У мужика не было имени. Вернее, имён была тысяча, но ни одно из них не прилепилось к нему навсегда. В розовом детстве его звали «Пупсиком» и «Лапочкой», потом «Ушастым» и почему-то «Плюхой». По мере взросления его называли «Сипатым» и «Бородавкой». В армии он уже стал «Салабоном» и «Сынком». Некоторые имена вообще не поддавались никакому осмыслению, разве что отражали его возрастные изменения и отчасти социальный статус. В институте его прозвали «Гулёхой» и «Трахометром», после распределения на завод «Паном Инженером» и «Лизоблюдом». По мере возмужания и продвижения по служебной лестнице – «Гнидой» и «Директорской прокладкой». Имена «Пупсик» и «Лапочка» ненадолго вернулись к нему после женитьбы, но потом сменились на «Вампира» и «Захребетника». Собственные дети за глаза называли его «Слоном» и «Дойной коровой», внуки – «Санта Клаусом» и «Занудой». После выхода на пенсию в парке, куда он ходил на прогулки, старички прозвали его «Свистуном» и «Ветродуем».
В конце концов, в его дверь постучала Смерть, и когда он открыл и помертвевшими губами спросил «Вы к кому?», та вдруг запнулась и сказала:
- К… - а потом махнула косой и сплюнула: - Да пошёл ты в баню! – И ушла восвояси.
Так и остался мужик бессмертным и безымянным. Долгие годы он ходит по земле даже не новым Агасфером, потому что у того имя всё-таки было, а вообще неизвестно кем. Иногда, заглядывая на кладбище, он останавливается у безымянных могил и грустно вздыхает:
- Имени покойника не сохранилось, но оно хоть было когда-то... А у меня? Я сегодня согласен даже на простую надпись «Спи спокойно, дорогой товарищ». Тогда и помирать не страшно…
Но среди тысячи имён, которые у него были когда-то, такого имени не нашлось. Настоящим товарищем он никому так и не стал, а просто «товарищами» называли всех, даже женщин. И это никого ни к чему не обязывало. Можно было бы, конечно, схитрить и что-нибудь наврать про своё настоящее имя, но на закате жизни заниматься таким постыдным занятием, как враньё, глупо и пошло. Под вымышленным же именем, ясное дело, помирать даже ему, безымянному, совсем не хотелось.
А у нас, если задуматься, есть ли имя – то самое, настоящее, которое не стыдно было бы оставить потомкам на могильном камне?