РОМАНС АЛЕКСАНДРА ИЗ ПОВЕСТИ "САН САНЫЧ..."
Автор музыки и слов С. Лежнева.
В нашем доме скрипят половицы,
И ночами, когда мне не спится,
Я лежу и гляжу в потолок,
Как школяр, что не знает урок.
Потому, что бушуют метели,
Заметая дорожки в саду,
И до первой весенней капели
Нам с судьбою играть в чехарду.
Здесь, на ёлке, снежинки из ваты,
И висят золотые шары.
Я искал, без вины виноватый,
Чем нарушил условья игры.
Почему я, как в детстве, упрямый,
Оказался наказан в углу?
Я сбежал на прогулке от мамы?
Я разлил молоко по столу?
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Сейчас, когда я пишу эти строки, прошло уже несколько лет с тех пор, как произошли события, о которых я решила вам рассказать. Многое переменилось с тех пор в моей жизни. Теперь мне самой уже верится с трудом, что все это было на самом деле. Но это было, было!
Мне вдруг подумалось, что я убеждаю в этом себя, а не вас. В конце концов, есть же очевидцы событий, свидетели невероятной истории, произошедшей со мной. Вы узнаете историю моей семьи, начиная с последней трети девятнадцатого столетия, а также о том, как мне удалось раскрыть её тайны. Возможно, это чем-то поможет вам, ведь наша сегодняшняя жизнь во многом зависит от того, что несет в себе история нашего рода.
А что получу взамен я? Удовлетворение автора тем, что его книги читают. А еще – возможность снова пережить минуты азарта исследователя, идущего по следу неведомого. Я снова хочу себя обмануть!
Мне очень хочется оказаться вместе с вами в пространстве и времени, где я смогу ещё раз прожить и прочувствовать то, что было тогда. Это случится, когда вы откроете книгу. Я немного завидую вам: сейчас вы встретитесь с человеком, который когда-то был для меня очень дорог.
На самом деле никому из нас не дано прожить какой-то отрезок своей жизни дважды. Саша, Сашенька, Александр Александрович Лежнев! Мой родной, мой чужой, непостижимый мой человек…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ранним субботним утром в квартире моей матери раздался телефонный звонок. Незнакомый мне голос спросил Ларису Николаевну Лежневу.
- Мама еще отдыхает,- ответила я, - а кто ее спрашивает?
- Я разыскиваю своих родных, - ответил мне бодрый, довольно низкий голос, - в адресной базе данных обнаружил сведения о вашей матери, и предположил, что ее отцом мог быть Николай Александрович Лежнев, живший до войны в поселке Сиверский.
- Это мои мама и дед, - ответила я, - а с кем я говорю?
-Меня зовут Александр Александрович Лежнев. Я сын родного брата вашего деда.
Из рассказов бабушки мне известно, что ни брат, ни сестра
моего деда своих семей не имели, ни о каких их детях мне также не приходилось слышать.
Так я ему и сказала. В трубке помолчали, и я подумала, что наш разговор на этом закончился. После небольшой паузы я снова услышала голос незнакомца:
-У меня случайно оказались вещи, принадлежавшие вашему деду. Если они представляют для вас интерес, можно договориться о поездке в Сиверский.
-У меня сейчас очень сложно со временем, - сказала я, - тяжело больна моя мать…
-Я вам перезвоню, - ответили в трубке. - И сразу же раздались длинные гудки.
И вот я сижу, разглядывая хорошо знакомую мне с детства семейную фотографию. Она довольно большого формата, хорошо сохранилась благодаря тому, что наклеена на толстый серый картон. Судя по всему, снимок сделан профессиональным фотографом.
На этой фотографии - все Лежневы, эта некогда большая семья, начиная с моей прабабки, заканчивая моей бабушкой и ее еще совсем маленькими детьми - мамой, дядей Лёней и Симочкой, в честь которой, умершей в возрасте двадцати одного года, назвали меня.
На заднем плане фотографии стоят - мой дед Николай, его сестра Елизавета, и, самый старший из детей прабабки, Александр, или Сан Саныч, как его все называли.
Выйдя замуж за деда, бабушка жила в посёлке Сиверском (далее буду называть его Сиверской, так привычнее), хотя и в отдельном доме, но рядом с родней мужа. Она много рассказывала мне во времена моего детства о том нелегком для нее времени, о Лежневых, отношения с которыми у неё не сложились. В начале тридцатых годов теперь уже прошлого века бабушка, бросив дом и всё, что принадлежало ей и её мужу на Сиверской, забрала детей и вернулась в родное Дачное. Дед последовал за ней. Фактически на этом отношения бабушки с родней мужа, Лежневыми, были закончены.
Свекровь бабушки, моя прабабка Анна Петровна Лежнева, лечила людей, как сейчас говорят, «нетрадиционными методами», и это вызывало резкое неприятие моей тогда ещё очень молоденькой бабушки Веры, воспитанной в глубоко религиозной семье.
Второй причиной разрыва Веры с Лежневыми были ходившие по посёлку упорные слухи о том, что Александр и Елизавета, старшие брат и сестра деда, не заводят своих семей потому, что ещё с юности состоят между собой в противоестественной, кровосмесительной связи. Конечно, никаких детей у них не было, это я знаю точно.
Впрочем, мне эта семейная история никогда не казалась правдоподобной. Почему? Да потому, что в детстве я видела тетю Лизу, и она мне очень понравилась. Невозможно было представить, что у этой, всё еще красивой немолодой женщины, была какая-то страшная, позорная тайна.
Да, задал мне задачку этот новоявленный родственник! Я даже пожалела о том, что не расспросила его ни о чем подробнее. Интересно, будет ли он звонить ещё? Ведь я даже не спросила, где его искать…
ГЛАВА 2
Мы с Сан Санычем сидим на кухне старого деревянного дома Лежневых на Сиверской. Я бывала в этом доме, только очень давно. В первый раз (и в последний) мы с папой, мамой и братом приезжали навестить тётю Лизу, сестру моего покойного деда Николая Александровича Лежнева, мне тогда было 4 года. Очень хорошо помню ту поездку, вплоть до шумов и запахов, обязательно напишу о ней в своё время. Во второй раз мы с бабушкой приезжали сюда уже после похорон тёти Лизы. И об этой поездке речь впереди.
На кухонном столе, покрытом клеёнкой явно со старорежимным, советским рисунком, лежат, по-видимому приготовленные заранее, пачки писем, старинные тетради, альбомы с фотографиями. Стынет чай в чашках с крупным синим рисунком,в плоской плетёной корзиночке на белой льняной салфетки довольно толсто, по-мужски, порезанный хлеб. Хлебный запах привлекает внимание - видимо, выпечен хлеб совсем недавно...
Дом не выстужен, как это бывает обычно после зимы. Возможно, Сан Саныч живёт здесь. Ни о чём его пока не спрашиваю. Жду, чтобы он собрался с мыслями, не случайно он задумчиво перебирает на столе разложенные в строгом порядке предметы, неторопливо перекладывая их с места на место.
Пока мы с Сан Санычем ехали вместе в электричке, он рассказал мне следующее: сам он, как уже говорил, является поздним сыном дедушкиного брата Александра Александровича Лежнева, большую часть жизни прожил в Сибири, сейчас приехал в Питер по делам. Здесь и далее: по привычке, возникшей в результате многократно слышанных мною рассказов моей бабушки Веры, Александра Александровича Лежнева, и его недавно заявленного сына, тоже Александра Александровича Лежнева, буду называть Сан Санычами, моего деда Николая Александровича - Николаем Асанычем. Так звала мужа и шурина моя бабушка.
Что ещё рассказал мне по пути сюда Сан Саныч. В доме на Сиверской, на кухне которого сидим мы сейчас, чинили котёл, с помощью которого отапливался дом, и в перекрытии пола на чердаке обнаружили небольшой кованый сундучок, в котором хранились все эти годы вещи, принадлежавшие Лежневым.
Краткий рассказ Сан Саныча не объяснил мне ничего, что я хотела бы понять. Ясно одно - мой гипотетический неразговорчивый родственник хочет отдать мне вещи моего деда. Почему-то Сан Саныч избегает смотреть на меня. Встретились взглядом мы с ним лишь однажды, когда он подошёл ко мне на вокзале. Узнать ему меня было легко: когда говорили с ним во второй раз по телефону, я сказала, что приду на встречу с красной сумочкой через плечо и в красных кожаных перчатках, "как пожарная машина", не удержавшись, добавила я, ведь я поэт-лирик, и мыслить привыкла образно.
Нужно ли говорить, как Сан Саныч описал мне свой внешний вид? Вы догадались? Конечно! "На мне будет чёрная кожаная куртка, чёрная трикотажная шапка, чёрные джинсы и ботинки, и..., - задумавшись почему-то на мгновенье, добавил он, - чёрные кожаные перчатки." Поняв, что мужчин, подходящих по описанию Сан Саныча, на вокзале будет море, я внесла в помять мобильного телефона номер Сан Саныча, ведь нам с ним, возможно, придётся не раз ещё встречаться.
Пока я думаю о своём, Сан Саныч молча подкладывает в кухонную плиту поленья, молча приносит с улицы оцинкованное ведро с водой, ставит на плиту чайник и большую эмалированную кастрюлю с водой.
Когда Сан Саныч принёс из погреба ведро с картошкой, банку варенья и трёхлитровую банку с солёными огурцами, я решила, что наше с ним молчание затянулось, и спросила, кому принадлежит этот дом. Дело в том, что я хорошо помню ещё из детства о том, что тётя Лиза отдала свой дом соседям в обмен на их обещание ухаживать за ней до самой смерти. Мы - это прежде всего мои бабушка и мама, не навещали тётю Лизу. Знаю, что отношение к ней у бабушки сложилось, прямо скажем, не очень хорошее. Но крепкий, построенный Лежневыми на века, дом, разве был нам не нужен?
Сан Саныч между тем постелил на кухонный стол газету и стал чистить картошку, кидая почищенную в большую алюминиевую миску с водой. Я довольно сильно проголодалась, пока мы ехали в электричке и шли по заснеженным улицам Сиверской. И вода в кастрюле на плите скоро закипит, поэтому начинаю чистить картошку рядом с Сан Санычем. Второй нож лежал на столе.
"Если ему так нравится молчать, пусть молчит, - думаю я о Сан Саныче, - не хочет смотреть в мою сторону, его дело. Мне же никто не мешает рассматривать его."
Сан Саныч чистит картошку быстро, умело, срезая острым ножом короткие пластинки шкурки, довольно толстые на мой взгляд. Я чищу картошку так, как учила меня моя бабушка: тонко снимая шкурку спиралью, поворачиваю картофелину левой рукой так, чтобы очистить её всю до конца. По скорости очистки я нисколько не уступаю Сан Санычу, но качество моей работы выше - отходов меньше. Вижу, что он косит взглядом в сторону моих аккуратных спиралек картофельной кожуры, возвышающихся уже приличной горкой на газете. Картошку Сан Саныч разделил поровну, и к старту мы с ним подходим одновременно, но на очищенных мной картофелинах нет чёрных глазков, и сами они аккуратные, кругленькие, чистые.
Картошка уже варится на плите, чай в фарфоровом чайнике заварен, солёные огурцы, аппетитно пахнущие укропом, чесноком и ещё какими-то пряностями, лежат в эмалированной миске, варенье - в стеклянной вазочке, хлеб, как уже говорила, в плоской плетёной корзиночке. Сан Саныч, видимо, не желая тратить время зря, полез на чердак за сундучком.
Я уже вполне освоилась на кухне, достаю из буфета тарелки, чашки, вилки. Пока не вернулся Сан Саныч, разглядываю небольшую, довольно уютную кухню, вид из её окна. Оба раза, что я приезжала в детстве на Сиверскую, мы с моими близкими на заходили в этот дом. В первый раз, когда тётя Лиза была жива, она принимала нас у себя во времянке, этот дом тогда уже не принадлежал ей. Во второй раз, когда тётю Лизу уже успели похоронить, мы с бабушкой постояли недолго во дворе этого дома, пока его хозяева вышли к нам, так что этот двор я запомнила ещё с того времени очень хорошо, хотя в тот, второй наш приезд сюда, я училась в первом классе. Моя детская память никогда не подводит меня, я всегда всё помню так, как будто это было вчера, и во всех подробностях.
Ход моих мыслей нарушает Сан Саныч, который входит в кухонную дверь, неся перед собой в двух руках небольшой, но, кажется, довольно весомый сундучок. Отодвинув на столе расставленную мной посуду, Сан Саныч ставит на клеёнку стола сундучок, и, достав из кармана ключ, отпирает его.
Под слоем пожелтевших газет обнаруживается шёлковое женское платье, ещё какие-то носильные вещи, которые Сан Саныч перекладывает вместе с газетами на стул.
На столе Сан Саныч аккуратно раскладывает вынутые из сундучка старинные деревянные рамки с фотографиями, пачки писем, перевитые узкими шёлковыми лентами бледных оттенков голубого, розового, лилового, белыми, большие тетради. Одну из тетрадей большого формата, в кожаной чёрной обложке Сан Саныч кладёт отдельно.
- Я видела точно такую тетрадь у моего дяди, - говорю я, - знаю, что в ней был дневник деда Николая, его стихи и зарисовки пером и акварельными красками. На титульном листе я запомнила надпись: "Сыну моему Николаю в день совершеннолетия".
- Вероятно, таких тетрадей было две, - по-прежнему не глядя на меня, отвечает Сан Саныч, - в этой тетради аналогичная надпись для моего отца Александра.
Можно, я посмотрю фотографии?, - спрашиваю я его.
Смотрите, - смотрите, не оборачиваясь ко мне, говорит Александр Александрович (дальше я буду называть его А.А. Да, этого человека излишне учтивым не назовёшь.
Я беру в руки деревянную рамку - это фотография юной Елизаветы: тоненькая в талии девочка в форменном гимназической платьице с белой пелериной. Светлые пушистые волосы, гладко причёсанные, коса на плече, серые внимательные глаза.
А это фотография Александра - красивый темноволосый юноша с карими глазами, в форме какого-то учебного заведения стоит около кресла, в котором сидит его мать. У нас дома была только одна фотография семьи Лежневых, о которой я уже упоминала здесь. Впервые вижу старшего брата моего дедушки молодым, даже не предполагала, что Александр был так хорош собой - высокий, стройный, с горделивой посадкой головы. Черты его лица тонкие и правильные, небольшие тёмный усики над верхней губой. Александр мог бы показаться излишне серьёзным, строгим, но тёмные, "бархатные" глаза придают ему вид мечтательного, пылкого и нежного юноши, красивая линия рта очерчивает пухлые, по-юношески сочные губы. Этот прекрасный образ взволновал и буквально пленил меня. Я никогда раньше не видела таких молодых красавцев. "Если бы встретила такого в юности, непременно влюбилась бы в него", - подумала я. Трудно было отвести взгляд от Александра, так он мне понравился.
- Портрет вашего деда, - говорит А.А., протягивая мне фотографию в рамке из какого-то дерева тёмно-вишнёвого цвета. Своего дедушку я тоже не видела молодым. Дед был старше бабушки на двенадцать лет, и на семейной фотографии, которую я уже упоминала, ему около сорока лет. Мой молодой дед Николай тоже красив, но не такой яркой, ошеломляющей красотой, как его брат Александр. Пожалуй, мой сын похож на своего прадеда - светлые волосы, серые глаза, нежный овал лица...
- Картошка готова, - говорит А.А., сливая воду из кастрюли в ведро, стоящее под рукомойником, - давайте поедим, а потом займёмся делами.
Я уже привыкла к тому, что А.А. не отличается любезностью. Впрочем, мне это совсем не мешает. С удовольствием ем картошку с солёными огурцами и ветчиной, которую мой спутник привёз с собой. Смотрю на А.А. Интересно, сколько ему лет? У меня и других вопросов к этому времени накопилось немало.
- Вы так внимательно меня разглядываете, - говорит мне А.А., продолжая глядеть в свою тарелку, - вероятно, увидели что-то интересное?
- Нет, - отвечаю поспешно я, застигнутая вопросом А.А. врасплох. Мне казалось, что А.А. совсем не смотрит в мою сторону, вероятно, он, как и я, наблюдал, только, наверное, исподтишка, боковым зрением.
- Значит, по-вашему, во мне ничего интересного нет? - говорит А.А., и внезапно поднимает на меня глаза, внимательные, строгие, немного настороженные, и, или мне это показалось - застенчивые. Но нет - на этот раз он смотрит мне прямо в глаза, спокойно, уверенно выдерживает затянувшуюся паузу. Смотрю и я на А.А., уже не скрывая этого: он некрасив, невысок и узок в кости. Волосы у А.А. не тёмные, не светлые, самые обыкновенные, глаза карие, небольшие, лицо немного скуластое. Возраст А.А. определить трудно, несомненно, он немолод, но лёгок, быстр, подвижен, в нём чувствуются сила, энергия, даже уверенность в себе.
- Я так не сказала, - отвечаю я, откусывая брызжущий соком, очень вкусный, хрустящий, пахнущий пряностями, огурец.
- Вероятно, подумали, - спокойно говорит он, и тоже берёт из миски огурец, откусывая от него сразу добрую половину.
- Вам-то что за дело?, - говорю я, непринуждённо продолжая хрустеть огурцом, - вы в мою сторону можете не смотреть, как и раньше. Я, вероятно, вам безразлична, хоть мы с вами и родня, как вы утверждаете.
- Как я утверждаю? - переспросил меня А.А., - да нет, я не утверждаю, а заявляю вам с полной ответственностью, нравится это вам или не нравится - я
являюсь родным и единственным сыном старшего брата вашего деда.
- Я уже слышала это от вас, - говорю я, доставая из эмалированной миски очередной огурчик - аккуратный, ядрёный, весь в пупырышках. Откусываю - вместе с брызнувшим соком раздаётся аппетитный хруст. Судя по реакции А.А., моё блаженное поедание огурцов почему-то выводит его из равновесия.
- Анастасия Сергеевна, - говорит А.А. нарочито спокойным голосом в то время, как его глаза мечут молнии, - я бы настоятельно просил вас не хрустеть огурцами, когда мы с вами разговариваем.