знаю. Ну что Семен, помогай тебе Бог, коли так. Матери уже говорил?
- Нет еще.
- Пусть благословит и котомку собирает. Хватит без дела шляться. А Феню мы тебе засватаем, таку девку упускать нельзя...