Я буду жалок и низок,
Коли чертовским мыслям
Отдам всю душу и силы,
Коли о сердце и чести забыли.
От воспитания лгать мне
Не даст мой разум и воля.
И славный дух, что нынче,
Продолжит тонуть в боли.
Засохнув в почве, кровь
Не возвратится к жизни,
Да не значит, что потом
Не будет снова литься,
Не будут тупо биться,
Друг друга проклиная,
Те люди, те, что будут,
И те, что здесь, пред нами.
По доброте чьих нравов
Народ восстанет снова,
Как будто воспитание
Им позволяет войны.
Неужто ихний разум
Пойдёт по тропам тайны,
Позволит вновь восстанию
Пытаться выбрать власти.
– La politique n'a pas de c?ur, elle n'a que de la tete, * – повторял Алексей на французском несколько раз.
Он сидел за столом в своей светлой от наступившего утра комнате и смотрел лишь на лист, трясущийся в его руке. Углубившись в мысли, Алексей не заметил, как в оставшуюся ещё со вчера распахнутую дверь медленно вошёл Сашка.
Тот остановился и уставился на убивающегося товарища, как на сумасшедшего, повторяющего одну и ту же фразу. Не смея, но всё же приближаясь, Сашка сел перед ним. Вымолвить хоть слово он пока не решался, хотя знал, что тот серьёзный разговор, на который настроен, должен произойти...
– Если мы допустим бессилие, верхи будут нами управлять, – вымолвил Сашка, когда трясущаяся рука Алексея опустила лист на стол.
Алексей молчал и продолжал смотреть на строки перед собой. Поселившаяся в его глазах тревога сидела уже давно с ним и не собиралась уходить, перейдя во встречный взгляд переживающего товарища.
– Мерзавец, – наконец-то, выдал Алексей. – Падаль, – вскочил он и, молниеносным рывком схватив Сашку, стал его бить со всей мощью.
Пытаясь защищаться то локтями, то закрывая лицо или стараясь выкрутиться от ударов, Сашка не избежал всплеска гнева. Алексей не унимался и бил его, пока какой-то внутренний голос не заставил остановиться и отпрянуть в сторону.
Что крутилось в голове Алексея, друг прекрасно понимал и, не обижаясь на полученный урок, ещё некоторое время приходил в себя от побоев. Он сидел на полу и вытирал рукавами текущую из губ и носа кровь.
– Они,... – начал говорить Сашка, всхлипнул и взглянул на Алексея.
Тот стоял, облокотившись на стену, и от бессилия что-либо делать или сказать просто смотрел в ответ. Видя потерянность товарища, Сашка приподнялся и, пошатываясь от лёгкого головокружения, встал. Отойдя к креслу, он опустился туда и, набрав в себя воздух силы, продолжил свой рассказ. Он рассказывал... Вспоминал вчерашний день, как будто тот снова стоял перед глазами и заставлял заново пережить себя...
По своему обычаю Сашка пришёл тогда на квартиру, где заседали его товарищи по тайной группе. И всё шло как обычно: обсуждения, чтения, вопросы, планы, споры, после которых пошли повседневные рассказы, словно то была встреча старых друзей, делившихся всем, что только слышали и могли рассказать.
Это напоминало кружок по интересу, пока интересующиеся лица не переглянулись, и один из них не спросил:
– Александр Сергеевич, а кто был тот друг, с которым вы столь интересно беседовали у театра,... после Поликсены?
– Да-да, – поддакивали некоторые, расспрашивая далее. – Может быть, он бы нам тоже полезен был? А, может, вы ему что выдали?
– Он уже был в нашем обществе, но вышел! – кто-то выкрикнул им из стороны.
– Пусть, пусть, – махнул рукой ещё один. – Оставьте князя в покое.
– Нет, господа, он в стороне останется. Это мой военный товарищ, младший князь Нагимов,... в отставке, – пытался унять их Сашка.
– А второй? – стал интересоваться ещё кто-то.
– Это его конюх... Не знаю, странный тип. Какой-то Зорин Иван Александрович, – пожал плечами Сашка, заметив тут же изменившиеся взгляды некоторых из присутствующих.
Те сразу о чём-то перекинулись словами, и один из них спросил:
– Александр Сергеевич, а вы уверены, что конюх? Мы слышали про одного Зорина. И знаем, как Нагимов умеет быть скрытен и хитёр.
– Я видел его в имении у Алексея в роли конюха, – улыбнулся Сашка и махнул рукой. – Оставьте, господа, они нам не помощники и не враги.
Он думал, что на этом расспросы закончились, интерес у всех пропал к Алексею и к конюху Ивану, но в течение времени, пока там был, замечал непривычную себе атмосферу...
Некоторые из товарищей продолжали переглядываться и шептаться. Сашка решил для себя: чтобы успокоить заволновавшуюся свою душу, надо незаметно узнать,... подслушать, о чём идёт речь.
Он стал медленно прохаживаться то к одним, то к другим и между беседами вставлять какие-то подходящие реплики. То, что он смог уловить из слов подозрительных молодых людей, привело его в недоумение. Сашка встал перед их глазами и напрямую высказал недовольство:
– Что вы хотите доложить Балашову о моём друге?
– О, Александр, не волнуйтесь, просто сделаем привычную уже нам проверку, – успокаивающе сказал один.
– Да-да, есть люди, которые в прошлом очень активно выступали в роли неприятелей тех, кого мы бы хотели поставить во главе всего, понимаете? – пояснил второй. – А таких людей надо либо отстранять, удалять, а то и убирать.
– Что вы хотите сделать с моим другом? – нахмурился Сашка и по его телу пробежал мороз.
– Так он друг?! – удивлённо воскликнули его собеседники.
– Не волнуйтесь, Александр, – успокаивающе улыбаясь, обнял его за плечи один из них. – Это формальность. Да и не ваш друг интересен, а человек с фамилией, которая интересна кое-кому. Ну а по этой цепи нам выгода светит огромная. Всё-таки, как никак, а прошлое Сперанского очень может быть полезным в этом случае...
Тут Сашка прервал свой рассказ и взглянул на Алексея. От овладевшего им бессилия, тот с закрытыми глазами облокотился на стену и опустился на пол. Сидя и ничего не отвечая, он так и не открывал глаз...
– Лёшка, – кинулся к нему переживающий друг и встряхнул за плечи. – Лёшка, прости меня... Язык – мой враг! Я не хотел, чтобы так вышло!
Сашка встал и продолжил говорить в дрожи выдающего его страх голоса:
– Они схватили Ивана твоего, куда-то увезли... Это я узнал от Бестужева.
– Мерзавец, – открыл глаза Алексей, и от его слов Сашка смолк.
– Да, – сел он в кресло. – Я мерзавец. Я каюсь. И клянусь, я найду и верну его. Николай Александрович мне обещал замолвить слово, помочь вернуть Ивана, но нам надо знать, почему его схватили, кому он нужен.
– Я мерзавец, я, – вставая, проговорил Алексей, с ужасом глядя вдаль. – Я допустил непростительную ошибку.
– Какую? Кто он, в конце-концов?!
– Граф Зорин... А я... Я не должен был представлять его тебе под настоящим именем. Чем я лучше тебя, болтуна?
На это Сашка не смог ничего ответить. Он отошёл в сторону и не знал больше, что делать и с чего начать. Растерянности его, как и растерянности Алексея, казалось, не будет предела.
И наступивший вечер, ворвавшийся с лёгким ветром в открытое Сашкой окно, никак не предвещал решения проблем... Лишь заставил Алексея одеться, будто подзывая куда уйти. Поскрипывающая дверь была единственной, подававшей звук в молчаливой квартире, пока на пороге кто-то не остановился...
Обернувшись на дверь, скрип которой прекратился, Алексей и Сашка замерли и встали рядом. Они видели гордый взгляд представшего перед ними Михаила Михайловича Сперанского... Он снял цилиндр. Положив тот на стол рядом с молчаливыми друзьями, Сперанский сел в кресло напротив:
– Это было необдуманно, Александр,... и то же самое относится к вам, Алексей Николаевич. Теперь,... из-за ваших неосмотрительных поступков, от ваших эмоций, будут страдать не только те, кто, к сожалению, вынужден расплачиваться за грехи отцов, но и те, кто пытается установить достойное правление! Моё положение и без того не предполагает прежнего расположения от нашего светлого императора, а тут ещё и вы, с вашими выходками! Лязгать языком каждый горазд, но не каждый сложит голову в нужный момент, не так ли?
Сперанский был раздражён. Слушая его и улавливая каждое слово, друзья молчали. Понимая, что ответа пока не дождаться, Сперанский встал и подошёл к Алексею. Он смотрел в его дрожащие мокрой тревогой глаза и тоже молчал.
Наблюдавший за ними Сашка отступил и, осторожно забрав со стола лист письма, который Алексей утром получил, спрятал его за пазуху. Он отошёл к окну, а от слов заговорившего снова Сперанского повернулся.
– Эти люди, – забрав со стола цилиндр, стал отходить к выходу Михаил Михайлович. – Теперь будут использовать меня как пешку, направляя туда, куда им надо. Но ничего... Я с этим разберусь, а вам, Алексей, сможет помочь только канцелярия графа Алексея Андреевича. Обратитесь туда.
Больше Сперанский ничего не сказал. Он ушёл и дверь за собой плотно закрыл. Оставшись с другом наедине, Сашка тут же спросил:
– Кто тот граф?
– Тебя учи, не учи, – задумчиво произнёс Алексей и нахмурился в недоумении. – Аракчеев.
– Лёшка, так это же канцелярия.... тайная, – тихо произнёс ошарашенный услышанным друг. – Говорят, он страшный человек!
– Собственная канцелярия Его Императорского Величества, – поправил его Алексей и взглянул на закрытую дверь. – Ничего страшного в этом человеке нет.
– Да, может быть, но говорят он настолько тёмен... Его дом на Литейном обходят стороной, да даже в его имении творятся страшные дела, – шептал Сашка.
– Прекрати нести чушь. Неприятен он, опасен, и всё. И в любом случае это бессмысленно обращаться к нему. Что я ему скажу?
– Не будь педантом, Лёшка, они там могут помочь. Михаил Михайлович прав!
– Ты считаешь его правым? – усмехнулся Алексей. – Да кто нас там будет слушать? Может, то ловушка?
– Ты педант, – уверился Сашка и в раздражении выдал. – Ты бы хоть раз изменил своим принципам и рискнул пойти иным путём, по совету!
– Да, и засесть в болото, как ты? Я не о такой жизни мечтаю! – воскликнул Алексей.
Видя раздражённость друга, Сашка больше не желал с ним говорить. Покачав головой и махнув рукой, он поспешил уйти прочь... Алексей снова остался один, и давно разгулявшаяся ночь тревожила всё больше и больше...
* - У политики нет сердца, а есть только голова (Наполеон Бонапарт)
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/03/22/1510